Лекция: Николас Спаркс Лучшее во мне 6 страница

А что вечером? Главное, правильно начать выходные, а значит, забыть о Бастере.

Сегодняшний вечер он проведет в «Тайдуотере», одной забегаловке за городом, почти единственном месте, где есть хоть какая-то ночная жизнь. Он выпьет пива, сыграет в бильярд и, если повезет, на смене сегодня будет та классная барменша, на которой прошлый раз были ну очень узкие джинсы, обтягивавшие ее во всех нужных местах. Подавая ему пиво, она в своем еле прикрывавшем тело топе наклонилась вперед, отчего пиво показалось ему еще вкуснее. В выходные вечером он будет делать, в сущности, то же самое – если у мамы с ее давним приятелем Лео на то же время есть какие-то планы и она не заявится в его мобильный дом, как вчера вечером.

Почему она только не выходит замуж за этого Лео, Алан понятия не имел. Уж поженились бы они, тогда, может, ей было бы чем заняться, вместо того чтобы шпионить за взрослым сыном.

Меньше всего ему в эти выходные хотелось, чтобы матери понадобилась его компания, поскольку этого он ей и не сможет обеспечить. Кому какое дело, если он в понедельник будет чуть «под газом»? Бастер будет ездить уже самостоятельно в своем фургоне, и если не отпраздновать это событие, то что тогда вообще праздновать?

Мэрилин Боннер тревожилась об Алане.

Не с утра до ночи, конечно. Кроме того, она изо всех сил старалась себя успокоить. В конце концов, он взрослый человек и в состоянии сам о себе побеспокоиться. Но как мать она знала его слабость – он всегда искал легкие пути, которые в итоге ни к чему не вели, и избегал трудностей, без которых ничего нельзя добиться. Ее тревожило, что в свои двадцать семь лет он по своему поведению все еще оставался подростком. Например, вчера вечером, когда она зашла к нему, он был увлечен видеоигрой, и, увидев ее, тут же предложил попробовать и ей.

Стоя в дверях его дома, Мэрилин размышляла, как же она умудрилась воспитать сына, который ее, по-видимому, совершенно не знает.

И все-таки могло быть и хуже. Причем несравненно. Главное, что Алан нормальный, хороший парень, работает и ни в каком криминале не замешан, а в наши дни это не так уж мало. Можно говорить что угодно, но она и газеты читает, и слышит, что говорят в городе. Не тайна, что многие друзья Алана с детства, некоторые из них даже из семей получше, подсели на наркотики или превратились в настоящих пьяниц, а иные даже угодили за решетку. Что ж, ничего удивительного, если учесть, где они жили. Слишком многие восхваляли американскую провинцию, представляя ее по картинам Нормана Роквелла, которые с реальностью ничего общего не имеют. Кроме врачей, юристов и крутых бизнесменов в Ориентале, впрочем, как и в других маленьких городках, никому много не заработать.

Правда, для детей Ориентал во многих отношениях идеальное место, но молодежи тут ловить нечего. В маленьких городах никогда не было и никогда не будет менеджеров среднего звена.

И делать там по выходным нечего, и даже познакомиться не с кем. Почему Алану так нравилось здесь жить, она понять не могла, но пусть будет, как он хочет. К тому же он сам себя содержит. И, желая помочь ему начать самостоятельную жизнь, она купила ему передвижной дом в двух шагах от своего.

Нет, никаких иллюзий относительно Ориентала она уже давно не питала. В этом смысле ее мнение отличалось от мнения высшего света города, но когда в молодости остаешься без мужа с двумя детьми на руках, взгляды меняются. То обстоятельство, что она из семьи Беннетов и закончила Университет Северной Каролины, не помешало банкирам отказать ей в праве выкупить заложенный сад из-за просрочки платежа. Не помогли ни имя, ни связи. Даже полученная в университете престижная степень по экономике не дала ей никакого преимущества.

В конце концов, все в жизни решали деньги и поступки, а не репутация, поэтому существующее в Ориентале положение вещей для Мэрилин было невыносимо. Сейчас, нанимая работника, она предпочла бы трудолюбивого иммигранта выпускнику Университета Северной Каролины или выпускнице Университета Дьюка, считающим, что весь мир им обязан. Подобный взгляд на вещи людям вроде Эвелин Коллиер и Юджинии Уилкокс, возможно, показался бы бого" сеп50геа"'ством, но Мэрилин давно уже считала Эвелин, Юджинию и им подобных динозаврами, цепляющимися за мир, давно канувший в Лету. На недавнем городском собрании она так и сказала. Раньше ее заявление произвело бы переполох, но бизнес Мэрилин был одним из немногих успешно развивающихся в городе, и никто не посмел возразить – в том числе и Эвелин Коллиер с Юджинией Уилкокс.

После смерти Дэвида Мэрилин научилась ценить свою заработанную тяжелым трудом независимость. Она научилась полагаться на свое чутье и признавала, что предпочитает самостоятельно распоряжаться своей жизнью без оглядки на чужие мнения. Наверное, именно поэтому она отвергала многочисленные предложения Лео. Бухгалтер из Морхед-Сити, он был умен, обеспечен, и ей нравилось проводить с ним время. И что самое главное, он уважал ее, а дети его любили. Эмили с Аланом не понимали, почему она ему отказывает.

Лео, в свою очередь, знал, что она никогда не согласится выйти за него, но его это не расстраивало, потому что такое положение вещей, по правде говоря, их обоих устраивало.

Вот, завтра вечером они, возможно, пойдут в кино, а в воскресенье она отправится в церковь, после чего зайдет на кладбище к Дэвиду, как делала это каждые выходные вот уже почти четверть века. А потом она встретится с Лео, чтобы поужинать. Она по-своему его любила.

Возможно, это не то, что другие понимают под словом «любовь», но это не важно. Им обоим шли на пользу такие отношения.

В это время в другом конце города Аманда на кухне пила кофе, стараясь не обращать внимания на красноречивое молчание матери. Вчера вечером, приехав домой, Аманда застала ее в гостиной, и не успела присесть, как начался допрос.

«Где ты была? Почему так поздно? Почему без звонка?»

«Я звонила», – напомнила Аманда и, предупреждая обличительную тираду в свой адрес, к которой готовилась мать, сказала, что у нее болит голова и ей нужно полежать у себя в комнате. Поэтому наутро мать всем своим видом выражала крайнее недовольство.

Появившись на кухне, она лишь пробурчала «доброе утро», и больше ничего. Свое молчание она подчеркнула красноречивым вздохом и направилась к тостеру, чтобы разогреть хлеб.

Затем вздохнула еще раз, на сей раз погромче.

«Да поняла я, поняла, – так и подмывало сказать Аманду. – Ты расстроена. Может, хватит уже?» Однако она промолчала – только сделала глоток кофе, про себя решив во что бы то ни стало не доводить дело до конфликта.

Послышался щелчок тостера. Мать открыла ящик стола и, вытащив оттуда нож, со стуком снова его задвинула, после чего начала намазывать тост маслом.

– Ну, как ты сегодня себя чувствуешь? Лучше? – наконец поинтересовалась мать не оборачиваясь.

– Да, спасибо.

– Ты готова рассказать мне, что происходит? Где ты была?

– Я же сказала, что поздно выехала. – Аманда пыталась сдерживаться изо всех сил.

– Я пробовала тебе дозвониться, но всегда попадала на голосовую почту.

– Батарейка села. – Эта ложь пришла ей в голову прошлым вечером по пути домой. Ее мать совершенно непредсказуемая особа.

Мать взяла тарелку.

– Так ты поэтому ни разу не позвонила Фрэнку?

– Мы вчера с ним разговаривали, примерно через час после того, как он вернулся домой с работы. – Она взяла утреннюю газету и с деланной невозмутимостью начала просматривать заголовки.

– Он звонил сюда.

– И?..

– Удивился, что ты еще не приехала, – фыркнула мать. – Сказал, что, насколько ему известно, ты выехала около двух.

– У меня были кое-какие дела перед отъездом, – объяснила Аманда. Как легко ей лгать, подумала она, хотя у нее за плечами богатый опыт по этой части.

– Он был очень расстроен.

Не расстроен, а пьян, подумала Аманда. Вряд ли он даже помнит, что говорил. Она поднялась из-за стола и налила себе еще кофе.

– Позвоню ему позже. Мать села.

– Вчера вечером меня пригласили играть в бридж.

Ах вот в чем дело, сообразила Аманда. По крайней мере это одна из причин ее раздражения.

Ее мать была страстным игроком в бридж и играла в одной и той же женской компании уже почти тридцать лет.

– Нужно было тебе пойти.

– Я не могла, потому что ждала тебя и думала, что мы вместе поужинаем. – Мать с чопорным видом села за стол. – Юджинии Уилкокс пришлось меня подменить.

Юджиния Уилкокс жила на той же улице в таком же, как у Эвелин, старинном роскошном особняке. Женщины считались подругами – мать Аманды и Юджиния знали друг друга всю жизнь – однако между ними всегда и во всем существовало невидимое соперничество, начиная с того, у кого лучше дом и сад, и кончая тем, у кого торт «Красный бархат» получается лучше.

– Прости, мам, – извинилась Аманда, возвращаясь за стол. – Мне следовало позвонить тебе раньше.

– Ведь Юджиния даже не умеет торговаться, поэтому какая может быть игра. Марта Энн уже звонила мне и жаловалась. Ну это уже не важно. Я ей сказала, что ты приехала, а там слово за слово, и она пригласила нас сегодня на ужин.

Аманда хмуро опустила чашку на стол.

– Надеюсь, ты отказалась?

– Конечно же, согласилась.

В голове у Аманды возник образ Доусона.

– Не знаю, найдется ли у меня время, – сымпровизировала Аманда. – Сегодня вечером, возможно, будут поминки.

– Возможно? Как это понимать? Они или будут или нет.

– Я это к тому, что не уверена, будут ли они. Звонивший мне адвокат в подробности похорон не вдавался.

– Странно, что он ничего тебе не сказал.

«Возможно, – подумала Аманда, – однако ужин, который Так устроил для нас с Доусоном вчера вечером, кажется еще более странным».

– Уверена, он просто выполняет волю Така.

При упоминании имени Така мать дотронулась до жемчужного ожерелья на шее. Аманда не помнила случая, чтобы мать вышла из спальни без косметики и украшений, и это утро не явилось исключением. Эвелин Коллиер была истинным воплощением духа старого Юга и, без сомнения, останется таковой до конца жизни.

– Никак не могу взять в толк, зачем тебе потребовалось приезжать ради этого. Ты, по сути, этого человека не знала.

– Я его знала, мама.

– Давно. Было бы понятно, если бы ты до сих пор здесь жила. Но ради чего приезжать сейчас?

– Я приехала отдать ему последний долг.

– Он, знаешь ли, пользовался не самой лучшей репутацией. Многие считали его чокнутым. И что теперь, спрашивается, мне говорить своим подругам о твоем приезде?

– Не понимаю, зачем тебе вообще что-то им говорить.

– Ну ведь они будут интересоваться, – пояснила мать.

– С чего это им мной интересоваться?

– С того, что они считают тебя интересной.

В тоне матери послышались какие-то особые нотки, смысл которых Аманда не совсем поняла. Наливая в кофе сливки, она пыталась сообразить, что бы они означали.

– Вот уж не знала, что я такой животрепещущий предмет для обсуждений, – заметила она.

– Ничего удивительного, если подумать. Ты больше не привозишь с собой ни Фрэнка, ни детей. И конечно же, им это кажется странным.

– Мы вроде уже закрыли этот вопрос, – не смогла скрыть возмущения Аманда. – Фрэнк работает, а дети ходят в школу, но это не значит, что я не могу приехать. Дочери иногда навещают своих матерей.

– Правда, приезжая, они иногда даже не видятся со своими матерями. Вопрос в том, что их здесь интересует на самом деле.

– Что ты имеешь в виду? – прищурилась Аманда.

– Да то, что ты обычно приезжаешь в Ориентал, если знаешь, что меня тут не будет. И останавливаешься у меня, даже не озаботившись сообщить мне об этом. – Мать и не пыталась скрыть свое раздражение. – Ты не знала, что я в курсе? Например, ты приезжала в прошлом году, когда я отправилась в круиз. Или когда я уезжала в гости к сестре в Чарлстон в позапрошлом году. Городок у нас маленький, Аманда. Тебя видели мои приятельницы. Не понимаю, с чего ты взяла, будто я не узнаю.

– Мам…

– Не надо, – остановила ее мать, подняв руку с идеальным маникюром. – Я прекрасно знаю, почему ты приехала. Может, я и немолода, но все же еще не выжившая из ума старуха. Зачем ты еще приехала бы на эти похороны? Ясное дело, повидаться с ним. Именно с ним ты встречалась всякий раз, как сообщала мне, будто едешь по магазинам, верно? Или когда говорила, что едешь с подругой на пляж? Ты все время мне лгала.

Аманда молча опустила глаза. Ей нечего было сказать. В тишине послышался вздох матери.

Когда она наконец продолжила, резкие нотки исчезли из ее голоса.

– Я тоже лгала ради тебя, Аманда, и мне это надоело. Но я все еще твоя мать, и ты можешь поговорить со мной.

– Да, мама. – Аманда услышала в собственном голосе нетерпеливое раздражение, напомнившее ей о ее переходном возрасте, и возненавидела себя за это.

– Какие-то проблемы с детьми?

– Нет, дети в порядке.

– Что-то с Фрэнком?

Аманда перевернула чашку с кофе ручкой от себя.

– Хочешь об этом поговорить? – спросила мать.

– Нет, – без выражения ответила Аманда.

– Я могу чем-нибудь помочь?

– Нет, – повторила Аманда.

– Аманда, что с тобой происходит?

Этот вопрос почему-то заставил Аманду подумать о Доусоне, и она на мгновение снова очутилась в кухне Така, где недавно была счастлива, чувствуя внимание Доусона. Она вдруг поняла, как снова хочет его увидеть, не важно, что будет потом.

– Не знаю, – в конце концов пробормотала она. – Мне самой хотелось бы понять это.

Аманда отправилась в душ, а Эвелин Коллиер вышла на заднюю террасу и остановилась там, устремив взгляд на зависшую над рекой тонкую дымку. Она с детства очень любила это время. Когда она жила не у реки, а возле принадлежавшей ее отцу мельницы, то по выходным приходила к мосту, где сидела часами, наблюдая, как солнце постепенно растворяется в тумане. Харви знал, что ей хочется жить у реки, поэтому через несколько месяцев после свадьбы приобрел этот дом. Конечно, он купил его у отца за бесценок – у Коллиеров в то время было много недвижимости – и покупка в материальном отношении оказалась не слишком обременительной, но не это важно. Главное – его нежное к ней отношение, и она теперь очень жалела, что его нет рядом, даже об Аманде поговорить не с кем. Кто разберет, что с ней творится? Впрочем, с ней и в детстве было нелегко. Всегда была упрямой как осел.

Если мать просила Аманду не уходить далеко, то та при первой же возможности обязательно сбегала. Если она велела дочери получше одеться, Аманда появлялась из своей комнаты в каком-то старье, раскопанном в глубине шкафа. Но в детстве ее еще возможно было контролировать и направлять на путь истинный. Как-никак она принадлежала к роду Коллиеров, а потому с ней связывались определенные ожидания. Однако в подростковом возрасте она превратилась в сущего дьявола. Сначала связалась с этим Доусоном Коулом – с Коулом! – к тому же лгала, сбегала из дома, постоянно была чем-то недовольна и на все претензии матери у нее находился ответ. Именно тогда Эвелин начала седеть – всему виной нервы. Аманда этого не знала, но если бы не постоянное употребление бурбона, неизвестно, как бы она пережила эти ужасные годы.

Жизнь стала налаживаться, только когда им удалось наконец положить конец ее общению с этим Коулом и Аманда отправилась учиться в колледж. Это были замечательные, спокойные годы, и они, конечно, очень радовались внукам. Нет слов, очень жаль, что так получилось с девочкой – прелестное создание, только-только начала ходить, но Господь никому не гарантировал райскую жизнь. У нее самой через год после рождения Аманды случился выкидыш. И все-таки Эвелин была довольна, что через какое-то время Аманда все же одумалась – Бог видит, семья в ней нуждалась – и даже занялась такой почетной деятельностью, как благотворительность. Правда, Эвелин предпочла бы что-нибудь полегче, не требующее больших усилий, вроде Молодежной футбольной лиги, тем не менее больница при Университете Дьюка – тоже звучало неплохо, что позволяло Эвелин не стесняясь рассказывать подругам об обедах с целью сбора средств, которые организовывала Аманда, или даже о ее добровольной работе в больнице.

Однако в последнее время Аманда как будто вернулась к старому: врет, как подросток! Они с ней – что там говорить – никогда не были особенно близки, и, наверное, никогда уже не станут

– Эвелин с этим смирилась. Это миф, что мать с дочерью всегда лучшие подруги, но семья важнее дружбы. Друзья приходят и уходят, а семья остается. Нет, они никогда не изливали друг перед другом душу. Впрочем, под этим выражением зачастую понимают жалобы, а жаловаться – дело пустое, только время терять. Жизнь – сложная штука. Так было и будет, поэтому что толку жаловаться? Ты либо пытаешься ее как-то улучшить либо нет, и тогда живешь как жил.

Невооруженным глазом видно, что у Аманды с Фрэнком проблемы. За последние несколько лет Эвелин почти не видела Фрэнка – Аманда обычно приезжала одна, а Эвелин хорошо помнила о чрезмерном пристрастии Фрэнка к пиву. Но с другой стороны, отец Аманды тоже был неравнодушен к бурбону, и всем известно, что идеальных браков не существует. Были годы, когда она с трудом выносила Харви, не говоря о желании поддерживать с ним супружеские отношения. Если бы Аманда спросила ее об этом, Эвелин призналась бы ей во всем, а еще напомнила бы дочери, что не всегда трава зеленее у соседа. До молодых не сразу доходит, что трава зеленее там, где ее поливают, а значит, Фрэнку с Амандой следует вооружиться шлангами, если они хотят наладить взаимоотношения. Но Аманда ее ни о чем не спрашивала.

А жаль, потому что Эвелин могла бы сказать Аманде, что та лишь усугубляет проблемы своего и так уже пошатнувшегося брака – причем отчасти из-за своей лжи. Раз она лгала матери, то нетрудно сделать вывод, что она лгала и Фрэнку. Но стоит только раз солгать, и пошло-поехало. Конечно, Эвелин ни в чем не была уверена, но Аманда явно запуталась, а запутавшись, люди начинают совершать ошибки. Значит, в эти выходные ей следует быть особенно бдительной, нравится это Аманде или нет.

Доусон вернулся в город.

Тед Коул стоял на крыльце лачуги и курил, лениво обозревая мясные деревья – так он их обычно называл после возвращения мальчишек с охоты. Вот и сейчас ветви деревьев прогибались под парой освежеванных и выпотрошенных туш оленей. Вокруг мяса с жужжанием роились мухи, а внизу в грязи валялись внутренности.

Утренний ветерок слегка раскачивал начавшие тухнуть туши. Тед глубоко затянулся. Он видел Доусона и знал, что Эби его тоже видел. Но Эби солгал, и это взбесило Теда ничуть не меньше, чем само появление храбреца Доусона.

Брат Эби начал Теду порядком надоедать. Осточертели его указания, осточертело гадать, куда уплывают семейные деньги. Так что старина Эби рискует в скором времени оказаться под дулом «глока». А то последнее время дорогой братец совершает одну оплошность за другой. Вот этот парень с канцелярским ножом чуть его не укокошил, чего несколько лет назад ни за что не случилось бы. Будь рядом Тед, этого не случилось бы и сейчас, но Эби, поди ж ты, не сказал, что задумал, а это еще один знак, что Эби расслабился. Эта его новая девица… как ее там, Кэнди, Кэмми или черт ее знает как еще, согнула Эби в бараний рог. Ну да, милая мордашка и фигурка ничего, Тед сам не прочь бы ее пощупать, но она баба, а существует одно простое правило: хочешь чего-нибудь от бабы – возьми, а если она вздумает сердиться или дерзить, покажи ей, что она не права. Возможно, потребуется несколько уроков, но в итоге доходит до всех. Эби же, кажется, обо всем этом забыл.

И главное, он без зазрения совести лгал ему. Потушив сигарету о крыльцо, Тед подумал, что им с Эби в скором времени, как пить дать, не избежать серьезного разговора. Но сначала самое важное: Доусон. Он, Тед, долго ждал этого момента. Это из-за Доусона у него кривой нос и это из-за него ему когда-то пришлось носить шины на челюсти. Это из-за Доусона над ним насмехался тот малый и девять лет коту под хвост. Никто никогда не смел шутить с ним безнаказанно. Никто. Ни Доусон, ни Эби. Никто. Да, долго он ждал этого момента.

Тед оглянулся. Халупа была построена в начале века, и единственная лампочка на потолке, висевшая на проводах, едва рассеивала мрак. Тина, его трехлетняя дочь, сидела на затрапезном диванчике перед телевизором и смотрела какой-то диснеевский мультик. Элла молча прошла мимо. На плите в кухне стояла покрытая толстым слоем свиного жира сковорода. Элла направилась кормить младшую дочь, которая, вся перемазанная чем-то желтым и вязким, вопила на своем высоком стульчике. У двадцатилетней Эллы были узкие бедра, жидкие каштановые волосы и россыпь веснушек на щеках. Платье едва скрывало уже заметный живот. Семь месяцев, и она устала. Она постоянно чувствовала себя усталой. Тед схватил со стойки ключи, и Элла обернулась.

– Уходишь?

– Не твое дело, – рявкнул он. Когда она снова отвернулась, он потрепал ребенка по голове и направился в спальню. Вытащив из-под подушки «глок» и заткнув его за пояс, он почувствовал возбуждение, словно бы все в мире идет как надо.

Пришло время раз и навсегда решить все проблемы.

Когда Доусон вернулся с пробежки, несколько постояльцев, просматривая «США сегодня», пили кофе в холле гостиницы. Поднимаясь по лестнице в свой номер, он уловил запах яичницы с беконом из кухни. Доусон принял душ, надел джинсы и рубашку с коротким рукавом и спустился к завтраку.

К этому времени почти все уже позавтракали, поэтому Доусону пришлось есть в одиночестве.

Несмотря на пробежку, он не слишком проголодался, но хозяйка гостиницы, женщина в возрасте около шестидесяти по имени Элис Рассел, которая, выйдя на пенсию, переехала в Ориентал восемь лет назад, положила ему на тарелку еду, и Доусону показалось, что она огорчится, если он не съест все до последней крошки. Хозяйка всем своим видом – в том числе передником и клетчатым платьем – напоминала ему бабушку.

Пока он ел, Элис рассказала ему, что они с мужем, как и многие другие по выходе на пенсию, переехали в Ориентал, чтобы исполнить свою мечту – плавать на яхте. Однако мужу это занятие в итоге наскучило, и несколько лет назад они купили бизнес. Что женщина была не местной, стало ясно сразу, поскольку обращалась к Доусону «мистер Коул», хотя он сообщил ей, что вырос в этом городе. Она явно о нем ничего не знала.

Однако родственники Доусона не давали о себе забыть. Доусон видел в магазине Эби, поэтому быстро свернул за угол в какой-то проход между домами и побежал к гостинице, стараясь держаться подальше от главной дороги. Ему совсем не хотелось неприятных эпизодов с родственниками, тем более с Тедом и Эби. Но тревожное чувство, что дело еще не закрыто, не оставляло его.

Однако впереди его ждали дела. Закончив завтрак, Доусон взял заказанный им еще в Луизиане букет и сел в арендованную машину. По пути, желая убедиться, что никто за ним не следит, он то и дело посматривал в зеркало заднего вида. На кладбище мимо знакомых могильных камней он прошел к могиле доктора Дэвида Боннера.

Как и надеялся Доусон, посетителей на кладбище не было. Он положил у камня цветы, произнес короткую молитву за семью покойного и, постояв у могилы несколько минут, вернулся в гостиницу. Выйдя из машины, он посмотрел вверх. Небесная синева простиралась до самого горизонта. Жара уже наступала. Рассудив, что грех не использовать такое замечательное утро, Доусон решил немного пройтись.

Яркое солнце слепило, отражаясь в водах Ньюс, и Доусон нацепил темные очки. Он перешел улицу и огляделся вокруг. Магазины были открыты, но покупателей возле них не наблюдалось, и Доусон с удивлением подумал, как они умудряются выживать в отсутствие клиентов.

Взглянув на часы, Доусон увидел, что до встречи у него остается еще полчаса. Тогда он решил заглянуть в кофейню, мимо которой пробегал утром. Правда, кофе ему не хотелось, но он решил, что бутылка воды не помешает. Поднялся легкий ветерок. Дверь кофейни распахнулась и оттуда вышла некая особа, при виде которой рот Доусона сразу же растянулся в улыбке.

Аманда стояла у стойки кафе «Бин», добавляя сливки и сахар в чашку эфиопского кофе.

Некогда маленький домик с выходом на бухту, «Бин» предлагал около двадцати различных сортов кофе с восхитительной выпечкой, и Аманда, приезжая в Ориентал, обязательно заглядывала сюда. Здесь, как и в «Мрвинз», местные жители собирались обсудить последние городские новости. За спиной Аманды слышался гомон разговоров. Хоть утренний наплыв посетителей остался позади, народу в кафе оказалось гораздо больше, чем ожидала Аманда.

Девушка лет двадцати за стойкой работала как заведенная, не останавливаясь ни на минуту.

Аманде смертельно хотелось кофе. Утренняя перепалка с матерью совсем обессилила ее.

Стоя под душем, она решила вернуться в кухню и нормально поговорить с матерью, однако к тому моменту, как она взяла полотенце, ее намерения изменились. Аманду до сих пор не оставляла надежда, что в один прекрасный день в ее матери проснется сочувствие и желание поддержать свою дочь, которой этого так не хватало. Но к сожалению, гораздо легче было представить выражение шока и разочарования на материнском лице при упоминании имени Доусона. Затем последует тирада, повторяющая полные возмущения, снисходительные нравоучения, которые она ей читала в подростковом возрасте. Ее мать исповедовала традиционные ценности.

А это подразумевало, что решения бывают либо удачные, либо неудачные, выбор – либо правильный, либо неправильный, и есть грани, которые нельзя переступать. Существуют негласные правила поведения, и прежде всего те, что касаются семьи. Аманда знала эти правила, ей были известны убеждения не терпевшей нытья матери, которые зиждились на чувстве ответственности и неотвратимости последствий сделанного. Это не всегда плохо, и в отношениях с собственными детьми Аманда тоже иногда следовала этой философии, но лишь в тех случаях, когда знала, что ее детям она на пользу.

Разница между ней и ее матерью в том, что матери незнакомо сомнение. Она всегда точно знала, кто она такая и что ей нужно делать, словно жизнь – это песня, с которой лишь нужно шагать в такт, и тогда все получится как задумано. Ее мать никогда и ни о чем не жалела.

Однако Аманда совсем другая. К тому же она не могла забыть, как равнодушна была мать и во время болезни Беи, и после ее смерти. Нет, она, конечно же, выражала сочувствие и присматривала за Джаредом и Линн, когда Аманда с Фрэнком мотались в раковый центр Дьюка. В течение нескольких недель после похорон она даже пару раз приготовила обед. Но Аманда никогда не могла принять демонстрируемого матерью стоического смирения с происшедшим, и ее возмущению не было предела, когда мать через три месяца после смерти Беи стала читать ей лекцию о том, что Аманде необходимо «вернуться в строй" и «перестать себя жалеть». Как будто смерть ребенка – что-то вроде трагического окончания романа.

Аманду до сих пор душил гнев, когда она вспоминала об этом. Иногда она сомневалась, способна ли ее мать на сопереживание вообще.

Аманда выдохнула, напоминая себе, что мать живет совсем в ином мире, не похожем на ее.

Мать, судя по ее отрывочным воспоминаниям о своем детстве, выросла в семье, где царила любовь. Она не имела высшего образования и всю жизнь безвыездно прожила в Ориентале.

Возможно, именно это сформировало ее характер, ее однозначное отношение к вещам, ведь ей не с чем было их сравнить. И в ее семье всегда царила любовь, судя по тем отрывочным сведениям о ее детстве, которыми мать с ней делилась. Хотя никто ничего не знает наверняка.

Но точно Аманда знала лишь одно: откровения с матерью принесут скорее неприятности, чем пользу, а этого Аманде совсем не хотелось.

Только она накрыла стаканчик с кофе крышкой, как зазвонил сотовый. Звонила Линн. Аманда вышла на маленькое крыльцо, и несколько минут разговаривала с дочерью, потом позвонила Джареду на его мобильный и, разбудив его, в ответ выслушала сонное бурчание. Он только и сказал, что с нетерпением ждет ее возвращения в воскресенье, и отключился. Аманда жалела, что нельзя позвонить Аннет, но утешилась тем, что та наверняка здорово проводит время в лагере.

Помедлив, она позвонила на работу Фрэнку. Несмотря на то что она говорила матери, раньше у нее для этого времени не нашлось. Аманде, как всегда, пришлось дожидаться, пока у Фрэнка появится свободная минута между приемами.

– Привет, – бросил он ей, взяв трубку. Во время разговора Аманда сделала вывод, что он не помнит вчерашнего звонка. Тем не менее муж, казалось, был рад ее слышать, справился о маме, и Аманда сообщила, что они собираются вместе поужинать. Когда же Фрэнк сообщил ей, что воскресным утром собрался играть в гольф со своим другом Роджером, после чего они, возможно, пойдут посмотреть игру «Брейвз» в клубе, Аманда уже представляла ту грандиозную попойку, которой обычно завершалась подобная встреча. Она постаралась подавить волну накатившего на нее гнева, зная, что если только начать подначивать Фрэнка, будет еще хуже. Фрэнк спросил, что, кроме похорон, входит в ее планы пребывания в городе, на что Аманда честно ответила: «Не знаю». При этом она поймала себя на том, что избегает упоминать имя Доусона. Фрэнк вроде бы ничего не заметил. Но по окончании разговора Аманда ощутила отчетливый и неприятный укол совести, что, наложившись на раздражение, привело ее в крайнее смятение.

Стоя в тени магнолии, Доусон дождался, пока Аманда спрячет телефон в сумку. Он заметил промелькнувшее на ее лице беспокойство, но вот она расправила на плече ремешок сумки, и на ее лицо вновь опустилась непроницаемая завеса.