Реферат: Идентификационных структур в современной под редакцией Т. Г. Стефаненко россии. У ■ Moscow 2001 Москва 2001

M0SCQW PUBLIC SCIENCE FOUNDATION

МОСКОВСКИЙ ОБЩЕСТВЕННЫЙ НАУЧНЫЙ ФОНД


,



TRANSFORMATION OF IDENTIFICATION

STRUCTURES IN POST-SOVIET-RUSSIA

Editedby Tatiana G. Stefanenko

ТРАНСФОРМАЦИЯ

ИДЕНТИФИКАЦИОННЫХ

СТРУКТУР В СОВРЕМЕННОЙ

Под редакцией Т. Г. Стефаненко

РОССИИ

.


У" ■

Moscow 2001

Москва 2001.

УДК 316 ББК 88.5 Т65

ОГЛАВЛЕНИЕ


Трансформация идентификационных структур в современной России / Под ред. Т. Г. Стефаненко. М.: Московский общественный научный фонд, 2001. 220 с. (Научные доклады, № 130.)

Публикация осуществлена по итогам деятельности проблем­ной группы «Социально-психологические и этнические процессы на постсоветском пространстве», работавшей в рамках проекта «Молодые преподаватели в России: междисциплинарная перспек­тива» в 2000-2001 гг. Авторы статей с позиций разных областей гуманитарных и общественных наук рассматривают кризисные трансформации личностной и социальной идентичности, которые в ситуации социальной нестабильности характерны как для отдельно­го человека, так и для российского общества в целом.

Сборник адресован специалистам в области политологии, пси­хологии, социологии и может быть использован при подготовке студентов высших учебных заведений.

Работа публикуется в рамках программы „Молодые препо­даватели России: междисциплинарная перспектива“ при финансо­вой поддержке Института «Открытое общество» (Фонд Сороса -Россия).

Мнения, высказанные в докладах серии, отражают исключи­тельно взгляды авторов и необязательно совпадают с позициями Московского общественного научного фонда.

Книга распространяется бесплатно.

ISBN 5-89554-102-Х

© Коллектив авторов, 2001.

© Т. Г. Стефаненко. Научная редакция, предисловие,

2001.

© Московский общественный научный фонд, 2001.

ПРЕДИСЛОВИЕ 7

Т. Г. Стефаненко

^ ИЗУЧЕНИЕ ИДЕНТИФИКАЦИОННЫХ

ПРОЦЕССОВ В ПСИХОЛОГИИ

И СМЕЖНЫХ НАУКАХ 11

Е. П. Белинская

КОНСТРУИРОВАНИЕ ИДЕНТИФИКАЦИОННЫХ
СТРУКТУР ЛИЧНОСТИ В СИТУАЦИИ
НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ 30

И. А. Климов

^ ПСИХОСОЦИАЛЬНЫЕ МЕХАНИЗМЫ

ВОЗНИКНОВЕНИЯ КРИЗИСА ИДЕНТИЧНОСТИ 54

С. А. Коначева

РЕЛИГИОЗНАЯ СИТУАЦИЯ В ПОСТСОВЕТСКОЙ
РОССИИ:ОСОБЕННОСТИ ПРОЦЕССА
СЕКУЛЯРИЗАЦИИ 82

С. П. Поцелуев

^ СИМВОЛИЧЕСКИЕ СРЕДСТВА ПОЛИТИЧЕСКОЙ
ИДЕНТИЧНОСТИ. К АНАЛИЗУ ПОСТСОВЕТСКИХ
СЛУЧАЕВ 106

А. Н. Смирнов

ПОНЯТИЕ ЭТНИЧНОСТИ В КОНТЕКСТЕ

СОЦИАЛЬНЫХ ТРАНСФОРМАЦИЙ:

^ ОПЫТ СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ 160

Ю. В. Филиппова

СЕМЕЙНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ И ТРАНСФОРМАЦИЯ
СЕМЕЙНЫХ ЦЕННОСТЕЙ В СОВРЕМЕННОЙ
РОССИИ 192

СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ 218

СП. Поцелуев

107


С. П. Поцелуев

^ СИМВОЛИЧЕСКИЕ СРЕДСТВА

ПОЛИТИЧЕСКОЙ

ИДЕНТИЧНОСТИ. К АНАЛИЗУ

ПОСТСОВЕТСКИХ СЛУЧАЕВ

Обращаясь к теме политической идентичности, мы от­талкиваемся от понимания социального мира как комплекса обособившихся социальных подсистем, имеющих собственные структуры и логики. Этот взгляд на общество, ставший после М. Вебера важнейшим постулатом многих социологических теорий, заслуживает особо пристального внимания, когда мы задаемся вопросом о значении символов в формировании и упрочении политических идентичностей.

Этот вопрос таит в себе немало деликатных моментов, например, при обсуждении позитивной роли мифологических символов в образовании национальной идентичности. После столетия тоталитарных мифов сама его постановка кому-то может показаться отсталой в научном отношении или даже политически подозрительной. В любом случае подозрения и непонимания могут возникнуть при недооценке автономности подсистем современного общества. Но если считать, что поли­тика — лишь одна из обособившихся сфер общества, в которой действуют собственные критерии легитимности, разумности, моральности и красоты, тогда следует признать, что, во-пер­вых, сама политическая сфера должна позаботиться о спосо­бах своего самосохранения как целого и, во-вторых, она долж­на уметь мирно сосуществовать с другими подсистемами об­щества. Для решения этой двуединой задачи политика (как и любая другая сфера общества) нуждается в символических средствах своего выражения, которые внутри политической системы выполняют функцию интеграции, а в ее взаимоотно­шениях с другими социальными системами — функцию пре-

зентации или идеализации. В обоих случаях символы являют­ся не объективным отражением политической реальности, но идеализирующим и дополняющим ее образом, который внут­ри системы способствует ее самосохранению, а во внешних отношениях — приспособлению к другим системам. Такой взгляд на политические символы находится в русле развивае­мого Н. Луманом понятия социальной идентичности. «Каж­дый человек, — пишет Луман, — должен развивать свою лич­ность в виде идеальной, социально услужливой идентичности и разборчиво коммуницировать с другими людьми, иначе у него возникнут проблемы приспособляемости. Социальной системе также необходимо иметь эффективное изображение своего значения. Но это значение не существует как нечто гото-ное; система сама должна его конституировать, выстраивать, постоянно поддерживать и улучшать“ (Luhmann,1975 S. 112)

Пели, к примеру, национальный миф нужен политичес­кой системе для ее самосохранения, то что еще не значит, что он является символом ее иррационально-агрессивною отно­шения к другим подсистемам общества или к другим обще­ствам. Такая трактовка вопроса сама агрессивна, так как она навязывает политической сфере внешние ей моральные и фи­лософские критерии легитимности. Было бы ошибочным ви­деть в политической идентичности только одну из версий ка­кой-то общей (социальной) идентичности, равно как думать, что сущность любой идентичности составляют объективные самосознание и самооценка. Ни отдельные люди, ни социальные группы и системы не нуждаются в объективных образах своей реальности, когда встает вопрос о выработке их идентичнос­ти. Для этого им нужны не объективные истины, а «сгущаю­щие» символы.


Именно из этих общих соображений, как представляет­ся, вытекает важность вопроса о символических средствах при возникновении и трансформации политических идентичностей в современной России.

'

108

Трансформация идентификационных структур

СП. Поцелуев

109





Политическая идентификация и политическая идентичность

Любая идентичность предполагает акты самоидентифи­кации: проекцию простой структуры субъективности(«Я» есть «Я», «Мы» есть «Мы» и т. п.) в мир. Так и политическая иден­тичность предполагает, что в любом своем опыте сознание узнает самое себя. Но сознание ограничено, а политическая реальность безбрежна и запутана. Поэтому нужны когнитив­ные средства, позволяющие политическому сознанию форми­ровать и сохранять свою идентичность.

В случае политической идентичности речь идет прежде всего об идентификации индивидов или групп с политически значимыми символами. Как очень точно заметил М. Эдель-ман, для большинства людей политика представляет собой непрерывный «парад абстрактных символов» £delman, 1990. S. 4). Индивиды, принимая и отчасти конструируя свою поли­тическую идентичность, отождествляютсебя не с людьми как таковыми, не с конкретными событиями, а с людьми и собы­тиями, приобретшими для них символическое значение. Когда некто говорит «Я — либерал», он подразумевает, что его «Я» подводится под категориюлиберализма, представленную как набор некоторых символов. Идентификация «Я» с этими сим­волами есть в известном смысле акт самоотречения: «Я» пере­дает политическому символу свое субъективное право на пол­ную спонтанность и политическую «бездомность». Символ выполняет в этом акте важную коммуникативную функцию: он представляет собой концентрированное выражение тех смыс­лов и эмоций, которые сдерживают, как обруч, человеческие коллективы и помогают им психологически и материально выжить. При этом символы производят когнитивную селек­цию, изначально униформируя восприятие реальности у тех, кто подводит (субсуммирует) себя под эти символы.

Не с каждым политическим сообществом возможна по­литическая идентификация. Политическое сообщество долж­но иметь свой уникальный символический язык. Зачастую, например, политические партии трудно идентифицируемы по

своим политическим программам и партийному имиджу, по­этому политическая идентичность далеко не всегда предпола­гает партийную принадлежность. Для современной полити­ческой коммуникации характерен взаимный перехват идей и лозунгов, размытость и метафоричность понятий, неопреде­ленность «друзей» и «врагов». Все это существенно затрудня­ет идентификацию с политическими акторами, рождая, с од­ной стороны, инфляцию символических значений, а с другой — большую потребность в «настоящих символах».

Любая идентификация, даже если она не вполне осозна­на человеком, является однозначным и консервативным ак­том, поскольку включение «Я» в какое-то одно сообщество одновременно подразумевает его исключение из других сооб­ществ. Как только «Я» присваивает себе какое-то имя («Я — солдат партии»), сразу же на место более или менее осознан­ного выражения политической «самости» вступает идентифи­кационное отношение как полное совпадение образа и пред­мета, обозначающего и обозначаемого. Правда, для любой социальной идентичности такое совпадение есть лишь один из моментов, а не вся ее реальность. Ведь человек может необя­зательно проговаривать, но утверждать своим поведением, и притом не вполне осознанно: «Я — русский, а не татарин»; «Я — либерал, а не консерватор» и т.п. Или некто может на­стойчиво и вполне искренне называть себя «либералом» (и хотеть быть либералом, вопреки внутренним сомнениям), но при этом питать некоторую «слабость» к ультраправой поли­тической эстетике. Можно сказать, что политическая идентич­ность выражается в разного рода политических идентифика­циях (прежде всего идентификациях с политическими симво­лами), а не только в политической самоидентификации (т. е. сознательном отнесении себя к какому-либо политическому сообществу). Другими словами, политическая идентичность не совпадает с политической самоидентификацией,которая выс­тупает одним из ее проявлений. На принципиальность такого рода несовпадения указывает Т. Г. Стефаненко (Стефаненко, 1999) при анализе этнических отношений, но, как представля-

110

Трансформация идентификационных структур

СП. Поцелуев

111


ется, это справедливо в отношении любой социальной иден­тичности.

На первый взгляд кажется, что сфера политики, в отли­чие, например, от повседневных отношений, предполагает обоб­щенно-идеологическое определение целей деятельности, а поли­тическая идентичность — «отрефлектированную» политическую идентификацию. Отмечается также, что современная соци­альная идентичность характеризуется особой ролью в ней со­знательных компонентов, а также ориентацией на «разотож-дествлённость» индивида и группы, на саморефлексию и са­моидентификацию (Ствфаненко, 1999). Действительно, в по­стсоветском российском обществе наблюдалось повышение роли индивидуального самосознания в оценке и конструиро­вании политических идептичностей. Вместе с тем не следует переоценивать возможности личного самосознания и образо­вании политической идентичности. Эти возможности ограни­чены, во-первых, существенной ролью бессознательных меха­низмов в формировании любой идентичности и, во-вторых, со­временными манипулятивпыми социальными технологиями, которые задают «правильные» символические контакты между членами социальных сообществ, изначально униформируя иден­тификацию с наиболее важными политическими символами.

Помимо самоидентификаций, политическая идентичность может выражаться в разного рода иных идентификациях. Например, в стихийном (и потому не совсем осознанном) вклю­чении индивида в нестабильные политические группы или в его идентификации с политическими сообществами не пря­мым и цельным, а косвенным и частичным образом: через пе­рехват отдельных лозунгов, оценок, сценариев и стереотипов поведения и т. п. Важно, что во всех этих формах политичес­кой идентификации ее предмет сохраняет для «Я» (как субъекта идентификации) символическое значение.

Таким образом, политическая идентичность подразуме­вает не только единовременные акты «самоназвания», но пред­ставляет собой в целом открытый, ироничный и незавершен­ный ряд идентификаций. Подведение «Я» под политические символы не является при этом самоцелью; зачастую полити-

ческие самоидентификации индивидовоказываются лишь ме­
тафорами их субъективных страхов и надежд. В конце концов,
само понятие идентичности предполагает родовую сущность
человеческого сознания, позволяющего индивиду выделиться
из окружающего мира (ситуации). Смысл идентичности состо­
ит не только в том, что «Я» отождествляет себя с какими-то
социальными категориями, но и в том, что оно утверждает
свою уникальность посредством серии таких идентификаций.
В каком отношении стоит политическая идентичность к
другого рода социальным идентичностям, и какая из полити­
ческих идентичностей является наиболее значимой для проте­
кания политических процессов? При ответе на данные вопро­
сы следует иметь в виду, что все социальные идентификации
дуальны по своей природе и включают в себя политический
аспект. Фактом остается также, как заметил Бенедикт Андер­
сен, что люди скорее готовы умереть за свой народ (этничес­
кую группу, нацию), чем за свой класс или город. Возможно,
это связано с тем, что этническая или национальная (в смысле
Э. Ренана) принадлежности символически более убедительны
для человека, чем идентификации с другими общностями. Но
символическая убедительность означает здесь достаточно вы­
сокую степень политизации сознания. Так, признание индиви­
дом своей этнической принадлежности, как правило, подразу­
мевает его осведомленность о политических коллизиях, свя­
занных с устрашающими или обнадеживающими перспекти­
вами для развития его этноса. .


^ Политическая идентичность и политическая роль

Для более строгого определения политической идентич­ности необходимо, на наш взгляд, отличать политическую иден­тичность не только от политической самоидентификации, но и от политической роли. Видимо, политическая идентичность в большей мере определяет реальные мотивы политических дей­ствий, чем политическая роль, в которой всегда присутствуют элементы политической театральности. Идентичность сохра­няют или «вырабатывают» под страхом гибели; роль же «вы-



112

Трансформация идентификационных структур

СП. Поцелуев

113


бирают» или «играют». К роли у политических субъектов су­щественно более свободное отношение, чем к своей идентично­сти. Политическая идентичность — это вопрос политической жизни и смерти. Можно сказать, это — вопрос игры в полити­ческую жизнь и смерть, т. е. очень серьезной формы игры в политике. Политическая роль — это вопрос политического биз­неса и политического театра, т.е. тоже игры, но игры иного рода. В осуществлении своей роли политический акто(е)р в значительно большей мере симулирует свои действия, создает приятную для публики видимость политики, придавая ей смысл квази-театрального жеста. Политическая же идентичность ведёт политика как инстинкт самосохранения его политичес­кого «вида», как чутье «политического зверя». Впрочем, это еще не означает, что политическая идентичность в любых си­туациях решающим образом определяет поведение конкрет­ного деятеля или организованной политической группы. Иден­тичность — это все-таки не животный инстинкт, даже если в ней крайне важны габитуально организованные действия. Люди ведь весьма часто поступают вопреки своим идентично-стям — под совращающим воздействием рекламы или под уг­розой физического насилия, а то и просто из соображений сиюминутной выгоды. Надо также иметь в виду, что выраба­тываемая через идентификацию с политическими символами идентичность относится к сфере сакрального, тогда как ис­полнение политической роли — к профанной жизни. Самые лучшие «имиджи» политической идентичности — это ее симво­лы. А самые лучшие, эффективные символы — это символы политической веры, политического культа.

Когда политик выражает (обнаруживает) свою полити­ческую идентичность, это отнюдь не всегда есть результат со­знательного стремления ввести в заблуждение или инсцени­ровать (разыграть) какой-то политически выгодный имидж-Объяснение этого феномена уходит корнями в феномен по­вседневной театральности с ее специфически понятыми — в духе габитуса П. Бурдьё — «ролями». В социальной практике Бурдье, как известно, усматривает объективные смысловые структуры (коды), которые как бы грамматически програм-

мируют габитуальную идентичность социальных акторов. Эту идентичность Бурдье понимает не как социальную «роль» для квазитеатральной игры социального «актера», но как «исто­рически утвердившийся «персонаж», который «находит кого-то (подобно одежде или дому), кто находит это интересным и ... узнаёт себя в этом настолько, что способен отождествить-I ся с этим» (Бурдье, 1993. С. 278). Такого рода идентификации [■ Бурдье понимает как проявление стабильных социальных s структур, продолжающих направлять поведение акторов даже тогда, когда их идентичности перестают вписываться в струк­туру окружающего социального мира. Сходным образом Э. Гоффман пишет о стратегиях как дорефлексивных компе-тентностях и автоматизмах, которые социальные акторы реа­лизуют в такой же мере планово и рафинированно (целесооб-разно), в какой интуитивно и спонтанно. «Именно тогда, когда люди полагают, что они выражаются совершенно непринуж­дённо и спонтанно...», они следуют «общественно установлен­ному плану, который определяет, когда и какие формы выра­жения, и почему, являются уместными» (Goffman, 1981, S. 35). Габитуальные «роли» с их «антитеатральной театраль­ностью» (Willems, 1998, S. 37) следует отличать от ролевой игры в политике, где весьма существенен именно театраль­ный момент. Политическая роль — это товарная «марка» для продажи на политическом рынке (в широком смысле этого слова). Политик играет — более или менее талантливо— опре­деленную политическую роль: «супермена», «отца нации», «сво­его парня» и т. д. К исполнению политической роли относится разработка политического имиджа и рекламы, подготовка сценариев в политических спектаклях, организация полити­ческих перформансов, а также подбор соответствующих мета­фор и стереотипов. Ко всей этой квазитеатральной деятельно­сти политический актор нормальным образом сохраняет игро­вую дистанцию: он лишь изображает желанную для публики политику и только в этом смысле делает часть своей полити­ки. Другими словами, политический акто(е)р не рассматрива­ет свою политическую роль как важнейший объект своей по­литической самоидентификации, как свою политическую идеи-

114

Трансформация идентификационных структур

СП. Поцелуев

115


тичность. Политик (да и вообще любой человек) может, к при­меру, играть на публике роль либерального демократа, но при этом иметь политическую идентичность расиста. Возможны и более сложные ролевые комбинации, когда, к примеру, чело­век играет одновременно несколько политических ролей, что­бы продать себя максимально широкой публике: то либерала, то националиста, то социалиста, то консерватора, но это нис­колько не смущает его политическую идентичность, которую он может вообще не высказывать в явной форме. Было бы ошибкой представлять многоролевую игру политика, столь естественную для модного ныне постмодернистского дискур­са, чуть ли не драмой его политической идентичности. Конечно, по отношению к своей роли политический актер может за­нимать разную дистанцию, разную степень приближения (вжи­вания в образ), но это уже относится к стилям политической игры, а не к трагедиям политической идентичности.

Таким образом, политическая идентичность возникает не через театрализованную ролевую игру, а через идентифика­цию с символами, выступающими в роли первичных «обрам­лений» социального опыта. Как показывает Э. Гоффман, ис­полнение той или иной социальной роли выражается языком, в котором всегда присутствует некоторая ироничная дистан­ция по отношению к этой роли, по принципу «Это не есть мое настоящее 'Я'!» (Goffman, 1973. S. 133). Данная ироничность, однако, нисколько не размывает габитуальную структуру иден­тичности, так как входит, как элемент, в ее стратегии и выра­жается столь же интуитивно и спонтанно, как и другие габи-туальные действия.

Социальные идентичности, как известно, являются сег­ментарными и дуальными по своему характеру. Как и набор любых социальных идентичностей человека, набор его полити­ческих идентичностей может быть самым разным по своей конфигурации. Например, по отношению к правым и левым формам политических идентификаций национальная идентич­ность человека может занимать нейтральное положение. Так, социологи, исследовавшие межэтнические отношения в Татар­стане, отмечали сходные политические симпатиии антипатии

как русских, так и татар, к основным политическим оппонен­там: «демократам» и «коммунистам». Коммунисты «нравились» 20 % татар и 27% русских в Татарстане, «не нравились» -практически 30 % и татар, и русских (Дробижева, 1999. С. 23). С левыми и правыми политическими ориентациями на­циональная или этническая идентичность может также всту­пать в идейно-символический симбиоз. В этом случае образу­ются, к примеру, политические идентичности левых национа­листов, подчеркивающих равенство всех членов национальной общности и допускающих включение в нее «чужаков», или, напротив, националистов правых, отстаивающих иерархичес­кий принцип национальной организации и нетерпимых ко все­му «иноземному». Можно представить себе и составные поли­тические идентичности, при которых политическая левизна (или правизна) не образуют явной символической связи с нацио­нальной (этнической) идентичностью человека, или эта связь старательно вытесняется из сознания: таковы случаи нацио­нальных (патриотических) идентификаций у коммунистов-ин­тернационалистов или у левых либералов. Примером состав­ной политической идентичности может служить также «госу-дарственническая» идентичность,сочетающаяся с левыми или правыми убеждениями, вдобавок нагруженная этнополитическими идентификациями. Все эти идентичности вовсе необязательно должны находиться друге другом в конфликте, но мо- гут и совмещаться по принципу «матрёшки».

Если взять классическую пару политических концептов «правое — левое», то она мало что дает для разграничения реальных политических идентичностей в постсоветской Рос­сии, где более осмысленной в последние годы была оппозиция «демократы - коммунисты». Именно с ней отождествляют часто оппозицию «правое - левое» в российской политике, а также; Другие, сходные с этой, оппозиции. К примеру, Алексей Кара-Мурза усматривал в середине 90-х гг. самоопределение соци-. альных и политических акторов ельцинской России в поле от- ношений между консервативной и демократической иденти­фикациями. Первая, по мысли Кара-Мурзы, объединяет нео-; коммунистов и неоимперцев на базе неприятия перспективы

116

Трансформация идентификационных структур

СП. Поцелуев

117


обрушения в «третий мир», а вторая объединяет тех, кто про­тивится перспективе «реставрации коммунизма» (Кара-Мур­за, 1995).

В постсоветской России правая самоидентификация не приемлет, к примеру, таких типичных для многих европейских правых стереотипов, как консервативное отношение к нацио­нальным традициям и склонность к вождизму. Это объясняет­ся тем, что идеология нынешних российских правых вышла из идейно-политического союза советских диссидентов-антиком­мунистов с нерусскими националистами — союза, который воль­но или невольно боролся против русского коммунизма как целостного культурно-политического феномена. С другой сто­роны, российские, как и западные, правые откровенно выра­жают интересы экономических элит общества, проповедуют экономический либерализм и не приемлют типично левую апел­ляцию к коллективизму и всеобщему равенству. Но русские «левые патриоты» в лице КПРФ, даже в своей партийной про­грамме заявившие, что социалистическая идея есть по приро­де своей идея русская, национальная, явно не вписываются в типичный образ западных левых, ставших сегодня последова­тельными идеологами либерализма, плюрализма и космопо­литизма. Правда, на Западе наблюдается конвергенция пра­вых и левых идеологий на основе консенсуса по таким вопро­сам, как сильная социальная политика (традиционно левый лозунг), — с одной стороны, и либерально-рыночная экономи­ка (типичный принцип правых), — с другой, при отказе от ого­сударствления (обюрокрачивания) собственности. В России же консенсус правых и левых намечается на иной основе: на при­знании приоритета национально-государственных интересов перед частными и партийно-политическими, при полной ло­яльности к Президенту как воплощению этих интересов.

В последнее время социологи фиксируют усиление в об­ществе «державных», государственнических настроений, что отражается и на идентификационных линиях в политике. Со­гласно данным социологических опросов (НГ, 10.12.2000), к исходу 90-х гг. в российской политике сформировался устой­чивый «национал-державнический» сегмент, включающий до

30% общенационального электората. Этому сегменту проти­востоят «либералы-западники». Отличие от базисной для по­стсоветской России символической оппозиции «коммунисты — демократы» здесь существенное: символы коммунизма вооб­ще отходят на задний план, а вперед выдвигается дилемма: сильное и самобытное русское государство versus государство как «ночной сторож» на западный либеральный манер.

В сегодняшней России даже правые становятся если не горячими патриотами», то по крайней мере, «умеренными государственниками». Эта идентичность есть результат иден­тификации с новой символической реальностью — идентифи­кации, которая происходит во многом на уровне политическо­го чутья, как инстинкт политического самосохранения. «Ле­вые патриоты» (в образе КПРФ, например) уже в эпоху Ель­цина заявили о своей консервативно-патриотической, государ-ственнической самоидентификации, им нет нужды менять свою идентичность в складывающемся политическом пространстве, но есть необходимость время от времени корректировать свою политическую роль: из «непримиримых оппозиционеров» пре­вращаться в «конструктивных критиков».

Учитывая проведенное выше различие между полити­ческой идентичностью, политической самоидентификацией и политической ролью, рассмотрим теперь подробнее такие важ­ные средства формирования политических идентичностей, как политические стереотипы, метафоры и мифы.

Метафорическая природа стереотипов идентичности

Политические мифы представляют собой структурно свя­занные серии стереотипно-повторяющихся, архетипических образов. И стабильное чувство принадлежности к какому-то политическому сообществу, т. е. политическая идентичность — обеспечивается прежде всего стереотипностью политических мифо-образов.

Томас Эриксен называет, по крайней мере, три важней­ших социальных функции мыслительных стереотипов. Во-пер-

118

Трансформация идентификационных структур

СП. Поцелуев


119


вых, они помогают индивиду упорядочить сложный социальный универсум. Стереотипы дают человеку простые и ясные кри­терии, на основе которых он может подразделять людей на определенные категории и сообразно с этим выстраивать сце­нарии поведения. Во-вторых, стереотипы помогают оправдать привилегии и различия в доступе к социальным ресурсам. В-третьих, стереотипы играют решающую роль в определении границ между человеческими группами. Они информируют человека о достоинствах своей и недостатках чужой группы и таким образом поддерживают социальную идентичность че­ловека (Eriksen, 1993. Р. 22-23).

Универсальность и политическая эффективность мысли­тельных стереотипов при очевидной бедности (а зачастую и странности) их смыслового содержания должна быть функци­онально обоснована. Неявное послание, которое заключают в себе политические стереотипы, состоит в демонстрируемой ими лояльности к существующему порядку, в демонстрации своей идентичности с этими порядками. Стереотипы, как они, на­пример, проявляются в политических ритуалах, сигнализиру­ют сообществу, что политическое поведение отдельного его члена является конвенциальным и предсказуемым.

В способности политических стереотипов непрямым спо­собом выражать лояльность поведения заключена их межфрей­мовая метафоричность. В этом смысле любой политический ритуал как набор стереотипных действий есть своего рода «поведенческая» метафора. Когда, к примеру, представитель российского правительства говорит о «чеченских бандитах», а западный журналист — о «чеченских партизанах», то эти вы­ражения тоже суть политические метафоры, выражающие лояльность к разного рода политическим порядкам. Уже само обращение к чеченской теме может служить метафорой опре­деленной политической позиции. Такое «расширенное» поня­тие метафоричности нисколько не теряет ее смысла как явле­ния языка. Ведь обыденная понятийная система, в рамках которой люди мыслят и действуют, метафорична по самой своей сути (Лакофф, Джонсон, 1990).

Очевидно, что сами по себе политические метафоры край­не близки политическим стереотипам по своим социальным функциям. Они тоже редуцируют сложные и запутанные впе­чатления к простой смысловой связи, без них также невоз­можно представить формирование политической идентичнос­ти. С другой стороны, любая социальная идентичность обна­руживает метафорическую природу. Метафоры вообще про­ходят через весь язык, на котором выражает себя идентич­ность. Уже хотя бы потому, что все неизвестное, неясное и необычное сознание воспринимает через идентификацию с известным и очевидным. Метафорическое мышление по при­роде своей есть определенная языковая игра с идентичностя-ми и вокруг идентичностей, в ходе которой метафора произво­дит селекцию стимулов: индивиды воспринимают одни из них и игнорируют другие. Метафора устанавливает образцы, на которые реагируют люди в процессе восприятия. Языковая форма становится стереотипом именно потому, что на нее ре­агирует масса людей. Что позволяет метафоре привлекать внимание людей? Сущность метафоры состоит в том, чтобы посредством части старых впечатлений эвоцировать (прово­цировать и культивировать)новые смыслы и эмоции. Метафо­ры наводят эмоционально-смысловые«мостики» между поли­тическими символами и каждодневными политическими на­строениями и впечатлениями людей.

В политическом языке метафора, в отличие от символа, есть не столько средство идентификации, сколько способ су­ществования идентичности. Благодаря чему вообще становит­ся возможной идентификация с символами? Благодаря тому, что каждый символ по природе своей стремится, во-первых, обозначить предмет, а не его свойство, предикат; и, во-вторых, обозначить его с «точки зрения вечности», что предполагает расчленение конкретного образа предмета на элементы и его кодировку для чтения. Но чтение символа есть в какой-то мере сакральный акт, так как символ выражает единство челове­ческих коллективов и в такой форме приобретает власть над отдельными людьми. Идентификация с политическими симво-

120

Трансформация идентификационных структур

СП. Поцелуев

121


лами также содержит определенный возвышенно-сакральный момент (Арутюнова, 1990).

Политическая эффективность символов определяется именно тем, насколько они способны формировать и поддер­живать политическую идентичность, а также манипулировать ею. Но сами по себе символы не смогли бы справиться с эти­ми задачами, не будь они вооружены метафорами. Более того: чем возвышеннее символ, тем больше он нуждается в метафо­рически-иносказательном обращении; неслучайно харизмати­ческий политический лидер склонен говорить притчами и ме­тафорами. Метафора — это приводной ремень работающего символа. С одной стороны, метафора более приземлена, чем символ, так как она указывает на конкретно переживаемые человеком существенные признаки (предикаты) предметов, которые открываются ему в опыте. Не будь этой существенно­сти открываемых метафорой смыслов-предикатов, она была бы вообще бесполезна для символа, т. е. слишком для него случайна.

Чем абстрактнее политический символ, тем шире поле его метафорического выражения, тем больше возможностей для его метафорической интерпретации (усиления или ослаб­ления). К примеру, выбор двуглавого орла в качестве герба России или музыки Александрова в качестве ее гимна есть фактически создание рамок для разработки разнообразных политических символов, которые выступают одновременно ре­чевыми или поведенческими метафорами и в качестве тако­вых обладают колоссальным манипулятивным эффектом. Осо­бую роль при этом играет способность партийных идеологов представить государственный символ как такую ключевую метафору, которая бы инициировала порождение цепочки ча­стных метафор, непосредственно питающих соответствующую политическую идентичность.

Помещая смысловую «лестницу» между политическими символами (верхами) и эмоционально-когнитивным опытом больших групп людей (низами), метафора может канализиро­вать их протест и стабилизировать установившийся полити­ческий порядок. Эта легитимация получает свою завершен-

ную форму в мифе и ритуале. Без символической «крыши» (национального мифа, например) метафоры не могли бы вы­полнять эту роль: им не на что было бы намекать, а значит, и канализация протестов через намеки-указания на высшие по­рядки не могла бы состояться. Метафоры особенно ценны и распространены в политике, так как очень часто здесь неже­лательно называть вещи своими именами, прямо выражать позицию по тому или иному вопросу. Метафоры позволяют «верхам» непрямым способом поддерживать и культивировать ту политическую идентичность «низов», которая наиболее по­лезна для поддержания политической стабильности в обще­стве. Прежде всего это делается путем метафорической под­держки (указания) желаемого в двусмысленных политических выражениях.

Для выполнения идентифицирующей функции метафо­ра слишком субъективна и произвольна, она не может с пол­ной определенностью указать на предмет речи. Однако имен­но это свойство метафоры оказывается ценным инструментом поддержания идентичности, ведь человек редко вполне осоз­нает, в какой мере увиденное или услышанное им противоре­чит его картине мира или, напротив, подтверждает ее. Но у него всегда есть возможность квалифицировать вещи эмоцио­нально-метафорически, освобождая себя от точности объек­тивных суждений. Именно так весьма часто поступают поли­тики, прикрывая метафорическими оценками свои некомпе­тентные, тайные или незаконные решения.

Для политической практики метафора хороша тем, что, сохраняя привычную лексику (и тем самым как бы отдавая дань традиции и объективности), она одновременно абсурдно комбинирует ее и придает ей смысл, удовлетворяющий чаяни­ям и надеждам массы людей. По словам М. Эдельмана, лю­бая метафора может быть утончённым средством, чтобы под­черкнуть то, во что простые люди (политические «низы») очень хотели бы поверить, и обойти то, что они предпочитали бы не замечать (Edelman, 1990). С другой стороны, метафоры помо­гают политически организованным группам («верхам») пове­рить в рациональность и истинность их программ, и в этом

122

Трансформация идентификационных структур

С.П. Поцелуев

123


смысле метафоры тоже питают их политическую идентичность. Именно питают, так