Лекция: Лу встречает Лу

Веселый, возбужденный, Лу подкатил к дому и порадовался скрипу колес по гравию подъездной аллеи и виду ворот, закрывающихся за его спиной. Встреча за ужином прошла как нельзя лучше: он царил за столом, вел переговоры, развлекал участников встречи и был убедителен и забавен как никогда. Все смеялись его остротам и историям, из запаса которых он выбрал самые комические, и ловили каждое его слово. Участники встречи встали из-за стола довольные и полные единодушия. Последнюю рюмку, перед тем как ехать домой, он выпил, чокнувшись с Альфредом, также повеселевшим.

Свет внизу был полностью потушен, но наверху, несмотря на поздний час, он горел всюду и ярко – впору самолет сажать на посадочную полосу.

Он ступил во мрак нижнего этажа. Обычно Рут оставляла гореть свет при входе, но сейчас он ощупывал стены в поисках выключателя.

В воздухе чувствовался подозрительный запах.

– Привет! – воскликнул Лу. Голос его эхом отозвался на всех трех этажах до самого смотрового окна в крыше.

В доме был беспорядок, хотя обычно к его приходу все бывало убрано. На полу валялись игрушки. Лу досадливо поцокал языком.

– Эй! – Он начал подниматься по лестнице. – Рут?

Он ожидал ответного «ш-ш!», но его не последовало.

Вместо этого, поднявшись на площадку, он увидел Рут, которая выскочила из комнаты Люси, вытаращив глаза и зажимая рукой рот. Промчавшись мимо него, она бросилась в ванную и захлопнула за собой дверь. Тут же из-за двери послышались звуки рвоты.

С конца коридора доносились крики Люси – она звала мать.

Лу стоял на площадке, переводя взгляд с одной двери на другую, застыв, не зная, что делать.

– Пойди к ней, Лу, – успела выговорить Рут перед тем, как вновь скорчиться перед унитазом.

Он колебался в нерешительности, а между тем крики Люси стали громче.

– Лу! – вскрикнула Рут, на этот раз с большим нетерпением.

Он вздрогнул, испуганный ее тоном, и направился в комнату Люси. Медленно открыл дверь, заглянул внутрь, чувствуя себя каким-то захватчиком в мире, в который редко осмеливался вторгаться. Первая, кто встретила его там, была Дора-путешественница. В комнате дочери сильно и едко пахло рвотой. Кровать Люси была пуста, разобрана, а простыни и розовое пуховое одеяло валялись смятые.

Он пошел на звук ее голоса, доносившийся из ванной, и застал девочку там: она сидела на кафельном полу в тапочках с зайчиками, склонившись головой в унитаз. При этом она тихонько заливалась слезами, потом плевалась, ее рвало, она отфыркивалась и снова плакала, уткнувшись в унитаз.

Лу стоял, озираясь, с портфелем в руке и не знал, как быть. Он достал из кармана платок и закрыл им нос и рот, чтобы самого не затошнило от скверного запаха.

На его счастье вернулась Рут, и, увидев, как он бессмысленно стоит и наблюдает за страданиями пятилетнего ребенка, она, пренебрежительно и брезгливо обойдя его, бросилась на помощь дочери.

– Ничего, ничего, милая! – Рут опустилась на колени и обняла девочку. – Лу, принеси-ка нам два влажных полотенца.

– Влажных?

– Ну, смочи их холодной водой и выжми, чтоб не капало.

– Да, да, конечно! – Он покачал головой, огорченный своей непонятливостью, медленно вышел из спальни и вновь застыл, остановившись на площадке. Поглядел налево, потом направо. И вернулся в спальню.

– Полотенца лежат в…

– Гладильном прессе, – сказала Рут.

– Да, конечно.

Подойдя к прессу, он, все еще с портфелем в руке, стал перебирать свободной рукой разноцветные полотенца – коричневые, белые, кремовые, – не зная, какие взять. Остановив наконец свой выбор на коричневых, он вернулся к Люси и Рут, сунул полотенца под холодный кран и передал их Рут, надеясь, что сделал все как надо.

– Пока рано, – бросила Рут. Она гладила спину дочери во время очередной передышки. – И смени ей постельное белье. Это запачкано.

Люси опять зарыдала, устало приникнув к материнской груди. Лицо Рут было бледно, волосы небрежно стянуты назад, глаза вспухли и покраснели. Похоже, вечер им выдался нелегкий.

– Простыни тоже в гладильном прессе. А деоралит в аптечке в кладовке.

– Что?

– Деоралит. Люси любит смородиновый. О боже! – Она вскочила и, опять зажав себе рот, заторопилась по коридору к их с Лу комнатам.

Лу остался в ванной с Люси. Глаза девочки были закрыты, она сидела, прислонившись спиной к ванне. Потом подняла на него заспанные глаза. Он попятился прочь из ванной и принялся снимать с кровати запачканные простыни. В соседней комнате заплакал Пуд. Лу вздохнул, наконец-то поставил на пол портфель, снял пальто и пиджак и бросил их в палатку Доры. Расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, ослабил галстук и закатал рукава.

Лу пристально вглядывался в свой стакан «Джека Дэниела» со льдом, не обращая внимания на бармена, который, перегнувшись через стойку, что-то яростно кричал ему в самое ухо.

– Вы меня слышите? – рявкнул бармен.

– Да, да… все равно… – Язык у Лу заплетался, речь его напоминала неровный шаг пятилетнего малыша, у которого развязались шнурки на ботинках. Он никак не мог припомнить, что такое он натворил. Он помахал рукой, словно отгонял муху.

– Нет, не все равно, дружище! Оставь ее в покое, ясно? Ей твои россказни надоели, не желает она тебя слушать, ты ей неинтересен! Понял?

– Ладно, ладно, – забормотал Лу, тут только вспомнив вульгарную блондинку, не обращавшую на него внимания. Да он с радостью оставит ее в покое, все равно из нее слова не вытянешь, да и журналистка, которую он выбрал в собеседницы до нее, тоже, кажется, не заинтересовалась потрясающей историей из его жизни. Он опустил глаза в стакан с виски. Такое невероятное событие только что произошло, а никому и дела нет! Неужели мир с ума стронулся? Неужели все так привыкли к новым изобретениям и научным открытиям, что даже рассказ о клонированном человеке не способен никого поразить? Нет, молодых завсегдатаев этого модного бара, кажется, больше интересуют коктейли, а девушкам лишь бы повертеться в коротких юбочках в середине декабря, посверкивая загорелыми коленками, потряхивая осветленной гривой, покрасоваться, похвастать дизайнерскими сумочками, висящими на их смуглых руках, словно причудливые подвески на канделябрах; сумочками, каждая из которых выглядит диковинкой, такой же нелепой и неуместной, как кокосовый орех на Северном полюсе. Вот что их занимает, а вовсе не великие события, происходящие у них на глазах. Человека клонировали! Вечером по городу расхаживают два Лу Сафферна. Пребывание человека одновременно в двух местах стало явью. Он тихонько фыркнул и весело потряс головой, радуясь случившемуся. Он единственный, кому известны теперь широчайшие возможности человека и тайны мироздания, а узнать это все от него никто не стремится.

Он почувствовал на себе пристальный взгляд бармена и прекратил свое одинокое фырканье, сосредоточившись вместо этого на льдинках в стакане. Он стал следить за их перемещениями и как они вертятся, стараясь улечься поудобнее. От напряженного внимания у него стали слипаться глаза. Бармен в конце концов предоставил его странным его развлечениям и занялся другими клиентами, толпившимися в зале. Вокруг одинокого Лу шумел народ, люди общались, затевая вечерний флирт, вечерние ссоры и споры, за столиками кучковались девушки, они потупляли глазки, когда на них останавливались взгляды парней, а те зыркали по сторонам в беспокойном поиске. На столиках громоздились батареи бутылок и прикрытых подставками пивных кружек. Пустые места за столиками говорили о том, что те, кто заказывал напитки, вышли покурить и завести знакомства в курилке.

Лу огляделся, желая привлечь чье-нибудь внимание. Поначалу он старался, чтобы его конфидент, человек, которому он вновь попытался бы рассказать свою историю, выглядел поприличнее, но потом он решил, что подойдет любой. Уж наверно найдется тот, кого заинтересует произошедшее чудо.

Но единственный, с кем он встретился глазами, был опять-таки бармен.

– Плесни-ка мне еще порцию, – невнятно пробурчал Лу, когда бармен приблизился. – Чистого виски со льдом.

– Я ведь только что плеснул, – отвечал бармен, которого ситуация начинала веселить, – а вы до виски даже не дотронулись.

– Да? – Лу прикрыл один глаз, чтобы сфокусировать зрение.

– Да. Какой смысл заказывать две порции одновременно?

Замечание это вызвало у Лу неудержимый приступ хохота; он охрип, наглотавшись на улице холодного декабрьского воздуха, который скользнул под полы его распахнутого пальто с единственным желанием согреться – так шмыгает через порог напуганная фейерверком кошка.

– Я не понял, в чем тут соль, – улыбнулся бармен.

Возле стойки теперь стало потише, ему не приходилось беспрестанно наливать и разносить спиртное, и он мог уделить время и этому пьянчуге.

– Вот! А им наплевать! – вдруг опять вскипел Лу; он презрительно махнул рукой в сторону толпившихся возле стойки посетителей. – Все их интересы – это секс на пляже, долговременные проценты по закладным и Сен-Тропе! Я слушал их разговоры – других тем у них нет!

Бармен засмеялся.

– Не так громко, пожалуйста. Так на что им наплевать-то?

Лу сразу посерьезнел и устремил на бармена строгий взгляд:

– На клонирование!

Бармен навострил уши, в глазах его зажегся огонек интереса: в кои-то веки пришлось услышать нечто оригинальное, непохожее на обычный пьяный плач.

– Клонирование? Так вот чем, оказывается, вы интересуетесь!

– Интересуюсь? Не то слово! – Лу снисходительно усмехнулся и подмигнул бармену. Потом отхлебнул еще виски и приготовился к исповеди. – Возможно, вам трудно будет в это поверить, но меня… – Он глубоко вздохнул. – Меня клонировали. Один тип дал мне лекарство, и я его принял. – Он икнул. – Наверное, вам это покажется невероятным, но это произошло на самом деле. Видел собственными глазами. – Он показал рукой на глаз, но не рассчитал расстояния и ткнул в него пальцем. После того как боль утихла, а слезы были вытерты, он продолжил нести свою околесицу: – Меня теперь двое. – Он поднял вверх сначала четыре пальца, затем три и наконец остановился на двух.

– Неужели? – протянул бармен; взяв в руки литровую кружку, он нацедил туда «Гиннеса». – А где же второй из вас? Готов поспорить, что он-то трезв, как стеклышко.

Лу засмеялся, по-прежнему хрипло.

– Он дома с моей женой, – проговорил он сквозь смех. – И моими детьми. А я вот здесь. Вот с ней. – Он ткнул большим пальцем влево от себя.

– С кем?

Лу повернул голову и чуть не опрокинул свой табурет.

– О, она… да куда же это она подевалась? – Он опять повернулся к бармену: – Наверно, в туалет пошла. Шикарная баба, и мы так хорошо с ней поболтали. Она журналистка, собирается про это писать. Но не в том суть… А в том, что я здесь веселюсь, а он… – Он опять рассмеялся. – Он сейчас у меня, с моей женой и детьми. А завтра, как только я протру глаза, я обязательно приму еще таблеточку – это не наркотик, нет, это лекарство на основе трав, от головы помогает. – Он с суровым видом показал на свою голову. – И я буду дрыхнуть в постели, а он пусть корячится на работе. Ха! Чего только я теперь не сделаю! Например… – Он тяжело задумался, но так ничего и не придумал. – Например… Ну, чего угодно сделаю! Объезжу хоть весь мир! Это ведь чудо, настоящее чудо! Вы хоть знаете, черт возьми, когда я в последний раз брал выходной?

– Когда же?

Лу мучительно вспоминал.

– На прошлое Рождество, вот когда! Без звонков, без компьютера. На Рождество!

Бармен с сомнением покачал головой.

– Так что же, в этом году вы и отпуска не брали?

– Недельный. С детьми. – Он поморщился. – Повсюду этот проклятый песок. В аппаратуру забивается. В телефон – в этот вот. – Он пошарил в кармане, вытащил «Блэкбери» и грохнул им по барной стойке.

– Осторожно.

– Вот он. Всегда со мной. С песком внутри, а работает! Общенациональный наркотик.

Ощупывая аппарат, он случайно нажал какие-то кнопки, и экран засветился. С экрана улыбались ему Рут и дети. Пуд с его беззубой улыбкой. Большие карие глаза Люси, выглядывающие из-под челки, Рут, обнимающая детей. Сплачивающая воедино все их семейство. Несколько секунд он разглядывал изображение и улыбался. Потом свет погас, картинка померкла, ушла в черноту, и на него теперь глядела машина.

– На Багамах меня и то достали, – продолжал он. – Бип-бип. Нашли-таки! Настигли! Вечно это бип-бип. И красный огонек! Мне он и во сне является! И в душе! Стоит только закрыть глаза – и бип-бип. Ненавижу это проклятое бип-бип!

– Так возьмите выходной, – предложил бармен.

– Не могу. Работы много.

– Ну теперь-то, когда вас клонировали, вы можете взять сколько угодно выходных, – сострил бармен и огляделся, не слышит ли кто.

– Ага. – Лу мечтательно улыбнулся. – Ведь столько всего хочется!

– Например? Чего вам хочется больше всего на свете?

Лу закрыл глаза, и, воспользовавшись этим, на него мгновенно накатила дурнота, чуть не сбившая его с табурета.

– Ох! – Он быстро открыл глаза. – Мне хочется вернуться домой, но это невозможно. Он не пускает меня. Я позвонил ему, сказал, что устал и хочу домой. Но он не пускает. – Лу шмыгнул носом. – Его Всемогущее Высочество говорит «нет».

– Кто говорит «нет»?

– Мое второе «я».

– Второе «я» не велело вам возвращаться домой? – Бармен с трудом сдерживал смех.

– Ведь дома-то он, а двоим нам там не место. Но я так устал. – Веки его тяжело опустились. Но внезапно глаза вновь широко открылись от какой-то мысли. Он придвинулся поближе к бармену и понизил голос: – Знаете, я видел его через стекло.

– Ваше второе «я»?

– Ну вот, наконец-то вы начинаете меня понимать. Я поехал домой и наблюдал за ним снаружи. Он был в доме, бегал там с простынями, полотенцами, по лестнице вверх-вниз, носился взад-вперед, из комнаты в комнату, как угорелый. – Лу шмыгнул носом. – Видишь, как он рассказывает какие-то идиотские байки за ужином в ресторане, а через минуту он уже стелет постели у меня дома. Возомнил, что может разом делать и то и другое! – Лу вытаращил глаза. – Вот я и вернулся сюда.

– А если он и вправду может? – с улыбкой проговорил бармен.

– Что «может»?

– Разом делать и то и другое. – Бармен подмигнул Лу. – Идите-ка домой, – сказал он, забрал пустой стакан и опустил прилавок, чтобы пойти обслужить очередного клиента.

Пока юный клиент громогласно делал заказ, Лу сидел, погрузившись в тяжкое раздумье. Если не домой, то идти ему было некуда.

– Ничего, лапочка, ничего! Папа здесь, с тобой! – приговаривал Лу, отводя волосы Люси от ее лица и гладя ей спину, в то время как она, согнувшись перед унитазом, в двадцатый раз за эту ночь корчилась в приступах рвоты. Он сидел прямо на кафельном полу ванной в майке и трусах, сидел, опершись на ванну, а хрупкое тельце рядом конвульсивно дергалось, извергая рвоту еще и еще.

– Папа… – слабым голосом сквозь слезы проговорила Люси.

– Ничего, лапочка, я здесь, я с тобой… – монотонно спросонья твердил он. – Сейчас это кончится. – Должно же это когда-то кончиться, сколько может извергнуть из себя такая кроха!

Ночь он провел, просыпаясь в кровати Люси через каждые двадцать минут, чтобы проводить ее в ванную, где ее рвало, бросая то в жар, то в холод. Обычно не спать ночь из-за детей, когда они болели или с ними еще что-нибудь приключалось, было привилегией Рут, но на этот раз, к несчастью для Лу и для нее самой, с Рут происходило то же самое, что и с Люси, только в другой ванной дальше по коридору. Гастроэнтерит – вечный рождественский подарок тем, чей организм спешит сказать «прости» старому году раньше времени.

В который раз неся Люси в постель, Лу чувствовал, как ее маленькие ручки обвивают его шею. Она уснула мгновенно еще у него на руках, измученная страданиями, которые принесла ей ночь. Опустив ее на кровать, он хорошенько укутал озябшее, как это казалось в тот момент, тельце девочки и подложил ей под бочок ее любимца – медведя, сделав так, как показала ему Рут, прежде чем опять ринуться в уборную. На прикроватной тумбочке розовой принцессы вновь затрясся, завибрировал его мобильник. В четыре утра ему в пятый раз позвонил он сам. Бросив взгляд на дисплей вызова, он увидел на экране свое собственное лицо.

– Ну что теперь? – шепнул он в аппарат, стараясь приглушить как голос, так и злость.

– Лу! Это я, Лу! – донеслось до него пьяное бормотание, за чем последовал раскатистый смех.

– Перестань мне звонить, – сказал он, на этот раз громче.

На заднем плане громыхала музыка, слышались громкие голоса, невнятный гул разговоров. Он различил позвякивание стаканов, взрывы смеха, то тут то там возгласы разной степени громкости. Казалось, что алкогольные пары, сочась через телефон, проникают в тихий и незамутненный мир его дочери. Инстинктивным движением он прикрыл аппарат рукой, как бы защищая Люси от вторгающегося в ее сонное царство захватчика.

– Где ты находишься?

– Лизон-стрит, где-то в этом районе, – прокричал голос. – У меня здесь свидание! Девушка, черт возьми, просто класс! Делает мне честь! Нет, тебе это делает честь… – И опять этот раскатистый смех.

– Что?! – гаркнул Лу. – Нет! Не смей!

От его крика веки Люси затрепетали и глаза раскрылись – большие, карие, похожие на бабочек глаза взглянули на него с испугом, но тревога тут же исчезла: Люси убедилась, что это он, папа, и, слабо улыбнувшись, опять закрыла глаза. И этот взгляд, полный доверия, этот наивный взгляд перевернул что-то в его душе. Он понял, что он – ее защитник, способный прогонять страх и вызывать на лице улыбку, и осознание этого принесло ему радость, равной которой он еще не испытывал. Радость большую, чем от удачно проведенной за ужином сделки, чем от выражения лица Альфреда, которое он увидел, войдя в ресторан. И эта радость заставляла его ненавидеть человека, чей голос он слышал в телефоне, ненавидеть до желания убить. Его дочь дома мучается, ее выворачивает наизнанку, она ослабела так, что глаз открыть не может, на ногах не стоит, а он пьянствует неизвестно где, волочится за первой попавшейся юбкой, надеясь, что Рут со всем справиться и без него! Он ненавидел человека в телефоне.

– Но цыпочка – что надо, стоит того, чтоб ее увидеть, – забормотал он.

– Не смей и думать, – пригрозил он суровым шепотом. – Если только ты себе что-нибудь позволишь, то, ей-богу, я…

– И что ты сделаешь? Убьешь меня, да? – Новый взрыв хохота. – Да это все равно что нос себе отрезать – дескать, пусть лицу будет хуже! А куда, черт возьми, мне податься? Не скажешь? Домой нельзя, на работу тоже…

Дверь тихонько отворилась, и в комнату вошла Рут, тоже едва державшаяся на ногах.

– Я перезвоню. – И он быстро нажал отбой.

– Кто это звонил среди ночи? – равнодушно спросила она. На ней был халат, она зябко ежилась, обхватив себя руками. Глаза Рут были мутными, опухшими, волосы затянуты в конский хвост. Она казалась такой хрупкой, словно, всего лишь повысив голос, можно было сбить ее с ног и переломить пополам. И снова, второй раз за эту ночь, он растаял и потеплел и, двинувшись к ней, распахнул объятия.

– Да так, один знакомый, – шепнул он, гладя ее волосы. – Пьет где-то, вот и названивает. Надоел. Бедолага несчастный, – тихо докончил он и, щелкнув крышкой мобильника, кинул его в груду плюшевых медведей. – Ты-то как? – Он чуть отстранился, вглядываясь в ее лицо. Голова ее горела, ее бил озноб, и она дрожала в его объятиях.

– В порядке. – Она криво улыбнулась.

– Ни в каком ты не в порядке, возвращайся назад в постель, а я принесу тебе полотенце.

И он нежно поцеловал ее в лоб. Она прикрыла глаза и обмякла в его руках.

А он чуть не разомкнул объятие, чтобы огласить комнату воплем торжества оттого, что впервые за долгое время почувствовал, что она прекращает вражду с ним. Ведь уже полгода, как, даже отдаваясь ему в постели, она оставалась холодной и неуступчивой, словно выражая этим свой протест, неприятие всех его свойств и привычек. И сейчас он наслаждался этим моментом, сознанием, что она наконец-то сменила гнев на милость.

Тут засигналил брошенный в груду плюшевых медведей мобильник; он дрожал, вибрировал в лапах медвежонка Паддингтона. На дисплее высветилось лицо Лу, и он отвел глаза, не в силах вынести собственный вид. Теперь он понимал чувства Рут.

– Опять этот твой приятель, – сказала Рут, слегка отстраняясь, чтобы он мог взять телефон.

– Нет, ну его! – Не желая отвечать на звонок, он опять привлек ее к себе. – Рут, – ласково сказал он и взял ее за подбородок, чтобы видеть ее газа, – прости меня.

Рут взглянула на него сначала с изумлением, а потом пристально и с подозрением, словно ожидая подвоха. Какой-то подвох, несомненно, тут был, если Лу Сафферн попросил прощения. Слова «прости» в его лексиконе вообще не было!

Краем глаза Лу видел, как дрожит мобильник, переместившийся из лап медвежонка Паддингтона на голову Винни-Пуха, – мобильник двигался, катаясь между медведями наподобие горячей картофелины. Временами сигнал прекращался, и тут же вновь возобновлялось движение, и на дисплее высвечивалось собственное его лицо – оно насмешливо улыбалось ему, издеваясь над его слабостью, мягкотелостью. Он боролся с этой стороной своей души, с пьяной, глупой, детски наивной, неразумной ее стороной и потому не хотел отвечать на звонок, не хотел отпускать от себя жену. Он проглотил комок в горле.

– Знаешь, я люблю тебя.

Эти слова прозвучали как будто впервые. Словно она и Лу вернулись в то первое их совместное Рождество, когда они сидели возле рождественского древа в доме ее родителей в Голуэе, кот свернулся клубком возле камина на своей любимой подушке, а на заднем дворе лаяла на все, что движется и что не движется, полоумная собака-перестарок, задержавшаяся на этом свете. Лу сказал Рут эти слова, сидя с ней возле искусственного снежно-белого рождественского древа, всего лишь за несколько часов до этого послужившего предметом разногласий между ее родителями: мистер О′Доннел мечтал видеть в доме на Рождество настоящую сосну, в то время как миссис О′Доннел вовсе не мечтала убиваться, пылесося пол и выметая сосновые иголки. На довольно-таки безвкусном дереве медленно загорались зеленые, красные и синие лампочки, а потом так же медленно лампочки гасли. Это повторялось вновь и вновь, и, несмотря на уродливость дерева, вид его и смена огоньков, это чередование разноцветных волн, похожее на мерно вздымающуюся грудь, действовали умиротворяюще. Тогда впервые в их распоряжении был целый день, который они могли провести вместе, до того как ему предстояло отправиться на кушетку, а Рут – в ее комнату. Он не собирался говорить этих слов, он вообще не думал, что скажет это когда-либо, но слова выскочили из него сами, как дитя у роженицы. Он еще пытался бороться с ними, мял их во рту, толкая назад, мешал им явиться на свет, не осмеливался их произнести. Но, когда слова эти произнеслись, все в его жизни переменилось как по волшебству. И через двадцать лет, в комнате дочери, они почувствовали, что вновь переживают то же мгновение, и на лице Рут были написаны те же радость и удивление.

– О Лу, – мягко сказала Рут и закрыла глаза, наслаждаясь этим мгновением.

Потом вдруг глаза ее широко распахнулись, и в них мелькнула тревога, до смерти напугавшая Лу: что-то она скажет? Не узнала ли чего? Ошибки прошлого в этот панический миг накинулись на него, как стайка пираний, преследуя его, кусая за пятки. Он вспомнил о второй своей стороне, той, что, пьяная, шаталась где-то, возможно, разрушая ту новую близость с женой, то новое единение, которое им обоим такого труда стоило восстановить. Ему привиделись два Лу: один – строящий кирпичную стену, другой – идущий за ним по пятам с молотком и разрушающий все то, что успевает построить первый. Ведь в действительности именно этим Лу и занимался – одной рукой строил семью, другой же разрушал все им созданное своими поступками и образом жизни.

Рут вырвалась из его рук и кинулась прочь от него в ванную, откуда до его слуха донеслись сначала стук сбрасываемого стульчака, а затем звуки рвоты. Не желая допускать кого бы то ни было в свидетели такого унижения, Рут, поднаторевшая в решении нескольких задач одновременно, все же ухитрилась, несмотря на корчи, движением ноги захлопнуть дверь ванной.

Лу со вздохом тяжело опустился на пол прямо на груду медведей. И поднял зажужжавший уже в пятый раз мобильник.

– Ну а сейчас в чем дело? – спросил он унылым голосом, ожидая услышать в аппарате пьяного себя самого. Но этого не произошло.