Лекция: Люди и герои

I. Искреннюю радость доставляет человеку возможность восхищаться кем-нибудь. Ничто так не возвышается (хотя бы на короткое время) над всеми мелочными условностями, как искреннее восхищение. В этом смысле было сказано: «все люди, в особенности женщины, склонны к преклонению» и преклоняются перед тем, что хоть сколько-нибудь того достойно. Можно обожать нечто, хотя бы оно было весьма незначительно, но невозможно обожать чистейшее, ноющее ничтожество.
II. Я думаю, что уважение к героям, в различные эпохи проявляющееся различным способом, является душой общественных отношений между людьми, и что способ выражения этого уважения служит истинным масштабом для степени нормальности или ненормальности господствующих в свете отношений.
III. Богатство света состоит именно в оригинальных людях. Благодаря им и их произведениям свет — именно свет, а не пустыня. Воспоминание о людях и историях их жизни — сумма его силы, его священная собственность на вечные времена, поддерживающая его и, насколько возможно, помогающая ему проталкиваться вперед сквозь неизведанную еще глубину.
IV. Можно возразить, что я проповедую «поклонение героям». Если хотите, да, друзья. Но поклонение прежде всего должно выразиться в том, что сами мы будем героически настроены. Полный мир героев вместо целого мира глупцов, в котором ни один доблестный король не может царствовать, — вот чего мы добиваемся! Мы, со своей стороны, отбросим все низкое и лживое. Тогда мы можем надеяться, что нами будет управлять благородство и правда, но не раньше.
V. Сказано: Если сами мы холопы, то для нас не может быть героев. Мы не узнаем героя, если увидим его — мы примем шарлатана за героя.
VI. Ты и я, друг мой, каждый из нас, если захочет, может в этом очень глупом свете быть не глупцом, а героем. Таким образом, получились бы два героя для начала. Мужайся! Таким путем можно создать целый мир героев или хоть, по мере возможности, содействовать их появлению.
VII. Я предсказываю, что мир снова станет правдивым, станет миром верующих людей, будет полон героических деяний, будет полон геройского духа. Тогда, и только тогда, он сделается победоносным миром. Но что нам до мира и его побед? Мы, люди, слишком много говорим о мире. Пусть каждый из нас предоставит мир самому ceбе: разве каждому из нас не дана личная жизнь? Жизнь — короткое, очень короткое время между двумя вечностями, другой возможности у нас нет. Благо нам, если мы не как глупцы и лицемеры проживаем свой век, а как мудрые, настоящие, истинные люди. Оттого что мир будет спасен, мы не спасемся. И мы не погибнем, если погибнет мир. Обратим поэтому вниманье сами на себя. Наша заслуга и наш долг состоит в выполнении той работы, которая у нас под рукой. К тому же, по правде говоря, я никогда не слыхал, чтоб мир можно было спасти иным путем. Страсть спасать миры перешла к нам от XVIII-го века с его поверхностной сентиментальностью. Не следует увлекаться слишком сильно этой задачей! Спасенье мира я охотно доверяю его создателю. Сам же лучше позабочусь, насколько возможно, о собственном спасенье, на что я имею гораздо больше права.
VIII. Великий закон культуры гласит: дайте каждому возможность сделаться тем, на что он способен, дабы он мог развернуться во весь свой рост, преодолеть все препятствия, оттолкнуть от себя все чуждое, особенно всякие вредные наносные явления, и, наконец, предстать в своем собственном образе, во всем своем величии. Какого бы рода этот образ и это величие ни были. Не бывает единообразия превосходства ни в физическом, ни в духовном мире — все настоящие вещи таковы, как они быть должны. Северный олень очень добр и красив, точно также и слон.
IX. Наша первая обязанность — подавить чувство страха. Мы должны быть свободны от него, иначе мы не можем действовать. Иначе поступки наши поступки рабов. Не искренние, а лишь для вида. Даже мысли наши фальшивы: мы мыслим, как рабы и трусы, пока мы не научились топтать страх ногами. Мы должны быть мужественны, идти вперед, храбро завоевать свободу — в спокойной уверенности, что призваны и избраны высшей силой. И не должны бояться. Насколько человек побеждает страх, настолько он — человек.
X. В этом мире бодрому человеку, неуверенному в столь многом, касательно того, как он живет, необходимо быть хоть уверенным в себе.
Ни один человек, желающий сделать что-нибудь значительное, не может надеяться на успех, иначе как при том условии, чтобы решить: «Я хочу совершить это или умереть». Потому что мир всегда представлялся здравому смыслу каждого отдельного человека в большей или меньшей степени как дом сумасшедших.
ХI. Велик тот миг, когда до нас доходит весть о свободе. Когда долго закрепощенная душа освобождается от своих пут и пробуждается от печального стояния на одном месте. Хотя бы слепо и в замешательстве именем Создателя клянется, что она хочет быть свободной. Свободной! Поймите это хорошенько. То ясно, то смутно все существо наше проникнуто глубоко законом: будь свободен. Свобода — единственная цель, к которой, разумно или нет, стремится вся борьба, все старания людей на земле. Да, это высокий миг. Знаком ли он тебе? Первый взгляд на охваченный пламенем Синай в пустыне нашей жизни — нашего паломничества, которому отныне столб дыма днем и огненный столб ночью будут указывать дорогу.
XII. Люди привыкли всем лицам и всем вещам, начиная с ничтожнейших книг и кончая церковными епископами и государственными деятелями, задавать вопрос: «В каком парике и в какой черной треуголке гуляешь ты по свету?» Вместо того, чтоб спросить у них: «Кто призвал тебя к деятельности?» О, Боже! Мне отлично знакома твоя треуголка, отлично известно и то, кто призвал тебя. Но во имя Бога спрашиваю я тебя: «Кто ты? Что ты собою представляешь?» Не-ничто, — отвечаешь ты! Ну так скажи, насколько же, и что же ты наконец — это именно то, что хотелось бы знать, и что я должен знать и даже скоро!
XIII. Какую бы идею вы не вложили в душу настоящему подвижному человеку (если он только не манекен) сумеет ее более или менее двинуть вперед. Самое нескладное, бестолковое в мире он сумеет сделать несколько менее нескладным. Негибкое он сделает более подвижным — вот польза от его существования в мире.
XIV. Прежде всего создайте человека. Тогда вы уже всего достигли. Он может научиться всему: быть сапожником, произносить приговоры, управлять государствами. И все это будет сделано так, как это можно ожидать от человека. Возьмите, с другой стороны, не человека, и у вас в руках будет ужаснейший «татарин» в мире, который быть может тем страшней, чем он с виду тише и мягче. Беды, какие способна наделать одна только глупая голова, какие способна наделать всякая глупая голова в свете, кишащем таким бесконечным множеством результатов, не поддаются подсчету. Ненастоящий, не понимающий своего дела сапожник уже может причинить немало зла, о чем свидетельствуют мозольные операторы и люди, доведенные до необходимости носить с отчаяньем одну лишь войлочную обувь. Подумайте же о том, сколько зла может сделать ненастоящий священник, ненастоящий король!
XV. Гений, Поэт. Знаем ли мы, что означают эти слова? Подаренная нам вдохновенная душа, непосредственно из великого горнила природы присланная, чтобы видеть правду, вещать ее и совершать. Это — священный голос природы, раздающийся снова сквозь пустынный, бесконечный элемент слухов, болтовни и трусости, в котором заблудился доведенный до края погибели свет.
XVI. Гений, о котором известная дама сказала, что он не имеет пола, ни в каком случае не принадлежит к какому-нибудь сословию. Поэтому образование не должно гордиться своим искусственным светом, часто лишь тлеющим или фосфорическим, там, где мы имеем дело с загоревшейся искрой Божьей. Мы начинаем сознавать, что аристократическая сни-сходительность, с учтивой улыбкой с высоты трона, воздвигнутого из книг в дорогих переплетах, признающая, что «для человека из народа это очень мило», совершенно неуместна теперь. Настало несчастное время в истории человечества, когда наименее образованный прежде всего и наименее исковерканный, при обилии выпуклых, вогнутых, зеленых и желтых очков, не потерял способности видеть собственными глазами. В наше время человек, владеющий пером точно так же, как и молотком, не должен возбуждать удивления.
Тем не менее снисходительно-доброжелательное отношение так широко распространено, что нам кажется полезным взглянуть на оборотную сторону дела.
Я полагаю, что для способного от природы человека, имеющего в себе зародыши сильного характера (особенно если у него склонности к литературе, которые предназначают его быть мыслителем или писателем) для такого человека, говорю я, в наше странное время не было бы большим несчастьем вырасти среди народа, а не среди образованных людей. Быть может, это и вовсе бы не было несчастьем?
Все люди наталкиваются на избыток препятствий. Потому что человек духовный должен быть задержан и остановлен. Он должен пробиваться сквозь затруднения. Иначе он совершенно остановится. Мы знаем, что для посредственных личностей беспрестанное воспитание и обучение языкам, танцам, правилам приличия, как это практикуется во всех странах у людей высокопоставленных, дает известное превосходство. В худшем случае кажущееся превосходство над средними людьми низшего класса. Так что обыкновенно праздный человек по сравнению с человеком трудящимся почти всегда оказывается более милым: ведь у него шире кругозор и яснее. Во многих отношениях, если даже взглянуть на дело глубже, он имеет преимущество над тружеником. Противоположное верно лишь для необыкновенных личностей, одаренных зародышем неукротимой силы, которая во что бы то ни стало достигнет развития. Для таких зародышей всего лучше та почва, на которой он свободнее будет расти. Там, где есть желание, должен найтись и путь.
Одновременно с гением, человек бывает одарен и возможностью развития, даже уверенностью в развитии. Часто случается даже, что неумелое окапывание и удобрение вреднее, чем отсутствие ухода, и убивает то, что слепой жестокий случай щадит. Редко бывает, чтобы каких-нибудь Фридрихов или Наполеонов воспитывали с целью подготовить к последующей деятельности. Чаще всего даже они подготовляются совсем иным путем: в одиночестве и страдании, в нужде и при неблагоприятных обстоятельствах. В наше время мы видим двух гениальных людей: Байрона и Бернса. Оба они по велению природы должны были стремиться к зрелому мужеству и бороться, преодолевая бурю и натиск тридцать шесть лет. И все же один только даровитый земледелец добивается частичной победы. Гениальный же дворянин борется, не жалея труда, и умирает, когда лишь в отдалении слышится обещание успеха его деятельности. Правда, как сказано где-то: только артишок не может расти вне сада. Желудь бросают куда попало и он питается на невспаханной почве, а вырастает в виде дуба. Каждый лесовод подтвердит, что жирная земля губительна для желудей. Чем легче почва, темь крепче и плотнее дерево. Но тем оно и ниже ростом. То же самое происходит и с духом человеческим: он будет чист, лишится своих недостатков, если он станет страдать за них. Кто боролся хотя бы только с бедностью и тяжким трудом, тот оказывается сильнее и более сведущим, чем тот, кто удалился с поля битвы и осторожно спрятался между обозами с провиантом. В этом смысле один опытный наблюдатель нашего времени сказал: «Если бы мне нужно было отыскать человека с определенно развитым характером (определенно и искренно, в определенных границах), человека с умом проницательным, мужественного, сильного духом и сердцем, а не с исковерканным характером, с надменностью, заменяющей мужество, со спекулятивным мышлением и призраком силы вместо проницательности и мощи, я обратился бы скорее к низшим, а не к высшим сословиям, и там стал бы его искать».
Другое резкое мнение состоит в том, что тот, чьи потребности определены вперед, чьим способностям предстоит только одна задача: развиться как можно лучше, достигает меньшей степени истинной образованности, чем другой человек, задача и долг коего состоят не в достижении образования, а в добывании хлеба насущного тяжелым трудом. Эта печальная превратность судьбы выражается в том, что столько многообещающих начинаний задерживаются, и искусство при всем богатстве своих средств ничего не в состоянии совершить даже там, где природа сама дает материал. Но жизнь полна зла. Точно также как и добра. И богатство средств и путей может дойти до опасных размеров. Может укрепить дурные склонности вместо того, чтобы направить их по верной колее. Но что значит необразованность с тех пор, как у нас есть книги. С тех пор, как книги составляют часть домашней утвари в каждой квартире цивилизованных стран. В беднейшей хижине вы найдете книги. Во всяком случае, одну книгу, из которой дух человеческий веками черпает свет и пищу и ответ на глубочайшие свои запросы. В которой для зрячего глаза заметно отражение тайны бытия. Если и непоясненной, то хоть открытой и представленной в виде пророческих символов. Если и не удовлетворяющей разум, то хоть доступной внутреннему пониманию — что гораздо важнее. «В книгах скрыт творческий пепел феникса всего нашего прошлого». Все, что люди думали, открыли, перечувствовали и придумали, записано в книгах. И кто научился секрету чтения, может все это найти и усвоить.
Но что из этого следует? Разве образование человека (то, что мы называем образованием), бывает закончено в университетах, библиотеках и аудиториях? Разве живая сила нового человека пробуждается исключительно или главным образом мертвой буквой и повествованием о силе других людей? Разве иначе она не может загореться, и очиститься, и дойти до побеждающей ясности? Ты неразумный педант, с сожалением распространяющийся о неведении Шекспира! Шекспир проник глубоко в бесчисленное множество вещей: в природу с ее божественной красотой и ужасами ада, ее хорами светлых ангелов и таинственными жалобными стонами; глубоко проник он в дела людские, в искусство и в уловки искусства. Шекспир знал многое про людей, и про свет, и про то, к чему люди стремятся, чего добивались они веками в различных странах света. Обо всем было у него ясное представление и умение передать все понятое в новых образах. В этом и состояло его знание. Что же знаешь ты? Ничего из того, что мы только что назвали. Быть может, вообще ничего. Ты знаешь только про собственные дипломы, документы, академические почести, только вокабулы да буквы алфавита. И то не все. Ясный взгляд на вещи и свежая сила для деятельности — вот величайший успех обучения. Упражнение лучший учитель.
В наше время совершенно забыто, что человек прежде всего должен быть воспитан для работы. Мы видим последствия этого. Подумайте, какое преимущество имеют необразованные трудящиеся классы над образованными и нетрудящимися только вследствие того, что они должны работать. Работа! Что это за неизмеримый источник образования! Как захватывает работа всего человека. Не только его крошечное теоретическое мышление, но всего деятельного, действующего, решительного и терпеливого человека. Как шаг за шагом пробуждает она дремлющую силу, как искореняет старое заблуждение! Кто ничего не делал, тот ничего не знает. Сидеть, строить планы и умно говорить ни к чему не приведет. Встань и действуй! Если знания твои верны, то применяй их: борись с живой природой, испытай свои теории и посмотри, как выдержат они искус. Сделай что-нибудь в первый раз в жизни. Сделай что-нибудь! Тогда ты сразу станешь лучше понимать всякую деятельность вообще. Работа имеет неограниченное значение. При ее помощи скромнейший ремесленник добивается великого и необходимого, чего не может сделать высокопоставленный человек, не умеющий трудиться. Примись за практику, и заблуждение с истиной перестанут идти рука об руку. Успех заблуждения заставляет тебя запутаться в квадратном корне отрицательной величины. Постарайся извлечь его, добыть из него какое-нибудь земное содержание и жизненную поддержку. Почтенный член парламента может открыть, что «предстоит реакция». Может верить этому и утомительно доказывать это наперекор всему миру, сколько ему угодно. Он не будет испытывать от этого недостатка в пище. Но если медник откроет, что медь — зеленый сыр, то он должен действовать сообразно со своим открытием и потому должен прийти к заключению, что, как это ни странно, медь нельзя жевать, а из зеленого сыра никак нельзя получить огнеупорной посуды. И что его открытие поэтому не имеет под собой твердой почвы, и о нем надо забыть. Проведите эту основную разницу через всю жизнь обоих людей и постарайтесь уяснить себе ее последствия. Необходимость, нужда, которая в данном случае является матерью точности, давно уже известна, как мать изобретательности. Тот, кому многого недостает, кто во многом нуждается, должен много знать, много трудиться, чтобы только чего-нибудь достигнуть, в противоположность тому, кому необходимо только знать, что для того, чтобы позвонить, нужно пальцем надавить кнопку звонка.
Мы приходим к заключению, что жизнь человеческая — школа, в которой глупые от природы (хоть бы ты стал толочь их в ступе) останутся при своей глупости. А умные от природы, несмотря на самые неблагоприятные обстоятельства, становятся все умнее. Однако же, каково должно быть состояние эры, когда величайшие преимущества превращаются во вред! Это знаменательно. Вот двое гениальных людей: один из них ведет плуг, другой катается на четверке с гербами на карете. Они развиваются: из одного вырастает Бернс, из другого — Байрон. Вот двое талантливых людей: один стоит в типографии, вымазан в саже, живет в тяжелых условиях, исполняя трудную работу; другой — работает в Оксфордском Университете среди словарей и библиотек, наемных толкователей и в прекрасных условиях труда. Первый известен миру как доктор Франклин, второй — как д-р Паррт.
XVII. Гении — наши настоящие люди. Наши великие люди. Вожди тупоумной толпы, следующей за ними, точно повинуясь велениям судьбы. Они — избранники света. Они обладали редкой способностью не только «догадываться» и «думать», но знать и верить. По натуре они склонны были жить, не полагаясь на слухи, а основываясь на определенные воззрения. В то время как другие, ослепленные одной наружной стороной вещей, бесцельно неслись по великой ярмарке жизни, они рассматривали сущность вещей и шли вперед, как люди, имеющие перед глазами путеводную звезду и ступающие по надежным тропам.
XVIII. Сколько есть в народе людей, способных видеть незримую справедливость неба и знающих, что она всесильна на земле, — столько людей стоит между народом и его падением. Столько и не больше. Небесная всемогущая Сила посылает нам все новых и новых людей, имеющих сердце из плоти, а не из камня. А тяжелое несчастье, и так уже довольно тяжелое, окажется учителем людей!
XIX. Жизнь великого человека, сказал кто-то, похожа на Библию, на Евангелие свободы, проповедуемое всем людям, посредством которого мы узнаем, что среди стольких неверующих душ возвышенный дух еще не сделался невозможным. Это служит признаком того, что, хотя мы окружены пошлостью и презренными делами, природа человеческая неугасимо божественна. Поэтому мы должны придерживаться самой главной веры — веры в нас самих.
XX. Подобно тому, как величайшее Евангелие было биографией, так и история жизни всякого хорошего человека несомненно является Евангелием. Оно проповедует глазу, серд-цу и всему человеку так, что сами дьяволы должны дрожать от этих слов: «человек рожден божественным. Не рабом условий и нужды, а победоносным их покорителем. Смотри, как он сознает собственное достоинство и свою свободу и, как сказал один мыслитель, является „Мессией природы“.
XXI. Начинают понимать, что настоящая сила, которой должно подчиняться все на свете, — это проницательность, духовное созерцание и решительность. Мысль — мать деятельности. Она — ее живая душа. Не только зачинщица ее, но и охранительница. Мысль поэтому служит основанием, началом и сокровеннейшей сущностью всей человеческой жизни на земле. В этом смысле было сказано, что слово человеческое — высказанная мысль — магическое изречение, которое покоряет мир. Разве не покорны ему ветры, и волны, и все бушующие силы, безжизненные точно так же, как и живые? Жалкий, совершенно механически действующий волшебник говорит, и по его слову окрыленные огнем суда пересекают океан. Народы разделены раздорами и несогласиями, погружены в отчаяние и мрачную хаотическую злобу. Но раздается тихий голос еврейского мученика и освободителя, и он успокаивает и мирит людей. Земля становится приветливой и прекрасной. Ужасающая жестокость заменяется миролюбивым отношением людей друг к другу. Настоящий властитель мира, по своему желанию преобразующий свет как мягкий воск — это тот, кто с любовью взирает на мир. Это вдохновенный мыслитель, в наше время называемый поэтом.
XXII. То, что Гете был великим учителем человечества, одно уже доказывает, что он был также и хорошим человеком. Что сам он учился, в школе опыта боролся и наконец победил. Для скольких сердец, томившихся в тесной тюрьме неверия — настоящем ничто, пустом пространстве — и ближних к смерти, уверение, что такой человек существовал, что такой человек оказался возможным, было радостной вестью! Тот, кто хочет суметь привести в единство благоговение с ясностью мысли, отрицать то, что можно, бороться с неправдой и в то же время верить в правду и поклоняться ей, среди бушующих партий, думающих лишь о том, что либо совершенно пусто, либо может продержаться всего один день, вызывающих конвульсии распадающегося, умирающего общественного строя, дергая его во все стороны, среди партий этих оставаться на верном пути и работая для света, оставаться чистым перед светом — кто этому хочет научиться, пусть взглянет сюда. Этот человек был нравственно велик. Потому что он в свое время был тем, чем в иные времена могли быть многие люди — настоящим человеком. Его величайшее преимущество перед другими состояло в его неподдельности. Точно так же, как главными качествами его ума были — мудрость, глубина и сила мировоззрения. Основным нравственным качеством его была справедливость. Мужество быть справедливым. Мы в нем восхищались силой великана. Но силой, благородно превращенной в кроткую мягкость. Подобно безмолвной, опоясанной скалами силе мира, из недр коего вырастают цветы, хотя почва покоится на алмазах. Величайшее из всех сердец было и храбрейшее, бесстрашное, неутомимое, миролюбивое, несокрушимое. Он был законченным человеком: трепещущая чувствительность, дикий энтузиазм Миньоны уживается с язвительной иронией Мефистофеля, и каждая сторона его многосторонней жизни получает от него, что ей получить надлежит.
ХХIII. Что он был справедливый, сердцем понимающий человек, это, как основание всякого истинного таланта, предлагается вперед. Как может человек без ясного взгляда в сердце своем иметь ясный взгляд в голове?
XXIV. Умные и мужественные люди составляют, собственно говоря, лишь один класс. Не бывает мудрого или умного человека, который прежде всего не должен был бы быть бодрым и мужественным. Иначе он никогда не стал бы мудрым. Благородный пастырь всегда был благородным борцом вначале, а потом уже чем-то большим. Если бы Лютер, Нокс, Ансельм, Беккет, Самуил Джонсон не были с самого начала достаточно сильны и храбры, какими судьбами могли бы они когда-нибудь сделаться мудрыми и умными?
XXV. Как бы часто нам ни внушали, что более близкое и подробное ознакомление с людьми и вещами уменьшит наше восхищение или что только темное и наполовину незнакомое может казаться возвышенным, мы все-таки не должны этому безусловно верить. И здесь, как во многом другом, не знание, а лишь немного знания заставляет гордиться. И на место восхищения узнанным предметом ставит восхищение самим узнавшим. Для поверхностно-образованного человека, усыпанное звездами, механически вращающееся небо не представляет собой, быть может, ничего удивительного. Оно кажется ему менее удивительным, чем видение Якова. Для Ньютона же оно удивительнее этого видения, потому что тут, на небе, царит еще все тот же Бог. И священные влияния и сейчас еще, как ангелы, подымаются вверх и спускаются вниз. И это ясное созерцание делает остальную тайну еще глубже, еще божественнее. То же самое происходит и с истинным душевным величием. В общем, теория „нет великого человека для его камердинера“ нам мало помогает в освещении истинной природы этого случая. Кроме довольно ясной поверхности этого утверждения, оно еще может быть применено лишь к поддельным, ненастоящим героям или к слишком настоящим лакеям. Для доброго Эльвуда Мильтон всегда оставался героем.
XXVI. Во всяком случае, гораздо легче и гораздо менее благородно находить ошибки, чем открывать красоты. Критикующая муха, садясь на колонну или карниз великолепного здания, будет в состоянии указать тут на пятно, там на шероховатость. Одним словом, несмотря на то, что взор ее простирается не далее полудюйма, она сумеет найти, что тот или иной отдельный камень совсем не такой, каким он быть должен. В этом критикующая муха будет права. Но для того, чтобы понимать красивые пропорции целого, чтобы видеть все здание как единый предмет, чтобы оценить целесообразность устройства различных частей и их гармоничное совместное служение требуемой цели, нужно иметь глаз и понимание знатока.
XXVII. Существенно заблуждаются те, кто считает вспыльчивость и упрямство признаками силы. Кто подвержен припадкам судороги, тот не силен, хотя требуется шесть человек на то, чтобы сдержать его. Тот силен, кто может тащить, не спотыкаясь, самый тяжелый груз. Это мы всегда должны помнить. В особенности в теперешние крикливые дни. Кто не умеет молчать, пока не настает пора говорить и действовать, тот не настоящий человек.
XXVIII. Разве мысли, истинный труд, всякая высокая добродетель — не дети страданья? Словно рожденные из черного вихря. Истинное напряжение, подобное усилиям узника вырваться на свободу — вот что такое мысль. Мы совершенствуемся путем страданий.
XXIX. При каких обстоятельствах приходится иногда мудрости бороться с глупостью, и убеждать глупость, чтобы она согласилась на защиту мудрости!
XXX. Жизнь великого человека — не веселый танец, а битва и поход, борьба с властелинами и целыми княжествами. Его жизнь — не праздная прогулка по душистым апельсиновым рощам и зеленым цветущим лугам в сопровождении поющих муз и румяных Гор, а серьезное паломничество через знойные пустыни, через страны, покрытые снегом и льдом. Он странствует среди людей. Он любит их неизъяснимой, нежной любовью, спутанной с состраданием. С любовью, какой они его любить в ответ не могут. Но душа его живет в одиночестве. В далеких областях творения. В зеленых оазисах, в тени пальмовых деревьев у ручья отдыхает он на мгновенье. Подолгу оставаться там не может, гонимый страхом и блеском, дьяволами и архангелами. Все небо сопровождает его. Весело сияющие звезды посылают ему вести из неизмеримости. Могилы, молчаливые, как скрытые в них покойники, говорят ему о вечности. О, свет, как тебе застраховать себя от этого человека? Ты не можешь нанять его за деньги и не можешь также обуздать его виселицей и законами. Он ускользает от тебя, как дух. Его место среди звезд на небе. Тебе это может казаться важным. Тебе это может представляться вопросом жизни и смерти. Но ему безразлично, дашь ли ты ему место в низкой хижине на то время, пока он живет на земле, или отведешь ему помещение в своей, столь громадной для тебя башне. Земные радости, те, которые действительно ценны, не зависят от тебя или от твоего содействия. Пища, одежда и любимые им души вокруг уютного очага — вот его достояние. Он не ищет твоих наград. Заметь, он и не боится ни одного из твоих наказаний. Даже убивая его, ты ничего не добьешься. О, если бы этот человек, из глаз которого сверкает небесная молния, не был насквозь пропитан Божией справедливостью, человеческим благородством, правдивостью и добротой, тогда я дрожал бы за судьбу света. Но сила его (на наше счастье) состоит из суммы справедливости, храбрости и сострадания, живущей в нем. При виде лицемеров и созданных стараниями портного высокопоставленных шарлатанов глаза его сверкают молнией. Но они смягчаются милосердием и нежностью при виде униженных и придавленных. Его сердце, его мысли — святилище для всех несчастных. Прогресс обеспечен навсегда.
Но имеешь ли ты представление о том, что такое гениальный человек? Гений — вдохновенный дар Божий! Это — бытие Бога, ясно выраженное в человеке. Более или менее скрытое в других людях, оно в этом человеке заметно яснее, чем в остальных. Так говорит Мильтон. А он должен был в этом что-нибудь понимать. Так говорят ему в ответ голоса всех времен и всех стран. Тебе хотелось бы завести знакомство с таким человеком? Так будь действительно подобен ему. В твоей ли это власти? Познай себя и свое настоящее, а также и кажущееся место. И познай его и его настоящее и кажущееся место, и действуй сообразно со всем этим.
XXXI. Голод и нищета, опасности и поношения, тюрьма, крест и кубок с ядом — вот что почти во все времена и во всех странах было рыночной ценой, предлагаемой миром за мудрость — тот доброжелательный прием, который он оказывал тому, кто приходил, чтобы просветить или очистить его. Гомер, и Сократ, и апостолы христианства принадлежат к древним временам, но мартирология мира на них не остановилась. Роджер Бэкон и Галилей изнывают в тюрьмах духовенства, Тассо грустит в келье в сумасшедшем доме, Камоэс (Camoes) умирает нищим на улицах Лиссабона. Так небрежно относились люди к пророкам. Так преследовали они их не только в Иудее, но и везде, где только жили люди.
XXXII. Это естественный ход вещей, это история божест-венного во всех странах, во все времена. Какой бог мог когда-нибудь пробиться на открытые церковные собрания или в какой сколько-нибудь влиятельный синедрион? Когда какое-либо божество было „приятно“ людям? Обыкновенный порядок вещей состоит в том, что люди вешают своих богов, убивают, распинают на кресте и в течение нескольких столетий топчут их ногами, пока они вдруг открывают, что то были боги. Тогда они опять-таки на очень глупый манер начинают блеять и кричать. Так говорит саркастический наблюдатель. И слова его, к сожалению, глубоко истинны.
XXXIII. В сущности говоря, гениальному человеку стыдно жаловаться. Разве в его груди не горит небесный свет, по сравнению с которым сияние всех тронов земных — лишь ночь и тьма? Как же голова, украшенная такой короной, может роптать на то, что корона неудобно сидит на ней? Современный жрец мудрости должен либо терпеливо переносить мелкие постигающие его неприятности и искушения, к числу которых следует отнести и болезнь, либо он должен сознаться, что фанатики и безумцы древности были лучшими служителями Бога, чем он.
XXXIV. „Неужели мне может казаться тяжелым, — говорил Кеплер в своем одиночестве и в гнетущей нужде, — что люди ничего не хотят знать о моем открытии? Если всемогущий Бог шесть тысяч лет ждал человека, который увидел бы то, что он сотворил, то и я могу подождать лет двести, пока найдется кто-нибудь, кто поймет то, что я увидал!“
XXXV. Мы вовсе не думаем, что непоколебимая серьезность составляет существенное условие величия. И что великий человек никогда не должен показываться иначе как с пристальным взором и уксусно-кислой миной, никогда не должен смеяться и радоваться! На свете есть вещи, над которыми нужно посмеяться. Как есть и такие, которые достойны восхищения. И никто не может хвастаться всеобъемлющим умом, если он не умеет воздать каждой вещи должное.
Тем не менее презрение — опасный элемент, если мы хотим на нем играть, и смертельный, если мы привыкаем с ним жить. Как, в самом деле, может человек провести великие предприятия, взять на себя труд и усталость и противиться искушению, если он не горячо любит преследуемую цель? Способность к любви, к восхищению можно рассматривать как отличительный признак и мерило возвышенных душ. Неразумно направленная, она ведет к немалому количеству бед, но без нее не может быть ничего хорошего.
XXXVI. В современном обществе, точно также, как и в древнем и во всяком другом, аристократы или те, что присвоили себе функции аристократов — независимо от того, выполняют ли они их или нет, — заняли почетный пост, который является одновременно и постом затруднений, постом опасности, даже постом смерти, если затруднения не удается преодолеть. „If faut payer de sa vie“.
Это и есть настоящий, истинный закон. Всюду, постоянно должен человек „расплачиваться ценою жизни“. Он должен, как солдат, исполнять свое дело за счет своей жизни.
XXXVII. Тот, кто не может быть слугою многих, никогда и не может быть господином и истинным вождем и освободителем многих. В этом значение настоящего совершенства.
XXXVIII. Знатный класс, не имеющий никаких обязанностей, похож на посаженное над обрывом дерево, с корней которого осыпалась вся земля. Природа ни одного человека не признает своим, если он не является мучеником в каком-нибудь отношении. Неужели действительно существует на свете человек, который роскошно живет, застрахованный от какой бы то ни было работы, нужды, опасности и забот, — победа над коими и считается работой так что ему только остается нежиться на мягком ложе, а всю нужную для него работу и борьбу заставляет других исполнять?
XXXIX. В чем, собственно говоря, состоит благородство? В том, чтобы храбро страдать за других, а никак не в том, чтобы лениво заставлять других страдать за себя. Вождем людей бывает тот, кто стоит перед передним рядом людей, кто пренебрегает опасностью, перед которой другие отступают в страхе. Опасностью, грозящей погубить других, если ее не одолеют. Всякий благородный венец — венец терновый.
XL. Трудящийся свет точно также, как и воинственный свет, не может функционировать без благородного рыцарства поступков и без соответственных законов и правил.
ХLI. Предводители труда — если только труд когда-нибудь дает руководить собою — будут фактически начальники или полководцы света. Если в них нет благородства, то на свете никогда больше не будет аристократии. Но начальники труда должны хорошенько принять к сведению, что они созданы из другого материала, чем прежние начальники кровавой резни. Начальники труда — истинные борцы, и отныне должны быть признаны единственными истинными борцами. Они борются с хаосом, с беспорядком, с чертями и вовлекают человечество в единственную великую и праведную всеобщую войну. Звезды на небе борются за них и вся земля внятно говорит: „Так хорошо!“ Пусть же предводители труда исследуют собственное сердце и торжественно спросят себя, нет ли в них чего-нибудь другого, кроме жажды тонких вин и зависти к позолоченным экипажам? О сердцах, сотворенных всемогущим Богом, мне не хотелось бы этого думать, да я этому никогда и не поверю.
XLII. Храбрые полки рабочих должны законным образом стать вашими, они должны систематически удерживаться в вашей среде путем справедливого участия в общих завоеваниях и должны быть связаны с вами совершенно иными и более крепкими узами, нежели временной поденной платой, и сделаться вашими истинными братьями и сыновьями.
XLIII. Уважай немногочисленное меньшинство, если оно окажется искренним. Его борьба иногда трудна, но всегда оканчивается победой, как борьба богов. Сыновья Танкреда д'Отвиль приблизительно восемьсот лет тому назад завоевали всю Италию, соединили ее в органические массы, своего рода живое расчленение. Они основали троны и княжества. Этих норманнов было четыре тысячи человек. В Италии, покоренной ими в открытом бою и разделенной по их усмотрению на части, насчитывалось до восьми миллионов населения, состоящего из таких же высоких ростом, чернобородых людей, как и те. Как же случилось, что немногочисленное меньшинство норманнов победило в этой, по-видимому, безнадежной борьбе? По существу, несомненно, победа потому осталась за ними, что на их стороне была правда, что они смутно, инстинктивно следовали повелению неба и что небо решило, что они должны победить. К тому же присоединялось то обстоятельство — я это ясно вижу, что норманны не боялись и готовы были в случае надобности умереть за свое дело. Обдумайте это: один такой человек против тысячи других! Пусть незначительное меньшинство не унывает! Вся вселенная стоит за него и туча невидимых свидетелей глядит на него с высоты.
XLIV. Что касается власти „общественного мнения“, то всем нам она хорошо знакома. Ее признают необходимо нужной и полезной. И уважают ее соответственно. Но ее никоим образом не считают решающей или божественной силой. Нам хочется спросить: какое божественное, какое действительно великое дело было когда-либо совершено силой общественного мнения? Эта ли сила побудила Колумба отправиться в Америку или заставила Иоанна Кеплера променять пышное житье в толпе астрологов и скоморохов Рудольфа на нужду и голод, терпя которые, он открыл истинную звездную систему?
XLV. Уже много раз было сказано и снова необходимо подчеркнуть, что все реформы, за исключением нравственных реформ, оказываются бесполезными. Политические реформы, довольно страстно желаемые, могут, действительно, вырвать с корнем сорную траву (ядовитый болиголов, обильно растущий ненужный горец), но после этого почва остается голой, и еще вопрос, что будет на ней произрастать: благородные ли плоды или новая сорная трава. Нравственную реформу мы можем ожидать лишь таким образом: появится все больше и больше добрых людей, присланных всеблагим провидением, чтобы сеять добрые семена. Сеять в буквальном смысле слова, как падают крупинки семян с живых деревьев. В этом всегда и везде состоит натура хорошего человека — он таинственный творческий центр добра. Его влияние не поддается вычислению, потому что дела его не умирают: они берут начало в вечности и продолжаются вечно, в новых превращениях, распространяясь все шире и шире, живут они на свете и раздают жизнь. Тот, кто приходит в отчаяние от гнусности и низости настоящего времени, кто считает, что теперь Диогену нужны были бы два фонаря средь бела дня, должны обдумать следующее: над своим временем человек не имеет власти. Ему не дано спасти падший мир. Только над отдельным человеком мы имеем полную, неограниченную, несокрушимую власть. Так употреби же эту власть, читатель, спаси человека, сделай его честным, и тогда можешь считать, что ты кое-что сделал, что ты многое сделал, и что жизнь твоя и деятельность были не напрасны.