Реферат: Говоря о поэзии Высоцкого, нужно отметить, что это поэзия реалистическая. Однако это поэзия XX века. Лирическая система Высоцкого многоэлементна
О. Л. Карандина
АВТОРСКАЯ ПОЗИЦИЯ В ЛИРИКЕ ВЫСОЦКОГО И ЕЕ ОСОБЕННОСТИ В СТИХОТВОРЕНИЯХ, ОРГАНИЗОВАННЫХ ОБРАЗОМ ПОВЕСТВОВАТЕЛЯ И СУБЪЕКТА
С РОДОВЫМ СОЗНАНИЕМ
Говоря о поэзии Высоцкого, нужно отметить, что это поэзия реалистическая. Однако это поэзия XX века. Лирическая система Высоцкого многоэлементна. Но если в реалистической лирике XIX века субъектные формы выражения авторского сознания достаточно строго очерчены /например, лирический герой Некрасова в стихотворении «Еду ли я ночью по улице темной...» — это совсем не то, что герой стихотворения «Нравственный человек»/, то у Высоцкого мы уже не встречаем такой строгой определенности. Помимо собственно ролевого героя /«Тау Кита»/ и собственно лирического героя /«Сон»/ мы находим в его поэзии и типы переходных героев: ролевой герой переходного типа в «Дорожной истории», «Я был душой дурного общества...», «Так оно и есть...» (здесь переходность определяется близостью ролевого героя к лирическому герою); масочный герой в «Милицейском протоколе», «Куплетах нечисти», «Песне самолета-истребителя» (в данных стихотворениях переходность определяется близостью и к ролевому, и к лирическому герою); лирический герой, сближенный с ролевым героем в «Кораблях», «Случае». Принципиально важным является разрушение повествовательности в стихотворениях, организованных образом повествователя. За счет этого расширяется сфера субъективного и сужается сфера объективного (традиционно повествователь мыслился как форма выражения авторского сознания, тяготеющая к объективности, приобретая же конкретные черты личности, он уподобляется герою и утрачивает эту объективность). Через завоевание субъектом сферы объективного утверждается право личности на индивидуальное представление о Правде, Истине, Добре, Красоте. Помимо того, разрушение повествовательной сферы влечет за собой, как уже отмечалось, изменение соотношения субъективного и объективного в пользу первого, что дает возможность сохранения и укрепления лирики как рода.
Авторское мировосприятие обусловлено принадлежностью поэта культурным традициям XX века. Если ранее в реалистической лирике, по словам Б. О. Кормана [1; 2], как бы ни бушевали дурные страсти, как бы круто ни приходилось человеку, мир все-таки прекрасен и, стало быть, добр, то у Высоцкого мир уже не может быть «все-таки» добр и прекрасен. Ни его лирический, ни его ролевой герой, ни повествователь не могут смириться с несовершенством мира, поэтому звучит то отчаянное «все не так» /«Сон»/, то слышится ироническое
Болезни в нас обострены —
Уже не станем мы никем.
Грядет надежда всей страны —
Здоровый, крепкий манекен.
(«Баллада о манекенах»).
то удивленное
Почему же нельзя? Ведь земля-то ничья,
Ведь она-то нейтральная!
(«На границе с Турцией или с Пакистаном»).
Такая позиция — следствие воспринятых поэтом культурных традиций XX в., начиная с первого поколения символистов с их образом страшного мира, мира-тюрьмы и заканчивая традициями диссидентской литературы (в этом отношении хорошим примером могут быть романы Солженицына).
Мир, с точки зрения поэта, расколот на «больших людей», власть имущих и остальных.
Новое содержание поэзии Высоцкого влечет за собой изменение компо-
[стр. 97]
зиционных приемов. И прежде всего это отражается на драматизации, коренном принципе лирики Высоцкого. Драматизация осуществляется на разных уровнях
— синтаксическом /столкновение разных пластов речи/:
— Разрешите? — спросил я.
— Садитесь.
...Закури. — Извините, «Казбек» не курю.
— Ладно, выпей. Давай-ка посуду.
Да пока принесут... Пей, кому говорю!
Будь здоров!
— Обязательно буду.
(«Случай в ресторане»),
— диалогическом /столкновение разных сознаний/:
«Глуши мотор, — он говорит, —
пусть этот МАЗ огнем горит!».
Мол, видишь сам — тут больше
нечего ловить,
мол, видишь сам — кругом
пятьсот,
и к ночи — точно занесет,
так заровняет, что не надо
хоронить!...
Я отвечаю: «Не канючь!» —
а он за гаечный за ключ
и волком смотрит (он вообще
бывает крут)...
(«Дорожная история»)
— противоречия внутри одного сознания:
...А мой подъем пред смертью —
есть провал.
Офелия! Я тленья не приемлю.
Но я себя убийством уравнял
с тем, с кем я лег в одну
и ту же землю.
(«Мой Гамлет»)
— на сюжетном уровне («Про мангустов и змей»), за счет трансформации времени («Из дорожного дневника») и за счет превращения того,, что мыслится как объективное, в субъективное («Канатоходец»).
В лирике Высоцкого не без влияния традиций, созданных поэзией XX в., прослеживается новое отношение к слову. Бытовая лексика — и знак конкретно-исторического периода (по бытовому слову мы узнаем, что герой Высоцкого — наш современник), и источник сгущенного лиризма (т. к. слово оказывается ассоциативно, многопланово).
Новый взгляд на мир порождает и новое отношение к читателю, а оно в лирике Высоцкого разнообразно: от традиционно доверительного (читатель-друг) в таких стихотворениях, как «Горная лирическая», «Песня о друге», до реалистического видения читателя-современника, который является носителем многих антинорм времени, поэтому «ребята» в стихотворении «Сон» оказываются вмещены в ряд отрицания. Читателю нередко предоставляется право выбора и самостоятельного решения («Корабли», «Случай в ресторане» и т. д.).
Рассматривая образ повествователя, мы нашли, что он неоднороден, более того, он оказывается практически полностью адекватным образом ролевого, лирического героя и героев переходного типа. Можно выделить несколько типов повествователей.
В поэзии Высоцкого мы сталкиваемся с повествователем, близким собственно ролевому герою. Он встречается в таких стихотворениях, как «На границе с Турцией или с Пакистаном...», «Про дикого вепря», «Зря ты, Ванечка, бредешь...», «Агент 007», «Баллада об оружии» и т. д. Повествователь, сближенный с ролевым героем, с одной стороны, традиционен. Традиционен в том смысле, что ориентирован на рассказ о каком-то событии, факте, лице. Но, с другой стороны, внимание читателя сосредотачивается не только на том, что говорится, но и на том, кто говорит. Резко характерная речевая манера повествователя позволяет соотнести его с определенной социально-исторической средой. Это наш современник, представитель социальных низов. Сравним речевую манеру повествователя, сближенного с собственно ролевым героем,
И вот в Москве нисходит он по
трапу,
Дает доллáр носильщику на лапу
И прикрывает личность на ходу.
Вдруг кто-то шасть на газике
к агенту!
И — киноленту вместо документу,
Что, мол, свои, мол, хау-ду-ю-ду...
(«Агент 007».
[стр. 98]
с речевой манерой собственно ролевого героя
Неверно, успели набраться:
То — явятся, то растворятся....
Но таукиты —
Такие скоты, —
(«Тау Кита»).
Ценностная ориентация и повествователя, сближенного с собственно ролевым героем, и собственно ролевого героя сужена миром вещей, но миром вещей, понятым утилитарно, как средством сиюминутной выгоды, сиюминутного удовольствия. Мышление и восприятие их ограничено. Это, как правило, люди, мыслящие социальными штампами.
Кроме того, мы встречаемся с повествователем, близким ролевому герою переходного типа, который организует субъектный уровень таких стихотворений, как «Канатоходец», «Лукоморья больше нет...», «Странная сказка», «На краю земли, где небо ясное...» и т. д. Повествователь данного типа, как и ролевой герой переходного типа, наряду с социально-исторической определенностью, обладает некоторыми, весьма существенными нравственными началами, которые сближают его с лирическим героем. Так, в стихотворении «Канатоходец» повествователь — представитель толпы, обыкновенный человек (ему, как и другим, жуток бой канатоходца со смертью). Анализируя жизненную позицию канатоходца, осмысляя свой жизненный путь, повествователь открывает для себя возможность другого способа существования — жизнь «без страховки». Становясь на точку зрения канатоходца, он отдаляется от толпы. Для него, как и для объекта речи, люди, находящиеся внизу, — толпа, лилипуты (в сравнении с величием человека, бросившего вызов судьбе, преодолевшего страх и потому Свободного):
«Ах, как жутко, как смело, как
мило!
Бой со смертью три минуты!»
Раскрыв в ожидании рты,
Из партера глядели уныло
Лилипуты, лилипуты, —
Казалось ему с высоты.
Однако полностью из толпы он не выделяется, рассказывая другим о канатоходце, взывая к ним, он обращается и к себе:
Но спокойно, — ему остается
пройти
Всего Две четверти пути.
Его восприятие, с одной стороны, сближается с канатоходцем, а с другой — срастается с восприятием толпы:
И лучи его с шага сбивали,
И кололи, словно лавры.
Труба надрывалась, как две.
Крики
«браво!» его оглушали,
А литавры, а литавры —
Как обухом по голове.
...Не по проволоке над ареной,
Он по нервам, нам по нервам
Шел под барабанную дробь.
Встречаемся мы и с повествователем, близким собственно лирическому герою в таких стихотворениях, как «Енгибарову — клоуну от зрителей», «Гололед», «Песня об обиженном времени», «Баллада о любви», «Баллада о коротком счастье», «Часов, минут, секунд — нули...», «Мосты сгорели — углубились броды...» и т. д. Повествователь, близкий собственно лирическому герою, как и собственно лирический герой Высоцкого лишь отчасти соотнесен с социальной средой, не вписан в быт, наиболее близок к поэтической традиции, созданной предшественниками Высоцкого. Тем не менее он достаточно прочно вписан в социальный мир современности. Правда, вписанность эта не столько внешняя, сколько внутренняя. Он живет болями и трагедиями своего времени. Так, например, стихотворение «Мосты сгорели, углубились броды...» представляет собой размышление о жизни общества, у которого «сбит ориентир» (в этом смысле повествователь традиционен. Нетрадиционность его заключается в сильном личностном начале).
В поэзии Высоцкого мы также находим повествователя, близкого лирическому герою переходного типа. Повествователь этого типа отличается от по-
[стр. 99]
вествователя, близкого собственно лирическому герою, как правило, поступком, совершенным им некогда и лежащим на его душе неизбывным грузом. От повествователя, сближенного с собственно ролевым героем, его отличает итог, к которому он приходит. Примером стихотворения, организованного образом повествователя такого типа, может послужить «Беспокойство». Как и повествователь, близкий собственно лирическому герою, повествователь, близкий лирическому герою переходного типа, более или менее не соотнесен с определенной социальной средой, не вписан в быт.
Рассматривая стихотворения с повествователем, мы столкнулись с целым рядом стихотворений, организованных образом, который мы условно обозначим как субъект с родовым сознанием. Это такие стихотворения, как «Ярмарка», «Если кровь у кого горяча...» и т. д. Субъект, с которым мы в данном случае имеем дело, — не герой (он, безусловно, носитель сознания, но не предмет изображения). В таких стихотворениях присутствует элемент повествовательности; Но перед нами и не повествователь, так как то, о чем говорится, не является главным предметом изображения. В этих стихотворениях, если рассматривать их в совокупности, исследуется родовое сознание русского человека, которое представлено в этой группе стихотворений, прежде всего, сознанием скомороха, зазывалы. Само обращение к этим образам есть уже в Определенной мере вызов условностям, ненорме. Это сознание непосредственно связано со смехом (в частности, с такой традиционной формой русского смеха, как балагурство). Смех выполняет здесь функцию очищающую, освобождающую от повседневности, от условностей, традиционных связей, таким образом, восстанавливает норму. Именно в родовом сознании русского человека автор видит возможность восстановления нормы. Такое решение проблемы характерно и для Шукшина и для раннего Распутина.
Таким образом, можно говорить о том, что Высоцкий вписывается в литературный процесс своего времени. Ориентация таких стихотворений на родовое начало приводит к тому, что характер субъектов, организующих тексты, становится не важен. Важным же оказывается само построение речи, использование определенных приемов, с помощью которых подчеркивается родовое начало субъектов. Наряду с такими чертами русского характера, как любовь к свободе, воле вольной и умением увидеть смешное в подчас не смешном, наряду со способностью раздвинуть этим смехом рамки дозволенного, стирая ложные понятия (в этом и состоят функции скомороха, русского дурака), автор видит и те черты, которые позволяют порой восторжествовать ненорме. Одна из таких черт — вера в доброго царя-батюшку, в доброго властителя:
Если кровь у кого горяча —
Саблей бей, пикой лихо коли!
Царь дарует вам шубу с плеча
Из естественной выхухоли...
(«Если кровь у кого горяча...»).
Автор не питает иллюзий относительно плодотворности народного возмущения. Лирический герой Высоцкого говорит:
...И намерений добрых, и бунтов
тщета,
Пугачевщина, кровь и опять
нищета
(«Мне судьба до последней черты, до креста...»).
Выход из ненормы видится, скорее, в способности к индивидуальному возмущению, способности личности разрушить традиционные рамки:
С той поры царя корежит,
Словно кость застряла в нем.
Пальцы в рот себе заложит —
Хочет свистнуть соловьем....
(«Подходи, народ, смелее...»).
Хотя и здесь выход весьма неоднозначен, так как в роли ограничителя, носителя государственного сознания, начинают выступать те самые представители народного сознания, на которых уже возлагались надежды,
[стр. 100]
Надо с этим бой начать,
А то начнет озорничать.
Но и индивидуальный протест — не панацея от бед. Порой он выливается в омещанивание:
Тридцать три богатыря порешили,
что зазря
берегли они царя и моря.
Каждый взял себе надел,
кур завел и там сидел,
Охраняя свой, удел не у дел
(«Лукоморья, больше нет...").
Высоцкий рассматривает, прежде всего, ссознание современного русского человека. Современность, включая в себя память родовых чёрт, вносит свои корректиивы. И вносит, как правило, не лучшие коррективы в национальное сознание. Она прйвносит разочарование («Все мы сказками слегка объегорены»), как впрочем, и способность трезвого взгляда на реальность (то же) и какуЮ-то вЫхоЛощенность жизни /в ней нет больше места подвигу, все полиняло, омещанилось и обессмысЛилось/. ПоМимо того, сознание современного русского человека оказывается лишенным такого понятия, как вера, даже традиционной веры в Бога:
...Что — лабазники врут про
ошибки Христа,
Что — пока еще в грунт
не влежалась плита...
(«Мне судьба — до последней черты, до креста...»).
И, как следствие, — отсутствие в современной жизни такого понятия, как покаяние, раскаяние. Этой черты оказывается не лишен, пожалуй, только лирический герой Высоцкого:
Дурацкий сон, как кистенем,
Избил нещадно:
Невнятно выглядел я в нем
И неприглядно —
Во сне я лгал и предавал,
И льстил легко я...
А я и не подозревал
В себе такое!
Хотя, безусловно, говорить о сознании автора как о сознании христианском можно только с точки зрения приверженности христианским идеалам и заповедям. Повествователь Высоцкого говорит: «Заповедь только одна — не убий!». Весьма наглядно в этом отношении, например, стихотворение «О сентиментальном боксере»:
При счете «семь» я все лежу,
рыдают землячки.
Встаю, ныряю, ухожу,
и мне идут очки.
Неправда, будто бы к концу
я силы берегу, —
Бить человека по лицу
я с детства не могу.
Однако и на сознание поэта современность наложила свой отпечаток. И здесь сознание оказывается порой деформировано влиянием времени. Вспомним хотя бы варианты его стихов:
Я не люблю, когда стреляют
в спину,
Но если нужно — выстрелю
в упор
и
Я не люблю, когда стреляют
в спину,
Я также против выстрелов в упор
/при этом стоит отметить, справедливости ради, что остановился он, все-таки, на втором варианте/. Позиция поэта в таких случаях — это и позиция его современников:
Но свысока взирая на невежд,
От них я отличался очень мало:
Занозы не оставил Будапешт,
А Прага сердце мне не разорвала.
А мы шумели в жизни и на сцене
Мы путаники, мальчики пока!
Но скоро нас заметят и оценят.
Эй! Против кто? Намнем ему бока!
При этом деформирующим началом выступает контекст времени:
И нас хотя расстрелы не косили,
Но жили мы, поднять не смея
глаз.
Мы тоже дети страшных лет
России —
Безвременье вливало водку в нас.
Встает, однако, вопрос о том, насколько закономерно появление этой группы стихотворений для творчества Высоцкого. Тем более, что в количественном отношении это не очень большая группа стихотворений, в основном тексты, написанные для кинофильма
[стр. 101]
«Иван да Марья». Исследуя истоки и причины ненормативности современной жизни России, обращаясь к срезам различных сознаний, Высоцкий приходит к выводу о том, что корни ненормативности таятся в недрах родового сознания, как и возможности разрушения ненормы. Говоря о о поэзии Высоцкого в целом, нужно отметить, что, в принципе, каждый субъект его поэзии несет в себе ту или иную черту русского национального характера. Сравнивая группы стихотворений, организованных такими субъектами, как ролевой и лирический герои, и стихотворений, организованных субъектом с родовым сознанием, мы пришли к выводу о том, что в первых представлены индивидуальные сознания, в которых проявляются те или иные родовые черты, а во вторых Представлены носители родового сознания, вне индивидуального его преломления. Соответственно выступают в них и равные способы типизации. В стихотворениях, организованных образом собственно ролевого героя и образом повествователя, сближенного с собственно ролевым героем, выступает преимущественно социальная типизация (т. к. они оказываются наиболее жестко соотнесены с определенной социальной (социальные низы) и исторической средой). В стихотворениях с ролевым героем переходного типа и повествователем, сближенным с ролевым героем переходного типа, социальная типизация ослабляется, т. к. при социальной и культурно-исторической определенности они обладают нравственными ценностями, близкими автору. В стихотворениях же, организованных образом лирического героя и повествователя, сближенного с ним, социальная типизация сведена до минимума. На смену ослабевшему детерминизму приходит градация по нравственным принципам. А в стихотворениях, организованных субъектом с родовым сознанием, выступает иная типизация, типизация по историческим, родовым признакам.
Таким образом, можно говорить о том, что рассмотренная нами в конце статьи группа стихотворений представляет собой своеобразный итог, к которому устремляется лирическая система Высоцкого.
* * *
1. Корман Б. О. Лирика и реализм. Иркутск: Изд-во Иркут. ун-та, 1986.
2. Корман Б. О. Лирика Некрасова. Ижевск: Удмуртия, 1978.
Вестн. Удмурт. ун-та. — Ижевск, 1991. — № 2. — С. 97-102
еще рефераты
Еще работы по разное
Реферат по разное
Тесно связана с историей своей страны, с древней мифологией, с историческими личностями и легендарными фигурами, с обычаями и традициями древнейшей цивилизации
17 Сентября 2013
Реферат по разное
Темы курсовых работ по дисциплине «Основы менеджмента» для студентов специальности 080801. 65 «Прикладная информатика» Эволюция менеджмента в условиях рыночной экономики
17 Сентября 2013
Реферат по разное
Сахарным диабетом женщин нормализовалась репродуктивная функция. Внастоящее время значительно улучшился прогноз сахарного диабета для матери
17 Сентября 2013
Реферат по разное
Производство сфероидального чугуна
17 Сентября 2013