Реферат: Степная сюита Сергея Бондарчука

МихайловаМ. В.

Об экранизацииповести А.П.Чехова«Степь»

«Степь» —произведение, с которогоначался АнтонПавлович Чехов.С этого времениисчезнет подпись«Антоша Чехонте», знакомая читателям«Осколков»,«Стрекозы»,«Будильника»,«Нового времени»как имя автора, язвительноклеймящегохамелеоноввсех мастей,«толстых итонких» подхалимов, подобострастныхчиновников, и русская словесностьприобрететписателянеповторимогосвоеобразия, в чьем творчествеисконно русскаятема тоски поидеалу, человеческомусчастью, красотеи правде получитпронзительнощемящее воплощение.«Степь» — одноиз самых пленительныхи таинственныхпроизведенийЧехова. Чтовиделось емув мельканиистепных пейзажей, что открывалосьв дорожныхвстречах ивпечатлениях, что привлекалов монотонномпокачиваниибрички, везущеймаленькогоЕгорушку научение в город?«Степь» на этоотвечает…Потому и назвалее Чехов своимшедевром[i].

«Степь», самый«затерявшийся»фильм С.Бондарчука, созданный в1977 году[ii], осталсяпрактическинезамеченным, не получилникаких наград.Он резко отличаетсяот масштабнойэпохальностиего кинотриумфов– «Войны и мира»и «Они сражалисьза родину».Редко его упоминаюти в связи сэкранизациямичеховскихпроизведений.Тем не менее, это одно излучших воплощенийчеховскойпоэтики средствамидругого искусства, отсылающийнас к раннемуБондарчуку, Бондарчуку-актеру, когда-то поразившемузрителя мягкимлиризмом висполнениисвоих ролейв фильмах «Сережа»и «Судьба человека».Но как равнодушноприняла кинокритикастоль неожиданного, непривычногоБондарчука, так в свое времярастеряласьсовременнаяЧехову критикапри появленииего «Степи».

Мало кто изсовременниковписателя сумелобнаружитьв первой егокрупной вещи«новое слово».Большинствоувидело в «Степи»несвязанныемежду собойкартинки природы, калейдоскопэтнографическихзарисовок, мозаику «артистическисделанных ивиртуознораскрашенныхкирпичиков»[iii], жанровые сценки, обрамляющиеординарнуюпоездку 9-летнегомальчика. Непривычнымбыло и отсутствиеуказующегоперста автора, его «разъяснительных»комментариевк поступкамгероев, да исами герои неподдавалисьтрадиционномуделению наположительныхи отрицательных(идея повестивопреки ожиданиям«пластически»не выражаласьни в одном издействующихлиц[iv]. Критикипочувствовалинеобычностьпроизведения, то, что оно явноотличаетсяот всего, бытовавшегов литературе80-х годов, какой-томагией безыскусности.Но объяснить, как это впечатлениерождается из«случайнойспайки отдельныхкартин»[v], — несмогли.

А между тем в«Степи» впервыезаявила о себечеховскаяпоэтика, требующаяиного, чем прежде, восприятияхудожественногоцелого. Небуквалистскоепрочтение —потому как что, кроме скукии раздражения, может вызватьвоспринятая«один к одному»,«как есть»история поездкиодного мальчика«незнамо кудаи незнамо зачем», так же, как идлящийся 2, 5 часафильм Бондарчука, у зрителя, идущегов кинотеатрза острымиощущениями, ищущего вкинематографесмены впечатлений, предпочитающегочеткий сюжетбесфабульности, определенныеавторскиехарактеристикизыбкости итекучестисобственныхрассуждений,– а собственнаярасстановкаакцентов, умениерасслышатьобщую мелодию, сопоставитьявления Парадоксально, но в свое времяЧехова совсемне обеспокоилоотсутствиезанимательностирождающейсявещи. Он словнопровидел в нейту «безднувнутреннегосодержания»[vi], о которой писалему А.Плещеев, которое можетоткрытьсятолько вдумчивому, внимательномучитателю. Насотворчествочитателя, егожелание покопатьсяв «мешанине»человеческиххарактерови судеб, гдеглубокое переплетенос мелким, трагическоесо смешным, —вот на что надеялсяавтор «степнойсюиты»[vii].

К этому же призываетсмотрящегофильм зрителярежиссер, почтифизическивоплощая наэкране фразуЧехова из повести:«Время тянулосьбесконечно, точно и онозастыло иостановилось»[viii].Поэтому-то исохранил онзамедленныйритм повествования,«дублируя»вслед за первоисточникомне подчиняющеесяникакой закономерностинагромождениеслучайныхвстреч, дорожныхвпечатлений, кратких знакомств, оставляя длинныепаузы, брошенныеневзначайреплики, прерывистость, необязательностьдиалогов. Вототкуда в картиневеликолепноснятые Л. Калашниковымдолгие, как бынеподвижныепланы синеющихдалей с мерцающимив окнах постоялыхдворов огоньками, разбегающиесяи вновь сходящиесяу горизонтапыльные степныедороги, томноекружение коршунав вышине, мерцаниезатухающихуглей костра.Перед намивозникают –то машущийкрыльями ветряк, то одинокостоящий напригорке тополь, а в какой-томомент камеравдруг словнозастывает, пораженнаяпереливамиперистых, окрашенныхпурпуром закатаоблаков илипогрузитсяв клубамиподнимающийсяот уснувшейреки туман.Такой степи– покорно цепенеющейот палящегозноя, трепетнождущей утреннегообновления, сурово напряженнойв ожиданиигрозы, сумрачнососредоточеннойи величественнойпосле бури –наше кино ещене знало!

А будто бы случайнопопавшие вобъектив лица: размореннаяжарой девкана возу (Н.Андрейченко), дарящая зрителюясную и безмятежнуюулыбку, с трудомразгибающаянатруженнуюв поле спину, провожающаяпечальнымвзглядом бричкубаба, голопузыйребятенок, испуганновзирающий наразбившихбивуак людей!? Режиссер сохранилвсех, вплотьдо эпизодическихдействующихлиц повести.Минуту пробудетна экране неуловимыйВарламов (М.Глузский)– но в памятиЕгорушки, аследовательно, и нашей останетсявпечатлениесилы, могущества, излучаемыхфигурой ладносбитого, крепкосидящего налошади человека.Еще меньшеэкранноговремени займетженщина, просеивающаямуку, но с намиостанется еепесня. Каждыйэпизод, каждаясюжетная новеллав фильме С.Бондарчукадлятся ровностолько, сколькотребуется, чтобы мы успелипрожить ипрочувствоватьпроисходящее, рассмотретьистомленныеходьбой лицастранников, вслушатьсяв бессвязноена первый взглядбормотаниеПантелея (И.Лапиков), полное, тем неменее, доброты, ласковости, любви к людям, опалиться тойболью за всеживое на земле, которая мучитблаженненькогоВасю (удивительноведет эту рольГ. Бурков), подивитьсяозорству ижестокостиДымова, пострадатьот невозможностипропеть хвалуэтому миру, какпотерявшийголос певчийЕмельян (С.Бондарчук), испытать молодое, неуемное, томительноесчастье, переполняющеенедавно «обзаконившегося»мужика Константина(С. Любшин).

В свое времяЧехов боялсяпревращенияего повестив «сухой переченьвпечатлений»[ix].Спасла произведениеот этого самапоэзия степныхпросторов инастроение«тихой сдержаннойгрусти»[x], котороеспаяло эпизодыв одно несокрушимоецелое, как «пятьфигур в кадрили»[xi], по выражениюсамого автора.Если не обнаружитьскрытые связи, соединяющиеунылую безбрежностьстепных просторов, могучее дыханиестепного ветрас душевнымидвиженияминепосредственногои впечатлительногомальчика, еслине ввести вереницулиц, характеров, за каждым изкоторых неповторимыймир мыслей ичувств, в атмосферутревожногоожидания иобращенныхк природе, будущему, вечности вопросово человеческомпредназначении, о смысле жизни, то может показаться, что перед намикалейдоскопничего не значащихкартинок, вставленныхв слишком просторнуюраму степныхпейзажей[xii]. С.Бондарчукнамеренно нив чем не приходитна помощь зрителю, твердо убежденныйв способностичеловекавосстанавливатьнедостающиезвенья в цепиавторскогозамысла, восполнятьнедоговоренностьповествованиясобственнымдушевным опытом.Только однуподсказкупозволяет себережиссер. Иногдав моменты наивысшегоэмоциональногонапряжениявозникаетзакадровыйголос (текстот автора читаетсам С. Бондарчук), говорящий окрасоте, молодости, торжестве сили страстнойжажде жизни, существующихв этом миренаперекородиночеству, страху и отчаянию.И это единственная«прямая» нить, связывающаятекст Чеховас фильмом, минующая, но не разрушающаяего образныйстрой.

Похожая на плачпротяжнаямелодия (композиторВ. Овчинников)становитсялейтмотивомкартины. Основанаона на многоголосии«досельных»песен, которымитак славенрусский народ.Так в фильмезамечательнонайден эквивалентмузыкальномумотиву тихойпесни. ВначалеЕгорушке (ОлегКузнецов) кажется, что поет женщина.Явственноразличаетнеповторимоскорбные, берущиеза душу словао неудавшейсяжизни, о потерянномсчастье. Нопотом словаисчезают, амелодия, разливаясь, ширясь, вбираетв себя и скрипполозьев телеги, и шум ветра вполе, и звукпадающих дождевыхкапель — всюпленительнуюпартитуруголосов и звуковжизни. Она-тои становитсяключом к пониманиюфильма.

Конечно, можнобыло показатьмир «глазамиребенка», итогда “поэтичность”на экране оказаласьбы автоматическизапрограммированной.Такой подходбыл бы в общемправомерен— ведь существуетлитературоведческаяверсия, по которойнаивному взглядуЕгорушкиприоткрываетсято, чего «незрят равнодушныеочи» взрослых, тупых, черствых, равнодушных.Но в таком случаеиз «лабиринтасцеплений», который образуетстилистикуповести, былабы вычлененаодна, пустьважная, но визолированномвиде, не оченьблизкая Чеховумысль: поэтическоевосприятиемира доступнотолько неиспорченномусознанию. И, следуя чеховскойлогике, Бондарчукпоказывает, что пока мальчиклишь жадновпитывает всебя увиденноеи услышанное, знакомитсясо всем спектромчеловеческихстрастей иэмоций, узнаетгоречь расставаний, прикасаетсяк бедам и терзаниямлюдей. Егорушкатолько учитсяжить, учитсяпроявлять себя, учится отделятьхорошее отдурного, истинноеот ложного.Характер мальчикав картине ещеболее расплывчат, чем в повести.И сделано этонамеренно.Бондарчук хотелподчеркнутьего открытостьвсему, всемзлым и добрымпроявлениямжизни, самымразнообразнымвлияниям, потомуи выбрал нароль некоего«усредненного»русоголовогомальчугана, не обладающегоникакими личностнымисвойствами.

Создателикартины нестали показыватьмир «глазамиребенка». Иоказалисьправы. Ведь иЧехов не стремилсяк раскрытиювнутреннегомира Егорушки,«сливая» егопорой «со степью, с загорелымихолмами, с знойнымнебом, с полетомкоршуна»[xiii], очем с неудовольствиемписал Е.Ляцкий.И не глазамиЕгорушки видиммы задыхающуюсяот палящегозноя, ждущуюприхода грозыстепь, обласканнуюпервыми лучамисолнца, оживающуюпод легкимдуновениемветерка скуднуюстепную растительность, все эти курганы, кресты, хутора…Правда, в картинеесть степь итакая, какоюее мог увидетьтолько маленькийребенок: сказочно-таинственная, рождающаявеликанов ичудовищ, приближайшемрассмотренииоказывающихсяпросто крестьянамис вилами илиодиноким деревом, угрюмо-притихшая, затаившаяся, неожиданновзрывающаясядиким уханьемфилина илиистерическимкриком какой-тонеизвестнойптицы. Жальтолько, что невезде «видения»Егорушки сохраняюттот сказочныйколорит, которыйестествен длявоображения9-летнего мальчика.Сцены, где одетыйв красивыйкамзол Егорушкапод руку с графинейДраницкой (И.Скобцева) выделываеткакие-то полонезныепа на фоне Петербургаили раскачиваетна увитых плющом, лентами и розамикачелях своюПрекраснуюДаму, кажутсяскопированнымииз дореволюционных«Нивы», или«Пробуждения»и резко диссонируютс тем истиннопрекрасным, что дано у Чеховав виде обычнойокружающейЕгорушку жизни.Следует заметить, что подобных«мечтаний»Егорушки втексте Чехованет, да и остальныесведены к минимуму: известно, чтомногие «видения»и раздумьямальчика былиисключеныавтором изтекста припубликациив собраниисочинений.Бондарчук жерешил здесь«дополнить»Чехова – и проиграл.

А подлиннофилософско-поэтическийпласт картиныобразуют несны Егорушки, а насквозь, казалось бы, будничныесцены, увиденнаямудрым взглядомЧехова суроваяв своей правдивостии неприкрашенностижизнь. Егорушкане может ещезнать о существованиикрасоты внеприглядномобличии. Онпока лишь фиксируетвиденное, удивляетсяуслышанному, постигает тотпротиворечивыйклубок настроений, страстей, эмоций, который составляетжизнь человеческогодуха. Ему ещетрудно понять, почему человекможет бытьбесконечнодобр и открыт, как влюбленныйв жену Константин, бессердечени жесток, какубившие в степикупцов косари; одинок, непонятени несчастлив, как потерявшийголос певчийЕмельян; ожесточен, болезненносамолюбив, какДымов, чей крик:“Скучно мне! Скучно!» — приоткрываетзрителю, какпрежде читателю, глубочайшуютрагедию этогочеловека, чьягрудь разрываетсяот тоски и уныния.Его взглядскользит покапо поверхностиявления. И какуюроль сыграютвсе эти впечатления, наблюдения, переживанияв будущей егорушкинойжизни — намостается неизвестным.Хочется тольконадеяться, чтомудрые урокижизни не пропадутдля мальчикадаром, и в егодуше прорастутзерна любви, человечностии доброты. Такаянадежда темболее оправдана, что Егорушкауже учитсяценить участие, прощать обиды, вступатьсяза беспомощных.мы становимсясвидетелямипервого значимогов его жизнипоступка: онбросается назащиту незаслуженнообиженногоДымовым Емельяна.И это вселяетнадежду, что«степное путешествие»оказалосьвременем закладкифундаментабудущей Егорушкинойнравственности.Чехов предполагалпродолжитьжизнеописаниемальчика, причемзаведомо зная, что, повзрослев, он не станетсчастливым.Он даже считал, что тот «кончитнепременноплохим»[xiv]. Возможно, именно потому, что будет обладатьобостреннымчувством совести.

Взгляд же режиссерапроникаетнеизмеримоглубже. Он провидятза оболочкойапатии, равнодушия, безучастностиуходящие впесок, требующиевыхода силырусского человека, под внешнейхолодностью- запасы доброты, чуткости идушевноготепла; он прозреваетв заискивающейприторнойугодливостиМойсей Мойсеича(великолепнаяработа И. Смоктуновского, в чем-то дажепревосходящегов точностихарактеристикичеховскоеописание) истиннуюзаботу и чистосердечие, а в ощипаннойфигурке Соломона(И. Кваша), снедаемогодикой, необузданнойгордыней, — подлинноеблагородствои прямоту. Дажев придурковатомкучере Денискевременамивозникаеткакая-то щемящаятрогательность.

В фильме созданагалерея человеческиххарактеров, ярких, глубоких, тщательновыписанных, за каждым изкоторых мыощущаем мирмыслей и мирчувств. В фильмепредставлена«мешанина»человеческихсудеб, где подлинноепереплетенос мелким, трагическоесо смешным, которая такволновала иужасала Чехова.И во взглядеБондарчуканет умиленности, присущей, например, о. Христофору, взирающемуна мир с благостнымприятием ивсепрощением.Ему в этом помогаетоператор Л.Калашников, создавшийпоистинерембрандтовскиепортреты, резковысвечивающие«пестроту»человеческихдуш.

Постепенноза кажущейсянезначительностьювстреч и впечатлений, за мелочамии подробностямибыта проступаетистинное содержаниекартины, возникаетуниверсальноевидение мира, сопрягающеев одно целоеи качаемую наветру степнуюбылинку, изатерявшуюсяв степи фигуркупутника, инепостижимуюжизнь человеческогодуха.

Это универсальноевидение находитпластическоевыражение взаключительныхкадрах фильма: Егорушка, брошенныйв чужом городена попечениечужих людей, выбегает издому и бросаетсявслед за уносящейдядю и отцаХристофорабричкой, а камераподнимаетсявыше — и вотуже серые булыжникимостовой переходятв бескрайниепросторы степис клубящимисянад нею тучами, стонущим ковылем, а камера вновьи вновь устремляетсяввысь — и запечатлеваетземной шар каквместилищелюдских печалей, тревог и радостей.

Финал «Степи»можно трактоватьи иначе — какоткрывающийсяперед Егорушкойполный неизвестности, зовущий мир, как началонового отрезкановойжизнимальчика, где, несомненно,«отзовутся»те рассказы, встречи, впечатления, которыми щедроодарила егостепная поездка.Ведь формированиеличности ребенка, история егоумственногои нравственногосозреванияу Бондарчука, как и у Чехова, вынесена заскобки, начнетсягде-то там, запределамикартины и повести.

Наконец, можнопрочесть в этойбеспредельнойоткрытостимирового пространствапротест противскудости имелочностижизни, на которуюобрекает себячеловек, проводящий, как дядя ЕгорушкиИван ИвановичКузьмичев, днии ночи в погонеза наживой, вечно погруженный, как неуловимыйВарламов (М.Глузский), вделовые расчеты, ночующий, какМойсей Мойсеичсо своим многочисленнымсемейством, в смрадныхклетушкахпостоялогодвора, живущий, как НастасьяПетровна, приятельницаегорушкинойматушки, в мрачныхкомнатах снизкими потолками.Или наоборот, увидеть параллельнеуемной жаждежизни и тоскепо ускользающемусчастью, котораяобуревает иДымова, и безуспешнопытающегосяпропеть хвалуэтому мируЕмельяна, иглуповатогоКирюху, и обладающегопоразительнойзоркостьюВасилия… Аможет быть, ито, и другое, итретье…

У Бондарчукав многозначностифинала картины- оптимистическоеутверждениебесконечностижизни, ее сложности, неоднозначности, многомернойгармоничности.Душа человеческаямечется, тоскует, рвется наружу, и не унять этойтоски, не умеритьболи. Скорбнаянота, звучащаяв фильме – неот неизвестности, ожидающейЕгорушку, неот одиночества, которое с избыткомотпущено каждомуиз героев, неот бескрайностистепи, в которойтак легко затеряться, а от чувствауходящей, никомуне нужной, попустурастрачиваемойсилы. Какая этоподлинно чеховскаянота! Ведь недаромпредрек Чеховсвоему Дымовутрагическуюкончину: он«сопьется илипопадет вострог»[xv].

Но режиссерхочет убедитьнас, что людине равнодушны, ленивы и жалкипо своей природе, а просто отягощеныделами, суетой, болезнями, чтона самом делеони широки, удалы, горячи, инициативны, пытливы, способныочнуться отсвоей всегдашнейспячки. Вспомнимхотя бы рассказКонстантинао своей женитьбеи жадный вопросДымова, что жеэто были заслова, которымион сумел уговоритьсвою невесту…А упрек тогоже Дымова, обращенныйк товарищам, в том, что неумеют они житьнастоящим? Амольба Емельянаспеть «что-нибудьбожественное»? Все это подтверждаетготовностьрусского человекак большомуделу, было бык чему приложитьумение и старание…

Работая надповестью, Чеховпомнил о тех«залежах красоты», которые «остаютсяеще нетронутыми»[xvi]и ждут художника, который сумеетвдохновитьсяими. Это «душевноедвижение»Чехова уловилС.Бондарчуки благоговейно, трепетно ицеломудренноперенес наэкран.

Список литературы

[i] См. письмоА.С.Лазареву(Грузинскому)от 4 февраля1888 г. (Чехов А.П.ПСС и писем в30-ти томах. Сочинения.Т. 7. М., 1977. С. 632).

[ii] «Степь». Авторэкранизациии режиссер-постановщик– Сергей Бондарчук; главный оператор– Леонид Калашников; художники-постановщики– Виктор Петров, Юрий Фоменко; композитор– ВячеславОвчинников.«Мосфильм»,1977 г.

[iii] Таково быломнение Н.Ладожского(Критическиенаброски //Санкт-Петербургскиеведомости.1888. Ж 7 11 марта. – Цит.по: Чехов А.П.Указ соч. С. 638).

[iv] См. высказываниеЕ.Гаршина вотзыве на повесть(Литературныебеседы // Биржевыеведомости.1888. Ж 70, 11 марта).

[v] Цит. по: ЧеховА.П. Указ. соч.С. 642.

[vi] Там же. С. 638.

[vii] Сюитой назвал«Степь» И.Е.Репин.См. Репин И. Далекоеи близкое. М.,1964. С. 362.

[viii] Чехов А.П. Указ.соч. С. 25-26.

[ix] Письмо к В.Короленко от9 января 1888 г. Цит.по: Чехов А.П.Указ. соч. С. 630.

[x] Чехов А.П. Указ.соч. С. 635. (впечатление, вынесенное, по-видимому, Л.Мизиновойпо прочтении«Степи»).

[xi] Письмо Д.Григоровичуот 12 января 1888года. Цит. по: Чехов А.П. Указ.соч. С. 630

[xii] Слова о просторнойраме и картинкахбыли общимместом высказыванийкритиков, начто обратилвниманиеВ.Г.Короленко// Чехов. А.П. Указ.соч. С. 644.

[xiii] Вестник Европы.1904. Ж 1. С. 141.

[xiv] Письмо кД.Григоровичуот 5 февраля1988 г. Цит. по: ЧеховА.П. Указ. соч.С. 632.

[xv] Письмо А.Плещеевуот 9 февраля1888 г. Цит. по. ЧеховА.П. Указ. соч.Там же.

[xvi] Письмо Д. Григоровичуот 12 января 1888 г.Цит. по ЧеховА.П. Указ. соч.С. 630.

еще рефераты
Еще работы по культуре