Реферат: Идеология глобализма и устойчивое развитие

ГЛАВА ШЕСТАЯ


ИДЕОЛОГИЯ ГЛОБАЛИЗМА И УСТОЙЧИВОЕ РАЗВИТИЕ


Немалые научные трудности, существующие в определении глобализации, отражают не только недостаточно высокий для понимания всей сложности и противоречивости этого объективного феномена уровень науки, что само по себе верно, но и тот самоочевидный факт, что до настоящего времени в восприятии и трактовке глобализации доминируют факторы политико-идеологического порядка. Н. А. Косолапов констатировал в этой связи, что даже создается впечатление о “намеренной переоценке реального значения глобализации в современном мире”1. Нет, существование глобализации как объективного жизненного явления не вызывает сомнений и никем практически не оспаривается, особенно если речь идет о трех во многом взаимосвязанных ее сторонах:

во-первых, о появлении в разных сферах жизни процессов, по масштабам и повседневному ходу развивающихся на глобальном уровне экономики, финансов, военного дела и т. д.;

во-вторых, о появлении в мировой политике им экономике таких субъектов – государств, транснациональных корпорациях и др., которые обладают глобальными интересами и способностями к действию;

в-третьих, о процессе исчерпания пределов и возможностей цивилизаций традиционного типа и кризисе этих цивилизаций, выражающемся во все более очевидной экологической невозможности продолжения их существования и жизнедеятельности в ныне известных формах.

Вместе с тем несомненные интересы материального и политико-стратегического характера стоят за спиной основных игроков на поле глобализации, что политизирует и идеологизирует казалось бы сугубо хозяйственные проблемы и экономические вопросы, а также многие явления из других сфер жизни народов и всего человечества. Все чаще перед аналитиками возникают целый ряд логичных вопросов:

а) где заканчивается объективное содержание глобализационных процессов и начинается идеологический флер, инструментальные идеи, спекуляции, становящиеся инструментами политики?;

б) охватывает ли глобализация весь мир или это процесс, затрагивающий в основном народы и страны, принадлежащие к “золотому миллиарду”?;

в) оставляет ли глобализация за “своим бортом”, отсекает, выталкивает за рамки “нового сверкающего глобального мира” большинство человечества или это временное, преодолимое со временем обстоятельство?;

г) где граница между позитивными и негативными следствиями глобализации как объективного мирового процесса и политикой, которая должна проводиться в этой связи государством как его субъектом?;

д) насколько широк или узок коридор возможностей, который предоставляется субъектам мировой политической сцены в их внутренней и внешней политике реалиями глобальных процессов?

В этой связи возникает проблема разведения действительно реальных и объективных явлений глобализации и их разнообразных отражений в теоретическом сознании ученых и политиков в виде различных идеологических концептов, доктрин и теорий. В. И. Максименко полагает, что “реальный процесс глобализации средств и технологий передачи информации, финансовых рынков, новейших видов вооружения находит свое оформление в идеологии глобализма. На сегодняшний день это самый влиятельный “изм” из всех существующих”, он “предстает унифицированной и, надо сказать, своевременной заменой двух сошедших со сцены либо существенно потесненных идеологий Нового времени – либерализма и коммунизма”2. Н. А. Косолапов пишет в этой связи, что “идеологически явление глобализации во многом воспринимается через призму глобализма – конгломерата воззрений, сводящегося в целом к подчеркиванию роли и значения глобальных начал в жизни современного человечества и видящего в этих началах исключительно или почти исключительно позитивное содержание. При этом остаются в стороне конкретные вопросы социально-политической организации, а также содержания таких начал; глобальное рассматривается как самоценность и средство решения накопленных в мире проблем”. Он выделяет также политический глобализм, который “во многом питается представлениями идеологического”, опираясь на интересы и возможности государств и группировок, более других выигрывающих от современных процессов глобализации, прежде всего в финансово-экономической их части. Такой глобализм отражает интересы США, современного капитализма. Выгодные Западу проявления, тенденции глобализации представляются как универсальный мировой процесс, неотвратимость коего не должна вызывать возражений”3.

Несколько иначе трактует проблемы современной идеологизации глобализационных процессов А. С. Панарин. “Сегодня идея глобализации имеет все шансы стать основанием одной из самых новых мировых идеологий, - писал он, - определяющих общественный климат первой половины ХХI века. Причем адрес страны-изготовителя этой идеи хорошо известен – речь идет об американской версии американского либерализма. Англо-американский либерализм в свое время породил идею открытого общества (К. Поппер). Глобализация есть вариант открытого общества в планетарном масштабе, мир вездесущего экономического и информационного обмена, не ограниченного какими бы то ни было протекционистскими барьерами”4. Он также рассматривает проблему глобализма, опубликовав в этой связи монографию под названием “Искушение глобализмом”. Под таковым известный российский философ имеет в виду не только “наимоднейшее слово либерально-прогрессистской мысли” и “новейшую форму нигилизма, ищущего себе алиби в так называемых объективных тенденциях”. Глобализм у него выступает как идеология и стратегия, в соответствии с которыми “усилиями глобалистов, вопреки их либеральной риторике, конструируется мир экономического и политического монополизма, в котором нормальная соревновательность и партнерство подменены делением на расу господ и расу неприкасаемых, на “золотой миллиард” и бесправную периферию”5. Поэтому за видимой “непреложностью” и “объективностью” тенденций глобализации он призывает вскрывать “субъективные – cлишком субъективные – поползновения тех, кто спешит “приватизировать” прогресс, превращая его в привилегию. Не разоблачив этой субъективной стороны, - полагает этот автор, - не вскрыв якобы за непреложными закономерностями своекорыстной “идеи”, невозможно утвердить наше право творить лучшую действительность, чем та, которую нам навязывают ныне”6.

И А. С. Панарин, и В. И. Максименко, и В. В. Соколов, и множество других отечественных и зарубежных авторов связывают тенденции узурпации возможностей глобализационного прогресса с США. Французский исследователь А. Валладао, например, отмечал в этой связи: “Особое преимущество мирового положения США состоит в том, что в силу своей экономической, политической и военной мощи они являются единственным государством, которое может позволить себе не приспосабливаться к мировому сообществу, а приспосабливать это сообщество к себе. Гигантская сверхдержава сегодня способна одновременно извлекать выгоды как из всемирных процессов глобализации, так и из использования инструментов национально-государственной политики, которые она может применять исключительно по своему усмотрению”7. Этот ученый полагает, что “США выигрывают от становления взаимозависимого и глобального мира по той простой причине, что их собственное общество уже частично глобализировано и живет в условиях, когда отдельные люди и самые разнообразные их объединения постоянно ищут правила поведения, которые не нарушали бы их взаимоотношений. Америка сейчас оказалась в центре мира потому, что весь мир находится в Америке”8. Этот ученый верно подметил, что США первыми почувствовали наступление эры глобализации, но вывод о том, что они сумели приспособиться к ее последствиям, представляется не совсем корректным. Точнее было бы сказать, что они на первых порах сумели направить глобализационные процессы в русло, обеспечивавшее им в основном привилегии, в то время как негативные моменты канализировались в иные регионы и ложились тяжким бременем на плечи иных стран и народов.

Связь между современной глобализацией и либерализмом обнаруживает в одной из своих статей и В. Б. Кувалдин. Как подчеркивал он, глобализация - это совокупность процессов, ведущих к складыванию “мегаобщества” в условиях, когда либеральный проект “всемирного устройства” человечества “оказался наиболее жизнеспособным”. Правда, в данной связи он добавлял, что “история на этом не заканчивается”9. Один из руководящих работников администрации президента Российской Федерации, А. А. Игнатов в специальной статье, опубликованной “Независимой газетой”, выдвинул идею “ментальной или культурно-идеологической глобализации”. Она в его трактовке предстала как мир, “поделенный” между шестью религиозными системами, которые контролируют власть (христианство и иудаизм), финансы (иудаизм и ислам), трудовые ресурсы (индуизм и конфуцианство), “ментальную” сферу (ислам и буддизм). Другим важным аспектом “ментальной глобализации”, по его мнению, “являлся непрерывный процесс унификации культурных предпочтений человечества”10. Приведенные свидетельства существования разнообразных форм идеологии глобализма можно было умножить как за счет отечественных, так и зарубежных авторов, но для нас важно констатировать два факта. Первый из них касается использования термина “глобализм” для характеристики идеологических концепций, связанных с глобализацией как объективным вектором мирового развития и реальными явлениями в жизни человечества, что послужило причиной многих подмен и недоразумений, которые сплошь и рядом можно обнаружить и в научных трудах, и в общественно-политической литературе. Второй связан с тем, что глобалистские идеологические концепции, во множестве создаваемые в разных странах, в известной мере камуфлируют стратегию глобализма, которую в современном мире способны проводить лишь наиболее развитые государства - США и их партнеры по клубу “золотого миллиарда”.

Научная классификация типов глобализма, которые, переплетаясь, формируют пеструю и в целом обманчивую картину современного мира, позволяет выделить среди них:

- глобализм, идущий от эпохи Просвещения с ее интенцией к формированию единого мирового пространства, основанного на универсалиях прогресса и единой судьбы всех людей на планете;

- глобализм правящих элит, которые, равным образом дистанцируясь от “национального эгоизма” и местных интересов, образуют консорциум мирового правящего меньшинства и работают над созданием такого мирового порядка, который был бы прозрачным для всех участников этого привилегированного клуба;

- глобализм, основанный на традиционной процедуре превращения одной державы, со всей ее национальной и местнической ограниченностью, в монопольного носителя мировой власти – однополярной глобальной системы. А. С. Панарин пишет в этой связи, что “каждый из этих трех типов глобализма был задействован при переходе от биполярного мира к однополярному, но с разной степенью подлинности. Для манипулирования широким общественным мнением, направляемым демократической интеллигенцией, была использована пропагандистская форма просвещенческого глобализма, верующего в универсалии прогресса и единства мировых судеб народов. Чем добросовестнее были усилия пропагандистов нового мирового порядка, тем скорее дискредитировались и разрушались традиционные средства национальной самозащиты, от которых стали открещиваться как от чего-то одиозного и устаревшего”11. “Идеология нового глобализма, - пишут А. Ю. Капков и В. В. Черный, - фактически проповедует отказ от прежнего гуманистического понимания идеи прогресса, который мыслился как процесс единого, хотя и не одновременного, развития стран и общечеловеческое будущее. Теперь же перспектива прорыва в будущее объявляется привилегией наиболее богатых наций”12.

Два обстоятельства способствовали тому, что идеологические варианты глобализма, несмотря на несовершенство и отсутствие в них сколько-нибудь привлекательных для людей идей, очень быстро распространились по миру и в 70-е годы уже превалировали в идейном спектре преференций образованной части человечества. Во-первых, речь идет об объективно детерминированной и в то же время хорошо организованной Западом кампании по деидеологизации многих сфер жизни стран и народов, в первую очередь международных отношений и системы общечеловеческих подходов к мировому развитию. С одной стороны, вспышка исследований “конца идеологий”, была во многом “очевидным бунтом рационалистического сознания начинавшейся НТР”, которая готовила производительные силы для постиндустриальной стадии жизни человечества, против иррациональности родившихся еще в ХIХ веке идеологий, грозивших ввергнуть мир в термоядерную катастрофу. С другой стороны, деидеологизация стала знаменем “нового класса” технократов и менеджеров, которые пытались с помощью этой концепции ослабить контроль над их действиями политиков и гражданского общества. Их девизом стал тезис, согласно которому все, чего левые силы или либералы были готовы достигать с помощью болезненных для людей социальных революций, можно и нужно достигать с помощью более эффективной и менее затратной научно-технической революции. Деидеологизация держала в своем прицеле два общественных адресата: научно-техническую интеллигенцию и обывателя, воплощающего современный тип “потребительского человека”. Для первых деидеологизация была идеалом точного, верифицируемого знания, опираясь на которое поднимающееся сообщество технократов делало попытку освободиться от критики и контроля идеологов и политиков. Для “экономического человека”, ориентированного на потребительство и взятого технократами в союзники для борьбы с “традиционным менталитетом”, дезидеологизация означала реабилитацию “принципа удовольствия”, ослабления морали, мешавшей приобщаться к “цивилизации потребительства и досуга”13.

Во-вторых, реалии менявшегося мира, направившего свое развитие в направлении постиндустриально - информационного общества, требовали если не отказа, то, во всяком случае, научной ревизии всех сторон такой сложной научной категории, как идеология, отражавшей еще более сложный и реальный мир влияющих на жизнь людей идей. С тех пор, как в 1801 г. Антуан Дестю де Трейси поставил вопрос о том, почему те или иные комплексы идей, в том числе и ложных, оказывают доминирующее воздействие на общество, тогда как многие соседствующие с ними и несомненно правильные такого общественного резонанса не достигают, обществоведение в основном концентрировало свои усилия на расшифровке “учения об идеях” как теории причин их ложности, на освещении идеологии как “ложного сознания” и т.д. Но ученым было ясно и то, что если бы идеологии не играли какой-то весьма важной социальной роли, то они вряд ли могли бы десятилетиями и столетиями направлять волю и энергию миллионов людей на реализацию тех или иных проектов и ценностей. Действительно, будь идеологии стопроцентно ложными, то их политическая и практическая ценность измерялась отрицательными показателями, в связи с чем они быстро исчезали бы как общественное явление. Возникновение идеологий возвестило, по всей видимости, тот этап развития политики, когда сутью налаживания отношений человека с властью оказалась защита групповых интересов и основанных на них индивидуальных прав. В этих условиях политическая стабильность стала в немалой степени определяться характером представлений о ней населения, которые, в свою очередь, зависели от способности той или иной идеологической конструкции логически объяснять настоящее время и проектировать приемлемое будущее.

В частности, марксизм пытался определить социальный “вес” идеологий через их связи с интересами общественных групп и классов, которые трактовались как приоритетные. Но “реальный социализм” продемонстрировал, что и служение интересам - отнюдь не главный признак идеологии. М. Вебер использовал концепцию идеологии для исследования того, как влияет религия на становление индивидуализма в общественной психологии, а с ним и капитализма в общественных отношениях. Им были высвечены созидательные функции идеологии даже в тех случаях, когда по ее содержанию ту или иную идеологию можно признать ложной. К. Манхейм начал характеризовать идеологию как метод социального познания, что оказалось весьма важным и ценным для интерпретации этого феномена. Но и такая функция не может быть признана основной для идеологии. “Появившийся в научном арсенале благодаря работам Манхейма и Маркса концепт “идеологии” за долгие годы своего академического существования приобрел известную теоретическую самодостаточность. Он не только используется, что называется, “по назначению”, описывая, скажем, процессы формирования различных доктрин и учений, но и нередко функционирует в гораздо более широком предметном поле, предлагая свой эвристический потенциал для отображения совершенно иных по характеру идеальных контактов политических акторов с властью и даже претендуя на объяснение всех информационно - коммуникативных политических взаимодействий”, - пишет профессор МГУ А. И. Соловьев.14

В последней трети ХХ века произошла не просто реабилитация идеологии как важнейшего признака современного цивилизованного общества, но и в результате многолетней дискуссии был снят тезис об идеологии как ложном сознании. Ревизии было подвергнуто все терминологическое поле использования понятия “идеология”: как процесса производства значений, знаков, ценностей в социальной жизни; как совокупности идей, присущих конкретной социальной группе или классу; как ложного сознания, используемого для обеспечения политического господства; как систематически разорванной, искаженной, но постоянно реализуемой коммуникации; как социально необходимой иллюзии, мифа, виртуальности; как канала или пространства, в рамках которого актор определяет смысл окружающего его мира; как совокупности убеждений, ориентирующих на действия15. Если суммировать итоги прошедшей в этой связи научной дискуссии, то в позитивной их части можно отметить следующие моменты:

- идеология в целом признается объективным явлением, а не следствием и/или проявлением исторически преходящих заблуждений, злой воли, попыток намеренного манипулирования и т. п., хотя в литературе сплошь и рядом можно встретить все перечисленные оценки;

- идеология есть не просто система взглядов (любая наука и многое иное суть системы взглядов) и не только способ обеспечения социальных интересов. Идеология – это система взглядов, которая позволяет человеку и обществу ориентироваться в окружающем их физическом и социальном пространствах, притом во всем диапазоне доступного им времени: от прошлого до будущего, от хронологического до исторического;

- идеология есть синтез накопленных к определенному рубежу знаний: практических и научных, универсальных и прикладных, общечеловеческих по сфере приложения и специфических для данного этноса, социума, общества. Ничто иное, кроме сознания личности, не обеспечивает такого синтеза знаний;

- идеология есть не просто синтез знаний, но такое их сочетание и взаимодополнение, которое направлено на решение вставших в определенный исторический период задач организации, жизни и деятельности. Причем, что очень важно, даже задач, с точки зрения современного рационалистического сознания не очень прагматических, даже иллюзорных и иррациональных;

- идеология при выполнении всех вышеперечисленных функций обращается, в отличие от политических платформ, программ, разного рода планов, к макроуровню социальных явлений и процессов, концентрируясь при этом на самых долговременных их аспектах и проявлениях. В этом смысле идеология действует на самом верхнем для своего времени горизонте представлений, знаний и социального опыта человека, равно как и на высоком пределе масштабов стоящих перед ним задач;

- идеология, организуя определенным образом духовную сферу личности и общества во всех наиболее значимых ее компонентах, сплавляя воедино знания и опыт, вопросы и ответы, проблемы и решения, императивы этики и выживания, тем самым создает по отношению к личности и обществу мощную систему социальной мотивации и самоконтроля. Заменить ее не в состоянии никакие общественные институты ни врозь, ни все вместе (будь то право, полиция, фискальные органы и т. п.);

- идеология объективно выполняет крайне важную функцию высшей, психологической легитимации всего, с чем она имеет дело и что “одобряет” в содержательном плане: представлений о мире и месте человека в нем, общественного уклада и устройства, социальных отношений, определенных нравственности и морали, типов поведения и образа жизни и пр.;

- идеология, освящая некие реалии и идеальные модели как высшие, наилучшие или даже единственно допустимые, тем самым выступает как долговременный источник волевых импульсов к определенной общественной организации, ее поддержанию, развитию и экспансии, а также к определенным типам личного и социального поведения в рамках этой организации. Человек и общество живут определенным образом потому, что считают это во всех отношениях правильным, справедливым, нравственным, а не потому, что их принуждают к такому образу жизни сила неизбежности, необходимости или власти. Иначе неизбежен конфликт не только между обществом и властью (как непосредственной силой принуждения), но и внутри самого общества, разлад в его духовной сфере с самыми тяжелыми последствиями для его конкурентоспособности в мире. Вот почему жизнь без идеологии может сопровождаться благосостоянием, но обычно не дает ни взлетов духа, ни веса и авторитета стране на международной арене16.

А. И. Соловьев отмечает в этой же связи, что по мере перехода западных стран к постиндустриальному этапу развития начали выявляться серьезные мутации, сигнализировавшие о качественном изменении механизмов формирования самого политического пространства. Это происходило под влиянием повышавшейся роли информационных ресурсов и роста признаков массовизации общества, что практически девальвировало былые групповые источники политической идентификации граждан в их отношениях с властью. Индивидуализация политического пространства, когда предпочтение отдается персональному, а не групповому диалогу людей с властью, стали превращать идеологические концепции только лишь “в один из элементов пестрого мультикультурного интеллектуального пространства”, где идеологемы “утрачивают способность как к унификации сознания широких слоев, так и к мобилизации политического участия”17. Выбор в таких случаях приоритетов в решении тех или иных проблем общественной жизни субъектами политической сцены осуществляется на основе прагматических расчетов, “демонстрационного эффекта”, привязки к “контексту”, когда акторы все меньше прибегают к помощи идеологических доктрин или учений и все чаще абстрагируются от них. Утверждение подобной культуры “каждого отдельного решения”, как писал М. Кастельс, свидетельствовало о постепенном становлении “сетевого общества” постиндустриального типа18. Вместе с тем А. И. Соловьев подчеркивает: “Было бы неверно утверждать, что наступление постсовременности полностью сняло потребность в объясняющих политический миропорядок идеологических схемах. Макрогрупповые формы политического участия, обусловленные необходимостью национальной консолидации, вспышками мессианства, амбициями оппозиционных элит, хаотическими процессами на международной арене и другими факторами, вызывают к жизни различного рода идейные конструкции (такие, например, как доктрина “золотого миллиарда”, “стран-изгоев”, “трансатлантизма”, “новых стен” в объединенной Европе и т.п.), на которые ориентируются те или иные политические силы”. Однако, как полагает известный российский политолог, “подобные процессы не могут нивелировать действие значительно более мощных исторических тенденций, которые возникают на историческом перекрестке модерна и постмодерна. И хотя потенциал идеологий (особенно во внешнеполитической сфере) еще далеко не исчерпан, нельзя не видеть, что усиление прагматизма правящих кругов и прогрессирующее снижение влияния идейных разногласий на поведение широких слоев населения ограничивает идеологический схематизм”19.

Подобную постановку проблемы вытеснения идеологии на политическую периферию не поддерживают и оспаривают многие, в том числе и отечественные, ученые. И дело не только в том, что не весь мир, а точнее, большая его часть пока что не вовлечена в постиндустриальные преобразования и для нее не характерны вызываемые ими последствия, в том числе и идеологического плана. Вслед за Альтуссером, значительная часть исследователей придерживается убеждения в вечности идеологий. Так, П. А. Рачков утверждает, что идеология” является жизненно необходимой в любом обществе – и в классовом, и в доклассовом, и в постклассовом, то есть можно сказать, что она бессмертна”20. Более осторожен У. Матц, который полагает, что рефлексия идеологического типа остается необходимым инструментом преодоления кризиса в политическом процессе и существует “косвенное выражение спроса на идеологию в эпоху постмодерна”21. Идею о доминирующем статусе идеологии в организации будущего общественного порядка отстаивают и те авторы, которые опасаются, что определенного рода идеологические конструкции послужат основанием для скорого краха цивилизации и наступления новой эпохи варварства. В частности, И. Валлерстайн в своих прогнозах возникновения где-то в середине ХХI века новой экономической мир-системы подчеркивал, что неотъемлемым условием достижения этого станет выдвижение “идеологии (то есть политической программы), основанной на первостепенной роли групп как социальных агентов”. При этом он полагал, что возможны “только две идеологии группового действия”. Первая из них характеризовалась американским ученым через идею “выживание наиболее приспособленных” групп. Вторую он связывал с принципом “неисключаемости” (non-exclusivity), имея в виду прежде всего признание равных прав всех человеческих групп на свою долю мирового дохода в реконструируемой мир-системе22. В таком случае перед США, по его мнению, возникала возможность пойти в своем развитии двумя альтернативными путями: а) неофашистским, полным социальных конфликтов, с помощью которых беднейшие классы удерживаются в самом низу общественной лестницы посредством насилия; и б) национальной солидарности, единства усилий, ведущих к равенству. Признавая, что первый путь для США неприемлем, он заключает: “До тех пор, пока США не осознают, что нет иного спасения, чем спасение всего человечества, ни они, ни остальной мир не выберутся из структурного кризиса мир-системы”23.

Уникальность роли и функции идеологии как явления заключается в том, что она обеспечивает способность индивида и общества к долговременной целесообразной деятельности в условиях лавинообразного нарастания вопросов, рациональные ответы на которые заведомо не могут быть получены в совместимые со сроками решения встающих задач и с продолжительностью человеческой жизни. И это – не претензия идеологии на какую-то особую миссию, но главная ее функция, обусловленная природой человеческого индивидуального и общественного сознания. Именно поэтому жизнь, общественные отношения без идеологии – иллюзия. Горизонты знаний, социально-исторического опыта людей и масштабы возникающих перед человеком задач непрерывно растут, расширяются, порождая все новые вопросы, способом ответа на которые в реальном времени может быть только “верую!” в ту или иную идею, концепцию, доктрину, программу, Бога. Идеологии в наше время могут создаваться под долговременные научно-технические проекты, социально-экономические программы, общественно значимые начинания, в связи с чем не может не происходить мощной идеологизации всех сторон жизни современного человечества. И если историю рассматривать прежде всего как историю идей, а мировое развитие – как сферу и направление реализации идей и их истории, сложившейся в идеологических противоборствах прошлого и настоящего, то сама мысль об исторической обреченности идеологий представляется некорректной, во всяком случае на сколько-нибудь обозримый этап человеческого бытия.

Представление о том, что с распадом ССР и победой Запада в “холодной войне” идеологии маргинализируются и во внутриполитической жизни государств, и в международных отношениях, что идеологическая борьба в мире завершена, что век идеологий подходит к концу, является чисто иллюзорным, не соответствующим действительности и конъюнктурным. Просто на смену идеологической борьбе либерализма и коммунизма, опиравшейся на военно-политические потенциалы двух сверхдержав – СССР и США, идет господство идеологии политического и экономического либерализма, производное из доминирования в мире западной модели экономики и политики, питаемое гегемонией США и неразрывно связанное с ходом и содержанием процессов глобализации. Н. А. Косолапов ставит под сомнение и сам факт победы в международных отношениях либеральной идеологии. Он приводит в этой связи ряд аргументов, которые требуют своего особого осмысления. Во-первых, считает известный российский ученый, нельзя упускать из виду, что каждый пятый землянин живет в социалистическом Китае, то есть коммунизм как эксперимент на планете продолжается. Во-вторых, ортодоксальный либерализм внутри западных стран вступает в противоборство с идеями социал-реформизма, представительной демократии, социально-ориентированного рынка и т. п. В-третьих, идеологическое противостояние Востока и Запада после распада системы “реального социализма” не завершилось, так как и началось оно не в связи с появлением СССР, а на пару тысячелетий раньше и по другим поводам. В этой связи он приходит к выводу что идеологический пейзаж мира в начале ХХI века “многомерен и не сводим ни к одному лишь либерализму, ни к политическим идеологиям как таковым – религиозные, а также социокультурные и неполитические формы и проявления идеологии начинают играть в нем все большую роль”24.

С другой стороны, разнородные по своему происхождению, сферам проявления, механизмам и последствиям процессы, составляющие объективное содержание глобализации, не могут быть и не будут свободны от всего комплекса сопровождающих идеологических факторов, ценностей и аспектов, которые так или иначе будут сталкиваться между собой, на практике доказывая неустранимость идеологии как явления и в обозримом будущем. Ее основными источниками в настоящее время выступают следующие факторы:

- стабильные долговременные отрицательные экологические и иные последствия хозяйственной деятельности человека на планете, достигшие во второй половине ХХ века масштабов, чреватых опасностями не только осязаемо близкого исчерпания невозобновляемых природных ресурсов, но и непрогнозируемой по ее последствиям мутации всей биосферы Земли, включая человека;

- развитие всех и всяческих коммуникаций, инфраструктур и отношений, возникновение такой степени социальной взаимосвязанности и взаимозависимости мира, когда многочисленные еще признаки социально-исторической дикости личности, конкретных обществ перестают быть проблемами изолированных медвежьих углов и становятся общей проблемой всего человечества, так как угрожают безопасности, перспективам восходящего развития и самому сохранению жизни на планете;

- появление первых субъектов мировой экономики и политики (транснациональных корпораций, государств, межправительственных организаций), сочетание интересов, способностей и возможностей, которые требуют от них и позволяют им действовать глобально в одной или нескольких сферах жизнедеятельности на повседневной основе25.

Многие исследователи придерживаются мнения, что глобализация как в основном стихийный процесс подводит человечество к неизбежности неотвратимой и необратимой смены среды обитания и жизнедеятельности с естественной на искусственную. Н. А. Косолапов видит аргументы в пользу подобной постановки вопроса в том, что глобализация: а) создает необходимые для этого познавательные, технологические, материально-культурные заделы; б) все более разрушает естественную экологию Земли, исчерпывает исторически наиболее доступные человеку природные ресурсы; в) оставляет человеку две генеральные стратегии хозяйственного поведения в обозримой перспективе, не требующих отказа капиталистического способа производства и общественной модели: массированное освоение Мирового океана и/или массированный же хозяйственный выход в Космос (причем, по-видимому, первое должно предшествовать второму, но то и другое невозможны без создания искусственной среды обитания и жизнедеятельности человека)26. В этих двух случаях на первый план мировой жизни выдвигается реализация интересов техносферы, которая предстает как совокупность наиболее развитых постиндустриальных государств, находящихся друг с другом в определенных структурных отношениях, и которая служит материальной основой многих современных глобализационных процессов. Представляя собой в то же время искусственную среду жизнедеятельности человека, техносфера характеризуется рядом важных черт:

- вызывает к жизни и развивает новые глобальные взаимосвязанные виды и типы деятельности во всех сферах экономики, науки, культуры;

- порождает необходимые ей финансовые потоки, организационные структуры, не останавливаясь перед границами государств;

- делает глобально ощутимыми многие традиционные проблемы (ибо культура субъектов становится важным фактором функционирования и надежности техносферы);

- рождает свои специфические экологические и иные глобальные последствия;

- ведет к закреплению иерархии государств по месту их в системе функциональных связей техносферы с внешним для нее миром;

- меняет место государства во всем упомянутом комплексе отношений, включая международно-политические. Она, техносфера, встраивает государство в новую систему глобальных связей и зависимостей, размывает традиционный государственный суверенитет и дополняет его по вертикали (от района, региона внутри государства - через само государство - к региону международному) регулированием на уровне межгосударственной интеграции и глобальной экономики27;

- требует от становящегося международного порядка решения не только вопроса распределения власти и сфер влияния, но и надежности ее жизнеобеспечения.

Такое обеспечение может принять форму главным образом силового утверждения эгоистических интересов ведущих участников техносферы или же строиться на согласованной международной основе, на балансе интересов многих или большинства субъектов международных отношений. Эффект каждой из указанных возможностей для качества мирового развития может оказаться принципиально разным, особенно если иметь в виду его долговременные горизонты. Международно-политические формы первой из этих схем соответствовали бы принятому в политологии определению авторитарной политической системы, второй – системы демократической. Описанная система жизнеобеспечения техносферы имеет иерархический характер в обоих своих вариантах, что неизбежно должно питать авторитарное начало в международных и межгосударственных отношениях. В первом случае эволюция по линии усиления эгоистических интересов техносферы будет вести к проявлению элементов тоталитаризма в ее отношениях с внешним миром. Во втором варианте начало авторитаризма может быть использовано для сочетания с элементами демократии, что представляется неизбежным вовлечении в рынок потенциала всей планеты. Качественный разрыв в уровнях развития между странами-участницами техносферы и государствами, принадлежащими к внешним кругам ее функционального обеспеч