Реферат: Два чувства дивно близки намъ

ИВ. ШМЕЛЕВЪ


ЛѢТО ГОСПОДНЕ


ПРАЗДНИКИ – РАДОСТИ – СКОРБИ


Два чувства дивно близки намъ –
Въ нихъ обрѣтаетъ сердце пищу –

Любовь къ родному пепелищу,

Любовь къ отеческимъ гробамъ.

А. Пушкинъ.

I


ПРАЗДНИКИ

ВЕЛИКIЙ ПОСТЪ


ЧИСТЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИКЪ

Я просыпаюсь отъ рѣзкаго свѣта въ комнатѣ: голый какой-то свѣтъ, холодный, скучный. Да, сегодня Великiй Постъ. Розовыя занавѣски, съ охотниками и утками, уже сняли, когда я спалъ, и оттого такъ голо и скучно въ комнатѣ. Сегодня у насъ Чистый Понедѣльникъ, и все у насъ въ домѣ чистятъ. Сѣренькая погода, оттепель. Капаетъ за окномъ – какъ плачетъ. Старый нашъ плотникъ – «филенщикъ» Горкинъ сказалъ вчера, что масляница уйдетъ – заплачетъ. Вотъ и заплакала – кап… кап… кап… Вонъ она! Я смотрю на растерзанные бумажные цвѣточки, назолоченый пряникъ «масляницы»  игрушки, принесенной вчера изъ бань: нѣтъ ни медвѣдиковъ, ни горокъ,  пропала радость. И радостное что-то копошится въ сердцѣ: новое все теперь, другое. Теперь ужъ «душа начнется»,  Горкинъ вчера разсказывалъ,  «душу готовить надо». Говѣть, поститься, къ Свѣтлому дню готовиться.

 Косого ко мнѣ позвать! – слышу я крикъ отца, сердитый.

Отецъ не уѣхалъ по дѣламъ: особенный день сегодня, строгiй,  рѣдко кричитъ отецъ. Случилось что-нибудь важное. Но вѣдь онъ же его простилъ за пьянство, отпустилъ ему всѣ грѣхи: вчера былъ прощеный день. И Василь-Василичъ простилъ всѣхъ насъ, такъ и сказалъ въ столовой на колѣнкахъ – «всѣхъ прощаю!» Почему же кричитъ отецъ?

Отворяется дверь, входитъ Горкинъ съ сiяющимъ мѣднымъ тазомъ. А, масляницу выкуривать! Въ тазу горячiй кирпичъ и мятка, и на нихъ поливаютъ уксусомъ. Старая моя нянька Домнушка ходитъ за Горкинымъ и поливаетъ, въ тазу шипитъ, и подымается кислый паръ,  священный. Я и теперь его слышу, изъ дали лѣтъ. Священный… такъ называетъ Горкинъ. Онъ обходитъ углы и тихо колышетъ тазомъ. И надо мной колышетъ.

 Вставай, милокъ, не нѣжься…  ласково говоритъ онъ мнѣ, всовывая тазъ подъ пологъ.  Гдѣ она у тебя тутъ, масляница-жирнуха… мы ее выгонимъ. Пришелъ Постъ  отгрызу у волка хвостъ. На постный рынокъ съ тобой поѣдемъ, Васильевскiе пѣвчiе пѣть будутъ  «душе моя, душе моя»  заслушаешься.

Незабвенный, священный запахъ. Это пахнетъ Великiй Постъ. И Горкинъ совсѣмъ особенный,  тоже священный, будто. Онъ еще досвѣту сходилъ въ баню, попарился, надѣлъ все чистое,  чистый сегодня понедѣльникъ!  только казакинчикъ старый: сегодня всѣ самое затрапезное надѣнутъ, такъ «по закону надо». И грѣхъ смѣяться, и надо намаслить голову, какъ Горкинъ. Онъ теперь ѣстъ безъ масла, а голову надо, по закону, «для молитвы». Сiянiе отъ него идетъ, отъ сѣденькой бородки, совсѣмъ серебряной, отъ расчесанной головы. Я знаю, что онъ святой. Такiе – угодники бываютъ. А лицо розовое, какъ у херувима, отъ чистоты. Я знаю, что онъ насушил себѣ черных сухариковъ съ солью, и весь пость будетъ съ нимии пить чай – «за сахаръ».

 А почему папаша сердитый… на Василь-Василича такъ?

 А, грѣхи…  со вздохомъ говоритъ Горкинъ.  Тяжело тоже переламываться, теперь все строго, постъ. Ну, и сердится. А ты держись, про душу думай. Такое время, все равно какъ послѣднiе дни пришли… по закону-то! Читай  «Господи-Владыко живота моего». Вотъ и будетъ весело.

И я принимаюсь читать про себя недавно выученную постную молитву.


_________


Въ комнатахъ тихо и пустынно, пахнетъ священнымъ запахомъ. Въ передней, передъ красноватой иконой Распятiя, очень старой, отъ покойной прабабушки, которая ходила по старой вѣрѣ, зажгли «постную», голаго стекла, лампадку, и теперь она будетъ негасимо горѣть до Пасхи. Когда зажигаетъ отецъ,  по субботамъ онъ самъ зажигаетъ всѣ лампадки,  всегда напѣваетъ прiятно-грустно: «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко», и я напѣваю за нимъ, чудесное:

«И свято-е… Воскресе-нiе Твое

Сла-а-вимъ!»

Радостное до слезъ бьется въ моей душѣ и свѣтитъ, отъ этихъ словъ. И видится мнѣ, за вереницею дней Поста,  Святое Воскресенье, въ свѣтахъ. Радостная молитвочка! Она ласковымъ свѣтомъ свѣтитъ въ эти грустные дни Поста.

Мнѣ начинаетъ казаться, что теперь прежняя жизнь кончпется, и надо готовиться къ той жизни, которая будетъ… гдѣ? Гдѣ-то, на небесахъ. Надо очистить душу отъ всѣхъ грѣховъ, и потому все кругомъ  другое. И что-то особенное около насъ, невидимое и страшное. Горкинъ мнѣ разсказалъ, что теперь  «такое, какъ душа разстается съ тѣломъ». Они стерегутъ, чтобы ухватить душу, а душа трепещется и плачетъ  «увы мнѣ, окаянная я!» Такъ и въ ифимонахъ теперь читается.

 Потому они чуютъ, что имъ конецъ подходитъ, христосъ воскреснетъ! Потому и постъ даденъ, чтобы къ церкви держаться больше. Свѣтлаго Дня дождаться. И не по-мышлять, понимаешь. Про земное не помышляй! И звонитъ все станутъ: по-мни… по-мни!..  поокиваетъ онъ такъ славно.

Въ домѣ открыты форточки, и слышенъ плачущiй и зовущiй благовѣстъ  по-мни… по-мни… Это жалостный колоколъ, по грѣшной душѣ плачетъ. Называется  постный благовѣстъ. Шторы съ оконъ убрали, и будетъ теперь по-бѣдному, до самой Пасхи. Въ гостинной надѣты сѣрые чехлы на мебель, лампы завязаны въ коконы, и даже единственная картина,  «Красавица на пиру»,  закрыта простынею. Преосвященный такъ посовѣтовалъ. Покачалъ головой печально и прошепталъ: «грѣховная и соблазнительная картинка!» Но отцу очень нравится  такой шикъ! Закрыта и печатная картинка, которую отецъ называетъ почему-то  «прянишниковская», какъ старый дьячокъ пляшетъ, а старуха его метлой колотитъ. Эта очень понравилась преосвященному, смѣялся даже. Всѣ домашнiе очень строги, и въ затрапезныхъ платьяхъ съ заплатками, и мнѣ велѣли надѣть курточку съ продранными локтями. Ковры убрали, можно теперь ловко кататься по паркетамъ, но только страшно, Великiй Постъ: раскатишься  и сломаешь ногу. Отъ масляницы нигдѣ ни крошки, чтобы и духу не было. Даже заливную осетрину отдали вчера на кухню. Въ буфетѣ остались самыя расхожiя тарелки, съ бурыми пятнышками-щербинками,  великопостныя. Въ передней стоятъ миски съ желтыми солеными огурцами, съ воткнутыми въ нихъ зонтичками укропа, и съ рубленой капустой, кислой, густо посыпанной анисомъ,  такая прелесть. Я хватаю щепотками,  какъ хруститъ! И даю себѣ слово не скоромиьтся во весь постъ. Зачѣмъ скоромное, которое губитъ душу, если и безъ того все вкусно? Будутъ варить компотъ, дѣлать картофельныя котлеты съ черносливомъ и шепталкой, горохъ, маковый хлѣбъ съ красивыми завитушками изъ сахарнаго мака, розовые баранки, «кресты» на Крестопоклонной… мороженая клюква съ сахаромъ, заливные орѣхи, засахаренный миндаль, горохъ моченый, бублики и сайки, изюмъ кувшинный, пастила рябиновая, постный сахаръ  лимонный, малиновый, съ апельсинчиками внутри, халва… А жареная гречневая каша съ лукомъ, запить кваскомъ! А постные пирожки съ груздями, а гречневые блины съ лукомъ по субботамъ… а кутья съ мармеладомъ въ первую субботу, какое-то «коливо»! А миндальное молоко съ бѣлымъ киселемъ, а киселекъ клюквенный съ ванилью, а… великая кулебяка на Благовѣщенiе съ вязигой, съ осетринкой! А калья, необыкновенная калья, съ кусочками голубой икры, съ маринованными огурчиками… а моченые яблоки по воскресеньямъ, а талая, сладкая-сладкая «рязань»… а «грешники», съ коноплянымъ масломъ, съ хрустящей корочкой, съ теплою пустотой внутри!.. Неужели и тамъ, куда всѣ уходятъ изъ этой жизни, будетъ такое постное! И почему всѣ такiе скучные? Вѣдь все  другое, и много, такъ много радостнаго. Сегодня привезутъ первый ледъ и начнутъ набивать подвалы,  весь дворъ завалятъ. Поѣдемъ на «постный рынокъ», гдѣ стонъ стоитъ, великiй грибной рынокъ, гдѣ я никогда не былъ… Я начинаю прыгать отъ радости, но меня останавливаютъ:

 Постъ, не смѣй! Погоди, вотъ сломаешь ногу.

Мнѣ дѣлается страшно. Я смотрю на Распятiе. Мучается, Сынъ Божiй! А Богъ-то какъ же… какъ же Онъ допустилъ?..

Чувствуется мнѣ въ этомъ великая тайна  Б о г ъ.


_________


Въ кабинетѣ кричитъ отецъ, стучитъ кулакомъ и топаетъ. Въ такой-то день! Это онъ на Василь-Василича. А только вчера простилъ. Я боюсь войти въ кабинетъ, онъ меня непремѣнно выгонитъ, «сгоряча»,  и притаиваюсь за дверью. Я вижу въ щелку широкую спину Василь-Василича, красную его шею и затылокъ. На шеѣ играютъ складочки, какъ гармонья, спина шатается, а огромные кулаки вы…..ются назадъ, словно кого-то отгоняютъ,  здого духа? Должно быть, онъ и сейчасъ еще «подшафе».

 Пьяная морда!  кричитъ отецъ, стуча кулакомъ по столу, на которомъ подпрыгиваютъ со звономъ груды денегъ.  И посейчасъ пьянъ?! въ такой-то великiй день! Грѣшу съ вами, съ чертями… прости, Господи! Публику чуть не убили на катаньи?! А гдѣ былъ болванъ-приказчикъ? Мѣшокъ съ выручкой потерялъ… на триста цѣлковыхъ! Спасибо, старикъ-извозчикъ, Бога еще помнитъ, привезъ… въ ногахъ у него забылъ?1 Вонъ въ деревню, расчетъ!..

 Ни въ одномъ глазѣ, будь-п-кой-ны-съ… въ баню ходилъ-парился… чистый понедѣльникъ-съ… всѣ въ банѣ, съ пяти часовъ, какъ полагается…  докладываетъ, нагибаясь, Василь-Василичъ и все отталкиваетъ кого-то сзади.  Посчитайте… все спона-съ… хозяйское добро у меня… въ огнѣ не тонетъ, въ водѣ не горитъ-съ… чисто-начисто…

 Чуть не изувѣчили публику! Пьяные, съ горъ катали? а? Отъ квартального съ Прѣсни записка мнѣ… Чѣмъ это пахнетъ? Докладывай, какъ было.

 За тыщу выручки-съ, посчитайте. Билеты докажутъ, все цѣло. А такъ было. Я черезъ квартальнаго, правда… ошибся… ради хозяйскаго антирессу. Къ ночи пьяные навалились,  ка-тай! маслену скатываемъ! Ну скатили дилижанъ, кричатъ  жоще! Восьмеро сѣли, а Антонъ Кудрявый на конькахъ не стоитъ, заморился съ обѣда, все каталъ… ну, выпивши маленько…

 А ты, трезвый?

 Какъ стеклышко, самого квартальнаго на санкахъ только прокатилъ, свѣжiй былъ… А меня въ плѣнъ взяли! А вотъ такъ-съ. Навалились на меня съ Таганки мясники… съ блинами на горы прiѣзжали, и съ кульками… Очень я имъ пондравился…

 Рожа твоя пьяная понравилась! Ну, ври…

 Забрали меня силомъ на дилижанъ, по-гналъ насъ Антошка… А они меня поперекъ держутъ, распорядиться не дозволяютъ. Лети-имъ съ горъ… не дай Богъ… вижу, пропадать намъ… Кричу  Антоша, пятками рѣжь, задерживай! Сталъ сдерживать пятками, рѣзать… да съ ручки сорвался, подъ дилижанъ, а дилижанъ три раза перевернулся на всемъ лету, меня въ это мѣсто… съ кулакъ нажгло-съ… А тамъ, дураки, безъ моего глазу… другой дилижанъ выпустили съ пьяными. Петрушка Глухой повелъ… ну, тоже маленько для проводовъ масленой не вовсе трезвый… Въ насъ и ударило, восемь человѣкъ! Выщло сокрушенiе, да Богъ уберегъ, въ днище наше ударили, пробили, а народъ только пораскидало… А тамъ третiй гонятъ, Васька не за свое дѣло взялся, да на полгорѣ свалилъ всѣхъ, одному ногу зацѣпило, сапогъ валяный, спасибо, уберегъ отъ полома. А то бы насъ всѣхъ побило… лежали мы на льду, на самомъ на ходу… Ну, писарь квартальный сталъ пужать, протоколъ писать, а ему квартальный воспретилъ, смертоубiйства не было! Ну, я писаря повелъ въ листоранъ, а газетчикъ тутъ грозился пропечатать фамилiю вашу… и ему солянки велѣлъ подать… и выпили-съ! Для хозяйскаго антиресу-съ. А квартальный велѣлъ въ девять часовъ горы закрыть, по закону, подъ Великiй Постъ, чтобы было тихо и благородно… всѣ веселенiя, чтобы для тишины.

 Антошка съ Глухимъ какъ, лежатъ?

 Ужъ въ банѣ парились, цѣлы. Иванъ Иванычъ фершалъ смотрѣлъ, велѣлъ тертаго хрѣну подъ затылокъ. Ужъ капустки просятъ. Напужался былъ я, безъ памяти оба вчерась лежали, отъ… сотрясенiя-съ! А я все уладилъ, поѣхалъ домой, да… голову мнѣ поранило о дилижанъ, память пропала… одинъ мѣшочекъ мелочи и забылъ-съ… да свой вѣдь извозчикъ-то, сорокъ лѣтъ ваше семейство знаетъ!

 Ступай… упавшимъ голосомъ говоритъ отецъ.  Для такого дня разстроилъ… Говѣй тутъ съ вами!.. Постой… Нарядовъ сегодня нѣтъ, прикажешь снѣгъ отъ сараевъ принять… Двадцать возовъ льда послѣ обѣда пригнать съ Москва-рѣки, по особому наряду, дашь по три гривенника. Мошенники! Вчера прощенье просилъ, а ни слова не доложилъ про скандалъ! Ступай съ глазъ долой.

Василь-Василичъ видитъ меня, смотритъ сонно и показываетъ руками, словно хочетъ сказать; «ну, ни за что!» Мнѣ его жалко, и стыдно за отца: въ такой-то великiй день, грѣхъ!

Я долго стою и не рѣшаюсь  войти? Скриплю дверью. Отецъ, въ сѣромъ халатѣ, скучный,  я вижу его нахмуренныя брови,  считаетъ деньги. Считаетъ быстро и ставитъ столбиками. Весь столъ въ серебрѣ и мѣди. И окна въ столбикахъ. Постукиваютъ счеты, почокиваютъ мѣдяки и  звонко  серебро.

 Тебѣ чего?  спрашиваетъ отецъ строго.  Не мѣшай. Возьми молитвенникъ, почитай. Ахъ, мошенники… Нечего тебѣ слоновъ продавать, учи молитвы!

Такъ его все разстроило, что и не ущипнулъ за щечку.


_________


Въ мастерской лежатъ на стружкахъ, у самой печки, Петръ Глухой и Антонъ Кудрявый. Головы у нихъ обложены листьями кислой капусты,  «отъ угара». Плотники, сходившiе въ баню, отдыхаютъ, починяютъ полушубки и армяки. У окошка читаетъ Горкинъ Евангелiе, кричитъ на всю мастерскую, какъ дьячокъ. По складамъ читаетъ. Слушаютъ молча и не курятъ: запрещено на весь постъ, отъ Горкина; могутъ идти на дворъ. Стряпуха, старясь не шумѣть и слушать, наминаетъ въ огромныхъ чашкахъ мурцовку-тюрю. Крѣпко воняетъ рѣдькой и капустой. Полупудовыя ковриги дымящагося хлѣба лежатъ горой. Стоятъ ведерки съ квасомъ и съ огурцами. Черные часики стучатъ скучно. Горкинъ читаетъ-плачетъ:

 …и вси… свя-тiи… ангелы съ Нимъ.

Поднимается шершавая голова Антона, глядитъ на меня мутными глазами, глядитъ на ведро огурцовъ на лавкѣ, прислушивается къ напѣвному чтенiю святыхъ словъ…  и тихимъ, просящимъ, жалобнымъ голосомъ говоритъ стряпухѣ:

 Охъ, кваску бы… огурчика бы…

А Горкинъ, качая пальцемъ, читаетъ уже строго:

«Идите отъ Меня… въ огонь вѣчный… уготованный дiаволу и аггеламъ его!..»

А часики, въ тишинѣ,  чи-чи-чи…

Я тихо сижу и слушаю.


_________


Послѣ унылаго обѣда, въ общемъ молчанiи,  отецъ все еще разстроенъ,  я тоскливо хожу во дворѣ и ковыряю снѣгъ. На грибной рынокъ поѣдемъ только завтра, а къ ефимонамъ рано. Василь-Василичъ тоже уныло ходитъ, разстроенный. Поковыряетъ снѣгъ, постоитъ. Говорятъ, и обѣдать не садился. Дрова поколетъ, сосульки метелкой посбиваетъ… А то стоитъ и ломаетъ ногти. Мнѣ его очень жалко. Видитъ меня, беретъ лопаточку, смотритъ на нее чего-то, и отдаетъ  ни слова.

 А за что изругали!  уныло говоритъ онъ мнѣ, смотря на крыши.  Расчетъ, говорятъ, бери… за тридцать-то лѣтъ! Я у Иванъ Иваныча еще служилъ, у дѣдушки… съ мальчишекъ… Другiе дома нажили, трактиры пооткрывали съ вашихъ денегъ, а я вотъ… расчетъ! Ну, прощусь, въ деревню поѣду, служить ни у кого не стану. Ну, пусть имъ Господь проститъ…

У меня перехватываетъ въ горлѣ отъ этихъ словъ. За что?! и въ такой-то день! Велѣно всѣхъ прощать, и вчера всѣхъ простили и Василь-Василича.

 Василь-Василичъ!  слышу я крикъ отца, и вижу, какъ отецъ, въ пиджакѣ и шапкѣ, быстро идетъ къ сараю, гдѣ мы бесѣдуемъ.  Ты какъ же это, по билетнымъ книжкамъ выходитъ выручки къ тысячѣ, а денегъ на триста рублей больше? Что за чудеса?..

 Какiя есть всѣ ваши, а чудесовъ тутъ нѣтъ,  говоритъ въ сторону, и строго, Василь-Василичъ.  Мнѣ ваши деньги… у меня еще крестъ на шеѣ!

 А ты не серчай, чучело… Ты меня знаешь. Мало ли у человѣка непрiятностей…

 А такъ, что вчера ломились на горы, масленая… и задорные, не желаютъ ждать… швыряли деньгами въ кассыю, а билета не хотятъ… не воры мы, говорятъ! Ну, сбирали, кто-гдѣ. Я изо всѣхъ сумокъ повытрясъ. Ребята наши надежные… ну, пятерку пропили, можетъ… только и всего. А я… я вашего добра… Вотъ у меня, вотъ вашего всего!..  уже кричитъ Василь-Василичъ и вразъ вывертываетъ карманы куртки.

Изъ одного кармана вылетаетъ на снѣгъ надкусанный кусокъ чернаго хлѣба, а изъ другого огрызокъ соленаго огурца. Должно быть не ожидалъ этого и самъ Василь-Василичъ. Онъ нагибается, конфузливо подбираетъ и принимается сгребать снѣгъ. Я смотрю на отца. Лицо его какъ-то освѣтилось, глаза блеснули. Онъ быстро идетъ къ Василь-Василичу, беретъ его за плечи и трясетъ сильно, очень сильно. А Василь-Василичъ, выпустивъ лопату, стоитъ спиной и молчитъ. Такъ и кончилось. Не сказали они ни слова. Отецъ быстро уходитъ. А Василь-Василичъ, помаргивая, кричитъ, какъ всегда, лихо:

 Нечего проклаждаться! Эй, робята… забирай лопаты, снѣгъ убирать… ледъ подвалять  некуда складывать!

Выходятъ отдохнувшiе послѣ обѣда плотники. Вышелъ Горкинъ, вышли и Антонъ съ Глухимъ, потерлись снѣжкомъ. И пошла ловкая работа. А Василь-Василичъ смотрелъ и медленно, очень довольный чемъ-то, дожевывалъ огурецъ и хлѣбъ.

 Постишься, Вася?  посмѣиваясь, говоритъ Горкинъ.  Ну-ка, покажи себя, лопаточкой-то… блинки-то повытрясемъ.

Я смотрю, какъ взлетаетъ снѣгъ, какъ отвозятъ его въ корзинахъ къ саду. Хрустятъ лопаты, слышится рыканье, пахнетъ острою рѣдькой и капустой. Начинаютъ печально благовѣстить  по-мни… по-мни…  къ ефимонамъ.

 Пойдемъ-ка въ церкву, Васильевскiе у насъ сегодня поютъ,  говоритъ мнѣ Горкинъ.

Уходитъ прiодѣться. Иду и я. И слышу, какъ изъ окна сѣней отецъ весело кличетъ:

 Василь-Василичъ… зайди-ка на минутку, братецъ

Когда мы уходимъ со двора подъ призывающѣй благовѣстъ, Горкинъ мнѣ говоритъ взволнованно,  дрожитъ у него голосъ:

 Такъ и поступай, съ папашеньки примѣръ бери… не обижай никогда людей. А особливо, когда о душѣ надо… пещи. Василь-Василичу четвертной билетъ выдалъ для говенья… мнѣ тоже четвертной, ни за что… десятникамъ по пятишнѣ, а робятамъ по полтиннику, за снѣгъ. Такъ вотъ и обходись съ людями. Наши ребята хо-рошiе, они цѣ-нютъ…

Сумеречное небо, тающiй липкiй снѣгъ, призывающiй благовѣстъ… Какъ это давно было! Теплый, словно весеннiй, вѣтерокъ…  я и теперь его слышу въ сердцѣ.


__________

ЕФИМОНЫ


Я иду къ ефимонамъ съ Горкинымъ. Отецъ задержался дома, и Горкинъ будетъ за старосту. Ключи отъ свѣчного ящика у него въ карманѣ, и онъ все позваниваетъ ими: должно быть ему прiятно. Это первое мое с т о я н i е, и оттого мнѣ немножко страшно. То были службы, а теперь ужъ пойдутъ стоянiя. Горкинъ молчитъ и все тяжело вздыхаетъ, отъ грѣховъ должно быть. Но какiе же у него грѣхи? Онъ ведь совсѣмъ святой  старенькiй и сухой, какъ и всѣ святые. И еще плотникъ, а изъ плотниковъ много самыхъ большихъ святыхъ: и Сергiй Преподобный былъ плотникомъ, и святой Iосифъ. Это самое святое дѣло.

 Горкинъ,  спрашиваю его,  а почему с т о я н i е?

 Стоять надо,  говоритъ онъ, поокивая мягко, какъ всѣ владимирцы.  Потому какъ на Страшномъ Суду стоишь. И бойся! Потому  их-фимоны.

Их-фимоны… А у насъ называютъ  ефимоны, а Марьюшка-кухарка говоритъ даже «филимоны», совсѣмъ смѣшно, будто выходитъ филинъ и лимоны. Но это грѣшно такъ думать. Я спрашиваю у Горкина, а почему же филимоны, Марьюшка говоритъ?

 Одинъ грѣхъ съ тобой. Ну, какiе тебѣ филимоны… Их-фимоны! Господне слово, отъ древнихъ вѣкъ. Стоянiе – покаянiе со слезьми. Ско-рбѣ-нiе… Стой и шопчи: Бо-же, очисти мя, грѣшнаго! Господь тебя и очиститъ. И въ землю кланяйся. Потому, их-фимоны!..

Таинственныя слова, священныя. Что-то въ нихъ… Богъ, будто? Нравится мнѣ и «яко кадило предъ Тобою», и «непщевати вины о грѣсѣхъ»,  это я выучилъ въ молитвахъ. И еще  «жертва вечерняя», будто мы ужинаемъ въ церкви, и съ нами Богъ. И еще  радостныя слова: «чаю Воскресенiя мертвыхъ»! Недавно я думалъ, что это т а м ъ даютъ мертвымъ по воскресеньямъ чаю, и съ булочками, какъ намъ. Вотъ глупый! И еще нравится новое слово «цѣлому-дрiе»,  будто звонъ слышится? Другiя это слова, не наши: Божьи это слова.

Их-фимоны, стоянiе… какъ-будто т а жизнь подходитъ, небесная, гдѣ уже не мы, а д у ш и. Т а м ъ  прабабушка Устинья, которая сорокъ лѣтъ не вкушала мяса и день и ночь молилась съ кожанымъ ремешкомъ по священной книгѣ. Тамъ и удивительный Мртынъ-плотникъ, и мляръ Прокофiй, котораго хоронили на Крещенье въ такой морозъ, что онъ не оттаетъ до самаго Страшнаго Суда. И мершiй недавно отъ скарлатины Васька, который на Рождествѣ Христа славилъ, и кривой сапожникъ Зола, пѣвшiй стишокъ про Итода,  много-много. И всѣ мы туда п р и с т а в и м с я, даже во всякiй часъ! Потому и стоянiе, и ефимоны, и благовѣстъ печальный  по-мни  по-мни…

И кругомъ уже все  т а к о е. Сѣрое небо, скучное. Оно стало, какъ-будто, ниже, и все притихло: и дома стали ниже и притихли, и люди загрустили, идутъ, наклонивши голову, всѣ въ грѣхахъ. Даже веселый снѣгъ, вчера еще такъ хрустевшiй, вдругъ почернѣлъ и мякнетъ, сталъ какъ толченые орѣхи, халва-халвой,  совсѣмъ его развезло на площади. Будто и снѣгъ сталъ грѣшный. По-другому каркаютъ вороны, словно ихъ что-то душитъ. Грѣхи душатъ? Вонъ, на березѣ за заборомъ, такъ изгибаетъ шею, будто гусакъ клюется.

 Горкинъ, а вороны приставятся на Страшномъ Судѣ?

Онъ говоритъ  это неизвѣстно. А какъ же на картинкѣ, гдѣ Страшный Судъ..? Тамъ и звѣри, и птицы, и крокодилы, и разные киты-рыбы несутъ въ зубахъ голыхъ человѣковъ, а Господь сидитъ у золотыхъ вѣсовъ, со всѣми ангелами, и зеленые злые духи съ вилами держатъ записи всѣхъ грѣховъ. Эта картинка виситъ у Горкина на стѣнѣ съ иконками.

 Пожалуй что и вся тварь воскреснетъ…  задумчиво говоритъ Горкинъ.  А за что же судить! Она – тварь неразумная, съ нее взятки гладки. А ты не думай про глупости, не такое время, не помышляй.

Не такое время, я это чувствую. Надо скорбѣть и не помышлять. И вдругъ – воздушные разноцвѣтные шары! У Митрiева трактира мотается съ шарами парень, должно быть пьяный, а бѣлые половые его пихаютъ. Онъ рвется въ трактиръ съ шарами, шары болтаются и трещатъ, а онъ ругается нехорошими словами, что надо чайку попить.

 Хозяинъ выгналъ за безобразiе!  говоритъ Горкину половой.  Дни строгiе, а онъ съ масленой все прощается, шарашникъ. Гости обижаются, все чернымъ словомъ…

 За шары подавай..!  кричитъ парень ужасными словами.

 Извощики спичкой ему прожгли. Не ходи безо времени, у насъ строго.

Подходитъ знакомый будочникъ и куда-то уводитъ парня.

 Сажай его «подъ шары», Бочкинъ! Будутъ ему шары…  кричатъ половые вслѣдъ.

 Пойдемъ ужъ… грѣхи съ этимъ народомъ!  вздыхаетъ Горкинъ, таща меня.  А хорошо, стро-го стало… блюдетъ нашъ Митричъ. У него теперь и сахарку не подадутъ къ парочкѣ, а все съ изюмчикомъ. И очень всѣмъ ндравится порядокъ. И машину на перву недѣлю запираетъ, и лампадки вездѣ горятъ, аѳонское масло жгетъ, отъ Пантелемона. Такъ блюде-отъ..!

И мнѣ нравится, что блюдетъ.

Мясныя на площади закрыты. И Коровкинъ закрылъ колбасную. Только рыбная Горностаева открыта, но никого народу. Стоятъ короба снетка, свѣсила хвостъ отмякшая сизая бѣлуга, икра въ окоренкѣ красная, съ воткнутою лопаточкой, коробочки съ копчушкой. Но никто ничего не покупаетъ, до субботы. Отъ закусочныхъ пахнетъ грибными щами, поджареной картошкой съ лукомъ; въ каменныхъ противняхъ кисель гороховый, можно ломтями рѣзать. Съ санныхъ полковъ спускаютъ пузатыя бочки съ подсолнечнымъ и чернымъ масломъ, хлюпаютъ-бултыхаютъ жестянки-маслососы,  пошла работа! Стелется вязкiй духъ,  теплымъ печенымъ хлѣбомъ. Хочется теплой корочки, но грѣхъ и думать.


________


 Постой-ка,  прiостанавливается Горкинъ на площади,  никакъ ужъ Базыкинъ гробъ Жирнову-покойнику сготовилъ, народъ-то смотритъ? Пойдемъ поглядимъ, на мертвыя дроги сейчасъ вздымать будутъ. Обязательно е м у…

Мы идемъ къ гробовой и посудной лавкѣ Базыкина. Я не люблю ее: всегда по середкѣ гробъ, и румяненькiй старичокъ Базыкинъ обиваетъ его серебрянымъ глазетомъ или лиловымъ плисомъ съ бѣлой крахмальной выпушкой изъ синевато-бѣлаго коленкора, шуршащаго, какъ стружки. Она мнѣ напоминаетъ чѣмъ-то кружевную оборочку на кондитерскихъ пирогахъ,  непрiятно смотрѣть и страшно. Я не хочу идти, но Гркинъ тянетъ.

Въ накопившеся съ крыши лужѣ стоитъ черная гробовая колесница, какая-то пустая, голая, Запряженная черными, похоронными конями. Это не просто лошади, какъ у насъ: это особенные кони, страшно худые и долгоногiе, съ голодными желтыми зубами и тонкой шеей, словно ненастоящiе. Кажется мнѣ,  постукиваютъ въ нихъ кости.

 Жирнову, что ли?  спрашиваетъ у народа Горкинъ.

 Ему-покойнику. Отъ удара въ баняхъ померъ, а вотъ ужъ и «домъ» сготовили!

Четверо оборванцевъ ставятъ на колесницу огромный гробъ, «жирновскiй». Снизу онъ – какъ колода, темный, на искрасна-золоченыхъ пяткахъ, жирно сiяетъ лакомъ, даже пахнетъ. На округлыхъ его бокахъ, между золочеными скобами, набиты херувимы изъ позлащенной жести, съ раздутыми щеками въ лакѣ, съ уснувшими круглыми глазами. Крылья у нихъ разрѣзаны и гнутся, и цѣпляютъ. Я смотрю на выпушку обивки, на шуршащiе трубочки изъ коленкора, боюсь заглянутъ вовнутрь… Вкладываютъ шумящую перинку,  черезъ рѣденькiй коленкоръ сквозится сѣно,  жесткую мертвую подушку, поднимаютъ подбитую атласомъ крышку и глухо хлопаютъ въ пустоту. Розовенькiй Базыкинъ суетится, подгибаетъ крыло у херувима, накрываетъ суконцемъ, подтыкаетъ, садится съ краю и кричитъ Горкину:

 Гробокъ-то! С а м ъ когда-а еще у меня дубокъ помѣтилъ, царство ему небесное, а намъ поминки!.. Ну, съ Господомъ.

Въ глазахъ у меня остаются херувимы съ раздутыми щеками, блѣдныя трубочки оборки… и стукъ пустоты въ ушахъ. А благовѣстъ призываетъ  по-мни… по-мни…

 Въ Писанiи-то какъ вѣрно  «человѣкъ, яко трава»…  говоритъ сокрушенно Горкинъ.  Еще утромъ вчера у насъ съ горъ катался, Василь-Василичъ изъ уваженiя самъ скатывалъ, а вотъ… Рабочiе его разсказывали, двои блины вчера ѣлъ да поужиналъ-заговѣлся, на щи съ головизной приналегъ, не воздержался… да кулебячки, да кваску кувшинчикъ… Всталъ въ четыре часа, пошелъ въ бани попариться для поста, Левонъ его и парилъ, у насъ, въ дворянскихъ… А первый паръ, знаешь, жесткiй, ударяетъ. Посинѣлъ-посинѣлъ, пока цырульника привели, пiявки ставить, а ужъ онъ го-товъ. Теперь ужъ т а м ъ…


_________


Кажется мнѣ, что послѣднiе дни приходятъ. Я тихо поднимаюсь по ступенямъ, и всѣ поднимаются тихо-тихо, словно и они боятся. Въ оградѣ покашливаютъ пѣвчiе, хлещутся нотами мальчишки. Я вижу толстаго Ломшакова, который у насъ обѣдалъ на Рождествѣ. Лицо у него стало еще желтѣе. Онъ сидитъ на выступѣ ограды, нагнувъ голову въ сѣрый шарфъ.

 Ужъ постарайся, Сеня, «Помрщника»-то,  ласково проситъ Горкинъ.  «И прославлю Его, Богъ-Отца Моего» поворчи погуще.

 Ладно, поворчу…  хрипитъ Ломшаковъ изъ живота и вынимаетъ подковку съ макомъ.  Въ больницу велятъ ложиться, душить… Октаву теперь Батырину отдали, онъ ужъ поведетъ орган-то, на «Господи Силъ, помилуй насъ». А на «душе моя» я трону, не безпокойся. А въ Благовѣщенье на кулебячку не забудь позвать, напомни старостѣ…  хрипитъ Ломшаковъ, заглатывая подковку съ макомъ.  Съ прошлаго года вашу кулебячку помню.

 Привелъ бы Господь дожить, а кулебячка будетъ. А дишканта не подгадятъ? Скажи, на грешники по пятаку дамъ.

 А за виски?.. Ангелами воспрянутъ.

Въ храмѣ какъ-то особенно пустынно, тихо. Свѣчи съ паникадилъ убрали, сняли съ иконъ вѣнки и ленты: къ Пасхѣ все будетъ новое. Убрали и сукно съ приступковъ, и коврики съ амвона. Канунъ и аналои одѣты въ черное. И ризы на престолѣ  великопостныя, черное съ серебромъ. И на великомъ Распятiи, до «адамовой головы»,  серебреная лента съ чернымъ. Темно по угламъ и въ сводахъ, рѣдкiя свѣчки теплятся. Старый дьячокъ читаетъ пустынно-глухо, какъ въ полуснѣ. Стоятъ, преклонивши головы, вздыхаютъ. Вижу я нашего плотника Захара, птичника Солодовкина, мясника Лощенова, Митрiева  трактирщика, который блюдетъ, и многихъ, кого я знаю. И всѣ преклонили голову, и всѣ вздыхаютъ. Слышится вздохъ и шепотъ  «о, Господи…» Захаръ стоитъ на колѣняхъ и безпрестанно кладетъ поклоны, стукается лбомъ въ полъ. Всѣ въ самомъ затрапезномъ, темномъ. Даже барышни не хихикаютъ, и мальчишки стоятъ у амвона смирно, ихъ не гоняютъ богадѣлки. Зачѣмъ ужъ теперь гонять, когда послѣднiе дни подходятъ! Горкинъ за свѣчнымъ ящикомъ, а меня поставилъ къ аналою и велѣлъ строго слушать. Ботюшка пришелъ на середину церкви къ аналою, тоже преклонивъ голову. Пѣвчiе начали чуть слышно, скорбно, словно душа вздыхаетъ, 
^ По-мо-щникъ и по-кро-ви-тель
Бысть мнѣ во спасе-нiе…

Сей мо-ой Бо-огъ…

И начались ефимоны, с т о я н i е.

Я слушаю страшныя слова:  «увы, окаянная моя душе», «конецъ приближается», «скверная моя, окаянная моя… душа-блудница… во тьмѣ остави мя, окаяннаго!..»

Помилуй мя, бо-же… поми-луй мя!..

Я слышу, какъ у батюшки въ животѣ урчитъ, думаю о блинахъ, о головизнѣ, о Жирновѣ. Можетъ сейчасъ умереть и батюшка, какъ Жирновъ, и я могу умереть, а Базыкинъ будетъ готовить гробъ. «Боже, очисти мя, грѣшнаго!». Вспоминаю, что у меня мокнетъ горохъ въ чашкѣ, размокъ пожалуй… что на ужинъ будетъ пареный кочанъ капусты съ луковой кашей и грибами, какъ всегда въ чистый понедѣльникъ, а у Муравлятникова горячiя баранки… «Боже, очисти мя, грѣшнаго!» Смотрю на дiакона, на лѣвомъ крылосѣ. Онъ сегодня не служитъ почему-то, стоитъ въ рясѣ, съ дьячками, и огромный его животъ, кажется, еще раздулся. Я смотрю на его животъ и думаю, сколько онъ съѣлъ блиновъ, и какой для него гробъ надо, когда помретъ, побольше, чѣмъ для Жирнова даже. Пугаюсь, что такъ грѣшу-помышляю,  и падаю на колѣни, въ страхѣ.

Душе мо-я… ду-ше-е мо-я-ааа,

Возстани, что спи-иши,

Ко-нецъ при-бли-жа…аа-ется…

Господи, приближается… Мнѣ дѣлается страшно. И всѣмъ страшно. Скорбно вздыхаетъ батюшка, дiаконъ опускается на колѣни, прикладываетъ къ груди руку и стоитъ такъ, склонившись. Оглядываюсь  и вижу отца. Онъ стоитъ у Распятiя. И мнѣ уже не страшно: онъ здѣсь, со мной. И вдругъ, ужасная мысль: умретъ и онъ!.. Всѣ должны умереть, умретъ и онъ. И всѣ наши умрутъ, и Василь-василичъ, и милый Горкинъ, и никакой жизни уже не будетъ. А на т о м ъ свѣтѣ?.. «Господи, сдѣлай такъ, чтобы мы всѣ умерли здѣсь сразу, а т а м ъ воскресли!»  молюсь я въ полъ и слышу, какъ отъ батюшки пахнетъ рѣдькой. И сразу мысли мои  въ другомъ. Думаю о грибномъ рынкѣ, куда я поѣду завтра, о нашихъ горахъ въ Зоологическомъ, которыя, пожалуй, теперь растаютъ, о чаѣ съ горячими баранками… На ухо шепчетъ Горкинъ: «Батыринъ поведетъ, слушай… «Господи Силъ».. И я слушаю, какъ знаменитый теперь Батыринъ ведетъ октавой 
^ Го-споди си..илъ
Поми-луй на-а…а…асъ!…

На душѣ легче. Ефимоны кончаются. Выходитъ на амвонъ батюшка, долго стоитъ и слушаетъ, какъ дьячокъ читаетъ и читаетъ. И вотъ, начинаетъ, воздыхающимъ голосомъ:
^ Господи и Владыко живота моего…
Всѣ падаютъ трижды на колѣни и потомъ замираютъ, шепчутъ. Шепчу и я  ровно двѣнадцать разъ: Боже, очисти мя, грѣшнаго… И опять падаютъ. Кто-то сзади треплетъ меня по щекѣ. Я знаю, кто. Прижимаюсь спиной, и мнѣ ничего не страшно.

___________


Всѣ уже разошлись, въ храмѣ совсѣмъ темно. Горкинъ считаетъ деньги. Отецъ уѣхалъ на панихиду по Жирнову, наши всѣ въ Вознесенскомъ монастырѣ, и я дожидаюсь Горкина, сижу на стульчикѣ. Отъ воскового огарочка на ящикѣ, гдѣ стоятъ въ стопочкахъ мѣдяки, прыгаетъ по своду и по стѣнѣ огромная тѣнь отъ Горкина. Я долго слѣжу за тѣнью. И въ храмѣ тѣни, неслышно ходятъ. У Распятiя теплится синяя лампада, грустная. «О н ъ воскреснетъ! И всѣ воскреснутъ!»  думается во мнѣ, и горячiя струйки бѣгутъ изъ души къ глазамъ.  Непремѣнно воскреснутъ! А э т о… только на время страшно…»

Дремлетъ моя душа, устала…

 Крестись, и пойдемъ…  пугаетъ меня Горкинъ, и голосъ его отдается изъ алтаря.  Усталъ? А завтра опять стоянiе. Ладно, я тебѣ грешничка куплю.

Уже совсѣмъ темно, но фонари еще не горятъ,  такъ, мутновато въ небѣ. Мокрый снѣжокъ идетъ. Мы переходимъ площадь. Съ пекаренъ гуще доноситъ хлѣбомъ,  къ теплу пойдетъ. Въ лубяныя сани валятъ ковриги съ грохотомъ: только хлѣбушкомъ и живи теперь. И мнѣ хочется хлѣбушка. И Горкину тоже хочется, но у него ужъ такой зарокъ: на говѣнье одни сухарики. Къ лавкѣ Базыкина и смотрѣть боюсь, только уголочкомъ глаза: тамъ яркiй свѣтъ, «молнiю» зажгли, должно быть. Еще кому-то…? Да нѣтъ, не надо…

 Глянь-ко, опять мотается!  весело говоритъ Горкинъ.  Онъ самый, у басейны-то!..

У сизой басейной башни, на серединѣ площади, стоитъ давешнiй парень и мочитъ подъ краномъ голову. Мужикъ держитъ его шары.

 Никакъ все съ шарами не развяжется!..  смѣются люди.

 Это я-то не развяжусь!?  встряхиваясь, кричитъ парень и хватаетъ свои шары.  Я-та?… этого дерьма-та?! На!…

Треснуло,  и метнулась связка, потянула въ темнѣвшемъ небѣ. Такъ всѣ и ахнули.

 Вотъ и развязался! Завтра грыбами заторгую… а теперь чай къ Митреву пойдемъ пить… шабашъ!..

 Вотъ и очистился… ай да парень!  смѣется Горкинъ.  Всѣ грѣхи на небо полетѣли.

И я думаю, что парень  молодчина. Грызу еще теплый грешникъ, поджаристый, глотаю съ дымкомъ весеннiй воздухъ,  первый весеннiй вечеръ. Кружатся въ небѣ галки, стукаютъ съ крышъ сосульки, булькаетъ въ водостокахъ звонче…

 Нѣтъ, не галки это,  говоритъ, прислушиваясь, Горкинъ,  грачи летятъ. По гомону ихъ знаю… самые грачи, грачики. Не ростепель, а весна. Теперь по-шла!…

У Муровлятникова пылаютъ печи. Въ проволочное окошко видно, какъ вываливаютъ на бѣлый широкiй столъ поджаристыя баранки изъ корзины, изъ печи только. Мальчишки длинными иглами съ мочальными хвостами ловко подхватываютъ ихъ въ вязочки.

 Эй, Мураша… давай-ко ты намъ съ нимъ горячихъ вязочку… съ пылу, съ жару, на грошъ да пару!

Самъ Муравлятниковъ, борода въ лопату, приподнимаетъ сѣтку и подаетъ мнѣ первую вязочку горячихъ.

 Съ Великимъ Постомъ, кушайте, сударь, на здоровьице… самое наше постное угощенье  бараночки-съ.

Я радостно прижимаю горячую вязочку къ груди, у шеи. Пышетъ печенымъ жаромъ, баранками, мочалой теплой. Прикладываю щеки  жжется. Хрустятъ, горячiя. А завтра будетъ чудесный день! И потомъ, и еще потомъ, много-много,  и всѣ чудесные.

^ МАРТОВСКАЯ КАПЕЛЬ


…кап …кап-кап …кап ..кап-кап-кап..

Засыпая, все слышу я, какъ шуршитъ по желѣзкѣ за окошкомъ, потукиваетъ сонно, мягко  это весеннее, обѣщающее  кап-кап… Это не скучный дождь, какъ зарядить, бывало, на недѣлю: это веселая мартовская капель. Она вызываетъ солнце. Теперь ужъ вездѣ капель:

Подъ сосенкой  кап-кап…

Подъ елочкой  кап-кап…

Прилетѣли грачи,  теперь ужъ пойдетъ, пойдетъ. Скоро и водополье хлынетъ, рыбу будутъ ловить наметками  пескариковъ, налимовъ,  принесутъ цѣлое ведро. Нынче снѣга большiе, всѣ говорятъ: возьмется дружно  поплыветъ все Замоскварѣчье! Значитъ, зальетъ и водокачку, и бани станутъ… будемъ на плотикахъ кататься.

Въ тревожно-радостномъ полуснѣ я слышу это, все торопящееся  кап-кап… Родостное за нимъ стучится, что непремѣнно будетъ, и оно-то мѣшаетъ спать.

…кап-кап …кап-кап-кап… кап-кап…..

Уже тараторитъ по желѣзкѣ, попрыгиваетъ-пляшетъ, какъ крупный дождь.

Я просыпаюсь подъ это таратанье, и первая моя мысль  «взялась!» Конечно, весна взялась. Протираю глаза спросонокъ, и меня ослѣпляетъ свѣтомъ. Пологъ съ моей кроватки сняли, когда я спалъ,  въ домѣ большая стирка, великопостная,  окна безъ занавѣсокъ, и такой день чудесный, такой веселый, словно и нѣтъ поста. Да какой ужъ теперь и постъ, если пришла весна. Вонъ какъ капель играетъ…  тра-та-та-та! А сегодня поѣдемъ съ Горкинымъ за Москва-рѣку, въ самый «городъ», на грибной рынокъ, гдѣ  всѣ говорятъ  какъ праздникъ.

Защуривъ глаза, я вижу, какъ въ комнату льется солнце. Широкая золотая полоса, похожая на новенькую доску, косо влѣзаетъ въ комнату, и въ ней суетятся золотники. По такимъ полосамъ, отъ Бога, спускаются съ неба Ангелы,  я знаю по картинкамъ. Если бы къ намъ спустился!

На крашеномъ полу и на лежанкѣ лежатъ золотыя окна, совсѣмъ косыя и узкiя, и черные на нихъ крестики скосились. И дотого прозрачны, что даже пузырики-глазочки видны и пятнышки… и зайчики, голубой и красный! Но, откуда же эти зайчики, и почему такъ бьются? Да это совсѣмъ не зайчики, а какъ-будто пасхальныя яички, прозрачныя, какъ дымокъ. Я смотрю на окно – шары!  Это мои