Лекция: ЛУКИАН. Как следует писать историю
(Отрывки цитируются по изданию: Лукиан. Как следует писать историю / Пер. С. толстой // Лукиан. Избранное. Пер. с древнегреч. / Сост., предисл. И. Нахова; Коммент. И. Нахова и Ю. Шульца. М., 1987)
5. Правда, большинство думает, что не надо никаких наставлений в этом деле, так же как не надо уменья для того, чтобы ходить, смотреть или есть, и считает, что писать историю – дело совсем легкое, простое и доступное каждому, кто только может изложить все, что ему придет в голову. Но ты, конечно, и сам знаешь… что это дело не из легких, и его нельзя делать спустя рукава; как и всякое другое дело в литературе, оно требует наибольшей работы мысли, если желаешь, как говорит Фукидид, создать вечный памятник[138].
7. …Большинство историков, пренебрегая описанием событий, останавливается на восхвалении начальников и полководцев, вознося своих до небес, а враждебных неумеренно унижая. При этом они забывают, что разграничивает и отделяет историю от похвального слова не узкая полоса, а огромная стена, стоящая между ними… хвалитель заботится только об одном: как можно выше превознести хвалимого и доставить ему удовольствие, хотя бы этой цели возможно было достигнуть только путем лжи; история же не выносит никакой, даже случайной и незначительной, лжи…
8. Затем, эти люди, по-видимому, не знают, что у поэзии и поэтический произведений одни задачи и свои особые законы, у истории – другие. Там – полная свобода, и единый закон – воля поэта, так как он преисполнен божества и находится во власти муз. <…> Да, это большой, вернее – огромный недостаток, если кто не умеет отличать историю от поэзии и начнет вносить в историю принадлежащие поэзии украшения, мифы, похвальные речи и свойственный им преувеличения. Это все равно, как если бы кто-нибудь одного из лучших атлетов… нарядил в пурпуровое платье, снабдил украшениями гетер и стал румянить и белить ему лицо…
9. Я не хочу сказать, чтобы нельзя было иногда и похвалить в истории, но похвала должна быть уместна, и в ней должна соблюдаться мера, чтобы она не была неприятна будущим читателям; вообще мерилом подобных вещей должно быть мнение будущих поколений… Те же, которые думают, что правильно делить историю надвое – на приятное и полезное, и вследствие этого вносят в нее также и похвальные речи как нечто приятное и радующее читателя, – ты сам видишь, насколько они ошибаются. Прежде всего – это противопоставление ложное: у истории одна задача и цель – полезное, а оно может вытекать только из истины. Что же касается приятного, то, конечно, лучше, если и оно будет сопутствовать, как красота борцу… Так и история: если в ней случайно окажется изящество, – она привлечет к себе многих поклонников, но если даже в ней будет хорошо выполнена только ее собственная задача, то есть обнаружение истины, – ей нечего заботиться о красоте.
13. Так безобразные люди, и в особенности женщины, приказывают художникам писать их как можно более красивыми: они думают, что станут лучше, если художник расцветит их румянцем и примешает к краске побольше белил. Таково большинство историков: они заботятся каждый о сегодняшнем дне и о пользе, которую надеются извлечь из истории; их, по справедливости, надо ненавидеть, так как по отношению к современникам они – явные и неискусные льстецы, а в глазах будущих поколений они своими преувеличениями ставят под сомнение весь труд историков. Если кто-нибудь думает, что все-таки некоторая приятность должна быть введена в историю, то сколько есть истинно приятных вещей, заключающихся в красотах изложения! Однако большинство, пренебрегая этим, насильно вносит в исторические сочинения то, что ему совершенно чуждо.
27. Есть люди которые пропускают или только бегло упоминают крупные и достойные памяти события и, вследствие неумения или недостатка вкуса не зная, о чем надо говорить и о чем молчать, останавливаются на мелочах, долго и тщательно описывая их; они поступают подобно тому, кто в Олимпии не смотрел бы на всю величественную и замечательную красоту изображения Зевса, не хвалил бы ее и не рассказывал бы о ней тем, кто ее не видел, а стал бы удивляться хорошей и тонкой отделке подножия и соразмерности основания и все это тщательно описывал.
34. Итак, я утверждаю, что желающий написать хорошую книгу по истории должен с самого начала обладать двумя основными достоинствами: государственным чутьем и уменьем излагать; первому нельзя научиться, – оно является даром природы; второе достигается в значительной степени упражнением, непрерывным трудом и подражанием древним.
37. Пусть и мне будет дан такой ученик – способный понимать и излагать свои мысли, проницательный, могущий справиться с порученными ему общественными делами, обладающий военными и государственными способностями, опытный в военном деле и, конечно, бывавший в лагере и видевший как упражняются и строятся солдаты, знакомый с оружием и осадными сооружениями, знающий, что такое фланг и фронт и каковы задачи пеших отрядов и конницы… – словом, нам нужен не домосед и не человек, способный только верить рассказам.
38. Прежде же всего пусть суждения его будут свободны и пусть не боится никого и ни на что не надеется, иначе он будет похож на плохих судей, которые судят пристрастно и за деньги… Он должен считать… что не один здравомыслящий человек не поставит ему в упрек описания несчастий и безумных поступков, согласного с действительностью. Ведь не он их виновник, он только повествователь.
39. Итак, единственное дело историка – рассказывать все так, как оно было. А этого он не может сделать, если боится Артаксеркса[139], будучи его врачом, или надеется получить в награду, за похвалы, содержащиеся в его книге, пурпурный кафтан, золотой панцирь, нисейскую лошадь[140]. …Если он лично и ненавидит кого-нибудь, – общий интерес будет ему ближе, и истину он поставит выше личной вражды и любимого человека не пощадит, если тот ошибается; вот в чем… сущность истории, и тот, кто собирается ею заняться, должен служить только одной истине, а всем остальным пренебрегать; вообще у него может быть только одно верное мерило: считаться не с теперешними слушателями, а с теми, кто впоследствии будет читать его книги.
40. Если же человек служит сегодняшнему дню – его по справедливости можно причислить к шайке льстецов, которых история уже давно, с самого начала, отвергла так же, как гимнастика – косметику.
41. Итак, да будет мой историк таков: бесстрашен, неподкупен, независим, друг свободного слова и истины, называющий, как говорит комический писатель[141], смокву смоквой, а корыто – корытом, не руководящийся нив чем дружбой или враждой, не знающий пощады или жалости, ложного стыда или страха, справедливый судья, доброжелательный ко всем настолько, чтобы никому не давать больше, чем он того заслужил, чужестранец, пока он пишет свой труд, не имеющий родины, не знающий никакого закона, кроме самого себя, не имеющий над собой никакого владыки, не мечущийся во все стороны в зависимости от чужого мнения, но описывающий то, что есть на самом деле.
43. Относительно же языка и способа изложения я скажу следующее: пусть историк приступает к работе, не отточив свой язык для страстного и едкого стиля, изобилующего периодами, запутанными умозаключениями и вообще всевозможными хитросплетениями риторики, но пусть он будет настроен мягче. Суждение его должно быть метким и богатым мыслями, а язык – ясным и достойным образованного человека, чтобы им можно было наиболее отчетливо выражать мысль.
44. Подобно тому как главным для направления мыслей историка мы считаем искренность и правдолюбие, так для его изложения единственной и первой задачей является: ясно выразить и как можно нагляднее описать события, не пользуясь непонятными и неупотребительными, ни будничными и вульгарными словами, но такими, чтобы все понимали их, а образованные – хвалили. Изложение может быть украшено фигурами, а особенно такими, которые не носят не себе отпечатка искусственности, и в такой степени, чтобы они не надоедали; благодаря им речь делается похожей на хорошо приготовленное блюдо.
45. Характер историка пусть не будет чужд поэзии, но соприкасается с нею, поскольку историческое сочинение предполагает велеречивость и возвышенность, в особенности когда речь заходит о военном строе, о битвах и морских сражениях; историк нуждается тогда как бы в дуновении поэтического ветра, попутного для его корабля, который будет гордо нести его по гребням волн. Язык же историка все-таки пусть не возносится над землей; красота и величие предмета должны его возвышать и как можно более уподоблять себе, но он не должен искать необычных выражений и некстати вдохновляться, – иначе ему грозит большая опасность выйти из колеи и быть унесенным в безумной поэтической пляске. Таким образом, надо повиноваться узде и быть сдержанным, помня: «высоко парить» даже на словах представляет большую опасность. Лучше когда мысли мчатся на коне, а язык следует за ними пешком, держась за седло и не отставая при беге.
47. Что же касается до фактов, то их надо отбирать не как придется, но трудолюбиво и тщательно, обдумывая все по нескольку раз; лучше всего писать о том, что сам видел и наблюдал. Если же это невозможно, то прислушайся к тем, кто наиболее беспристрастно рассказывает и кто, как можно предполагать, из любви или вражды ни о чем не умолчит и ничего не прибавит к действительности. Для этого историку нужно особое чутье и дар сопоставлять, находя наиболее заслуживающее доверия.
50. Всему автор должен знать меру, чтобы рассказ не надоел, чтобы он не был безвкусным или игривым; историк должен уметь с легкостью оборвать повествование, должен переходить с места на место, если происходят важные события, и снова возвращаться, если дело этого требует. Всюду автор должен поспевать и, насколько возможно, соблюдать последовательность, переносясь из Армении в Мидию, а оттуда одним взмахом крыльев в Иберию, затем в Италию, чтобы нигде не упустить ни одного обстоятельства.
51. Но важнее всего, чтобы ум историка походил на зеркало, чистое, блестящее и правильно отшлифованное; каким оно принимает образы вещей, такими должно и отражать, ничего не показывая искривленным, или неправильно окрашенным, или измененным. Задача историков не такова, как у ораторов; то, о чем надо говорить, должно быть рассказано так, как оно есть на самом деле, Ведь все это уже совершилось, – надо только расположить все и изложить.
Таким образом, историк должен обдумывать не что сказать, но как сказать. Вообще надо считать, что историк должен походить на Фидия и Праксителя или Алкамена[142] или на кого-либо другого из художников, так как и они не создавали золота, или серебра, или слоновой кости, или другого материала: он уже существовал и имелся налицо… Художники же только ваяли, пилили слоновую кость, обтачивали ее, склеивали, и придавали соразмерный вид, и украшали золотом. Искусство состояло в том, чтобы должным образом использовать материал. Такова приблизительно и задача историка: хорошо распределить события и возможно более отчетливо их передать. Если кому-нибудь из слушателей покажется после этого, что перед его глазами проходит все, о чем говорится, и за это он похвалит историка, тогда, значит, действительно историк хорошо выполнил труд Фидия и получил похвалу по заслугам.
55. После предисловия, которое, сообразно с предметом, будет или пространным, или сжатым, переход к изложению должен быть плавным и не резким. Вся остальная часть исторического сочинения является длинным изложением, поэтому она должна обладать свойственными изложению качествами: течь гладко и ровно, всегда одинаково, без скачков вверх или вниз, отличаться ясностью, что достигается, с одной стороны, способом выражения… с другой стороны – соответственным распределением материала. Пусть историк все расчленит и округлит одно, а затем, закончив, переходит к дальнейшему. При этом одно должно вытекать из другого и быть связано с ним, как связаны между собой звенья цепи, – так, чтобы изложение не разбивалось и не получались отдельные рассказы, один рядом с другим, а чтобы всегда они не только внешним образом соприкасались, но были связаны друг с другом общностью и сливались на границах.
56. Прежде всего полезна краткость, особенно если нет недостатка в сведениях; и ее надо достигать не столько сокращением числа слов, сколько данных. Я хочу этим сказать, что надо упоминать вскользь мелочи и менее важное, зато достаточно долго останавливаться на крупном; многое можно даже совсем пропустить. Ведь когда ты угощаешь друзей и у тебя все приготовлено, не станешь ты среди пирогов, птиц, вепрей, зайцев, грудинки и всевозможных блюд подавать также соленую рыбу и вареные овощи потому только, что и это приготовлено…
58. Если же понадобится, чтобы кто-нибудь произносил речь, – прежде всего необходимо, чтобы эта речь соответствовала данному лицу и близко касалась дела, а затем и тут надо стремиться к возможной ясности; впрочем, здесь тебе представится возможность проявить твое знакомство с ораторскими приемами и красноречие.
59. Похвала и хула должны быть крайне сдержанными, осторожными, чуждыми клеветы, снабженными доказательствами, краткими, уместными, так как историк говорит не перед судом. Иначе тебя будут обвинять в том, в чем обвиняют Феопомпа[143], который сварливо осуждал почти все и сделал это своим любимым занятием, так что он более судит, чем излагает события.
60. Если придется к слову, можно передать и миф, но не следует ему безусловно доверять, лучше не решать этого вопроса, чтобы каждый судил об этом как захочет; таким образом, ты, не склоняясь ни в ту, ни в другую сторону, будешь свободен от упреков.
61. В общем же помни следующее… не пиши, считаясь только с настоящим, чтобы современники тебя хвалили и почитали, но работай, имея в виду будущее, пиши лучше для последующих поколений и от них добивайся награды за свой труд…
Тема 4.История и жизнеописание в творчестве Плутарха
Вопросы для обсуждения
1. Противопоставление истории и биографии.
2. Судьба и роль личности в истории.
3. Морально-дидактическая функция исторической биографии.
4. Плутарх как историк: источники и методы работы.