Реферат: Павел Амнуэль в полдень за ней придут

Павел Амнуэль


В полдень за ней придут


Йонатана Штейнбока, доктора психиатрии, привлекли к экспертизе на той стадии дознания, когда многое уже было упущено, и пришедший в полное недоумение Джейден Бржестовски (он встретился с подобным случаем впервые и не осмелился сам принять решение) обратился к начальнику следственного отдела полковнику Гардинеру с настоятельной просьбой направить арестованную Эндрю Пенроуз на психиатрическое освидетельствование. Просьбу Гардинер удовлетворил – не в тот же день, впрочем. Была пятница, и подпись свою под документом полковник поставил только в понедельник. 15 ноября 2005 года Штейнбока вызвал главный врач отделения и с видом крайнего недовольства на круглом и плоском, как тарелка, лице сказал:

- Йонатан, тебя опять вызывают. Второй уже раз в этом году.

На вечер у Штейнбока была назначена встреча – не такая, чтобы ее нельзя было отменить, но и не такая, чтобы отмена прошла для него совершенно безболезненно. Он договорился пойти с Сузи в кино, а Сузи очень не любила отменять заранее назначенные мероприятия. Как, впрочем, и начальник Штейнбока, доктор Формер.

Йонатан кивнул. Он надеялся вернуться через день-другой, как обычно, и потому перенес посещение кино на вечер четверга.

У него и мысли не возникло о том, что он больше никогда не увидит Сузи, не увидит доктора Формера, своего кабинета в клинике Хьюстонского университета и вообще ничего из того, что было ему дорого.


* * *

На Гуантариво не было психиатрической службы, да и вообще медицинский персонал был не самого высокого уровня. Зачем им? Базу в Мексике (Штейнбок даже не знал толком, где она точно находится, с географией у него всегда были проблемы) Пентагон взял в аренду на двадцать пять лет, и когда командование решило использовать ее в качестве временной тюрьмы, где первым после ареста допросам подвергались захваченные в латиноамериканских странах повстанцы и террористы, до конца арендного срока оставалось то ли три, то ли четыре года. Продлевать аренду не собирались ни мексиканские, ни американские власти, и потому Гуантариво производил впечатление поселка, наполовину покинутого обитателями. Арнольдо Амистад, единственный на базе психиатр, а точнее, психолог, прошедший в свое время курс повышения квалификации, вся работа которого заключалась в том, чтобы отделять зерна от плевел – симулянтов от действительно психически больных заключенных, – работал здесь восьмой год практически без отпуска и, на взгляд Штейнбока, сам уже стал похож на тех, в свою очередь, похожих друг на друга людей, которых ему приходилось освидетельствовать и отправлять – одних в тюремную больницу в Гуантанамо (в Гуантариво не было даже приличного лазарета), других обратно в камеру или даже карцер, если начальство в лице полковника Гардинера находило поведение симулянта слишком вызывающим.

Самолет приземлился на базе в одиннадцатом часу вечера, и Штейнбок отправился в гостиницу, где получил обычный свой номер на втором этаже с видом на Мексиканский залив. Он намерен был до утра отдохнуть, а потом заняться делом, которое, как он полагал, не могло оказаться сложным по той причине, что за все время существования базы в Гуантариво действительно сложных психиатрических случаев здесь никогда не было: симуляции – да, обычное явление, пару раз Штейнбок определил хроническую шизофрению (подтвердив диагноз Амистада) и однажды – достаточно смешной случай мании величия, когда захваченный в Боливии террорист вообразил себя не кем-нибудь, а президентом Соединенных Штатов, причем не нынешним, что было бы объяснимо, и не Джефферсоном каким-нибудь или Линкольном, что можно было понять с психиатрической точки зрения, но Линдоном Джонсоном, начавшим во Вьетнаме войну, не имевшую к Латинской Америке никакого отношения.

Штейнбок разбирал свою сумку, когда по внутреннему телефону позвонил майор Бржестовски и попросил сейчас же прийти к нему, поскольку случай особый и, к сожалению, не терпит отлагательств.

Перед кабинетом стояли в позе «вольно» два лихих морпеха и травили байки так громко, что слышно их было на первом этаже, хотя, судя по содержанию, истории эти вряд ли предназначались для чьего бы то ни было слуха, если рассказчик, конечно, был в здравом уме и твердой памяти.

- Ребята, - сказал Штейнбок, предъявляя свою карточку, - вы тут всех мышей распугаете, и чем тогда будет заниматься сержант Диксон?

Морпехи закрыли рты и принялись обдумывать, какое отношение их непосредственное начальство может иметь к мышам, без которых здание тюрьмы трудно было себе представить. Штейнбок постучал и, услышав невнятное бормотание, вошел в кабинет.

Майор Бржестовски сидел на кончике стола и курил, пуская к потолку рваные кольца дыма. На пластиковом стуле перед ним расположилась, подтянув правую ногу к животу и положив на колено голову, женщина лет под сорок, одетая в тюремную робу. Первый же брошенный в ее сторону взгляд вызвал в мозгу Штейнбока некое стеснение, он ощутил несоответствие, неправильность, смысл которых в течение некоторого времени оставался для него непонятным.

Женщина покачнулась – поза, в которой она сидела, действительно была неустойчивой – и, подняв глаза, бросила на вошедшего короткий изучающий взгляд. Майор загасил сигарету (он прекрасно помнил, что доктор не курил и не выносил табачного дыма), медленно, будто боялся спугнуть кого-то или что-то, незримо присутствовавшее в комнате, подошел к Штейнбоку, пожал руку, задал какие-то вопросы о полете и устройстве в гостинице (вопросы доктор не запомнил, да и не расслышал толком, пытаясь понять, к какому психическому типу относится эта женщина и в чем может состоять ее проблема, из-за которой ему пришлось пожертвовать не только сегодняшним вечером, но и, как минимум, двумя последующими), а потом сказал:

- Йонатан, это Эндрю Пенроуз, микробиолог и наш клиент вот уже в течение восьми дней.

Женщина рывком опустила на пол ногу, стул под ней покачнулся, и она едва удержала равновесие, схватившись рукой за край стола.

- Сэр, - сказала она звонким голосом, который мог бы принадлежать скорее молоденькой девушке, - я вам уже семьсот тридцать четыре раза сказала, что меня зовут Алиса Лидделл.

- Алиса Лидделл, значит, - усмехнулся Бржестовски, бросив на психиатра выразительный взгляд и, похоже, с трудом сдержавшись, чтобы не покрутить пальцем у виска. – А может, вас зовут Белый кролик или, того лучше, Мартовский заяц?

- Спокойно, Джейден, - примирительно сказал Штейнбок. – Разве важно, как зовут молодую леди?

- А разве нет? – капризным тоном осведомилась Алиса или как там ее звали на самом деле. Бржестовски, передав бразды правления в руки врача, демонстративно сцепил ладони за затылком и поднял взгляд к потолку, не перестав, однако замечать решительно все, что происходило в комнате, чтобы потом отразить это в своем отчете так кратко, как это вообще возможно при полном сохранении всей необходимой для расследования информации.

Штейнбок придвинул ближе к Алисе-Эндрю пластиковый стул, сел на него верхом и сказал:

- Значит, Алиса Лидделл. Родители назвали вас так, видимо, в честь известного персонажа Льюиса Кэрролла?

Он все еще думал в тот момент, что арестованная разыгрывает комедию, хотя и обратил, конечно, внимание на слишком молодой для сорокалетней женщины взгляд и на то, что глаза странным образом смотрели и на него, и на майора Бржестовски, хотя косоглазием Энрю-Алиса не страдала, Штейнбок видел это совершенно отчетливо.

- Кого? – сказала она. – Вы имеете в виду моего дядю Чарли? Тогда все наоборот – это Алису назвали моим именем, чему я, кстати, сопротивлялась, поскольку не любила не только свое имя, фу какое противное, но и ту сказку, которую дядя для нас сочинил, нам приходилось ее слушать раз двадцать, потому что он добавлял новые детали и менял прежние, и, хотя мне было тогда всего шесть лет, у меня сложилось четкое впечатление, что сочинял дядя эту историю не столько для нас, хотя и для нас тоже, безусловно, в этом нет никаких сомнений, но прежде всего для себя, поскольку размышлял в те дни над какой-то важной алгебраической (это я сейчас говорю – алгебраической, а тогда я, естественно, этого не знала) проблемой и хотел ее решить с помощью нестандартных методов математической логики, коей занимался много лет с большим, надо признать, успехом.

Когда Алиса-Эндрю завершила эту нескончаемую фразу, поставив все-таки не точку, а скорее запятую, так, что слово «успехом» повисло в воздухе, будто исчезающая улыбка Чеширского кота, Штейнбок отвлекся, наконец, от разглядывания ее удивительного лица, на котором выражения сменяли друг друга, как кадры в быстром кинематографическом калейдоскопе, и, еще все-таки не вполне приняв в сознание происходящее, интуитивно задал правильный вопрос:

- Какой сейчас год, дорогая мисс Алиса?

Она посмотрела на Штейнбока таким взглядом, будто он сморозил несусветную глупость – спросил, например, сколько у человека ног, или действительно ли солнце восходит на востоке.

- Смеетесь? – спросила Эндрю Пенроуз (или все-таки Алиса Лидделл?), из чего Штейнбок сделал вывод (достаточно очевидный), что она умеет говорить и коротко. Если хочет.

- Нисколько, - сказал он, бросив взгляд на майора. Бржестовски все еще изучал взглядом потолок, и по безмятежному выражению его лица можно было понять, что дурацких вопросов он этой женщине не задавал, поскольку интересовал его не год, который он и без того мог вспомнить, посмотрев на календарь, а то, чем в означенном году, а равно и в предшествовавшие аресту годы занималась мисс (или миссис?) Эндрю Пенроуз.

- Нисколько, - повторил Штейнбок, на этот раз внимательно вглядываясь в лицо Алисы – да, скорее именно Алисы Лидделл, а не Эндрю Пенроуз. Он еще не был уверен, конечно, но множество внешних признаков, часть которых наверняка была доступна и вниманию майора, а также интонации и тембр голоса, ну, и еще, конечно, интуиция, которой доктор привык доверять больше, чем даже внешним и внутренним признакам, говорили о том, что случай перед ним если и не уникальный, то все же достаточно редкий в психиатрии. Таким было первое впечатление, но, чтобы убедиться, ему предстояло, конечно, провести с этой женщиной еще много часов – он все-таки надеялся, что не дней, поскольку отменять намеченное на четверг посещение кинотеатра у него все еще не было никакого желания.

- Видите ли, дорогая Алиса, - сказал он, - если вы посмотрите на вон тот календарь, то увидите надпись: 2005.

Календарь висел на стене около двери, и изображена на нем была не голливудская красотка, как следовало бы ожидать, зная вкусы майора Бржестовски, а стена какого-то пенитенциарного сооружения, судя по маленьким зарешеченным окнам и бойницам. Впрочем, с равным успехом это могла быть и какая-нибудь старая европейская крепость века, скажем, семнадцатого или раньше. Надпись «2005», однако, была ярко-красной и такой большой, что не разглядеть ее Алиса-Эндрю, конечно, не могла, если не была полуслепой на оба глаза, но даже близорукой эта женщина не была – Штейнбок видел ее глаза, ее взгляд…

- Где? – спросила она. – Этот вот? Красивая картинка. И год правильный.

Да?

- Какой же именно? – поинтересовался Штейнбок.

- Вы не умеете читать? – сказала Алиса голосом обиженного ребенка.

- Ну… - протянул он. – По-моему, там написано: две тысячи пять.

Женщина перевела на него взгляд. Нет, точно: близорукостью она не страдала. И глаза у нее сейчас были одинаковыми. Ярко-голубые глаза и совершенно детское выражение на взрослом лице.

- Именно так, сэр, - сказала она, глядя ему в глаза взглядом девочки-школьницы, которую оставили без обеда за совершенно незначительный проступок, - и если вы меня сейчас же не отвезете домой, я…

Она замолчала – перебирала, видимо, в уме те страшные наказания, вроде казней египетских, которым она или ее грозные родители подвергнут доктора (а почему не майора Бржестовски, кстати?), если он сейчас же не отвезет ее домой… но ведь надо еще знать, где этот дом находится…

- Не продиктуете ли ваш адрес, мисс? - покорно спросил Штейнбок.

- Риджент-стрит, 90, дом, что с высокими такими башенками, - не задумавшись ни на секунду, ответила Алиса-Эндрю. – Только я не люблю в кэбе, там дует.

- У ваших родителей, видимо, есть свой экипаж, как я понимаю…

- О да, и папа обязательно пришлет за мной, если вы передадите ему от меня записку.

Громкий вздох майора Бржестовски засвидетельствовал его отношение к происходившему. Ну да, бред, конечно, но надо еще учесть явно изменившийся цвет глаз, выражение лица, и еще то, на что майор наверняка не обратил внимания: шея. У сорокалетней женщины не могла быть (ну просто по определению, так в природе не бывает!) гладкая и розовая шея без единой складочки.

- Пожалуй, - сказал Штейнбок, - мы так и сделаем. Скажите мне только, дорогая мисс, как по-вашему, где вы сейчас находитесь, и кто этот господин, что сидит за столом?

- Он не представился, хотя мы уже давно разговариваем, - сухо отозвалась Алиса-Эндрю. – Это очень невежливо, особенно для инспектора Скотланд-Ярда, который должен проявлять умение джентльмена вести себя с дамой, особенно если не знаешь, для чего ее пригласил.

Сколько же ей лет на самом-то деле? Вот сложный вопрос, и доктор подумал, что придется потратить немало времени для того хотя бы, чтобы определить возраст этой особы, наверняка не совпадавший с тем, что указан в ее личном деле. Пятнадцать? Нет, это слишком. При таком умении построения фраз…

Он подумал, что с подобными случаями всегда возникают именно такие проблемы – но начинать надо не с них, иначе можно застрять надолго, и в это время произойдет смена личности, почти непременно произойдет, достаточно небольшого стресса, изменения в ситуации, а здесь это может случиться в любую минуту, и для правильной постановки диагноза лучше бы сейчас сделать перерыв и отправить девушку… женщину… в общем, это невинное дитя природы – нет, не в камеру, конечно, но туда, где она могла бы отдохнуть, не думая о своей судьбе и отсутствующих родителях.

- Вы не смогли бы, мисс, - сказал Штейнбок, - подождать своих родителей в комнате, куда вас сейчас отведут и где вы сможете почитать или посмотреть теле… гм… думаю, что чтения будет достаточно.

Он обернулся к майору, слушавшему разговор с видом человека, которому решительно безразлично происходившее, и сказал с нажимом в голосе:

- Дорогой инспектор, у вас, конечно, найдется комната, где молодая леди могла бы провести час-другой, читая книгу?

- Э… - протянул майор. – Да, сэр. Найдется, сэр. К вашим услугам, мисс. Подождите минуту, я сейчас отдам соответствующие распоряжения.

Он достал из кармана мобильный телефон и тихо заговорил, заслонившись ладонью. Алиса-Эндрю с живым интересом, но без удивления, следила за разговором и, когда Бржестовски положил аппарат на стол, сказала:

- Чего только не придумают в этом Ярде. Надо будет рассказать дяде Чарли.

Открылась дверь, и вошел сержант Диксон – в форме морпеха, разумеется, но Алиса-Эндрю не обратила на форму ни малейшего внимания, встала, присела, что, возможно, означало реверанс или книксен, и пошла к двери, будто принцесса на бал. Когда дверь за ними захлопнулась, Штейнбок сказал:

- Джейден, надеюсь, ты меня понял и отправил ее не в камеру?

- А куда еще? - буркнул майор. – Не в гостиницу же. Послушай, Йонатан, это явная симуляция! Пока ты с ней говорил, я окончательно убедился. У меня нет времени на всякие…

- А у меня есть, - прервал майора Штейнбок, - и это не симуляция.

- Да? – вежливо удивился Бржестовски. – Ты, конечно, классный специалист, Йонатан, но за десять минут ни один психиатр в мире…

- Ни один – если речь идет о шизофрении или психозах. В данном же случае я почти могу быть уверен…

- В чем, черт побери?

- Послушай, - сказал Штейнбок примирительно, - я устал с дороги, хочу есть. Пойдем в кафе, захвати с собой ее бумаги, чтобы я мог…

- Бумаг нет, - отрезал жестокий майор, - все данные в компьютере. Ужин нам сейчас принесут, что ты предпочитаешь: бифштекс, курицу, сосиски?

- Омлет, - сказал Штейнбок. – Только хорошо прожаренный.

- У нас на базе нет птичьего гриппа, - усмехнулся майор.

- Естественно, - сказал доктор, - у вас тут все птицы давно сдохли от скуки.


* * *

Читать с экрана Штейнбок не любил, но пришлось – принтера в кабинете майора не оказалось, да если бы и был, распечатывать и выносить материалы, связанные с деятельностью арестованных было категорически запрещено.

Омлет оказался хорош, майор своими репликами не докучал, и Штейнбок довольно быстро прочитал информацию, совершенно, на его взгляд, поразительную, но никак не приближавшую к цели его здесь пребывания. Он вспомнил, к тому же, что знал все это и прежде – когда происходили упомянутые в отчете события, он, как и многие другие, следил за публикациями в канадской «Глоб», но, как и все, с сугубо читательским интересом обывателя, задающего стандартный вопрос: кто следующий? Когда скандал поутих и крупные заголовки исчезли с газетных полос, забыл об этом деле и он.

Бросив взгляд на заголовок компьютерного материала «Странная гибель и исчезновение 14 микробиологов», Штейнбок вспомнил, что читал эту статью, положив газету на рулевое колесо, пока стоял в пробке на Восьмой южной улице. 14 марта 2002 года – он и дату вспомнил, потому что в тот день делал на семинаре доклад о способах медикаментозного лечения больных, страдающих РМЛ – расстройством множественной личности.

Странно соприкасаются порой и странно друг с другом реагируют элементы нашей судьбы. Почему именно в тот день он читал именно тот доклад?

Статья была о гибели Стивена Мостова по прозвищу "Доктор Грипп". Его личный самолет разбился в Денвере. Мостов был известным микробиологом и пополнил собой список, казалось бы, не имевший конца. Мостов стал в списке все-таки последним – после его гибели кто-то поставил в той истории жирную точку.

А первым был Бенито Куэ, специалист в области инфекционных заболеваний и молекулярной биологии, работавший в Медицинском центре Майами. 13 ноября 2001 года его сбила машина на автостоянке – тому было множество свидетелей. Никто, однако, не обратил внимания на номер машины, никто не запомнил водителя, и что самое удивительное – при вскрытии на теле доктора Куэ не обнаружили никаких повреждений. Может, он умер от шока, увидев, как на него мчится темная, без включенных фар, масса?

Писали, в частности, о том, что доктор из Майами работал над военными проектами, связанными с разработкой бактериологического оружия.

Через четыре дня исчез профессор Дон Уили, один из крупнейших микробиологов США, работавший в Медицинском институте Говарда Хьюза Гарвардского университета. Он изучал взаимодействие иммунной системы с возбудителями СПИДа, лихорадки Эбола и гриппа. Полиция нашла его машину на мосту недалеко от Мемфиса в штате Теннеси, а тело Уили выловили в декабре из Миссисипи. Эксперты предполагали, что профессор упал в воду в результате приступа головокружения.

Еще через пять дней внезапно умер известный микробиолог Владимир Пасечник. Писали – от инсульта. Доктор Пасечник, эмигрировавший в Великобританию в 1989 году, играл в свое время важную роль в разработке российского бактериологического оружия.

В начале декабря исчезла доктор Эндрю Пенроуз, сотрудница Микробиологической лаборатории медицинского факультета Пенсильванского университета. Вышла из своего дома в кемпинге в 9 часов утра, но на работу не явилась. Машина ее осталась на стоянке, никто из сотрудников доктора Пенроуз не видел. Ни в тот день, ни позднее. Журналисты утверждали, что пропавшая участвовала в работах по созданию бактериологического оружия.

В декабре произошли еще две смерти. Доктор Роберт Шварц был обнаружен зарезанным в своем доме в Лизберге. По подозрению в убийстве полиция задержала дочь Шварца и несколько ее друзей, состоявших в какой-то языческой секте. Доктор Шварц занимался исследованиями патогенных микроорганизмов, в частности, расшифровкой их ДНК. Работал он в Центре передовых технологий в Херндоне, штат Вирджиния. Не обнаружив никаких доказательств участия Линды Шварц в убийстве отца (а других подозреваемых попросту не было), полиция отпустила женщину и ее друзей, на том расследование и заглохло – во всяком случае, для прессы.

В начале 2002 года – то ли второго, то ли третьего января – исчез из своей нью-йоркской квартиры на 42-й улице доктор Карлос ди Маркос, приглашенный профессор университета штата Нью-Йорк, занимавшийся, как удалось выяснить журналистам, исследованием препаратов, полученных из сыворотки сибирской язвы.

Через четыре дня в результате несчастного случая скончался доктор Нгаен Ван Сет, работавший в свое время в Сайгонском университете и покинувший родину в 1972 году вместе с американскими солдатами. Тридцать лет о нем не вспоминали, пока ученый не умер, оказавшись запертым в герметичной камере своей лаборатории в Микробиологическом институте Исследовательского центра Пентагона в Денвере. Он погиб от удушья. Ван Сет работал в группе исследователей, известной открытием вируса мышиной оспы.

В феврале погиб русский микробиолог Виктор Коршунов, специалист в области детских кишечных инфекций. Ученого ударили по голове, тело было обнаружено около дома Коршунова в Москве. Пять дней спустя британский микробиолог Ян Лангфорд, специалист в области вредного воздействия окружающей среды, был обнаружен мертвым у себя дома. Его тело оказалось привязано к креслу и раздето ниже пояса.

23 февраля исчез доктор Дэвид Уинн-Уильямс, сотрудник Британского антарктического общества, изучавший жизнедеятельность микробов в космосе. Соседи видели, как доктор отправился на обычную утреннюю пробежку. Домой он не вернулся.

Через две недели в Сан-Франциско погибли еще два выдающихся микробиолога. Таня Хольцмайер, эмигрантка из России, занимавшаяся молекулярной биологией, была застрелена своим другом, также микробиологом, Гайангом Хуангом, который после этого покончил собой.

Стивен Мостов, заметку о гибели которого Штейнбок читал, стоя в пробке на Восьмой южной улице, оказался последним в этой цепочке. Внятного объяснения происходившему не нашли, и, естественно, о странных смертях и исчезновениях забыли; общественное сознание, больное рассеянным склерозом, способно удерживать в памяти какую бы то ни было даже сенсационную проблему не больше нескольких дней, максимум – неделю.

Из того, что доктор Эндрю Пенроуз оказалась, в конце концов, на базе Гуантариво, легко было сделать вывод (не исключаю, что совершенно неправильный, но достаточно логичный) о том, что похищениями и убийствами известных микробиологов занималась какая-то латиноамериканская террористическая организация, собиравшаяся использовать талант и знания этих людей понятно с какой целью – получить в свои руки одно из самых опасных средств массового поражения. Видимо, пытались как-то заинтересовать, купить, а если купить не удавалось, ученого убивали тем или иным способом, и это тоже понятно: надо было избавиться от свидетеля.

Если так, то получалось, что из четырнадцати человек положительный ответ дали только трое – Карлос ди Маркос, Дэвид Уинн-Уильямс и Эндрю Пенроуз, с которой доктор разговаривал несколько минут назад. Наверняка майор Бржестовский уже спрашивал арестованную о том, известно ли ей что-то о судьбе пропавших коллег, и наверняка (во всяком случае, так решил Штейнбок) не получил вразумительного ответа.

- Когда ты начал с ней работать? – спросил доктор, не отводя взгляда от экрана. Майор сидел рядом, курил, пуская дым в сторону, и читал материалы, отпечатанные на длинных листах, которые он сворачивал в трубочку по одному и выставлял перед собой, будто строил ограду из бумажных бревен. Он уже огородил небольшой участок, оставив место то ли для будущих ворот, то для того, чтобы свалить туда оставшиеся документы.

- На прошлой неделе, - ответил Джейден, пустил к потолку неправильное кольцо дыма и загасил сигарету в пепельнице. – Скажем, в прошлый вторник.

- Что значит – скажем? – удивленно спросил Штейнбок.

- Это имеет для тебя значение? – задал Джейден встречный вопрос.

Что-то его смущало?

- Да, - сказал доктор. – Мне важно знать, сколько времени прошло между началом твоей с миссис Пенроуз работы и тем моментом, когда она объявила себя Алисой Лидделл.

- Это было на третий день наших с ней посиделок, то есть, в пятницу. Ты читаешь файл? Там все написано.

- Как это произошло? Меня интересует динамика процесса.

- Чтобы распознать симуляцию, тебе нужны такие детали?

Штейнбок не ответил, и Бржестовски, закурив и выдержав паузу, сказал:

- В пятницу утром мы начали, как обычно. Через час очень вежливой, но совершенно бесплодной беседы…

- Очень вежливой? На третий день допросов? Джейден, мне нужна полная картина, а не твои…

- Я и даю тебе полную картину! – сердито воскликнул майор. – Да, вежливой. Если бы в наши руки попались ди Маркос или Уинн-Уильямс, разговор был бы другим, но…

- Вот уж не думал, что для женщин вы тут делаете исключения! Помню случай с Лючией Кампо…

- Есть разница, - покачал головой Бржестовски. – Здесь не Абу-Грейб, Йонатан, и даже не Гуантанамо, тебе прекрасно известна разница. Если ты обязательно хочешь знать, я получил определенные инструкции от полковника Гардинера…

- О’кей, - сказал Штейнбок. – Ты обращался с ней максимально вежливо, однако, на третий день приятной беседы…

- Приятной беседу я бы не назвал, - усмехнулся майор, - и вопросы были поставлены жестко. Понятно, я использовал каждое неточно сказанное слово, и для того, чтобы не попасться, ей приходилось быть предельно внимательной и напряженной. Но голоса я не повышал, рук не распускал, я даже ни разу не назвал ее грязной сволочью.

- И на второй час допроса…

- Она вдруг замолчала на середине фразы…

- Говорила в это время она или ты?

- Она. Я спросил о последних ее опубликованных работах, надеялся, что она расслабится. Она начала рассказывать о статье в Микробиологическом журнале…

- У тебя есть запись этого момента?

- На диктофоне. Видеосъемка не велась за ненадобностью.

- Дашь мне потом прослушать. И все наши дальнейшие с ней разговоры нужно писать на видео. Есть такая возможность?

- Конечно. Но зачем?

- Итак, - сказал Штейнбок, не отвечая на вопрос, - она говорила о статье…

- Да. И неожиданно на середине фразы замолчала. Я сказал: «Продолжайте, это очень интересно». Ответа не получил. Она смотрела на меня, но взгляд стал другим.

- Цвет глаз?

- Да, это тоже, что, конечно, странно. У нее была роговичка кошачьего зеленовато-серого цвета, это, кстати, хорошо видно и на фотографии в ее деле. А тут я обратил внимание на ярко-голубой цвет глаз. Подумал, что…

- Неважно, что ты подумал. Дальше.

- Нет, важно! Именно из-за этого взгляд стал вдруг таким детским…

- Хм… - сказал Штейнбок. – Да, понимаю. Продолжай.

- Послушай, - возмутился майор, - ты разговариваешь со мной, будто я подследственный, а ты…

- А я врач, и хочу знать, как происходило замещение личности, я сталкиваюсь с таким случаем не впервые и много читал, мне важны детали, понимаешь?

- Разговорился, - пробормотал Бржестовски, и неожиданно до него дошло. Он высоко поднял брови и посмотрел на доктора с удивлением. – Ты хочешь сказать, что это не симуляция?

- А что сказал по этому поводу доктор Амистад? – вопросом на вопрос ответил Штейнбок. – Почему-то я с ним сегодня не встречался.

- Тебя очень интересует его мнение? – удивился майор.

- Нет, - отрезал Штейнбок. – У него ведь одно из двух: или симуляция, или шизофрения. Насколько я понял, в данном случае он решил, что имеет дело с симуляцией. Поэтому полковник…

- Да-да, ты прав, - быстро сказал Бржестовски. – Симуляция. Полковник вызвал тебя, потому что одной лишь подписи Амистада в данном случае недостаточно.

- Я еще поработаю с ней, - сказал Штейнбок. – Но… Это не симуляция, Джейден. Это классическое проявление расстройства множественной личности. То есть, почти классическое. Есть один нюанс, который заставляет меня пока сомневаться…

- Ага, ты все-таки сомневаешься!

- Не в том, о чем ты думаешь. Она не симулирует, выбрось это из головы, Джейден. А нюанс в том, что обычно вторичные личности, проявляющиеся при таких расстройствах, - это люди простые, я хочу сказать, не исторические, не известные каждому школьнику, не персонажи литературных произведений. Это ведь не шизофрения. При расстройстве множественной личности сознание во многих случаях замещается полностью, вторая личность чаще всего ничего не знает о первой и уверена в том, что это тело всегда ей принадлежало.

- Я слышал о таких вещах, - кивнул Джейден, - но думал, что это происходит так редко…

- Редко, - согласился Штейнбок. – А нынешний случай еще более редкий, потому что личность современной женщины замещена личностью реальной девочки, жившей в шестидесятые годы девятнадцатого века, той самой, для которой Льюис Кэрролл написал свою знаменитую «Алису в стране чудес».

- Ты хочешь сказать, что она…

- Она не понимает того, что видит вокруг себя. Полтора столетия назад не было компьютеров, телевизоров, пластмасс, электронных замков, телефонов, в общем, почти ничего из того, что она могла увидеть в твоем кабинете или у себя в камере. Она, очевидно, не понимает, как здесь оказалась, и уверена, что это новая игра, придуманная ее неугомонным дядей Доджсоном. Когда до нее дойдет, что игрой здесь не пахнет, а это может произойти в любую минуту, я не представляю… Если она останется в своей нынешней личности, может произойти нервный срыв, и я не берусь предсказать последствия… А если личность изменится, что более чем вероятно, то я не берусь сказать – как именно. Возможно, вернется Эндрю Пенроуз, а возможно, появится кто-то третий.

- То есть? – перебил майор. – Ты хочешь сказать, что она…

- Что ты заладил «хочешь сказать»? – рассердился Штейнбок. – Я, по-моему, ясно выражаюсь. При расстройстве множественной личности возможны… Ну, я читал о тридцати двух личностях в одном теле. Ты должен помнить дело Марка Петерсона, по которому в качестве потерпевшей проходила Сара Лешем, об этом писали все газеты лет пятнадцать назад…

- Я тогда учился в школе и газет не читал, - усмехнулся Бржестовски.

- Даже спортивные страницы? Об этом писали везде. Хорошо, не читал, не надо. В теле Сары, кроме нее самой, пребывали еще шесть независимых личностей и пятнадцать личностных фрагментов.

- И ты хочешь сказать… - опять затянул свое майор.

- Я хочу сказать, что случай твоей Пенроуз классический, с одной стороны, потому что налицо такой типичный эффект, как изменение цвета глаз, а с другой стороны, случай совершенно не типический, поскольку я не читал в литературе о том, чтобы при расстройстве множественной личности появлялись известные люди или литературные персонажи.

- Если она считает, что живет в середине девятнадцатого века, - сказал Бржестовски, - то почему спокойно восприняла год на календаре?

- Я не сказал, что она так считает! Я не знаю. Алиса – прототип литературного персонажа. Но почему бы ей не считать себя живущей в двадцать первом веке?

- Я понял, - мрачно сказал Бржестовски, закинув руки за голову и глядя в потолок. - Если ты уверен в своем диагнозе, то черта с два я получу от этой особы те сведения, что мне нужны. Алиса эта ни бельмеса не понимает в микробиологии…

- Ты тоже, - вставил Штейнбок, но майор продолжал, не обратив внимания на слова доктора:

- …а кто там появится еще… сколько, ты говоришь, в ней может сидеть всяких разных? Пятнадцать? Двадцать? И все полные профаны. А мне нужна конкретно Эндрю Пенроуз, и я надеялся вытянуть из нее…

- Я не уверен в диагнозе, - сказал Штейнбок, - не лови меня на слове. Не так уж я часто встречался с феноменом расстройства множественной личности, чтобы делать однозначные выводы на основании столь скудной информации. Мне кажется, что… В общем, Джейден, я должен говорить с этой особой. И еще – пусть ее обследуют в медпункте. Анализ крови, состояние сердца, внутренних органов…

- Если ты имеешь в виду, что с ней здесь дурно обращались… - возмущенно начал майор.

- Ничего этого я в виду не имею, успокойся. Бывали случаи, когда больные РМЛ…

- Чем? – поднял брови Джейден.

- РМЛ – аббревиатура, - пояснил Штейнбок, - расстройство множественной личности. Бывали случае, когда у больных отмечались изменения в химическом составе крови, исчезали болезни, которыми человек страдал в одном психическом состоянии, но был совершенно лишен в другом, и наоборот – у личности Игрек появлялись болезни, которых не было у личности Икс, причем изменения происходили в течение буквально считанных минут.

- Я читал, что индийские йоги вытворяют что-то такое со своим организмом, - удивленно пробормотал Бржестовски.

- А, - кивнул Штейнбок, - похоже, что и там присутствует тот же феномен, но проверить это никогда не удавалось, йоги любят напускать туман, а приличных психиатров среди туристов нет, к сожалению. Впрочем, неважно.

- Хорошо, - решил Бржестовски, - я отправлю эту особу на медицинское освидетельствование. Завтра с утра ею займутся.

- Прекрасно, - сказал Штейнбок и зевнул. – Если к одиннадцати будет готов первый результат обследования…

- Ты слишком хорошо думаешь о наших лаборантах…

- …То я хотел бы продолжить наши с этой особой занятия экспериментальной историей.

- Впрочем, - добавил Штейнбок, поднимаясь с неудобного стула, - не уверен, что завтра в одиннадцать она все еще останется Алисой Лидделл.

Попрощавшись, доктор отправился в свою комнату, чтобы привести, наконец, в порядок не только уставшее после перелета и требовавшее свою порцию сна тело, но, прежде всего – мысли, взбудораженные неожиданно открывшейся перспективой чрезвычайно интересного и сугубо научного исследования в области клинической психиатрии.

Только ли научного?


* * *

Через трое суток он чувствовал себя выжатым, как… нет, не лимон, лимон, даже будучи выжатым, все-таки остается хотя бы на вид желтым цитрусовым, и всякий признает в нем именно то, чем он называется. Штейнбок же ощущал себя выжатым до такого состояния, когда молекулы приобретают новые, не присущие им качества, и ему начало казаться, что сам он тоже множественная личность: в пятницу, 18 ноября 2005 года, в его теле обитал некто, не имевший имени по той простой причине, что в его мире имен не имел никто, потому что имя отнимало у человека индивидуальность, как это ни странно может показаться человеку несведущему и не понимающему, что имя, название, обозначение есть оскопление сути, сведение многогранного к плоскому, бездонного к поверхностному и бесконечно изменяющегося к раз и навсегда заданному.

Он забыл позвонить Сузи и перенести встречу, но это обстоятельство, в иное время наверняка заставившее бы его впасть в депрессию, показалось мелким и не заслуживавшим внимания. В беседах с Алисой Лидделл прошла вся среда и половина четверга, Штейнбок столько узнал за это время о доброй старой Англии времен королевы Виктории, сколько, вероятно, не знал директор Исторического музея на Мелвилл-стрит, куда он в прошлом году забрел, будучи в Лондоне на конференции психиатров. Правда, Алиса упорно утверждала, что дата на календаре – правильная, и что именно в 2005 году от Рождества Христова в доброй и вовсе не старой Англии правит очень красивая и умная королева Виктория, да продлит Господь ее дни.

После каждой беседы, продолжавшейся от трех до пяти часов, Штейнбок запирался в кабинете майора, входил в Интернет и пытался найти исторические материалы, подкреплявшие или опровергавшие рассказанное Алисой. Это было трудно, потому что Алиса, собственно, ничего не рассказывала, она просто болтала, как болтают девушки, когда им скучно и надо чем-то занять время. Мысли ее перескакивали с предмета на предмет, с рассказа о вредной Мэгги (кто это