Реферат: «Междисциплинарные исследования в психологии» для слушателей программы

Министерство образования и науки Российской Федерации

Федеральное агентство по образованию

Государственное образовательное учреждение

высшего профессионального образования


«ЮЖНЫЙ ФЕДЕРАЛЬНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»

Факультет психологии


Рассмотрено и рекомендовано УТВЕРЖДАЮ

на заседании кафедры психологии личности

и общей психологии Декан факультета

Д.б.н., проф. Ермаков П.Н.

Протокол № -------

« » 2007 г. « » 2007 г.

Зав. кафедрой д.пс.н. Дженерьян С.Т.


^ ЛИТОБЗОР ПО ТЕМЕ :

«Междисциплинарные исследования в психологии»

для слушателей программы

«Междисциплинарное индивидуальное гуманитарное образование»


^ Составитель: Орлова Г.А.


Ростов-на-Дону

2007

СОДЕРЖАНИЕ
СОДЕРЖАНИЕ 2

АННОТАЦИЯ 2

ВВЕДЕНИЕ: ПСИХОЛОГИЯ И ДРУГИЕ 3

МЕЖДИСЦИПЛИНАРНОСТЬ ИЛИ МЕЖДИСЦИПЛИНАРНОСТИ? 5

МЕТОДОЛОГИЯ И ЭПИСТЕМОЛОГИЯ 7

ПСИ-НАУКА, ПСИ-КУЛЬТУРА И ПОП-НАУКА 10

ДИСКУРСИВНАЯ ПСИХОЛОГИЯ 13

НАРРАТИВНАЯ ПСИХОЛОГИЯ 15

КРОСС-КУЛЬТУРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В ПСИХОЛОГИИ 23

КАЧЕСТВЕННЫЕ МЕТОДЫ В ПСИХОЛОГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЯХ 24

ПИСХОЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ПРОСТРАНСТВА 28

ВИЗУАЛЬНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В ПСИХОЛОГИИ 30

МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ЛИЧНОСТИ 34

МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ИДЕНТИЧНОСТИ 37

МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ СУБЪЕКТНОСТИ 43

МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ПАМЯТИ 46

МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫЕ ИССЛЕДВАНИЯ ТРАВМЫ 50

МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ТЕЛА 54

МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ЭМОЦИЙ 56

ЛИТЕРАТУРА: 58

1.A World of Lies (The Global Deception Research Team)// Journal of Cross-Cultural Psychology, 2006, Vol. 37 (1). 58






АННОТАЦИЯ
В данном литобзоре реферируются и анализируются тексты, объединенные темой психологической междисциплинарности, рассматриваемой как изнутри психологии, так и с позиций представителей других социогуманитарных дисциплин (историков, социологов, антропологов, филологов и т.д.), работающих с традиционно психологической проблематикой.

Составителем предпринята попытка представить различные уровни осмысления междисциплинарности в методологии, дать выборочное описание гибридным полям в структуре современного психологического знания, а также рассмотреть некоторые междисциплинарные области исследования традиционных для научной психологии явлений (памяти, идентичности, эмоций и т.д.).
^ ВВЕДЕНИЕ: ПСИХОЛОГИЯ И ДРУГИЕ
Для научной психологии проблема если и не междисциплинарности, которой посвящен этот литобзор, то органичного совмещения различных дисциплинарных кодов – философского и физиологического, гуманитарного и естественно-научного, – была стартовой в её чуть более чем столетней истории. В этих обстоятельствах целостность и монолитность дисциплинарных знаний была условием выживания дисциплины, которая изначально имела расщепленный предмет, методологию и методы, что делало её репутацию сомнительной с позиций позитивного знания. Если вспомнить, то один из первых и все еще самых масштабных проектов этой дисциплины – психология Вильгельма Вундта – совмещал в себе две психологии. В нее входили экспериментальная психология, изучающая индивида в лаборатории методами точных наук (Вундт 2002), и психология нардов, сосредоточенная на описании надындивидуальных психических особенностей больших групп, объективированных в языке, традициях и ритуалах (Вундт 1912).

Довольно символично, что именно проект психологии народов, задуманный с особым размахом, так и не был завершен. Да и программа социогуманитарного оснащения психологии остается программой по сей день. Сотрудничество представителей психологической науки с коллегами из смежных гуманитарный областей до последнего времени существенно сдерживалось низкой социальной резистентностью психологического знания, его ограниченностью рамками лаборатории и принципиальной контекстуальной нечувствительностью. Критика этих позиций стала одним из оснований новой эпистемологии в постсовременной психологии (Джерджен 1999; Поттер&Уезерелл 1993; Murrey 1995).

В первой половине ХХ века психология представлялась важным партнером по проектам, предполагавшим междисциплинарный синтез. Так, отцы-основатели французской школы «Анналов», М. Блок и Л. Февр (Февр 1991), рассчитывали на эффективное сотрудничество с психологической наукой в деле построения исторической психологии. Однако довольно в быстрые сроки этот проект был переопределен в категориях исторической антропологии – прежде всего из-за неудачной интеграции лабораторного психологического знания в исторические штудии (Степанов 2007). Представители Вабургской школы мыслили создать на основе междисциплинарного анализа истории мирового искусства историю образов и зрительного восприятия. Сегодня этот проект реализуется в пространстве культурной истории (Crary 2003), визуальных исследований (Mirzoeff 1995), но только не общей психологии или психологии восприятия. Представители различных дисциплин, работающих в перспективном и активно развивающемся сегодня поле исследований памяти (известное английское издательство социогуманитарной литературы Sage в этом году учредило журнал Memory Studies – один из очевидных знаков институционализации и легитимации этого исследовательского поля) охотно апеллируют к данным современной нейронауки (Вельцер 2005), но только не к психологическим исследованиям памяти, замкнутым на автономном индивиде.

Случаи удачного заимствования психологических доктрин и их использования в социогуманитарных науках, конечно же, известны. И самый известный пример – психоанализ, оказавший серьезное влияние на культурную антропологию, литературоведение, искусствознание и т.д. Так, опираясь на фрейдистское понимание визуального удовольствия и лакановскую концепцию взгляда, Лаура Малви создает свою теорию фильмического гендерного неравенства (Малви 2000). Другое дело, что сама психологическая наука куда менее активно осуществляет импорт концепций и теорий из смежных дисциплин.

Остается предположить, что это устройство и способы воспроизводства психологического знания способствуют его относительной изоляции в современной ситуации повсеместного размывания междисциплинарных границ и их активного пересечения. Сегодня эти принципы активно пересматриваются. Выходит, что /стать открытой междисциплинарности и измениться в случае психологической дисциплины означает одно и то же.
^ МЕЖДИСЦИПЛИНАРНОСТЬ ИЛИ МЕЖДИСЦИПЛИНАРНОСТИ?
Один из вопросов, возникающих в ситуации междисциплинарного исследования – вопрос о вариантах и стратегиях реализации междисциплинарных исследовательских программ. М. Гиббон, С. Швартцман и др. предлагают последовательно рассматривать различные уровни междисциплинарного взаимодействия в современном исследовании (Gibbons, Limoges, Schwartzman, Scott 1994):

Мультидисциплинарность: механическое соединение усилий нескольких дисциплин для решения какой-либо проблемы. В этом альянсе каждая из дисциплин сохраняет свою методологическую специфику, незыблемость дисциплинарных границ и независимость («кооперация без интеракции»).

Кроссдисциплинарность: исследование, проводимое внутри одной дисциплины с позиций другой.

Междисциплинарность: интеграция знаний и методов нескольких дисциплин для решения какой-либо проблемы, при которой напряжение методологических и инструментальных заимствований может сохраняться

Трансдисциплинарность (термин предложен в 1970 г. Жаном Пиаже) – сфера исследований, формирующаяся за пределами дисциплинарных различий или поверх них, учитывает специфику современного и постсовременного производства знаний как целостного (комплексного) процесса.

Хельга Ноутни в своей статье «Потенциал трансдисциплинарности» указывает, что за исследованиями подобного рода различима другая логика порождения знаний: в центре оказываются не столько дисциплинарные приоритеты и кодексы, правила соблюдения границ и политики профессиональной идентификации, сколько решение проблемы (Nowotny 2003). Трансдсциплинарность, таким образом, становится чем-то большим, чем соположение принципов и методологий различных дисциплин. При этом исследовательская проблема диктует правила и принципы решения – если, скажем, анализ стратегий конструирования субъектности требует обращения к принципам построения экспериментально-биологического знания, как это произошло в случае Эрика Наймана (Найман 2000), то культурный историк, работающий с явлениями, традиционно интересовавшими психологов и философов, обращается к теоретическим рамкам социологии знания и контекстуальной истории науки.

Опыт такого рода оказывается по определению трансгрессивным – то есть, преодолевающим запретные некогда для представителей разных дисциплин границы. При этом стирается грань между различными практиками производства знания, а наука теряет монополию на это производство, становясь пространством коммуникации (контекстуализируется, по определению П. Скотта (Scotte 2001)). И тогда, скажем, новелла М. Кундеры (Кундера 2003), посвященная политическим технологиям забвения, включается в контекст исследований памяти наряду с аналитическим текстом об этой новелле представителя французской школы анализа дискурса М. Пёше (Куртен 1999). А инсталляция О. Кулика «Мертвые обезьяны» может быть рассмотрена как способ изучения социальной сконструированности эмоций не в меньшей степени, чем дискурсивная концепция эмоций Р. Харре (Harre 1996).

Трансдисциплинарный подход наиболее явно проявляется в активно формирующихся сегодня гибридных полых исследования (маркером их выявления можно считать использование конструкта “studies” – «gender studies”, “visual studies”, “urban studies”). Одни из этих полей (например, те же городские или гендерные исследования) возникли относительно давно и уже имеют собственную историю существования, другие (например, исследования памяти или исследования травмы) только находятся в стадии становления. Среди свойств трансдисциплинарности можно назвать:

производство знаний нового типа, отказ от традиционной дисциплинарной структуры или производства разновидностей знания, которое принципиально не может быть вписано в традиционную систему координат;

помещение связей междисциплинарного типа внутрь общей системы координат без стабильных границ между дисциплинами;

трансгрессивность – пересечение границ как принцип новых полей знания;

новое коммуникативное пространство;

отказ от иерархических принципов в производстве знаний;

контекстуальность (Nowotny 2003, Scotte 2001).

Области гибридных исследований в современной психологии, в которых реализуются трансдисциплинарные проекты, в наибольшей степени занимают составителя этого литобзора.
^ МЕТОДОЛОГИЯ И ЭПИСТЕМОЛОГИЯ
Проблема выхода психологии за свои пределы – в область изучения символических практик, культурно-исторических контекстов, политических технологий и рефлексии по поводу природы, формы и эффектов психологического знания – активно проговаривается в постсовременной психологии (Moscovici 2000, Edwards et al., 1995; Sabrin 1986, Rose 2002, Rijsman 1989, Джерджен 1999 и др.). А сами психологи все чаще выступают в роле методологов и эпистемологов – специалистов в области социального порождения и эффектов знания. Методологическая рефлексия (не суть важно, по поводу участия психологии в изобретении внутреннего мира западного человека (Gergen 1996), по поводу психологических словарей (Harre 1986) или же по поводу влияния интервьюера на процесс интервью (Riessman 2002) становится обязательной опцией психологического исследования.

Описание психологии западного образца в категориях политической технологии (Rose 2000; Haking 2003) или же методологическое сближение психологического исследования с литературной критикой (Сарбин 2004, Брунер 2005, Murrey 1995) позволяют открыть междисциплинарный потенциал внутри психологической дисциплины, ввести новые уровни анализа (например, социолингвистический, как это предлагают дискурсивные психологи) или по-новому определить предметную область психологии (например, версия социальных конструкционистов – способы, которыми люди объясняют и делают для себя понятным этот мир и свое поведение, - исключительно близка к тому, как видят сферу своих исследований современные социальные антропологи).

Среди новых принципов организации психологического знания называются:

социально-конструкционистская ориентация;

критический подход к производству знания, выявление социальных и лингвистических оснований такого производства;

чувствительность к социальным контекстам (в т.ч. историческим);

признание историчности и культурной обоснованности самого психологического знания – ограниченные возможности применения психологических выводов и концепций;

релятивизм, дефундаментализм (несвязность познания с фактами «реального» мира – связь с фактами языка и социальными практиками);

двойная онтология – признание «реальности» фактов нейронауки и социальных фактов в сочетании с критикой ментальных репрезентаций и возможности их психологического изучения;

акцент на изучении языковых фактов и символических практик; особое место отводится нарративу и дискурсу – использованию языка в ситуациях социального взаимодействия и его эффектам;

связь между знанием и социальными процессами, знанием и социальным поведением;

изменение представлений о роли знания вообще и психологического знания в частности в постсовременном мире (разрушение монополии науки на знание, эпистемологический приоритет обыденного знания, социальная ответственность, локальный моральный порядок, отказ от прогнозирования и т.д.).

Джоннотан Поттер, характеризуя позиции дискурс-анализа, выразил общую установку постсовременной психологии: «ДА характеризуется метатеоретическим акцентом на антиреализме и конструктивизме. Это значит, что ДА подчеркивает способ, с помощью которого в дискурсе создается описание мира, событий, внутренней психической жизни человека. Такой подход не может избежать учета, с одной стороны, позиций собеседников, с другой - позиций исследователя и его версии о событиях. Тем самым он сталкивается с реальностью, обсуждаемой либо участниками дискурса, либо исследователем и потому как риотрическая продукция может быть подвергнут изучению» (Поттер 2000; 34).
^ ПСИ-НАУКА, ПСИ-КУЛЬТУРА И ПОП-НАУКА
В этом ключе становится понятно особое внимание, уделяемое постсовременными исследователями влиянию психологического знания на социальные практики. Так, Серж Московичи исследовал влияние психоанализа на социальные представления французов в послевоенную эпоху (Moskovici 1976), Кеннет Джерджен обращал внимание на роль психологической информированности в изменении поведения (Джерджен 1999) и в объективации внутреннего мира (Gergen 1996), а Николас Роуз, используя фукианские теоретические ключи, ввел понятие «пси-науки» для того, чтобы описать изобретение западной «души» посредством трех «пси» - психологии, психоанализа и психотерапии (Rose 2000, Rose 2002). При этом психологический проект неизменно описывается как проект политический.

Самостоятельную сферу исследований составляет изучение культурных образов и репрезентаций как психологического знания, так и представителей психологической профессии (психоаналитиков, психотерапевтов, семейных консультантов и т.д.). Для описания этой области Александр Сосланд водит категорию «пси-культура»: «Если мы говорим о пси-культуре, то следует разобраться и с соответствующим ей культурным персонажем. Пси-персонаж (психиатр, психолог, психоаналитик) чаще всего встречается в искусстве в контексте терапевтической работы. В развитых пси-державах, психолог – популярный герой кинематографа, романа, ток-шоу. Вокруг него сложились определенные кинематографические стереотипы (например, «безумный психиатр»)». (Сосланд 2007)

Связь между репрезентацией научных знаний в публичных пространствах, активным формированием культурных репрезентаций психологических знаний исследовала Анджела Кэссиди. Она изучала дебаты о популярной в 1990е годы в Великобритании эволюционной психологии. И показала, что представители этой области исследований были в то время необычайно активны в медиа. Куда более активны, чем в научных публикациях. Исследовательница приходит к выводу, что таким способом они добивались легитимации своей сферы знаний и установления дисциплинарных границ. Пространство популяризации, таким образом, рассматривается в качестве конструктивной для ученых зоны, в которой создается образ их науки и позволяет им выходить за устоявшиеся пределы и конвенции (Cassidy 2006).

Таким образом, мы переходим к третьему направлению исследований в области производства психологических знаний в культурных контекстах – к исследованиям популяризации и поп-науки. Популяризация научных знаний и роль медиа в этом процессе активно изучается в гибридном поле дискурсивных исследований, куда психологи активно вовлекаются наряду с другими представителями социогуманитарных дисциплин.

Одной из наиболее ранних попыток описать процесс популяризации научных знаний (с точки зрения средств и техник репрезентации) были предприняты Хилгартнером (Hilgartner 1990) и Кавалли (Cavelly 2000). Для этого использовались категории «канонического» или «доминантного взгляда», позволяющего выделить два параллельно существующих дискурса: один – внутри академических институций, другой – описывающий научные достижения извне. Эта модель предполагала, что происходит постоянный перенос информации из одного дискурсивного поля в другое, а также а) что академические институты аккумулируют авторитет, тогда как публичная сфера демонстрирует невежество; б) что производство и трансляция знаний происходит лишь вдоль одного вектора – от науки к обществу, в) что содержание научной информации представляет собой серию письменных авторитетных утверждений и не может носить устного ситуативного характера; г) что в процессе переноса из научного в популярный дискурс научная информация вульгаризируется и опрощается. Именно по перечисленным выше направлениям началась критика традиционного представления о научном знании и его соотношении с поп-наукой с позиций постсовременной эпистемологии. В рамках так называемого «демократического поворота» в общественном понимании науки и научных достижений произошел отход от представлений о монополии ученых и академических институций на производство знаний, отказ от представлений о моноканальности передачи научной информации и т.д. И, напротив, классическая система производства знаний, а также соотношение в ней научного и популярного компонентов были реинтерпретированы в категориях дискурсивной гегемонии и власти.

Сегодня можно выделить следующие версии интерпретации поп-науки:

1) поп-наука как поверхностное, излишне доступное изложение1;

2) поп-наука как наука потребительского общества;

3) поп-наука как наука массовой культуры (Pumbery 2003);

4) поп-наука как наука для обывателей – Жан-Клод Бико отмечает, что именно различие между обыденным знанием и формами организации научного дискурса было одной из базовых его характеристик в классической системе координат (Beace 2002). Софи Мойран предлагает смягчить эту оппозицию, рассматривая популярную науку как место встречи между специалистами и общественностью (Moirand 1993).

5) поп-наука как наука для прессы – или, что зачастую оказывается тем же самым, наука, производимая прессой; Так, Росслин Рид анализирует фокусированные интервью журналистов, освещающих научную проблематику в медиа, и ученых с точки зрения их непростого отношении к репрезентации научной информации в СМИ. Она подчеркивает, что характер отношений между заинтересованными сторонами (журналистами и учеными) может быть неизменно описан в категориях конфликта, что не в последнюю очередь определяется отсутствием «джентльменского кодекса» в освещении научных достижений. Автор отмечает, что неизбежность рисков при подаче научной информации способствует формированию нового типа научности, а также – нового типа социальности. (Reed 2001).

6) поп-наука как околонаучные сферы производства сенсаций –поп-наука оказывается пространством и инструментом аккумуляции и канализации «странной» информации; она занята констатацией парадоксов, предсказанием кошмарных катастроф, генерацией чудесного, артикуляцией невероятного и, наконец, демонстрацией невозможного;

7) поп-наука как специфичная социальная практика - Грэг Майер предлагает рассматривать популяризацию не просто как совокупность текстов, а как специфическую совокупность социальных действий, объединенных в практику, с особым типом деятеля, способами взаимодействия и социальными эффектами (Myer 2003).


^ ДИСКУРСИВНАЯ ПСИХОЛОГИЯ
Дискурсивная психология – гибридное поле, возникшее на пересечении дисциплинарных нтересов социальной психологии, теории коммуникации, этнометодологии, социальной антропологии, социолингвистики, философии языка. Её представителей – Рома Харре, Джонотанна Поттера (Поттер 2000), Джона Шоттера (Shotter 1989), Ирвина Паркера (Parker 1987), Маргрет Уезерелл (Уезерелл 1993), Тьена Ван Дейка (Дейк 1989) и др. объединяет интерес к эффектам социального использования языка (дискурса). Дискурс неоднозначно интерпретируется в сфере современных социогуманитарных исследований:

дискурс - коммуникативное событие, происходящее между говорящим и слушающих в процессе коммуникативного действия, реализуемого в определенном контексте;

дискурс - организация языка в соответствии со структурами, свойственными высказываниям людей в различных сферах социальной жизни;

дискурс – письменный или речевой продукт вербального действия (текст или разговор), актуально произнесенный текст;

дискурс как жанр;

дискурс – определение социальной действительности посредством языка, «дискурс конституирует социальный мир и социальную деятельность. Эта деятельность составляет особые формы субъективности, которая управляет людьми и придает им форму»

Уровень, на котором рассматривается функционирование дискурса, колеблется от микро-, где порождение смыслов и реальности изучается в ситуации локального взаимодействия и координируется локальным моральным порядком (Якимова 1999, Йоргансон 2000) до макро-, где дискурс описывается в категориях формации и соотносится с символическим порядком (порядком высказывания), присущим той или иной социальной формации (Квадратура 1989).

Представители дискурсивной психологии могут тяготеть к философии языка Витгенщтейна и в этом случае сосредотачивать свое внимание на анализе эффектов использования языка психологических описаний и интерпретации его в категориях языковых игр (Harre 1986), на функционировании высказывания «я не знаю» в интервью принцессы Дианы (Поттер 2000). Исследователи этого направления могут использовать тезаурус и парадигму конгнитивистики для исследования, например, процесса обработки информации в процессе передачи и восприятия новостей или же в устройстве этнических стереотипов жителей Амстердама (Дейк 1989). А могут – с опорой на критические социальные теории знания изучать, каким образом либеральные дискурсы участвуют в воспроизводстве расовой дискриминации в Новой Зеландии (Wetherell 1996) или же выяснять, какие последствия для взаимоотношений со своим «я» (выделенность этой сферы опыта, её маркированность в качестве значимой, дифференцированность и т.д.) имеет использование популярных психотерапевтических руководств и пособий (Hazleden 2003).

Одни авторы делают акцент на порождении в дискурсивных обстоятельствах субъекта, другие – на локальных правилах и конвенциях, а третьи – на общекультурном репертуаре интерпретации (понятие введено М. Уезерелл в дополнение к дискурсу).

Среди задач дискурсивной психологии – изучение того, как люди строят понимание мира в процессе социального взаимодействия, как это понимание влияет на идеологию и поддерживает формы существующего социального устройства, закрепляющего неравное распределение власти; как производство высказываний вовлечено в производство субъектности и т.д. Важно отметить, что многими представителями дискурсивной психологии дискурус трактуется как особая форма социального действия. Под дискурсивной практикой понимаются все возможные символические способы продуцирования психологических и социальных реальностей – институционализированные в политике, культуре, повседневных конвенциях – посредством языка или иных знаковых систем (Davise 2003). Основной метода исследования – дскурс-анализ (Edwads, Potter 2005).
^ НАРРАТИВНАЯ ПСИХОЛОГИЯ
Можно сказать, что нарративная психология, возникшая в 1980х годах, – это лишь одно из множества новых исследовательских направлений, где нарратологический подход используется вне традиционных рамок литературоведения для понимания того, как именно работают рассказы других людей (Prince, 1982). Один из основателей нарративной психологии Т. Сарбин определяет ее дисциплинарную область как «рассказанную природу человеческого поведения», где люди обращаются к своему опыту и упорядочивают его посредством своих и чужих историй (Sarbin, 1986).

Основные представители нарративной психологии – Теодор Сарбин (Сабрин 2004), Джером Брунер (Брунер 2005), Элиот Мишлер (Mishler 1997), Дэн МакАдамс (MacAdams 1993), Кэтрин Риссман (Riessman 2002), Кэтрин Юнг (Young 1986), Кевин Мюррей (Murrey 1995) проявляют интерес к тому, как тексты, имеющие сюжетно-линейную организацию (повествования, нарративы) оказывают структурирующее влияние на персональный опыт, конструирование памяти и идентичности, организацию перцепции и т.д.

Интересы нарративной психологии к идентичности, нарративному выявлению и определению самости, структуре опыта, автобиографической памяти артикулированы предельно отчетливо. Показательно, что создатели базового Интернет-ресурса по нарративной психологии (Internet Guide in Narrative Psychology) в качестве приоритетных для этой дисциплинарной области вопросов называют те, что отсылают к персонологическому аспекту: каким образом нарратив позволяет нам ответить на вопросы идентификации? Что же имеет в виду психология, когда обращается к категории «я» и оперирует ею? Какова природа нашей идентичности? К. Мюррей и В. Хевен отмечают, что вопросы, традиционно поднимаемые в рамках философии и философской антропологии, сегодня обсуждаются в рамках нарративного подхода (одно или несколько «я» имеется в распоряжении индивида? Каким образом человек приходит к знанию о себе? И вообще, можем ли мы располагать знанием о том, кем является? Каким образом люди адаптируют свой уникальный опыт к культурно-приемлемым типам личности? Какова роль культуры в конституировании «я»? насколько аккуратно человек обращается со своей памятью (в т.ч. с памятью о своем детстве, памятью своей семьи)?

Фундаментальное исследование статуса нарратива в различных социогуманитарных дисциплинах и, прежде всего, в психологии принадлежит Дональду Полкинхорну. Полкинхорн рассматривает нарратив как фундаментальную культурную форму, позволяющую наделять персональный и социальный опыт смыслом, работать с переживанием темпоральности и социального действия. По мнению Полкинхорна, нарратив представляет интерес для психологии. Прежде всего, в качестве культурного основания для оформления психологического развития и персональной идентичности (Polkinghorn 1989). Особе внимание уделяется «истории о себе» (self narrative) и «истории жизни» (life narrative). Именно эти типы повествования рассматриваются как выполняющие наибольшую психологическую нагрузку в структурировании опыта и конструировании идентичности. Karl Scheibe поясняет понятие «я»-нарратива: «Я-нарративы – это истории развития, которые должны быть рассказаны в специфических исторических терминах, с использованием особого языка, отсылающего к базовым для культуры верованиям и ценностям. Наиболее фундаментальные Нарративные формы универсальны, но способы их присвоения и модификации зависят от конкретно-исторической специфики». (Scheibe 1986).

Представители нарративного подхода обсуждают, следует ли считать нарративную психологию особым разделом психологии наряду с возрастной психологией или психолингвистикой? Елиот Мишлер предлагает отказаться от попыток осмыслить нарративный подход в жестких дисциплинарных категориях и рассматривать его как проблемную область исследования, мультидисциплинарную по определению (Mishler 1995). Это замечание справедливо в отношении формы организации постсовременного научного знания, каким и является нарративная психология.

Одной из отправных точек в истории развития нарративной психологии становится коллекция эссе, собранных Sarbin (1986) – первая коллективная монографии, явно посвященная нарративной психологии. Sarbin определил этот проект как исследование способов, которыми индивиды создают ощущение их собственного мира посредством историй. «Тексты идентичности» оказались программным текстом, во многом определившим стратегии развития нарративного подхода в психологии.

Одна из связей между нарративом и жизнью в этой коллекции эссе относится к клинической ситуации. Кин (Keen 1986) исследует клинику паранойи как особую нарративную стратегию, включающую в себя катастрофический горизонт будущего, поляризованность добра и зла и абсолютный раскол между «я» и окружающими. Подобный же подход был реализован Мюрреем в иследовании популярных психологических тестов, которые в отличие от их профессиональных аналогов тяготели к знаменитым мифологемам Фрая от романса до трагического сценариев (Murrey 1986).

С позиций психоанализа нарратив рассматривается как особый процесс, при помощи которого аналитическая терапия реконструирует истории индивида о себе. Для Спенса процесс психоанализа позволяет объективировать и воплотить в слове опыт, который иначе был бы заточен в травматическое молчание. Облечение дискретного, разорванного и неровного опыта в форму истории описывается в категориях «нарративной полировки», которую Spence описал где-то еще как практику предоставления «крыши» для смыслов: «истина заключена в служении само-когерентности (достижении связности и правдоподобном описании своего опыта). По мнению Спенса, успешная история о себе (целостная, правдоподобная, помещенная в коммуникативный контекст) - это непременное условие психологического благополучия. Этот тезис стал одним из фундаментальных оснований для активно развивающейся нарративной психотерапии.

Стремление отрефлектировать не только психологическую теорию, но и психотерапевтическую практику из нарративной перспективы составляет одну из отличительных особенностей нарративно-психологического знания на современном этапе. Неслучайно модуль, посвященный нарративной критике различных психотерапевтических систем и подходов, является обязательным и одним из наиболее воспроизводимых в зарубежных университетских курсах по арративной психологии. Психоаналитик Шафер уделяет внимания особым видам нарратива, которые составляют ядро терапевтичекой работы – конструирования. Для Шафера основополагающей целью терапии должно быть помещение анализанда в активные отношения с его (или ее) ситуацией: когда действие интерпретируется как выражение неосознанного желания, анализанд может рассматриваться, скорее, как активная сила в этой истории, нежели чем как жертва обстоятельств. Для других нарративных терапевтов главная цель – это «самоавторизация» (‘self-authoring'), посредством которой индивид может быть рассмотрен таким образом, чтобы обрести контроль над историями, что управляют его (или ее) идентичностью (Epston, White & Murray, 1992). Это здорово отличается от метода Шафера, который несмотря на внимание к агенту, все же отдает аналитику роль главного рассказчика. Эта проблема может быть описана в катеогриях распределения власти в терапевтической ситуации.


^ КУЛЬТУРНАЯ ПСИХОЛОГИЯ

В рамках культурной психологии культура (символическая среда обитания) рассматривается как одна из базовых детерминант психического. Джейн Миллер, например, рассматривает культурную психологию как междисциплинарную область, которая имеет исторические корни в антропологии, психологии и лингвистике, при чем часто они находятся в тех областях перечисленных дисциплин, которые считались периферийными или даже на время были забыты.

Культурная психология сохраняет интерес и к индивидуальной психологии, но индивидуальная психология трактуется как культурно сконструированная (Коул 1997, Wersch 1989). В духе культурно-исторической психологии Выготского психические процессы рассматриваются в их культурной опосредованности, историческом развитии, контекстуальной специфичности и связи с практикой.

Представители культурной психологии, С. Шведер, Дж. Брунер, Е. Миллер, утверждают, что индивиды, живут в культурно сконструированном мире, что является фундаментальным обстоятельством для развития их способностей. Миллер: «В рамках культурной психологии культурные и психологические феномены трактуются как взаимозависимые , более того – взаимоконструированные… Предполагается, что индивид – носитель культуры и его субъективность формируется под воздействием культурных значений и практик». В частности, Дж. Верч поясняет: «Я использую термин «социокультурный», когда хочу понять, как осуществляются ментальные действия в культурном, историческом и конституциональном контексте» (Wersch 1989; 15). Объяснить с этих позиций означает показать, каким образом человеческая деятельность обуславливается культурными, историческими и институциональными фактами

Фокусируя свое внимание на дискурсе, интеракции и практике, культурная психология уделяет большое внимание переформулированию психоаналитической теории использованию её для понимания психологических изменений культуры. Качественная природа субъектности и самости в разных культурах различны. Индивидуализированное «я» вместе со связанными с ним эмоциональными силами и ограничениями преобладает в Америке, а родственный и духовный проект «я» - в Японии.

Один из принципиальных вопросов для культурной и кросс-культурной психологий – это вопрос о степени универсальности когнитивных способностей или же их локальной обусловленности культурной ситуацией.

В рамках комплексного изучения культуры и психологии на первый план выходит проблема соотношения культурных значений и психологических составляющих. Клиффорд Гирц, глава школы символической антропологии, настаивал на том, чтобы не приписывать психологическим фактам культурных значений (Гирц 2004). Его противники настаивали на том, что культурные значения имеют мотивационные и эмоциональные компоненты.

Описания научной психологии в качестве одной из разновидностей культурной практики, обусловленной особенностями западной цивилизации и поддерживающей эти особенности, довольно популярны в современной психологической теории. И к тому же не очень новы: еще Маргрет Мид на полинезийском полевом материале показала ограниченность психоаналитических интерпретативных схем (эдипова комплекса, пубертатного периода и т.д) и констатировала их производность от установок европейской буржуазной культуры. Подобного рода трактовка психологических знаний привносит в дисциплинарное исследование антропологическую и культурологическую темы, требует от психолога обращения к кросс-культурным данным, а нередко и обращения к теоретической/идеологической рамке постколониальных исследований.

Быть может, что псевдонаучные исследовательские техники по большинству своему «эмпирической» современной психологии и статистический анализ, который их сопровождает, неуловимо связаны с западными способами мышления, так, что уже само использование этой методологии в местах, отличных от отделений психологии в западных университетах, извлекают западные паттерны мысли из всякого. Как это прекрасно описал Майкл Коул, это может привести к совершенно ошибочным заключениям,