Реферат: В. И. Карасик Языковая кристаллизация

Волгоградский государственный педагогический университет

Научно-исследовательская лаборатория

«Аксиологическая лингвистика»


В.И. Карасик


Языковая кристаллизация

смысла


Волгорад

«Парадигма»

2010


ББК 81.0 + 81.432.1

К 21






Карасик В.И.

К 21

Языковая кристаллизация смысла. Волгоград: Парадигма, 2010. – 428 с.

ISBN 978-5-903601-30-1




В монографии обсуждаются актуальные проблемы антропологической лингвистики. Рассматриваются модусы общения (рутинный и креативный, эмблематический, аллегорический и символический), коммуникативные характеристики массовой культуры, предлагаются новые подходы к изучению лингвокультурных концептов и типажей, излагаются лингвокультурные комментарии к некоторым произведениям мировой художественной литературы.

Адресуется филологам и широкому кругу исследователей, разрабатывающих основы интегральной науки о человеке.


ББК 81.0 + 81.432.1


ISBN 978-5-903601-30-1

© В.И. Карасик, 2010


Оглавление


Введение

Глава 1. Лингвокультурные модусы общения

1.1. Рутинное и креативное общение . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

1.2. Третья сигнальная система? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

1.3. Интерпретативные модусы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

1.3.1. Эмблематический модус общения . . . . . . . . . . . . . . . .

1.3.2. Аллегорический модус общения . . . . . . . . . . . . . . . . . .

1.3.3. Символический модус общения . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

1.3.4. Знак как эмблема, аллегория и символ («корона») . . .

1.3.5. Лингвосемиотика аллегорий (русские и китайские

пословицы) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

1.4. Коммуникативные характеристики массовой культуры .

1.4.1. Девербализация . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . .

1.4.2. Эпиномы как смысловые образования . . . . . . . . . . . . .

1.4.3. Рубрикация общения . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

1.4.4. Абсурд в политической риторике . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Выводы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Глава 2. Лингвокультурные концепты и типажи . . . . . . . .

2.1. Концепт как единица лингвокультурного кода

(«чистота» и «грязь») . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

2.2. Концепт как лингвокультурная матрица («слава») . . . . .

2.3. Концепт как амбивалентный регулятив поведения

(«интрига») . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

2.4. Концепт как индикатор эпохи («сознательность» и

«очковтирательство») . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

2.5. Типаж как характер («коллекционер») . . . . . . . . . . . . . . .

2.6. Типаж как протест («шпана») . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

2.7. Типаж как диагноз («разгильдяй») . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Выводы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Глава 3. Лингвокультурные комментарии . . . . . . . . . . . . .

3.1 Комментарий как жанр герменевтического дискурса . . . .

3.2. «Экклезиаст»: лингвокультурный комментарий . . . . . . .

3.3. «Королева Элинор»: лингвокультурный комментарий . .

3.4. Загадочный текст Уистана Хью Одена:

лингвокультурный комментарий . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

3.5. Эдгар По «Эльдорадо»: лингвокультурный

Комментарий . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

3.6. Линии Стивена Крейна: лингвокультурный комментарий

Выводы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Заключение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Литература . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

4

7

7

19

35

35

56

70

76

89

104

104

114

124

132

147

149


149

165


188


199

221

240

258

276

279

279

295

308


318


328

345

356

357

361


Итак, слово есть настолько средство понимать другого, насколько оно средство понимать самого себя. Оно потому служит посредником между людьми и устанавливает между ними разумную связь, что в отдельном лице назначено посредствовать между новым восприятием (и вообще тем, что в данное мгновение есть в сознании) и находящимся вне сознания прежним запасом мысли.

(А.А. Потебня)


Введение


Обретение и передача смысла являются важнейшими признаками Человека разумного. Определение того, что есть смысл, относится к числу центральных проблем гуманитарных областей знания. Лингвистика традиционно решает эту проблему, устанавливая отличия между значением как закрепленным в содержании языкового знака коллективным символическим освоением того или иного фрагмента действительности, и смыслом как выделением личностно-значимых и ситуативно-актуальных характеристик окружающего мира. Встречное движение между значением и смыслом осуществляется в соответствии с закономерностями познания и преобразования мира человеком. Существует множество моделей такого движения, например, соотношение между ближайшим и дальнейшим значением слова, по А.А. Потебне, между содержанием языковых и речевых единиц, по Ф. де Соссюру, между интенсиональными и импликациональными компонентами высказывания, по М.В. Никитину.

Принятое в современной лингвистике понятие трехмерного пространства языка (Ю.С. Степанов) опирается на противопоставление семантики, прагматики и синтактики в содержании языковых знаков. Эта общая семиотическая схема (отношение знака к миру, интерпретатору и другим знакам) уточняется в новых направлениях антропологической лингвистики, к которым относятся изучение языковой личности, концептов и дискурса. Один из подходов к исследованию содержательных характеристик языка представлен в моих книгах «Язык социального статуса», «Языковой круг: личность, концепты, дискурс» и «Языковые ключи». Суть этого подхода состоит в обосновании принципов многомерности языковых явлений, функциональной специализации языковых знаков, наличия лингвокультурных доминант, партитурности общения, ситуативно-культурной обусловленности коммуникативных смыслов.

Эта книга представляет собой развитие высказанных ранее тезисов об этно- и социокультурных концептах – квантах переживаемого знания, в составе которых выделяются понятийные, образные и ценностные характеристики, о противопоставлении личностно-ориентированного и статусно-ориентированного дискурса и выделении в рамках этих базовых разновидностей вербального общения в их институциональных и неинституциональных типах, о лингвокультурных типажах как обобщенных образах представителей того или иного социума. Новым в данной работе является поворот в сторону интерпретации языковых смыслов, в сторону филологической герменевтики как области гуманитарного знания.

Почему в ключевого образа взята кристаллизация? В мире физическом образование кристалла есть процесс постепенного накопления заданных характеристик определенного вещества. В мире знаковом это сравнение может пониматься как аккумуляция переживаемых культурно значимых знаний о мире в содержании языковых единиц и сознании языковой личности. В культурной традиции существует понятие «магический кристалл» – волшебный прозрачный предмет в виде драгоценного камня, взглянув в который можно увидеть нечто скрытое, например, будущее. Существуют определенные силовые линии, в направлении которых происходит кристаллизация знаний и проникновение вглубь скрытого знания. Культурно значимые смыслы вариативно кодируются в содержании концептов и скриптов (статических и динамических ментальных образований), в сюжетах значимых повторяющихся событий и способах повествования об этих событиях. Социум вырабатывает модели языкового сжатия и закрепления ценной для него информации и модели растворения информации, потерявшей свою актуальность. При этом социум, будучи неоднородным образованием, характеризуется многомерностью и противоречивостью процессов, определяющих культурную аккумуляцию и нейтрализацию смыслов.

В этой книге обсуждаются проблемы рутинного и креативного общения, эмблематической, аллегорической и символической коммуникации, изменения общения под влиянием массовой культуры, рассматриваются векторы конфигурации смыслов в содержании лингвокультурных концептов и типажей, предлагаются описания лингвокультурных смыслов в виде комментариев – интерпретаций некоторых произведений мировой художественной литературы.

Специфика гуманитарного знания состоит в том, что не существует внечеловеческого способа фиксации и распредмечивания значимой для человека информации. В этом плане антропологическая лингвистика в максимальной мере выполняет назначение всех гуманитарных наук – объяснение смыслов.

Вопросы, о которых идет речь в этой книге, неоднократно были предметом обсуждения с моими друзьями и коллегами – С.Г. Воркачевым, В.В. Дементьевым, В.И. Жельвисом, В.Б. Кашкиным, Н.А. Красавским, В.В. Красных, О.А. Леонтович, А.В. Оляничем, В.М. Савицким, Г.Г. Слышкиным, И.А. Стерниным, Е.И. Шейгал. Я искренне благодарен им за предложения по уточнению моей концепции.

Глава 1. Лингвокультурные модусы общения


1.1. Рутинное и креативное общение


Общение как один из типов человеческой активности может рассматриваться в науке о языке с различных точек зрения. С позиций функционально-семантической лингвистики мы анализируем тематику общения, соотношение между языковыми значениями и ситуативно-личностными смыслами, прямую и непрямую коммуникацию. С позиций жанровой лингвистики исследователи обращаются к сложившимся в той или иной лингвокультуре устойчивым ситуативно обусловленным текстовым форматам, в рамках которых происходит общение. С позиций лингвокультурологии устанавливаются ценности и нормы, определяющие коммуникативное поведение представителей той или иной социальной и этнической общности. С позиций социолингвистики нас интересуют его участники, у которых есть цели и мотивы коммуникации, которые обладают коммуникативной компетенцией и осуществляют общение в соответствии со своими установками, стереотипами, эмоциональным состоянием и индивидуальным стилем поведения. С позиций прагмалингвистики на первый план выходят ситуативные характеристики общения – обстоятельства, в соответствии с которыми принимается та или иная тональность коммуникации. Помимо обстоятельств общения для прагмалингвистики релевантны каналы коммуникации – устная либо письменная речь, общение по телефону либо в виде коротких посланий (sms), участие в компьютерно опосредованной информации. Список таких позиций может быть расширен, поскольку общение представляет собой многомерное явление и соответственно должно моделироваться как фасеточное образование, в котором каждая из граней отражает определенную сторону этого явления. Следует отметить, что подходы к изучению общения не являются изолированными, в работах разных исследователей получают специфическое развитие и взаимопересекаются. Одним из возможных подходов к изучению общения, не вписывающихся в названные выше аспекты изучения коммуникации, является освещение общения с позиций его креативности либо рутинности. Речь идет о коммуникативной точности.

Любая коммуникация осуществляется в соответствии с ожидаемым стандартом либо вопреки этому стандарту и затрагивает как содержание, так и форму общения. В формальном плане рассматриваемая категория коммуникативной точности соответствует известному в стилистике противопоставлению стандартного и экспрессивного способов выражения той или иной идеи. В содержательном плане эта категория понимается как проявление в языке творческих способностей человека – поэтических и когнитивно-конструктивных (Ирисханова, 2009, с.160). Действительно, любой акт бытия человека в мире происходит в новых условиях и в этом плане характеризуется креативностью. Однако есть акты маркированного творчества, в том числе и языкового, и акты минимального проявления креативности. О.К. Ирисханова справедливо предлагает рассматривать языковое творчество как «континуум разнообразных нововведений» (там же, с.168). Если мы согласимся с пониманием языка как матрицы, содержащей различные потенциальные варианты форм для обозначения смыслов (аналог третьего мира, или объективного знания, по К.Попперу), то любой акт речи есть акт выбора, т.е. креативный поступок.

В какой мере коммуникативная точность связана с креативностью и экспрессивностью и, соответственно, неточность – с рутинным и стандартным общением? Главный отличительный признак – фокусировка на способе общения, на слове или другом языковом знаке, поиск нюансов и привлечение внимания к таким нюансам. Стандартное общение – это оперирование языковыми знаками в автоматическом режиме, годится любой знак, понятный адресату, здесь важна не точность, а скорость передачи смыслов. Именно поэтому первым признаком переключения общения на нестандартный режим является создание препятствий для естественного высокоскоростного обмена переживаемой информацией.

В психологии проблемы креативности неоднократно привлекали к себе внимание исследователей. Для психологов релевантным оказывается противопоставление креативности как умения создавать нечто новое и эвристичности как умения находить нестандартные решения. Креативность логически предполагает наличие некоторого стандарта, по отношению к которому нечто можно квалифицировать как новое и необычное. Применительно к коммуникации представляется удобным использовать термин «рутинное общение» в его англоязычном истолковании как обычный порядок, общепринятая практика, следование шаблону (в русской лексикографии зафиксировано вторичное оценочное значение этого заимствованного слова – шаблонность, косность, монотонность, однообразие).

В каких коммуникативных ситуациях общение является преимущественно рутинным?

Обиходный дискурс отличается принципиально рутинным характером. Люди представляют себе, о чем вообще может пойти речь. Не случайно в обиходном общении между близкими людьми типичны замены слов жестами, не до конца развернутые высказывания. Британский исследователь Б. Бернстайн (Bernstein, 1979:164-167) определил суть такого общения как использование ограниченного кода (restricted code) в противоположность общению между незнакомыми людьми с помощью развернутого кода (elaborated code), когда требуется говорить о неочевидных вещах, обсуждать понятия и аргументировать свою точку зрения. Ограниченный код в обиходной коммуникации касается как тематики общения, так и используемых языковых средств, а также речевых актов и жанров. Например: «Что-то у меня голова болит». – «Температуры нет?» / «Давление померил?» / «Ляг отдохни» / «Ты же у нас герой труда, работаешь за четверых» и др. Подобного рода бытовые диалоги пронизывают повседневную жизнь людей и используются не только в личностно-ориентрованном, но и в статусно-ориентирован-ном дискурсе, как в разговоре между незнакомыми людьми («Простите, который час?» – «Без пяти восемь»), так и в институциональном общении («Ирина Владимировна, Ваш Юра стал опаздывать на уроки и приходит с невыполненными домашними заданиями». – «Ольга Николаевна, мы примем меры»).

Отличительным признаком рутинного дискурса является плавная речь его участников, люди не подбирают слова, не стремятся к точным обозначениям, не редактируют свою речь, а просто говорят. В этой связи приведу известное высказывание А.М. Пешковского (1925, с.116): «Дикари просто говорят, а мы все время что-то «хотим» сказать». Это высказывание следует трактовать не как снобистское по отношению к тем, кто занят только бытом, а в том плане, что разговор о неочевидном, выходящем за рамки повседневности, обычно сопровождается коммуникативными затруднениями.

Следующим признаком рутинного дискурса является большое количество заместительных слов и выражений в речи. Например, «^ Вы что, вообще? А ну, быстро, это!». Ситуация, в которой прозвучала такая фраза, снимает множественность ее толкований. Обратим внимание на то, что подобные эрзац-выражения свойственны не только сниженно-разговорной, то и официальной речи. Классическим примером может быть красноречивое умалчивание (Кузнецова, 2006), разговор ни о чем, например, в интервью политика:

«Какие меры Вы собираетесь предпринять, чтобы справиться с коррупцией?» – «Коррупция – это великое зло, и мы должны приложить все усилия, чтобы справиться с этим социальным недугом, потому что в противном случае мы никогда не добьемся выполнения поставленных целей».

Ответ содержит нулевую информацию, хотя внешне перед нами высказывание, построенное по всем правилам речи.

Непременным качеством рутинного общения является его герметичность, такое общение исключает посторонних в силу своей пунктирности, высокой контекстуальной и ситуативной обусловленности. Это общение только в кругу своих. Стремление к устранению избыточной информации приводит к использованию аббревиатур, коротких прозвищ, коротких прецедентных текстов. Например, при обсуждении диссертации: «Я не понял, это работа по четверке или по девятнадцатой?» Посторонний человек не поймет, что филологи называют сокращенный шифр специальности, по которой планирует защищаться соискатель в соответствии с действующей номенклатурой специальностей научных работников (речь идет о том, что диссертация должна быть отнесена к одной из двух специальностей: «германские языки» либо «теория языка»).

Приведенные примеры свидетельствуют о том, что рутинный дискурс неоднороден и распадается на два базовых типа – фатическое и обиходное общение. Фатическое общение, впервые описанное Б.Малиновским, в современной лингвистике трактуется в узком и широком понимании, в первом случае это – установление, поддержание и замыкание общения (этикетные формулы и вербальные и невербальные знаки участия в коммуникации), во втором – общение, в котором информативная составляющая минимальна (неинформативные и малоинформативные речевые жанры – светский разговор, ссора, флирт, разговор по душам и др.). Первый подход сориентирован на структурно-формальное описание общения, второй – на его содержательную характеристику. Наиболее развернуто содержательные признаки фатического общения раскрыты в работах В.В. Дементьева (2006, 2007, 2010). Граница между фатическим и обиходным общением весьма размыта, строго говоря, элементы фатического общения пронизывают обиходный дискурс. Принимая во внимание это разграничение, будем говорить о рутинном дискурсе как обиходном и фатическом.

Противопоставление рутинного и креативного общения по выделенным шести признакам (тематическая ограниченность бытом либо тематическая открытость, использование сокращенного либо развернутого кода, высокая либо низкая предсказуемость содержания высказываний, большое либо малое количество заместительных выражений, плавная либо затрудненная речь, герметичность либо открытость для посторонних) дает возможность измерить уровень рутинности либо креативности общения. Следует отметить, что важнейшей характеристикой речи является уместность, по Цицерону, и поэтому избыточная креативность в общении закономерно приводит к коммуникативным сбоям. Так, например, людям, не знакомым с академическим стилем общения в Оксфорде или Кембридже кажется странным то обстоятельство, что профессора этих прославленных университетов вставляют в свою обиходную речь знаки хезитации («Пройдите, э-э, по коридору и потом, м-м, поверните, э-э, направо»). Это не является претенциозной манерой коммуникативного поведения, а соответствует конвенциям общения в определенной академической среде и происходит в речи этих людей помимовольно.

Для креативного общения характерна прежде всего небытовая тематика речи. Прототипными видами такого общения являются художественная, философская, научная коммуникация. Приведу отрывок из лекции отечественного философа Г.П.Щедровицкого, прочитанной в Ростовском университете 19 марта 1987 г.:

«Отправления человеческой головы – это еще не мышление. Мышлением отправления человеческой головы становится только тогда, когда они, эти отправления, соответствуют определенной культурной норме. А следовательно, когда у этой головы уже есть правильный способ решения данной задачи, или если эта голова поднимается на более высокий рефлексивный уровень и самостоятельно строит правильное нормативное решение. Если же мы сидим, пьем чай и рассуждаем, подобно героям Ильфа и Петрова, разрешит ли Бриан класть ему палец в рот или нет... Хотя головы наши при этом биологически функционируют, к мышлению это никакого отношения не имеет. И когда вы начинаете изучать мышление, то должны предварительно составить нормативное представление о том, что вы выделите как мышление, в отличие от остального, что есть фиктивно-демонстративный продукт.

В связи с этим возникает невероятно сложная проблема объекта психологии мышления. Можем ли мы вести психологические исследования так же, как мы ведем биологические исследования, изучать мышление так, как изучаем природу? По-видимому, в данной ситуации мы вновь должны придти к известному тезису культурно-исторической концепции Выготского и определять как мышление только то, что культурно. А из этого много чего следует, да такого страшного, что даже думать об этом не хочется. Тогда ведь что оказывается: если нам не повезло и мы не попали в социологическую школу при Сорбонне, если мы родились не в дворянской семье и нам не наняли гувернера, который, как потом выяснилось, был великий философ, – короче говоря, если нас не учили мыслить, то мы не сможем мыслить как в пять лет, так в сорок пять. И тогда это в известном смысле социокультурный урон... Что же тогда должны изучать психологи? Ситуация становится совершенно непонятной. По словам одного скандинавского лингвиста, мышление – это то, чему долго обучают, чему могут обучиться лишь немногие, и, научившись чему, и даже осуществив три или четыре раза, человек не может быть уверен, что он осуществит это в пятый раз» (www.psylib.ukrweb.net).

Приведенный отрывок представляет собой развернутое рассуждение на одну из наиболее сложных тем – что такое мышление. В быту людям тоже приходится рассуждать при решении конкретной задачи, например, пригласить или нет определенного человека на день рождения с учетом того, что он обычно ведет себя очень шумно, хотя у него добрейший характер. Бытийное рассуждение принципиально отличается от бытового. В первом случае мы стремимся понять, как устроен мир, во втором случае – понять, как нужно себя вести. Разумеется, мир един, и в любом конкретном явлении можно увидеть основания природы вещей, а рассуждая об отвлеченных категориях – сделать выводы о целесообразном поведении. Обратим внимание на базовую установку бытийного общения – готовность прийти к отрицательному результату, т.е. к признанию того, что мы не можем понять обсуждаемую проблему, что окончательного решения этой проблемы нет, что мы находимся лишь на определенной стадии познания мира. Здесь уместна аналогия с фракталами (фрактал — это бесконечно самоподобная геометрическая фигура, каждый фрагмент которой повторяется при уменьшении масштаба, например, бензиновый узор на воде). Бытовое общение требует принятия решений, и поэтому отрицательный результат («С одной стороны, да, но, с другой стороны, нет») обычно вызывает негативную реакцию. Позицию человека, вышедшего на уровень бытийного смысложизненного мышления, трагически точно отразил великий русский поэт Ф.И.Тютчев: «Мысль изреченная есть ложь». Это – не та ложь, с которой мы сталкиваемся в обиходе, а осознание предельности нашего бытия.

Вернемся к рассуждению философа для иллюстрации сути развернутого кода. Дискурсивное, развернутое развитие мысли предполагает определение предмета. Г.П.Щедровицкий, следуя классической философской традиции, определяет этот предмет через отрицание, апофатически, противопоставляя мышление псевдомышлению (фиктивно-демонстративному продукту). Вспомним в этой связи, что Мартин Хайдеггер вкладывал особый смысл в немецкое слово Gerede – «болтовня», обозначая этим словом речь, в которой не создаются новые смыслы («Болтовня есть возможность понимать все без предварительного усвоения сути»). Из рассуждения Г.П.Щедровицкого следует, что мышление требует подготовленности, умения самостоятельно строить правильные решения, подразумевает культурный фундамент и доступно не каждому. Такое понимание мышления расходится с его стандартным, общепринятым осмыслением. Адресат имеет право на возражение. Ироничный, местами саркастический авторский стиль этого рассуждения перекликается с диалогами Сократа. Финальной дефиниции, которую ожидает увидеть читатель, привыкший к жанру учебника, здесь нет. И отсюда вытекает главная характеристика креативного общения – оно вовлекает его участников в самостоятельное мышление, в такую коммуникативную практику, в которой не может быть заранее заданных ответов. Следовательно, одной из характеристик креативного дискурса является парадоксальность, неожиданность выводов. Нельзя не отметить в этой связи еще один момент креативности мышления: оно дает участникам коммуникации неповторимое чувство интеллектуальной радости, которого не могут испытывать участники рутинного дискурса. Кстати, в теологии высказана мысль о том, что в иерархическом ряду тех благ, которые может получить человек, творчество занимает одно из высших мест, поскольку сближает человека с Богом (физические удовольствия – любовь – осознание праведности своего поступка – творчество – встреча с Создателем).

Антиподом заместительности является точность обозначения. Обратим внимание на предельно точное раскрытие сути псевдомышления – фиктивно-демонстративный продукт. Понимание без усвоения сути есть фикция, и при этом фикция, которая активно тиражируется в речи. Дефисное обозначение характеристики псевдомышления свидетельствует о философской культурной традиции находить для новых объектов имена с опорой на словосложение, распространенный способ создания новых слов в древнегреческом и немецком – в тех языках, носители которых внесли существенный вклад в развитие философии.

Тезис о затрудненной речи как показателе креативного общения требует комментария. Затрудненность не всегда выражается как перебор слов, хезитационные вставки, саморедактирование вслух. Она приобретает различные формы в зависимости от индивидуального коммуникативного стиля человека – один замедляет темп, пытаясь найти точное соответствие слова и мысли, другой дает серию уточняющих выражений, синтаксически усложняя высказывание, третий максимально использует интертекстуальные связи и отсылки к различным прецедентным феноменам, делая свое высказывание многомерным (аллюзии в приведенном тексте Г.П. Щедровицкого требуют отдельного изучения), четвертый находит иной способ активного поиска смысла. В любом случае человек вслушивается в свой текст и текст собеседника, в то время как в рутинном общении внимание моментально переключается на референтные области. В этом плане заслуживает внимания глубокое замечание С.Г.Тер-Минасовой: «Человека всегда окружают слова, и чем больше слов, тем меньше свободы, но больше культуры» (Тер-Минасова, 2000, с.229). В этом тезисе речь идет о внешнем ограничении свободы человека словами, но внешнее неразрывно связано с внутренним: креативное общение требует обращения к тонким смысловым дистинкциям, которые либо закреплены в семантике особых слов, используемых именно для поиска точных обозначений, либо выводятся из креативного общения, создаются для схватывания идеи.

Креативные тексты открыты для подключения к ним как в момент разговора, так и после. Такое общение способствует появлению комментариев.

Принято считать, что художественная литература в значительной мере отвечает требованиям, предъявляемым к креативному общению. Разумеется, художественный уровень произведения может быть разным, как и уровень подготовленности читателя. Кроме того, люди обращаются к произведениям художественной литературы, в частности, к поэзии, с разными целями: одни для того, чтобы получить эстетическое удовольствие, другие для того, чтобы скоротать досуг, третьи – с целью продемонстрировать в дальнейшем свою начитанность, четвертые – для подготовки к экзамену или написания рецензии и т.д. Рассмотрим одно из стихотворений Р.М.Рильке.

Der Nachbar

Fremde Geige, gehst du mir nach?

In wieviel Städten schon sprach

deine einsame Nacht zu meiner?

Spielen dich hunderte? Spielt dich einer?

Giebt es in allen großen Städten

solche, die sich ohne dich

schon in den Flüssen verloren hätten?

Und warum trifft es immer mich?

Warum bin ich immer der Nachbar derer,

die ich bange zwingend zu singen

und zu sagen: Das Leben ist schwerer

als die Schwere von allen Dingen.


Сосед

Скрипка, бродишь за мною вслед?

Сколько странствий и сколько лет

я – неспящий, с тобой – неспящей.

Вездесущ ли скрипач пропащий?

Или в каждой людской столице

есть такие, кому пора –

скрипки с ними не будь – топиться?

Чем далась мне твоя игра?

И зачем я всегда в ответе

за того, кто тебе внушает:

тяжесть жизни – всего на свете

тяжесть общую превышает?

(пер. В.Топорова).

Стихотворение великого австрийского поэта посвящено вечной теме – плате за божественный дар владения словом. Эта идея выражена в образах скрипки, одиночества в ночи, большого города, реки, в которой можно утонуть, предельной тяжести и соседства с теми, кто ощущает эту тяжесть. Не претендуя на единственное истолкование этого текста, считаю нужным обратить внимание читателя на следующие парадоксальные моменты: определение fremde Geige – чужая, нездешняя скрипка (поэт – человек не из этого мира); большие города, где человек чувствует себя наиболее одиноко; реки, в которых можно было бы пропасть, затеряться (переводчик выбрал самое категоричное толкование – утонуть); трудное для осознания сочетание zwingend zu singen – вынужденные, обреченные петь (такое пение не зависит от воли певцов, они не могут без него жить, но и не радуются ему), и, наконец, идея соседства (название стихотворения несет главный смысл): сколько в мире таких людей – сотня или один, которым выпала судьба ощущать неимоверную тяжесть жизни. Это стихотворение, как и другие шедевры высокого искусства, не имеет однозначного истолкования и в этом смысле приближается к языку музыки: каждый читатель может найти в нем отклик своим переживаниям. В.В.Налимов (1979) писал об особом измерении языка: существует жесткий язык формул и мягкий язык искусства, обиходный вербальный язык занимает срединную позицию. В этом плане, вероятно, креативность художественного текста состоит в большей степени неоднозначности истолкования, чем это присуще повседневному общению.

Точность художественного текста и художественного общения заключается не в углублении в понятие и раскрытии его бесконечных уточняющих характеристик, а в создании резонирующего образа, который способен отразить переживание автора и сделать его открытым для читателя. Цитируемое стихотворение интертекстуально перекликается с известным высказыванием Г.Гейне: «Когда мир раскалывается надвое, трещина проходит через сердце поэта», со стихотворением Н.С.Гумилева «Волшебная скрипка» (1907): «Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка, / Не проси об этом счастье, отравляющем миры, / Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка, / Что такое тёмный ужас начинателя игры!». Отечественный классик Серебряного века выразил идею расплаты за божественный дар при помощи того же самого ключевого образа – скрипки. Идея расплаты за творчество прослеживается у многих поэтов: «О, знал бы я, что так бывает, / Когда пускался на дебют, / Что строчки с кровью – убивают, / Нахлынут горлом и убьют!» (Б.Л.Пастернак), «Хоть рифма, точно плаха, / Меня сама берет» (А.А.Тарковский), «Мне кажется, я узнаю себя / В том мальчике, читающем стихи; / Он стрелки сжал рукой, чтоб не кончалась эта ночь, / И кровь течет с руки» (Б.Гребенщиков). Приведенные образы имеют символический характер.

Отдельного изучения требует вопрос о том, как рождаются креативные тексты, каковы обстоятельства, способствующие возникновению креативного общения. Судя по прямым и косвенным свидетельствам поэтов, для создания стихотворения требуется особое состояние души – вдохновение, наивысший подъем душевных сил: «В поте – пишущий, в поте – пашущий! / Нам знакомо иное рвение: / Легкий огнь, над кудрями пляшущий, – / Дуновение вдохновения!» (М. Цветаева). Вдохновение, впрочем, приходит к тем, кто способен и умеет нечто создавать. И.Сельвинский высказал эту идею дидактически прямо: «Поэт, изучай свое ремесло, / Иначе словам неудобно до хруста, / Иначе само вдохновенье – на слом! / Без техники нет искусства». Соглашаясь с тем, что креативность суверенна, ее невозможно форсировать (хотя можно сымитировать), и с тем, что у человека должен быть опыт в той предметной сфере, где требуется создать нечто новое, отмечу, что типы креативного общения весьма вариативны: поэтическая креативность возникает из потребности выразить свой внутренний мир (философская и художественная разновидности креативности очень близки), креативность в научном дискурсе проявляется как умение видеть новые пути в исследовании проблем, новые аспекты изучения того или иного явления. Если поэтическое творчество носит индивидуальный и камерный характер, то для появления новой научной идеи плодотворными оказываются разного рода коллективные дискуссии, диспуты, мозговые штурмы, где главное – задать вопрос. Креативность парадоксальна. Известный коллекционер С.А. Шустер часто повторял фразу: «Несмотря на подпись, вещь подлинная» (Семенова, 2009).

Из того, что было сказано выше о принципиальном отличии рутинного общения от креативного, не вытекает, что креативность не свойственна повседневному общению, наоборот, именно на основе повседневности возникает самая распространенная форма креативности – игра. В этом плане нельзя не согласиться с В.Г.Борботько (1998), противопоставляющим два основных типа дискурса – игровой и деловой, независимо от их институционального либо личностно-ориентированного характера. Деловое коммуникативное действие направлено на достижение практического результата, оно носит стратегический и результативный характер, по Ю.Хабермасу, в то время как игровое действие имеет целью получение удовольствия от самого процесса этого действия. В реальном общении деловое и игровое действия часто взаимопереплетаются, при этом игровому компоненту коммуникации отводится роль фиксатора межличностных отношений, деловой компонент обиходного общения часто маскируется, отодвигается на второй план. В этой связи заслуживает внимания изучение псевдокреативности, когда коммуниканты (либо один из них) делают вид, что говорят на отвлеченные темы ради удовольствия от общения, на самом деле преследуя стратегические цели.

Таким образом, одним из возможных аспектов изучения общения является выделение рутинного (фатического и обиходного) и креативного типов дискурса. В качестве дифференциальных признаков, позволяющих отнести общение к названных типам, выступают тематическая ограниченность обиходом либо открытость, использование сокращенного либо развернутого кода,