Реферат: Лев Наумов Однажды в Манчжурии

Version 1.2
Лев Наумов Однажды в Манчжурии

Старший унтер-офицер Адамов, 26 лет.

Рядовой Герман, 37 лет.

Рядовой Гильденбрандт Михаил, 33 года.

Рядовой Ежов, низкорослый, 40 лет.

Поручик Кокорин Дмитрий, 36 лет.

Полковник Перетолчин Роман Геннадиевич, 65 лет.

Полковник Физов Сергей Алексеевич, 56 лет.

Капитан Челидзе, 37 лет.


Японские солдаты.

Японский офицер.

Переводчик, говорящий по-русски с акцентом.

Генерал Ноги.


Голос.


На правах эпиграфа.





Автор неизвестен. "Бог – геометр" (XIII век).
^ День первый
Сцена представляет собой мрачную комнату, используемую для содержания военнопленных. В ней находятся два русских солдата – рядовые Герман и Гильденбрандт. На них надеты рубахи и штаны, они без погон, ремней и пуговиц. Сапог тоже нет. В комнате одна кровать, на которой лежит Герман. По полу разбросаны многочисленные подстилки, железные кружки, одежда: портянки, рубахи, офицерские кители, штаны. Видно, что когда-то здесь содержалось множество людей.

Гильденбрандт спокоен. Он сидит в позе лотоса и лепит из хлебного мякиша нечто, отдалённо напоминающее птицу. Перед ним стоит котелок, в который он периодически макает руки и хлеб.

^ Герман вскакивает с кровати и начинает ходить по комнате туда-сюда. Он чрезвычайно нервозен. Гильденбрандт не обращает на него внимания.

Начинает звучать голос.

ГОЛОС. 1905-ый, второй год русско-японской войны. После победы в мукденском сражении, длившемся около 20 дней на территории более 12 тысяч квадратных километров, японцы открыли себе дорогу в глубину Маньчжурии. До начала первой мировой войны это сражение было крупнейшей сухопутной битвой в истории.

В тяжёлых боях русская армия потеряла убитыми, раненными и пленными 90 тысяч человек из 290 тысяч. Японцы потеряли 75 тысяч участников из 270 тысяч. 10 марта русские войска оставили Мукден. После этого война на суше стала затихать и приняла сугубо позиционный характер. Военные действия ограничивались мелкими стычками, в которых противники стремились не столько уничтожить друг друга, сколько взять врагов в плен, так как план дальнейших операций был неясен обеим сторонам. Русское командование не предпринимало решительных действий из-за начавшейся в январе революции, Япония же была крайне истощена войной. Обе стороны заняли выжидательные позиции, в надежде, что противник капитулирует первым.

Поместье крупного маньчжурского землевладельца Жун Чжао, находившееся на севере провинции Ляонин, было разграблено, а помещения заняты частями седьмой дивизии третьей армии генерала Ноги под командованием Тсамешима и Осёко. В небольшом одноэтажном доме, где хозяин ещё месяц назад тренировался в фехтовании, а его дети играли в аятори, японцы устроили тюрьму для взятых в плен русских.

^ Гильденбрандт начинает следить за перемещениями Германа. Он смотрит на него с сочувствием.

Внезапно дверь распахивается, Герман отбегает от неё с такой скоростью, как будто он может убежать далеко. В комнату вталкивают шестерых русских военнослужащих. Один из них, капитан Челидзе, тяжело ранен в живот и правую руку, которая наспех прибинтована к телу. Ему помогает войти старший унтер-офицер Адамов.

Человек в очках, рядовой Ежов, не может устоять на ногах и падает, оступившись. Полковник Физов входит последним, спиной вперёд, стараясь избегать толчков японцев. Но всё-таки иногда удары прикладов настигают его.

ФИЗОВ (с ненавистью). Свиньи...

В комнату входят также несколько вооружённых японских солдат, кричащих на непонятном ни пленникам, ни зрителям языке. За ними следуют офицер с переводчиком.

^ Держащий себя очень уверенно и отважно полковник Физов оказывается ближе всех к Герману, который незамедлительно, с ловкостью ошпаренной кошки, налетает на него.

ГЕРМАН (схватив Физова за грудки). Как ваша фамилия?.. Как ваша фамилия?.. Важно... Спрашиваю...

^ Оторопевший Физов отталкивает его и дает пощёчину наотмашь тыльной стороной ладони.

ФИЗОВ. Пошёл вон, хам.

Герман отлетает на пол, в кучу тряпок. Со смехом и необычайной радостью он начинает переминать их, покачиваясь на коленях подобно обезьяне, как будто смеётся над человеком, не ставшим его слушать. Гильденбрандт же, напротив, напрягается. Он внимательно вглядывается в лица пришедших.

Японский офицер встает спиной к зрителям, переводчик – у его правого плеча, лицом к офицеру. Солдаты грубо расставляют приведённых военнопленных в шеренгу перед ними. Офицер говорит через переводчика.

ОФИЦЕР И ПЕРЕВОДЧИК. Пленные, вы попали в распоряжение седьмой дивизии третьей армии генерала Ноги. Ситуация на фронте сейчас такова, что мы не знаем, следует ли нам казнить вас... или отпустить. Однако мы и не будем решать, что с вами делать. Это уже решено, – офицер выдерживает паузу, проводит тяжёлым пристальным взглядом по пленникам, переводчик смотрит на него не отрываясь. – На этом листе бумаги, – офицер протягивает одному из солдат закреплённый на планшете лист и угольный мелок, – вы напишите свои фамилии, печатными буквами... кириллицей... Только фамилии, без званий и имён. – Сцепив руки за спиной, офицер ждет, когда пленные выполнят его приказ.

ГЕРМАН (давясь смехом). Вы не представляете... Не представляете, что сейчас решается... – он вскакивает и бежит в сторону пришедших, однако Гильденбрандт хватает его, помешав закончить фразу.

ГИЛЬДЕНБРАНДТ (шёпотом). Не мешай... Им сейчас самим... Они сами...

ФИЗОВ (недоумевающее и зло). Что сейчас может решаться?!

ПЕРЕТОЛЧИН (спокойно, забирая листок у Физова). "Решать"-"ся" вообще ничего не может, на всё – воля Божья!

^ Один из солдат криком приказывает прекратить разговоры. Все замолкают.

Глаза Германа горят. Гильденбрандт вцепляется в него, как какой-нибудь хищник любовно удерживал бы своего детёныша от необдуманного поступка.

Лист обходит всех шестерых пришедших. Японцы удаляются. Как только звук тяжёлого засова комнаты затихает, Гильденбрандт и Герман стремительно подбегают к новым сокамерникам.

ГЕРМАН (тяжело дыша от волнения). Как ваши фамилии? – он проводит по прибывшим заключённым не менее тяжёлым взглядом, чем японский офицер несколько минут назад.

ГИЛЬДЕНБРАНДТ (спокойно, даже задушевно). Это действительно важно... Господа, я прошу вас ответить ему.

ЧЕЛИДЗЕ (искажённым болью голосом, прижимая свою рану не прибинтованной рукой). Капитан восьмого корпуса второй армии Челидзе.

Пока он говорит, все смотрят на него. Как только капитан заканчивает фразу, взгляды Гильденбрандт и Германа начинают блуждать по лицам остальных: кто же ответит следующим?

ЕЖОВ. Господа... (хмыкает от удивления, он не привык к такому обращению) Рядовой сводно-стрелкового корпуса второй армии Ежов.

КОКОРИН. Поручик четвёртого сибирского корпуса третьей армии Кокорин.

ГИЛЬДЕНБРАНДТ (крайне вежливо). Вы простите, господа, но ваши звания нас не очень интересуют. Вот мы, – он указывает на себя и Германа, – рядовые, но будь вы все хоть генералами... Не так давно это перестало быть важным... Впрочем, генерала, скорее всего, не сюда бы повели...

ЕЖОВ. ...Расстреляли бы генерала на месте бы, никуда б не повели...

ГИЛЬДЕНБРАНДТ (с улыбкой). Может и так... Однако, как видите, варианты те же, что у нас... Так что, как я и говорил, звание не имеет значения.

ПЕРЕТОЛЧИН. В таком случае – Перетолчин Роман Геннадиевич, – дружелюбно произносит пожилой полковник, протягивая руку Герману, возвращавшемуся в состояние, в котором его застали вновь прибывшие пленники в самом начале.

Герман машинально хватает ладонь Перетолчина обеими руками, однако его взгляд бегает между двумя ещё не представившимися людьми, которые стоят в разных концах сгрудившейся у двери группы.

АДАМОВ. Раненого нужно положить на кровать. – ^ Он берет Челидзе под здоровую руку.

ФИЗОВ (возмущённо). Позвольте, с какой это стати? Раз кровать одна, на неё следует положить старшего по званию! Мы с Романом Геннадиевичем оба – полковники, но так как он...

ПЕРЕТОЛЧИН (добродушно смеясь). Что вы?! Что вы?!.. Простите, не знаю вашего имени и отчества, полковник... Капитану это место нужнее, чем нам с вами... Мы же, слава Богу, не ранены... Мы уж и так, на полу...

Герман хватает Адамова за грудки, сбивает его с ног и нависает над ним, как Самсон над терзаемым им львом. Челидзе, которого Адамов сопровождал в направлении кровати, с трудом удерживается на ногах.

ГЕРМАН (ревёт). Как ваша фамилия?

АДАМОВ (обескуражено). Старший унтер-офицер семнадцатого армейского корпуса третьей армии А... Адамов.

ГЕРМАН. Вот! – произносит он торжествующе.

Герман молниеносно отпускает Адамова, поднимает указательный палец, и переводит напряжённый взгляд на Гильденбрандта. Они вдвоём медленно идут в сторону Физова.

ГИЛЬДЕНБРАНДТ (походя, негромко, не отрывая взгляд от Физова). Оставьте господа... Забудьте вы о своих званиях. После того, как вы написали свои фамилии на этом листе, здесь только два звания. Итак, милостивый государь, – он продолжает ещё спокойнее и чётче, – я прошу вас ответить, как ваша фамилия?

ФИЗОВ. Позвольте, какие два звания?!

ГИЛЬДЕНБРАНДТ. Я просил бы вас назвать свою фамилию! – выкрикивает Гильденбрандт, глядя на полковника.

ФИЗОВ. Полк... Физов... Пл...

ГИЛЬДЕНБРАНДТ (в отчаянии). Что?

ФИЗОВ. ...Полковник...

Герман кричит от счастья и пускается в пляс, перекувырнувшись через голову. Внезапно в поле его зрения попадает Адамов, и Герман останавливается. Гильденбрандт поворачивается ко всем спиной, садится на корточки и обхватывает себя руками. Все молчат и только переглядываются. Челидзе, наконец, добирается до кровати и начинает укладываться.

ПЕРЕТОЛЧИН. Простите, но можем ли мы теперь просить...

ГИЛЬДЕНБРАНДТ (перебив Перетолчина). Простите, а все ли написали именно те фамилии, которые сейчас назвали нам?

^ Все в разнобой отвечают "да", "а как же иначе?!" Герман подходит к Гильденбрандту и обнимает его.

ГЕРМАН. Миш... Миша... Ну... Бывает... Ещё не сразу, не сейчас, не сегодня...

ГИЛЬДЕНБРАНДТ (кивая, обращаясь ко всем). Я должен был спросить, простите, господа... (Герману) Да ничего, ничего... Теперь я себе могу сказать то же самое, что тебе говорил. – Он снова поворачивается к шести вновь прибившим. (Перетолчину) Простите, Роман Геннадьевич, я перебил вас.

^ Лица "новеньких" выражают полнейшее непонимание происходящего.

ПЕРЕТОЛЧИН. Ничего, ничего... можем ли мы теперь просить вас объяснить, что же тут происходит...

ГИЛЬДЕНБРАНДТ (вздохнув). Тут происходит игра. Простая игра по простым правилам. Используя фамилии из того списка, который вы составили и отдали офицеру, они, – он указывает рукой в направление двери, – пополнят перечень всех, кто сидит в этой комнате. Как видите, до вашего появления он был довольно скуден... – Гильденбрандт задумается на секунду. – Фамилии в нём идут в алфавитном порядке. Каждый день приходит солдат и забирает того, кто в списке идёт первым...

^ Повисает пауза.

ЕЖОВ. И что с ним делают?.. Простите... – добавляет он, встретившись взглядом с Физовым.

Физов качает головой, начинает неспешно и важно расхаживать по комнате, сложив руки за спиной.

ГИЛЬДЕНБРАНДТ. Через раз: одного забирают без вещей, только в нижнем белье, и казнят во дворе... вешают, – ^ Гильденбрандт показывает рукой в направление зарешёченного окна. Окно располагается так, что зрители могут только догадываться о том, что находится за ним. – На следующий день уводят заключённого с вещами, порют и отпускают... Всё просто – первых казнят, вторых – милуют. Следующего должны "насмерть" забрать...

Все новоприбывшие, кроме Челидзе, присевшего на кровати, и замершего в ожидании своей участи Адамова, перемещаются к окну. Скорее всего, через окно они видят несколько десятков тел русских военных, лежащих во дворе под виселицей. Радостный Герман обустраивает своё спальное место.

ЕЖОВ. Нехристи, а раздевать-то зачем?!

ГИЛЬДЕНБРАНДТ (с улыбкой). В местных порядках вас удивляет только это?

АДАМОВ (напряжённо, глядя в одну точку). Это чтобы потом не было ясно, кто это лежит – русские или японцы... Это потому, что они своих пленных защитить хотят... А то наши тут насмотрятся и тоже... играть начнут.

КОКОРИН (Адамову, ехидно). А вы, сударь, полагаете, что вас только по погонам от узкоглазых отличить можно?!

^ Физов смеется, одобрительно кивает Кокорину.

АДАМОВ. Почему меня? – кричит он и вскакивает. – Почему именно меня?!

КОКОРИН (смущённо). Простите... Я не хотел.

ФИЗОВ. Где вы видели пленных японцев?! Они-то в плен не даются, люто воюют!.. Настоящие солдаты!

ГИЛЬДЕНБРАНДТ (кивая). Да... Так остервенело обычно Родину защищают, а они на чужой земле умудряются...

ГЕРМАН. Так, Миш, тут много ума не надо... Генералы такие... Победа или смерть...

ЕЖОВ. Ага... Тоже... Говорят, у них если генерал бой проиграл, то он себе брюхо вспарывает... Нехристи!..

КОКОРИН (весело). Где ж они столько генералов набирают?!

ГИЛЬДЕНБРАНДТ (чуть-чуть улыбаясь). Думаю, для войны с нами им не много "запасных" генералов понадобится.

^ Все, кроме Адамова и Физова, улыбаются или даже смеются.

ФИЗОВ (зло). Если б наши тоже брюхо вспарывали, может, воевали бы лучше!..

ГЕРМАН. А наши – всё осторожничают... в атаку не всё имеющееся войско ведут, а только четверть1... Берегут... Так четверть-то японцы и разобьют!.. А все вместе – сами бы японцев погнали по кочкам! Так по четвертям всю армии и разменяли....

КОКОРИН (весело). Побольше бы таких рядовых как вы, – он кладёт руку Герману на плечо, – да в генералы!

^ Снова смеются все, кроме Адамова и Физова.

ПЕРЕТОЛЧИН. Господа, подождите! Пока вы не углубились в дебри стратегического диспута, давайте разберёмся. Я предлагаю понять этот самый алфавитный порядок.

ФИЗОВ (удивлённо). А что тут понимать? Старший унтер-офицер – следующий, – он бестактно указывает на Адамова пальцем.

ПЕРЕТОЛЧИН (назидательно). Вам, должно быть, интересно, каков ваш жребий?

ФИЗОВ. Ну... конечно... Надо подсчитать...

ПЕРЕТОЛЧИН (Физову). Так извольте... (Всем) Господа, простите, я не запомнил все фамилии... (Гильденбрандту и Герману) Более того, вы не сказали нам свои. (Снова всем) Давайте попробуем восстановить очерёдность...

^ Все, кроме Челидзе, подходят к центру комнаты. Капитан тоже пытается подняться, но его останавливают. Люди переспрашивают друг у друга фамилии.

ГИЛЬДЕНБРАНДТ. Да, это важно. Когда солдат приходит, нам нужно быстро строиться по алфавиту.

ФИЗОВ. Обойдётся.

АДАМОВ (Гильденбрандту, тревожно). А в какое время приходит солдат?

ГИЛЬДЕНБРАНДТ. После обеда.

АДАМОВ (в отчаянии). А точнее вы не могли бы...

ГИЛЬДЕНБРАНДТ. Так часов-то у нас здесь всё равно нет. Временным ординаром в этой комнате является как раз его приход. Именно он обуславливает смену суток, а не солнце или луна за окном. Как только он приходит и забирает кого-то, тогда для нас и начинается новый день.

АДАМОВ. Значит, завтра меня уже не будет, – выдавливает он из себя.

^ Сидящий рядом Герман обнимает его.

ГЕРМАН (успокаивающе). Ну... – говорит он и кивает.

В результате заключённые рассаживаются возле кровати по порядку: Адамов, Герман, Гильденбрандт, Ежов, Кокорин, Перетолчин, Физов. Челидзе лежит на кровати.

ПЕРЕТОЛЧИН (резюмирует). Таким образом, согласно тому, что вы нам рассказали, – говорит он, взглянув на Гильденбрандта, – японцы собираются казнить вас, вас..., вас и вас, – он указывает на Адамова, Гильденбрандта, Кокорина и Физова, – а остальных – выпороть и отпустить.

КОКОРИН (с задорной улыбкой, несмотря на его жребий). Ну, всё ясно. Можно расходиться, полковник?

ГЕРМАН (возмущённо). Что тебе ясно?!

ГИЛЬДЕНБРАНДТ (возмущённо). Что вам ясно?! Вы понимаете, что это же – "японская рулетка"! В любую секунду они могут привести кого-нибудь нового, и ваша судьба моментально изменится... Из одной "компании" вы попадёте в другую.

^ Герман смотрит себе под ноги и согласно кивает.

ПЕРЕТОЛЧИН (Гильденбрандту с сочувствием). Именно так произошло с вами из-за нашего появления?..

^ Гильденбрандт молча глядит на него, ничего не отвечает.

ГИЛЬДЕНБРАНДТ. Если бы не это, можно было бы не только без званий, можно было бы и без фамилий, по номерам друг к другу обращаться...

Видите, какая штука, тут не то, что судьба предопределенной получается, тут определён некий закон... Спущено сверху своего рода "высшее правосудие"... В принципе у меня ещё есть шанс... – он переводит взгляд на Адамова. – У всех есть...

АДАМОВ (махнув рукой). Наши отступают – революция в Петербурге, не до того... Откуда пленным взяться?!

ФИЗОВ (надменно). Да уж, "революция"... Сто рабочих 9 января расстреляли, и уже – "революция", – последнее слово полковник произносит кривляясь. Он отходит от группы сидящих к окну. – Что ж тогда здесь, если многие сотни в день гибнут...

КОКОРИН (Физову, с улыбкой). Война здесь, знаете ли, полковник.

ЕЖОВ (Адамову). Так давно уже отступаем, но нас-то как-то похватали. Таких же как мы по местным лесам ещё тысячи сидят.

ПЕРЕТОЛЧИН (Адамову, ободряющим голосом). Да если вокруг Мукдена порыться – там ещё столько раненых лежит!.. Несколько сотен набрать можно, я уверен!

ФИЗОВ (резко, удивлённо). Думайте, что вы говорите, полковник!

ПЕРЕТОЛЧИН (смущённо). Простите...

ЕЖОВ (Перетолчину). Раненые перемерли уже все. Как они без еды столько времени-то?! Да и ни к чему японцам недобитых собирать, коли они с нами-то не знают что делать. Добьют просто, и дело с концом, – взглянув на Челидзе, он опускает глаза.

КОКОРИН (с улыбкой). По-моему, они как раз знают, что с нами делать.

ЕЖОВ. Не знают... Оттого и бесятся, оттого игры и придумывают...

КОКОРИН. Вам же доходчиво объяснили, что с вами будут делать и почему, так что всё они знают... Может быть, они даже знают, зачем это всё... – он встает и уходит в дальний угол комнаты.

АДАМОВ (Ежову, провожая взглядом Кокорина. На его глаза наворачиваются слёзы). А вы-то что переживаете? Ваш жребий куда оптимистичнее моего.

ЕЖОВ (отмахнувшись). Ладно... Вы не понимаете... Жребий мой ещё неизвестен – ясно станет только когда поведут уже...

ЧЕЛИДЗЕ (лёжа на кровати и глядя в потолок). Да уж, хорош жребий – быть поротым и вышвырнутым! Лучше уж смерть... Я – русский офицер грузинского происхождения! Мой дед был адъютантом Светлейшего князя Александра Сергеевича Меншикова! Когда тот был вынужден бежать из Константинополя, дед спас ему жизнь, на себе носил.

КОКОРИН (нахально). Зачем?

Челидзе смотрит на него зло, но тут же орлиное лицо капитана искажается болью.

ЧЕЛИДЗЕ. Что "зачем"?

КОКОРИН. Зачем носил?

ЧЕЛИДЗЕ (сквозь зубы). Видите ли, милостивый государь, Светлейший князь был ранен во время турецкой кампании. Когда он проводил блестящую осаду Варны, вражеское ядро повредило ему обе ноги... Он на время даже службу оставил... А вы, кроме своего начальства, хоть кого-нибудь в армии знаете?

КОКОРИН (бодро). Помилуйте, я и своё начальство-то не вполне знаю. Мы, вот, с Сергеем Алексеевичем, – он указывает в сторону Физова, – только здесь познакомились, хотя, казалось бы, уже давно вместе воюем.

Я лучше с жёнами начальства знаком, чем с самими... Причём, с жёнами такого начальства, которое, полагаю, начальством вашего начальства командует... Одного не пойму, к чему вы спрашиваете?! Неужто и в " русские офицеры" исходя из того, с кем знаком, записывают?!

ЧЕЛИДЗЕ. Записывают... – с ухмылкой, которая мгновенно слетает с его лица из-за очередного наплыва боли. – А отец у меня был героем русско-турецкой войны. Во время пятимесячной осады Плевена...

АДАМОВ (перебив Челидзе). Так давайте поменяемся? Мой отец во время русско-турецкой войны в геройстве замечен не был. Он был обыкновенным идейным дезертиром: считал себя большим художником и потому боялся погибнуть. Сжёг пьяного крестьянина в сарае и заставил нас с матерью говорить, будто это он сгорел. А как всё улеглось – пошёл по деревням, картины свои писать. Нам-то даже пенсию назначили по причине потери кормильца. Дядя мой, матери брат, хлопотал. Кормильца мы действительно потеряли, больше его не видели, посему мать меня всё-таки удержала от того, чтобы пойти в полицию и всё им рассказать про отца. Говорят, его сыновья того крестьянина в речке утопили.

Мне надо вернуться домой, чтоб о матери... об имении... (Совсем тихо) А вам-то уж всё равно.

^ Гильденбрандт отходит от основной компании и ложится на свою подстилку у стены.

ЧЕЛИДЗЕ (с достоинством). Я бы с радостью поменялся с вами, однако, боюсь, японцы это заметят... Они ж понимают, кого казнят, – капитан делает бестактный акцент на слове "кого".

ГЕРМАН (Челидзе, с улыбкой). Да ну что ты, ваше благородие, как они разберут кто тут кто?! Был у нас уже такой случай... И ничего... Так что меняйся – не стесняйся.

КОКОРИН (с улыбкой). А вы, господа, монетку киньте, орёл – вы пойдете, – указывает на Адамова, – а решка – вы, – указывает на Челидзе... – Впрочем, нет... Вы, конечно – орёл.

ФИЗОВ (всем). Прекратите! Как можно?! (Адамову) Старший унтер-офицер Адамов, примите совой жребий, как подобает солдату!

ЧЕЛИДЗЕ (Физову). Полковник, вы же слышите ему необходимо вернуться... отомстить за отца. А мне уж и так недолго осталось.

ФИЗОВ (Челидзе). Вернуться необходимо мне, у меня там не один мёртвый отец, а тысяча сто пятьдесят три безмозглых солдата, которые без меня ни черта...

АДАМОВ (подойдя к Физову, перебив его). А как, дорогой мой, "подобает солдату"? Как подобает ждать неминуемой, бессмысленной и несправедливой смерти в 26 лет? Вы знаете?

^ Физов больше смотрит на Челидзе, чем на Адамова.

ФИЗОВ (Челидзе). ...но я же вам не предлагаю поменяться. (Адамову, пренебрежительно) Что?

Адамов уходит, махнув рукой.

ФИЗОВ (выкрикивает в след Адамову). Я знаю, как подобает умирать русским солдатам... – подбирает слова. – Отважно!.. От рук врага!..

ГИЛЬДЕНБРАНДТ (Адамову, не вставая со своего лежбища). Одного только в толк взять не могу, отчего же смерть свою вы несправедливой-то почитаете? – на лице у него появляется невесёлая улыбка.

АДАМОВ. А что, по-вашему, это – справедливо?

ГИЛЬДЕНБРАНДТ. Конечно. Вы – военнопленный. Ваша фамилия первая по алфавиту. Следовательно, теперь ваша очередь. Всё честно и справедливо. Вот если бы кто-то умышленно или просто по ошибке изменил бы вашу фамилию на "Адамов" – тогда да, это было бы несправедливо, а так... – Гильденбрандт хмурится и продолжает.

В этом смысле моя смерть куда более несправедлива, чем ваша... Наша семья всегда носила фамилию Хильденбрандт, первая буква – "Х", мы из немцев... обрусевших. Меня всё время в гимназии ещё "немчурой" дразнили. Вроде все дети были из благородных семей, а всё равно, как в деревне – Герман хмыкает. – Я очень тяжело переживал это, помню. И вот пять лет назад отец решил изменить нашу фамилию на более привычную для русского уха. Визитные карточки перепечатал, думал даже на герб родовой замахнуться... А мы и привыкли уже, фамилия Гильденбрандт, комом в горле вставала. Ни мать, ни сестра, ни жена моя, ни сын Андрюша понять не могли, как ему эта идея в голову пришла... Когда я был маленьким – я может и рад был бы... А теперь... Мы уже не могли – всё равно Хильденбрандтами представлялись...

Но батюшка мой – человек жёсткий. Если слышал – очень сердился. Сестру мою он за это и на горох поставить мог. Со мной же он практиковал другое наказание – не разговаривал неделями. Только мать просто тихонько журил. Я слышал, когда приезжал в город по делам и оставался у родителей на ночь, как за стенкой он ей говорил: "Ну, Нюшенька, ну я же так тебя просил..." – щёки Гильденбрандта начинают дрожать, он резко напрягает скулы.

И вы знаете, как раз за месяц до того, как я ушёл на фронт, отец слёг. Я уже сборами и бумагами занимался, думал, кому дела оставить... А тут отец меня позвал к себе и говорит: "На могиле моей фамилию Хильденбрандт напиши. Не стоит её менять... ничего не получается... Андрюша рассказывает, что его в школе всё равно "немчурой" дразнят..." – по щеке Гильденбрандта течёт слёза.

И что меня тогда дёрнуло "Гильденбрандт" написать. Написал бы Хиль... Но тогда я даже предположить не мог, что это на что-то влияет... (Адамову, громко) Однако винить в этом я могу только себя... (Всем) Такая вот автонесправедливость...

^ Все затихают. Заключённые, казалось, перебирают в головах: а что бы они могли написать вместо своей фамилии? Тишину прерывает Физов.

ФИЗОВ (нахально). А отца?.. Отца винить не можете? Это ведь он вам такую фамилию придумал...

ЧЕЛИДЗЕ (Физову, возмущённо). Полковник!

ГИЛЬДЕНБРАНДТ (Физову, удивительно спокойно). Могу... всех могу, даже Императора Мэйдзи, который эту войну развязал, только ведь одно дело – кого-то обвинять, а другое – быть виноватым... Обвиноватить нельзя никого.

ПЕРЕТОЛЧИН (Гильденбрандту, движимый то ли желанием ободрить его, то ли просто любопытством). Простите милостивый государь, вот вы говорите – "герб". Каков же ваш титул в таком случае? И как же вы при этом в рядовых оказались?! Даже если герб мещанский, то... – он качает головой.

ГИЛЬДЕНБРАНДТ. В наших войсках оказаться в рядовых проще простого, также как в полковниках и генералах. Меня больше интересует, откуда берутся фельдфебели и поручики, – Гильденбрандт смотрит на Кокорина, тот улыбается и вздёргивает бровями в ответ. Все смеются, за исключением Физова. Даже Адамов чуть отвлёкся.

ФИЗОВ. Вы забываетесь, рядовой!

ГИЛЬДЕНБРАНДТ. Отчего же? Разве вы не родились полковником?

ФИЗОВ. Как вы смеете!

ГИЛЬДЕНБРАНДТ. Поставлю вопрос иначе: вы когда-нибудь были рядовым?

ФИЗОВ. Разумеется! И не могу сказать, что карьера далась мне легко!

ГИЛЬДЕНБРАНДТ. Тогда приношу вам свои извинения, может быть, в вашем случае я ошибся, но сам стал полковником, не прилагая к этому никаких усилий. А потом также легко стал рядовым. (Перетолчину) Простите, Роман Геннадиевич, я отвечу на ваш вопрос: я – барон... Барон Хи... Гильденбрандт... Рядовой барон...

^ Все снова смеются. Внезапно раздаётся звук открывающегося засова. Входит солдат.

СОЛДАТ. А-да-моф.

Шумная компания, находившаяся возле кровати, расступается, и на авансцене остаются Адамов и лежащий Челидзе. Японский солдат подходит к ним и вглядывается в лица обоих, силясь определить, кто из них называется тем странным словом, которое он только что произнёс. Адамов медленно отходит от кровати. Челидзе отворачивается от Адамова и солдата. Солдат уже тянет руку к лежащему человеку, когда тишину в комнате прерывает голос Физова.

ФИЗОВ (властно). Капитан!

Солдат смотрит то на говорящего, то снова на лежащего. Произнесённое слово для него также не значит ничего, однако оно заметно благозвучнее. Челидзе поворачивается к солдату. Его взгляд представляет собой чрезвычайно сложный эмоциональный букет: он смотрит на врага, одновременно как мышь на кошку и как верующий на Спасителя. Физов снова кричит.

ФИЗОВ. Унтер-офицер! Извольте...

Адамов гордо поднимает голову и делает шаг вперёд. Солдат в замешательстве, снова глядит то на него, то на Челидзе, пока капитан не кивает в сторону Адамова. Солдат подходит к унтер-офицеру и пытается схватить его за грудки. Тот уворачивается и начинает шагать в сторону двери на своих дрожащих ногах.

^ Солдат останавливает его и жестом показывает, что нужно раздеться. Адамов не понимает.

ГЕРМАН (Адамову, громким шёпотом). Разденься, слышь...

Унтер-офицер сбрасывает свою одежду. В дверном проёме он оборачивается, чтобы посмотреть на остающихся. Адамов кивает Физову, тот кивает ему в ответ.

Когда дверь закрывается всё "новенькие" стоят, как вкопанные, не произнося ни слова, в то время как Гильденбрандт и Герман занимаются своими делами: один продолжает лепить птицу из хлеба, второй пробует бриться каким-то осколком, который он бережно хранил за пазухой.

Из окна доносится шорох, и все новоприбывшие как один бросаются к нему, чтобы наблюдать за казнью товарища.
^ День второй
Прибывшие вчера заключённые уже немного обжились в комнате. Каждый сидит на собственном, сооружённом из оставленного прошлыми "постояльцами" тряпья, лежбище. Физов встаёт и подходит к Челидзе, лежащему на кровати.

ФИЗОВ (негодующе). Капитан, я по-прежнему считаю верхом бессовестности то, что вы позволяете себе лежать на кровати, в то время как Роман Геннадиевич, – он указывает на Перетолчина, – ютится на полу.

^ Перетолчин и Кокорин играют в таинственную настольную игру, фишками для которой служат камешки и прочая мелочь.

ПЕРЕТОЛЧИН (оторвавшись от игры). Помилуйте, Сергей Алексеевич, я, в свою очередь, по-прежнему...

ФИЗОВ (повысив голос). Роман Геннадьевич! Я говорю о том, как должно быть по уставу, по чести и совести! Этот человек заявлял, что он – "русский офицер", не мешайте ему им быть!

^ Перетолчин неспешно поднимается. Челидзе тоже пытается встать, но ему это даётся нелегко.

ПЕРЕТОЛЧИН. Я просил бы вас умерить пыл! Тот факт, что мы с вами выше по званию, не даёт нам никаких оснований рассчитывать на снисхождение от этих милых людей!

ФИЗОВ (сквозь зубы). Я никого и никогда не просил о снисхождении!.. Вы, похоже, забыли, что сейчас война! Вы, похоже, забыли о дефиците командного состава! Милостивый государь, наша с вами задача состоит в том, чтобы координировать боевые действия. Они, – он указывает на остальных обитателей комнаты, – не пойдут в атаку, если мы им этого не прикажем. А ваше попустительство приведёт к тому, что они не пойдут, даже если получат приказ!

Если младший по званию будет позволять себе преспокойно лежать, в то время как полковник тихонько сидит в углу и играет в какие-то шашечки, то в армии начнётся разруха!

ПЕРЕТОЛЧИН (напугано, но уверенно). Если здоровые люди будут сгонять раненых с лежанок – это тоже до добра не доведёт, тоже будет разруха... Особенно если это исходит от старших по званию... Тогда солдаты могут подумать...

ФИЗОВ (перебив Перетолчина криком). Солдаты не должны думать! Когда они слышат: "Напра-во", – они обязаны поворачивать, даже если там – стена!

ПЕРЕТОЛЧИН (тихо). Не должны, но могут... подумать...

^ Перетолчин возвращается к игре с Кокориным. Гильденбрандт встаёт, чтобы пресечь попытки Челидзе подняться с кровати.

ГИЛЬДЕНБРАНДТ (переводя взгляд с Физова на Перетолчина и обратно). Вы так и не поняли. (Физову) Как вы думаете, где мы сейчас находимся?

ФИЗОВ (немного обескураженный вопросом). В плену у врага!.. Я этого не забываю ни на секунду!

ГИЛЬДЕНБРАНДТ. С вами трудно спорить, однако не могу согласиться. Мы сейчас не совсем в плену... – ^ Разговор становится интересен остальным и все поворачивают головы в сторону Гильденбрандта.

ФИЗОВ. ...Поясните.

ГИЛЬДЕНБРАНДТ. Вам будет легче жить здесь дальше, если вы поймёте, наконец... Это – не тюрьма, не дом маньчжурского феодала, стоящий в том мире, в котором идёт русско-японская война. Это – совершенно другой замкнутый мирок, существующий по своим собственным, довольно бесхитростным и известным вам законам...

^ Физов крутит пальцем у виска и идёт на своё место, но Гильденбрандт нагоняет его и преграждает путь.

ГИЛЬДЕНБРАНДТ. Постойте... И не стоит в нём всё измерять теми же линейками, к которым вы успели привыкнуть за его пределами, – он машет рукой в сторону окна.

Да, у вас есть шанс вернуться в тот мир. Половина возвращается, но... звания, с которыми вы пришли сюда оттуда, не имеют здесь никакого значения... – его голос становится суровым, – а местными званиями вас, мне кажется, никто не награждал.

^ Физов отталкивает его и проходит на своё место.

ГЕРМАН. Миш, ну что ты? Его благородие прав...

ГИЛЬДЕНБРАНДТ (твёрдо и быстро). "Не прав" его благородие, ни на секунду не прав. Нет прав у его благородия на то, чтобы думать, что он прав, что он чем-то выше остальных! Благородства не хватает у этого благородия! И благоразумия, блага!.. Одно "уродие" осталось!

ФИЗОВ (спокойно и надменно). По всей видимости, в этом вашем новом "мирке" каждый рядовой – философ. Однако я прошу запомнить: полковник остаётся полковником...

ПЕРЕТОЛЧИН (заканчивает его фразу). ...даже, когда перестаёт быть человеком. Мы это поняли.

ФИЗОВ (взрывается). Что вы себе... – опешив, так как не ожидал, что эти слова принадлежат Перетолчину, – позволяете?! – обескураженный полковник ненадолго замолкает, однако вскоре продолжает.

ФИЗОВ. Да что ж это такое! Один, – он смотрит на Челидзе, – посмел, позволил себе занять кровать в присутствии двух людей существенно..., подчёркиваю, существенно старше него, как по званию, так и по возрасту. Другой, – полковник глядит на Гильденбрандта, – наглец, учит жить человека...

ПЕРЕТОЛЧИН (перебив Физова, с улыбкой). Позвольте мне, как человеку старшему по возрасту и равному по званию, поблагодарить вас за заботу и сказать, что в ней нет необходимости. Юноше это место нужнее. Ему надо поправляться и набираться сил, чтобы потом... – Перетолчин подходит к Челидзе и хлопает его по плечу, – идти в атаку... именно, на таких ребятах и держится наша армия. Когда они с криком: "За Веру, Царя и Отечество!" поднимаются из окопов...

ФИЗОВ (вздыхая). Из окопов они, милостивый государь, никогда не поднимутся, если вы, я, или кто-то ещё, им не прикажет. А для этого нужно, чтобы они нас уважали. Нужно, чтобы у них, – он показывает пальцем на Челидзе, – совесть была.

ПЕРЕТОЛЧИН. Но, с другой стороны, если они, – он тоже указывает в сторону Челидзе, – не поправятся, то в атаку придётся идти нам с вами.

ЧЕЛИДЗЕ (Физову). Как человек младший и по званию, и по возрасту, замечу, что я – кавалерист, я из окопов никогда не поднимался. Более того, если, вопреки сложившейся ситуации, вы продолжаете рассуждать про звания, напомню, что я – капитан и также как вы отправлял людей на смерть. А тогда, когда меня взяли в плен, я был вообще один и сдался далеко не без боя... Правда, убить никого не смог... Убил бы – наверное, сейчас там бы и лежал.

КОКОРИН (весело). Как человек старше капитана по возрасту, но младше по званию, я полагаю, что пора прекратить спор и уложить на кровать Сергея Алексеевича, раз уж Роман Геннадиевич отказывается.

ФИЗОВ (раздражённо). Я боевой офицер и не привык к перинам!.. (Гильденбрандту) Вот вы говорите, что я чего-то там никак в толк не возьму..., что "мирок" тут... А это вы все, – он обводит глазами присутствующих, – никак не поймёте... Во время войны везде – "мирок", везде всё иначе! И то, что, по-вашему, хорошо и правильно в мирное время, на войне недопустимо, невозможно! – Полковник отправляется на своё место.

^ Все постепенно тоже разбредаются по своим местам.

ЧЕЛИДЗЕ. Я что-то не соображу, обед-то был уже сегодня?.. Или только вчера был...

КОКОРИН. Был, был уже. (Герману) Скоро за вами придут.

Герман радостно кивает в ответ и начинает возиться в своём барахле. Он подбирает какие-то штаны из числа тех, что разбросаны по полу, а также книгу, лежавшую в изголовье его лежбища.

КОКОРИН (весело). Ну, надо же... Японцы, "великая армия", а не могут догадаться, что лучше до обеда казнить – еду сэкономить можно.

ФИЗОВ (твёрдо). Хотели бы сэкономить – всех бы разом и повесили. Нет, тут что-то другое у них на уме.

ЕЖОВ. Послушайте, а с чего это японцы-то вешать стали?! – ^ Все поворачиваются в его сторону. – Это ж – совсем другая культура. Вешать – это как-то... по-русски очень... Вот французики ещё вешать любят... А японцы... Это как-то совсем не по их пониманию...

КОКОРИН. А что ж, по вашему – по их пониманию?

ЕЖОВ. Ну, как... Чтоб всё красиво было... Мечом там... Или расстрелять на худой конец... А вешать – это грязно как-то...

ГЕРМАН (посмеиваясь). Чтоб стрелять – пуля нужна. Причём каждому – своя. А верёвки и одной на всех хватит.

ЕЖОВ (качая головой). Не-е-ет, вы не понимаете, это другой народ, не как мы... (Герману, у которого в руках была алюминиевая чашка) Вот ты как чай пьёшь?

ГЕРМАН (удивлённо). Как... Как все пьют, пью... Как они, – кивает в сторону остальных, – пьют, пью...

ЕЖОВ (многозначительно). А у японц