Лекция: Л, ИІ Тимофееп 1 страница

грехов литературоведения — описательства, изолированных на­блюдении над отдельными элементами произведения.

Литературное произведение есть органическое целое, воз­действующее на читателя во взаимосвязи всех своих элементов, и анализ его только тогда будет иметь для читателя значение, когда он не разорвет произведение на отдельные, не связанные друг с другом части. Что может нам дать, например, установ­ление в данном художественно-литературном произведении на­личия ряда архаизмов или диалектизмов? Само по себе опреде­ление их наличности ровно ничего не прибавляет к нашему по­ниманию произведения. Оно может быть для нас полезно лишь тогда, когда мы определим художественный смысл обращения пи­сателя к данному речевому источнику. В этом случае наш ана­лиз будет оправдан, мы поймем место и значение этой языковой особенности, не разрушая художественной целостности произве­дения. Сам по себе каждый данный элемент речи художественно нейтрален. Мы можем его понять и оценить, лишь поняв цель, которой он служит, и оценим соответствие его этой цели и са­мую цель, ее жизненную и идейную оправданность.

Один и тот же архаизм, как мы видели выше, может иметь самое различное художественное использование и в силу этого давать различный художественный эффект. В последнее время намечается тенденция к созданию особой науки о языке худо­жественной литературы. Необходимость создания такой науки обосновывается в книге акад. В. В. Виноградова «О языке худо­жественной литературы» (М., 1959). В книге А. И Ефимова «Стилистика художественной речи» указывается на то, что су­ществование «основных жанров современной литературы (худо­жественного, научного, публицистического, официально-доку­ментального и т. п.) бесспорно. Поэтому группировка речевых средств по этим разновидностям литературы вполне законо­мерна» (стр. 19). Соответственно с этим определяется содержа­ние стилистики художественной речи как особой дисциплины, стоящей где-то между лингвистикой и литературоведением. В ее ведение входит, например, изучение «существа и принципов метафоризации значений слов», «своеобразия образно-художест­венной речи», «речевых средств юмора и сатиры» и пр. (стр. 18). Вряд ли можно признать все это построение правомерным Язык художественной литературы охватывает все стороны речевой практики, поскольку образное отражение охватывает все сферы человеческой жизни. Все дело в том, что особенности языка используются писателем для особой цели — создания образа и вне этой цели не могут быть определены. Юмористическое про­изведение создается не только и даже не столько средствами языка как такового, но комизмом в нем изображенных ситуаций и характеров, которые и определяют художественный смысл и эффект тех или иных языковых средств. В связи с другими

ситуациями и характерами эти же средства будут иметь друї ой художественный смысл. Метафоры представляют собой явление языка вообще, а в художественной литературе имеет значение характер использования метафоры (в речь персонажа или в речь повествователя она включена), ее реальное содержание, контекст, в котором она употреблена (по контрасту — среди прямых значений или в порядке градации среди других мета­фор), и т. д.; только осмыслив все это, мы сможем понять ее ху­дожественную выразительность. Понятно, что, оставляя в сто­роне образную мотивировку тех или иных языковых средств, «стилистика художественной речи» обрекает себя на явное бес­плодие. Теория литературы, изучая язык художественного про­изведения, не может ни на шаг отступить от лингвистики в по­нимании общих закономерностей, управляющих языком в его историческом развитии, но в определении художественного смысла обращения писателя к тем или иным языковым фор­мам она должна отправляться от тех целей, которыми продик­товано это обращение, т. е. от образной специфики произведе­ния, определяющей его индивидуальное речевое звучание. И здесь отвлеченная стилистика художественной речи будет ей полезна лишь в той мере, в какой она раскрывает общие язы­ковые закономерности, но не более.

Анализ языка произведения может быть только функцио­нальным, художественно осмысляющим, ни в коем случае не описательным. В самом деле, в «Пророке» Пушкина мы найдем целый ряд архаизмов. В «Гавриилиаде» мы также найдем ар­хаизмы. В «Арапе Петра Великого» мы снова столкнемся с архаизмами. Но в том-то и дело, что стилистическая функция этих архаизмов различна. В первом случае введение архаизмов мотивировано стремлением создать высокий, приподнятый тон речи, резко отличающийся от обыденного. Во втором — ар­хаизм является средством усиления юмористического контраста, разоблачающего лицемерное ханжество. Наконец, в третьем случае архаизмы необходимы для характеристики персонажей, имеют реальное бытовое значение.

Сказать, что у Пушкина имеются архаизмы, и даже наиме-. новать их — еще почти ничего не значит. Только их функцио­нальная характеристика действительно объясняет их и тем са­мым помогает глубже разобраться в произведении. Достаточно обратиться к архаизмам Д. Бедного или В. Маяковского, чтобы увидеть их новое стилистическое осмысление. Архаизмы как яв­ление языка безразличны к стилю, но стиль не безразличен к архаизмам, он вводит их в новый контекст, заново стилисти­чески осмысляет. Поэтому распространенное понятие «язык пи­сателя» для своей конкретизации требует обязательного учета тех многообразных мотивировок, которые определяются стили­стическими задачами каждого данного произведения.

9*

Глава пятая

ОСОБЕННОСТИ

СТИХОТВОРНОГО

ЯЗЫКА

Стихотворная речь представляет собой очень сложное языковое явление, до сих пор не изученное сколько-нибудь полно ни ли­тературоведением, ни языковедением. Характерно, что во мно­гих работах, посвященных изучению языка и стиля художествен­ных произведений, о стихе не говорится. Так, не уделено ему ни­какого внимания в книгах А. И. Ефимова «Об изучении языка художественных произведений» (1952) и «Стилистика художест-венной речи» (1957), хотя обе эти работы ставили себе задачей определить принципы анализа языка и стиля художественного произведения. Также остаются вне поля зрения особенности сти­хотворной речи в работах, рассматривающих творчество того или иного поэта. Так, например, в книгах В. Виноградова «Язык Пушкина» (1935) и «Стиль Пушкина» (1941), дающих весьма содержательный и многосторонний анализ творчества Пушкина, стих не затрагивается. Создается впечатление, что стих не пред-ставляет собой ни языковой, ни стилистической категории. С этим, конечно, никак нельзя согласиться. Правильно подойти к анализу стихотворной речи мы сможем только в том случае,, если будем рассматривать ее прежде всего как явление языка, как самостоятельно стилистически функционирующее языковое целое. Стих есть особый тип речи, своеобразная выразительная система, существенно отличающаяся и от обиходной речи, и от художественной прозы и т. д.

Совершенно своеобразна лексика стиха, поскольку слово в стихе играет значительно более самостоятельную роль срав-нительно с другими типами речи. Система пауз в стихе имеет совершенно особый и самостоятельный характер. Ощутимость слова определяет особую ощутимость звукового состава речи.

Система словосочетаний в стихе получает в силу этого в ряде случаев своеобразную стилистическую мотивировку, вытекаю­щую именно из свойств стихотворной речи. Пушкин писал:

О чем, прозаик, ты хлопочешь?

Давай мне мысль, какую хочешь;

Ее с конца я заострю,

Летучей рифмой оперю,

Взложу на тетиву тугую,

Послушный лук согну в дугу,

А там пошлю наудалую,

И горе нашему врагу!

Звук «у» в русском языке дает в среднем два процента встречаемости. Накопление слов со звуком «у» в этом стихо­творении является несомненным примером того, что в данном случае система словосочетаний в стихе имела не только смысло­вую, но и звуковую стилистическую мотивировку. Симметрич­ность звуковой речи позволяет поэту использовать как стили­стически выразительные элементы и самые отступления о.т сим­метрии, и, наоборот, ее усиления и т. д. Стих представляет собой целостную стилистическую выразительную систему, определен,-ный тип речи, и только при таком подходе к нему он может быть в достаточной степени глубоко и полно изучен как одна из сто­рон художественной формы произведения, воплощающей его непосредственное содержание.

Вряд ли можно выделить какой-нибудь один решающий язы­ковой признак, наличие которого заставляет нас ощутить ту или иную речь как стихотворную. Не является таким при­знаком рифма, так как многие стиховые системы ее не знают, и даже те стиховые системы, которые с рифмой связаны, легко могут от нее отказаться (например, возникновение белого стиха в рифмованном). Не явится таким признаком ни счет слогов, ни счет ударений и какие-либо другие аналогичные явления.

Понятно, что в данном случае мы говорим только о тех си­стемах стихосложения, которые строятся на основе чисто рече­вых элементов. Системы стихосложений, в которых существует та или иная связь с элементом музыкальным (античное, араб­ское— аруз, русское народное стихосложение), представляют собой принципиально иное явление. Речевой стих является целостной формой, органическим сплавом целого ряда вхо­дящих в него речевых элементов. Поэтому-то ни к чему не при­водит попытка дать Общее определение стиха без учета этой целостности. Поэту Николаю Тихонову принадлежит глубокое замечание относительно того, что стих отличается от обычной речи так же, как движение бегуна отличается от движения спо­койно идущего пешехода. Все элементы движения у них прин­ципиально однородны. Все дело в том, что они представляют собой две различные целостные системы организации, взаимо­действия этих общих элементов.

Корни стиха уходят в речь эмоционального типа, т. е. речь, в которой максимально повышено субъективно-эмоциональное отношение говорящего к тем или иным явлениям жизни Стих и представляет собой предельно сгущенную, сконцентрирован­ную, так сказать, гиперболизированную форму эмоционально окрашенной речи, где предельно ощутимы каждое слово, каж­дая пауза, звук и темп речи и т. д.

Основой стихотворной речи является эмоционально повы­шенный строй переживаний, подчеркивающий в речи все формы передачи тончайших оттенков мысли и чувства.

В этом направлении нужно искать пути к пониманию исто­ков содержательности стихотворной формы речи. Сложившаяся в процессе развития языка в определенную форму система сти­ховой речи в свою очередь придает ей повышенно эмоциональ­ную окраску. Обращение к стиху есть своего рода заявка на эмоционально окрашенную речь. Отсюда и вытекает по сути дела главная черта стихотворной речи: постоянство однородной, эмоционально окрашенной интонационной системы в отличие от прозы, где перед нами переменная интонация, где каждая фраза имеет свою, главным образом логически мотивирован­ную интонацию, не повторяющуюся в последующих фразах.

Это постоянство интонационного строя является основой для возникновения периодичности речи. Эта периодичность выпол­няет в речи членящую функцию, подчеркивает естественный смысловой и физиологический ' ритм речи, его усиливает и ор­ганизует. Она определяет новую функцию пауз, которые под­черкивают законченность однородных интонационных единиц и тем самым усиливают ритмичность речи. Предпаузное ударе­ние, сочетаясь с неударными слогами, образует устойчивый зву­ковой комплекс, клаузулу, представляющую собой основу риф-мы. От конца строки к началу ее идет накопление вторичных ритмизующих элементов, симметрия расположения ударных и безударных слогов и т. п. Чем развитее и богаче речь, тем тоньше и разработаннее эта симметрия, и, наоборот, на отно­сительно ранней стадии развития языка эта симметрия сводится к простейшим формам.

Говоря о различных системах стихосложения русского язы­ка, мы ни в коем случае не должны их противопоставлять друг другу. Все они существуют в пределах общих звуковых норм русского языка, подчиняются его общим законам. Ритмическая организация речи определяется природой языка, представляет собой языковое явление.

Историческая устойчивость основного словарного фонда, ес­тественно, как следствие, определяет и устойчивость звукового строя языка. Экспираторность ударения, редуцированность без-

1 Так как членение речи определяется дыханием.

ударных слогов, явления энклитики и проклитики и т. п. — все эти устойчивые фонетические явления теснейшим образом свя­заны с ритмикой, основанной, естественно, на общих законах, управляющих развитием языка. Поэтому-то так и устойчива ритмическая основа русского стихосложения. Существование в русском языке различных частных систем стихосложения не нарушает общего единства стихотворного ритма, определяемого основными фонетическими особенностями русского языка. Нали­чие в русском языке двух типов слогов — ударных и безудар­ных — является основой ритмики русского стиха на всем протя­жении его исторического развития. Ударность, тоничность (тон у Тредиаковского и Ломоносова значит «ударение»)—общая черта всех стихотворных систем русского стихосложения. В ши­роком смысле слова все русские стихи являются тоническими, т. е. в основе их ритмики лежит то или иное расположение удар­ных слогов в стихотворной строке. В соединении с напевом удар-ноигь определяет ритмы русского народного стихосложения. Роль ударной организации ритма былинного стиха совершенно очевидна:

Из того из города из Мурома,

Из того села да с Карачарова

Выезжал удаленький, дородный добрый молодец,

Аи к обеденке поспеть хотел он в стольный Киев-град,

Да и подъехал он ко славному ко городу Чернигову.

Своеобразие этого ритма былинного стиха связано с тем, что напевность исполнения убыстряет длинные строки и замед­ляет короткие строки, усиливая тем самым ритм стиха. Здесь ударная тоническая основа русской ритмики проявилась в свое­образной индивидуальной ритмической системе народного сти­хосложения, связанной с напевом.

Для так называемого силлабического стиха характерно не только равное количество слогов, на что обычно указывают как на основной признак его ритмики, но и то обстоятельство, что в нем учитывается и определенное расположение ударных сло­гов. В силлабическом тринадцатисложном стихе, например, по­стоянно повторяются ударные слоги на концах каждого полу­стишия (в середине и на 12-м слоге). В пределах же полустишия ударения тяготеют к нечетному расположению. Процесс так на­зываемой «тонизации» силлабического стиха подготовил почву для возникновения силлабо-тонического стихосложения. Харак­терная черта силлабо-тонической ритмики состоит не столько в том, что она строится на уДарениях (это общий признак всех систем русского стиха), сколько в использовании и неударных слогов как ритмоообразующего фактора: ударения в ней' распо­лагаются в определенном соотношении с безударными слогами.

И народный стих, и силлабический основаны прежде всего на ритмическом расположении ударных слогов и в меньшей

степени учитывают расположение безударных.слогов. Одновре* менно с равитием силлабо-тонического стихосложения в нашей поэзии развивался и стих, не связанный со строгим учетом без­ударных слогов. Таков, например, «Хор ко превратному свету» Сумарокова (восходящий к народному стиху):

Прилетела на берег синиііа Из-за полночного моря, Из-за холодна океяна. Спрашивали гостейку приезжу, За морем какие обряды Гостья приезжа отвечала: Все там превратно на свете...

Так у Маяковского часто сочетаются тонический и силлабо-тонический стих.

И народный стих, и силлабический, и силлабо-тонический, и тонический представляют собой различные системы стихо­сложения, восходящие к единой ударной основе русского языка, и ни в какой мере не исключают друг друга.

Говоря о соизмеримости ритмических единиц, чередование которых и определяет собой ритм стихотворной речи, мы ни в каком случае не должны представлять себе эту соизмеримость как монотонное повторение одних и тех же речевых элементов. Соизмеримость определяется повторением наиболее общих осо­бенностей построения строки. Каждая строка благодаря этому сохраняет свое индивидуальное звучание, отличаясь от других строк теми или иными частными особенностями. Сам по себе стихотворный ритм не имеет какого-либо смыслового значения, так же как его не имеют и другие особенности стихотворной речи: звуковые повторы, порядок и характер рифм, переносы и т. п. Однако в единстве со всеми другими сторонами художе­ственной речи он принимает участие в выражении идейного и эмоционального содержания стихотворного произведения, и уло­вить это значение можно, именно учитывая индивидуальное своеобразие ритмической единицы. Участие ритма в выражении смысла произведения осуществляется благодаря тому, что раз­личное соотношение ритмических единиц — строк: повторение, нарастание, контрасты и т. п.— как бы подчеркивает, выделяет те или иные существенные в смысловом отношении места, при­дает им особый, выразительный оттенок. Это усиливается тем, что практически ритм теснейшим образом связан с другими сторонами звучащей речи. Рифма, например, представляет со­бой прежде всего звуковой повтор. Вместе" с тем рифма отме­чает и движение ритма, подчеркивая законченность ритмиче­ской единицы, и сама, таким образом, представляет собой рит­мическое явление. Рифма образуется повторением слов, и тем самым она связана с лексикой. Слова, стоящие на рифме, от­меченные звуковыми повторами, естественно, выделяются, по-

лучают особую интонационную окраску. Таким образом, рифма имеет и словесное, и интонационное, и ритмическое, и звуковое значение. Равным образом и ритм связан с расположением слов, с их интонационно-синтаксической организацией, с риф­мой, строфикой и только в единстве со всеми этими элементами и получает свое конкретное художественное значение.

Чрезвычайно поучителен в этом отношении монолог из «Ску­пого рыцаря» Пушкина. Он написан белым, безрифменным стихом, и только в момент, когда монолог достигает своей смы­словой кульминации, Пушкин обращается к рифме:

Послушна мне, сильна моя держава; В ней счастие, в ней честь моя и слава! Я царствую… но кто вослед за мной Приимет власть над нею? Мой наследник! Безумец, расточитель молодой, Развратников разгульных собеседник'

Появление рифмы в этом месте монолога подчеркивает его особую значимость, особую выразительность. Это определяется не тем, что сама по себе рифма имеет какое-то особое вырази­тельное значение, а именно контрастом, тем, что после белого стиха появились строки рифмованные. Изменившееся движение речи отвечает изменившемуся движению смысла, усиливает и подчеркивает его.

Выше мы приводили пример аналогичного изменения ритма в речи Бориса Годунова.

На смену спокойному, правильно построенному обращению к сыну приходит взволнованная речь, состоящая из кратких, отрывочных фраз, насыщенных вопросами, восклицаниями и повторениями, резкими паузами — переносами. И это, естест­венно, накладывает отпечаток на ритм стиха. В строке: Смешно? А? Что? Что ж не смеешься ты? —

шесть ударений, из которых четыре ударения стоят подряд, что резко осложняет общую норму соизмеримости пятистопного ямба, где ударения располагаются на четных слогах. И опять-таки это необычайное ритмическое звучание строки усиливает ее особый смысловой характер.

В умении подчеркнуть смысловое движение своеобразным движением ритма, в умении придать значимой в смысловом от­ношении строке особый выразительный характер, в частности при помощи ее своеобразного ритмического звучания, и прояв­ляется мастерство поэта.

Эти общие черты стихотворной речи практически выступают опять-таки в различных ответвлениях. Драматургический стих дает диалогически построенную речь, где стиховая эмоциональ­ная окраска мотивирована характером и стоящей за ним сю­жетной ситуацией.

Лирическое стихотворение дает монологическую форму вы­ражения эмоционально окрашенного переживания. И наконец, лиро-эпический стих ставит перед собой задачи, во многом пере­кликающиеся с особенностями повествовательной речи, посколь­ку в нем выступают и характер, и сюжетная ситуация, включен­ные вместе с тем в единую систему авторского повествования,

И здесь определяющими являются опять-таки те принципы мотивировки и отбора, которые и придают языку художествен­ной литературы в целом его своеобразие.

Задача изучения языка стихотворного произведения, есте­ственно, предполагает учет таких его особенностей, как ритми­ка, рифма, строфика, звуковые повторы и т. д. Но анализ этот ни в каком случае не может сводиться к простому описанию или классификации тех или иных особенностей стиха, так же как мы видели это ранее на примере характеристики роли и значе­ния тропов в художественно-литературном языке. Все дело' в том, чтобы видеть то индивидуальное выразительное звучание, ту конкретную живую содержательность, которую приобретают те или иные отдельные элементы стиха в данном стихотворном произведении.

В отличие от эпоса и драмы, в которых выступают опреде­ленные и законченные характеры, проявляющие себя в дейст­вии и взаимодействии и показанные в процессе своего разви­тия в богатых и разносторонних жизненных обстоятельствах, лирика сосредоточена прежде всего на изображении внутрен­него мира человека. Отсюда ее основные особенности: она ри­сует не законченные характеры, а отдельные состояния харак­тера, не действия, не поведение человека, а его переживания и не процесс развития, а отдельный момент жизни, относительно законченный. Отсюда вытекает краткость — незначительный объем лирического произведения, одноголосность, т. е. единство^ речевого строя (в отличие от эпоса и драмы, в которых много­образие характеров определяет многоголосность, передающую речевое своеобразие ряда характеров), эмоциональность, кон-центрированность речевых средств, передающих напряженность переживания. Все эти признаки чаще всего находят выражение в стихотворной форме (лирические произведения в прозе встре­чаются крайне редко: «Стихотворения в прозе» И. Тургенева, «Poèmes en prose» Бодлера).

Так, в стихотворении Пушкина «Я помню чудное мгновенье» перед нами отдельное состояние характера, данное в форме лю­бовного переживания, охватившего поэта, показанное как опре­деленный момент его духовной жизни. Оно выражено кратко в единой речевой системе, в стихотворной форме. В стихотворе­нии Маяковского о советском паспорте перед нами чувство патриотической гордости советского человека, данное опять-таки как отдельное состояние характера, переживание, связан-

ное с определенным моментом его духовной жизни, показанное вне предшествующих и последующих моментов развития и вы­раженное в аналогичной, в общих чертах, речевой форме.

Вместе с тем переживание это не представляется самодов­леющим; за ним стоит определенная жизненная ситуация, его вызвавшая, в нем отраженная и в свою очередь отражающая те жизненные обстоятельства, которые обусловили данное пере­живание, данное состояние характера. И то обстоятельство, что за переживанием стоят вызвавшие его жизненные обстоятель­ства, то, что можно назвать лирической ситуацией, позволяет устранить распространенную ошибку (восходящую к гегелев­ской эстетике) в трактовке лирики лишь как воспроизведе­ния духовного мира человека, лишь как средства познания этого мира.

На самом деле переживание прежде всего отражает те или иные явления действительности, и в этом смысле лирика ни в какой мере не отличается от других родов; предмет ее — вся многообразная действительность, в которой находится человек, но отражает она эту действительность по-своему — через вы­званные ею переживания, через те душевные движения, кото­рые не находят выражения в действиях и поэтому не могут быть раскрыты с такой полнотой и конкретностью в эпосе и драме. Лирика—это отражение всего многообразия действительности в зеркале человеческой души, во всех тончайших нюансах чело­веческой психики и во всей полноте речевой экспрессии, им от­вечающей.

Подобно тому как в романе через отношения действующих лиц просвечивают общие закономерности действительности, в лирике они выступают через строй человеческих чувств, ею вы­званных, для нее характерных.

Поэт не воспроизводит в лирике любое свое переживание, в этом случае его творчество было бы лишь человеческим доку­ментом, имело значение частного дневника.

Как и всякий художник, он создает образ — художественное обобщение; переживание, которое он рисует в лирическом сти­хотворении, представляет собой характерное переживание, обоб­щающее настроения общества, с которым он связан. Лириче­ское отражение жизни является образным отражением со всеми его свойствами. Лирике свойственны и обобщение, и художест­венный вымысел, и индивидуализация, и эстетическая устрем­ленность. Поэт отбирает для тех лирических ситуаций, которые лежат в основе переживания, характерные жизненные обстоя­тельства, тем самым и переживание, им рисуемое, как говори­лось, получает значение общее, передает общественные, а не только его личные мысли и чувства; нас они интересуют не по­тому, что их пережил именно данный поэт, а то, что их могли в данной ситуации пережить многие близкие ему по своему

духовному строю люди. Тем самым в лирику входят и момент обобщения, и момент вымысла; важно не то, что в данном про­изведении показано переживание, которое на самом деле было в действительности у данного лица, а то, что оно могло быть, что оно общественно возможно. «Сон» Лермонтова не был им пережит лично, но возможен, и в этом его художественная оправданность и его художественное значение.

Тем самым к лирике (реалистического типа) полностью от­носится определение Энгельсом реалистического искусства как изображения типических характеров в типических обстоятель­ствах с тем изменением, что в лирике перед нами типические переживания в типических обстоятельствах. Вместе с тем, по­скольку в произведениях того или иного лирика обобщается це­лостный строй общественных мыслей и чувств определенного исторического периода, придающий им внутреннее единство, по­стольку мы вправе говорить о лирическом характере, лириче­ском герое, лирическом «я», создающем представление о типе отношения человека к жизни.

Большое значение обобщающему содержанию лирики, тому, что лирическое произведение несет в себе типическое значение, придавалось в эстетике революционеров-демократов. Белинский подчеркивал, что всякий великий поэт «потому велик, что корни* его страданий и блаженства глубоко вросли в почву обществен­ности и истории». В статье о стихотворениях Лермонтова Бе­линский говорил о том, что подлинно великий поэт — брат наш по человечеству, поскольку в его мыслях и переживаниях мы узнаем свои мысли и переживания, ибо он их выразил в наи­более глубокой и обобщающей форме. В статье «Стихотворения Н. Огарева», говоря о том, что в творчестве Огарева «нашел свое выражение важный момент в развитии нашего общества», Чернышевский прямо писал, что «лицо, чувства и мысли кото­рого вы узнаете из поэзии г. Огарева, лицо типическое»4. Лири­ческий герой и есть то типическое лицо, которое мы воспринц.-маем в творчестве определенного поэта, о чем и говорил Черны­шевский.

Именно понятие лирического героя и позволяет нам устано­вить внутреннее единство в самых разнообразных на первый взгляд лирических стихотворениях, принадлежащих одному и тому же поэту и в основе своей продиктованных единым цело­стным мировоззрением, которое вместе с тем может проявлять­ся в самых разнообразных художественных формах. Единство этого лирического героя мы ощущаем в лирике Пушкина. Оно проявляется и в политических, и философских, и пейзажных,

)*»« ІV*

'H. Г Чернышевский, Полное собрание сочинений в 15 томах, т. III, Гослитиздат, 1947, стр, 565. См. также его статью «Стихотворения гр. Растопчиной».

и любовных, и бытовых, и в эпиграмматических стихотворениях. В своем целостном взаимодействии они обрисовывают единство того благородного человеческого облика, который в своей ли­рике воссоздает Пушкин.

Подобно тому как в прозе мы получаем возможность найти единый ключ к пониманию самых различных языковых особен­ностей повествования писателя, понимая их внутреннее един­ство, видя в них различные проявления образа повествова­теля,— в лирической поэзии мы обнаруживаем это внутреннее единство, опираясь на понятие лирического героя.

Живописец не может нарисовать картину, не определив точку зрения на те предметы, которые изображаются. Такая же точка зрения имеется в повествовательной и лирической речи (эпическое «я» и лирическое «я», иначе — повествователь и ли­рический герой). Без этой точки зрения произведение лишено це­лостности, эмоционального единства.

Типизация существенных свойств человеческого характера в лирике, естественно, предполагает их оценку, соотнесение с эс­тетическими идеалами, за которые борется поэт.

Образ лирического героя выступает не только как обобще­ние существенных свойств людей определенного общественного типа, во и как носитель определенной эстетической нормы, иде­ала, к которому он зовет читателей, воспитывая в них соответ­ствующий строй чувств и мыслей.

Лирический герой поэзии Пушкина — с его высоким и бла­городным строем чувств и мыслей по отношению к обществу, к женщине, к дружбе, к природе — и обобщает лучшие черты русского национального характера, и воспитывает их, создает эстетическую норму общественного поведения.

Характерно замечание известного чтеца В. Яхонтова о «Ев­гении Онегине» Пушкина: «Автор всюду. Нужно только учуять личность автора, который так много, богато и сложно чувствует. Оттенки его души. Его отношение к миру и к своим пережива­ниям так явственно, что можно взять его в качестве основного, ведущего героя романа. Очарованием его личности освещен весь роман, этот знаменитый роман в стихах. И о чем бы ни шла речь, а забывать автора не следует» *.