Реферат: 1. История философии

1. История философии


Античная философия

Мышление действия. Гомер и Гесиод


Античная философия выросла из мифологии и пропитана мифологией. Можно даже сказать, что она во многом – ветвь мифологии, не просто попытки интерпретации мифов, но и мифотворчество.

Для наивных греков косматый Космос («космос» значит волосатый) – не нечто безнадежно далекое и еще более безнадежно огромное пространство, – космос обозрим, осязаем, доступен, очевиден, доверчиво распахнут и не таит в себе неисповедимых тайн – он постижим, в том числе умопостижим. Это так радостно – и греки радостно воспринимали свой крохотный, в сравнении с современным, космос, и теперь мы, читая греческих философов и античные мифы, испытываем радостные отголоски этого мира. Мы только доходим до сильного антропного принципа Вселенной (Вселенная такова, чтобы человек присутствовал в ней с необходимостью), а для греков это было очевидной и неусомневаемой истиной.

Продвигаясь перевалами из Северного Причерноморья на освобожденный гигантской тектонической катастрофой Пелопоннес, они проходили мимо островершинной, напоминающей фаллос, горы Олимп и вслушивались в голос и рокот грозного бога-громовержца. Они шли в завесе дождей и пелене туманов и бросали перед собой камень, по звуку которого определяли, что их там ждет впереди: поворот, стена, обрыв, проход. Этот камень они называли проблемой. Им надо было действовать – идти. И они действовали и шли и продвигались проблемным способом, впадая в рефлексию собственных предстоящих действий.

Они расселялись по мозаичному побережью Пелопоннеса и прихотливым островам Эгейского и Ионического морей – семьями (филами) или родами (комами) и начинали хозяйствовать: пасти тощий и мелкий скот - признак бедности на грани нищеты, выращивать на тощих и полубесплодных клочках земли злаки – и с некоторой оторопью быстро обнаружили, что то, что растет на их участке, совершенно не растет на соседнем или дальнем. И они поняли, что каждый из этих клочков обладает особыми, специфическими свойствами, диктующими не только, что может здесь плодоносить, но и как надо обрабатывать это место, чтобы оно давало урожай. Этот, специфический способ действий, присущий и пригодный только для данного места, а потому доведенный почти до ритуала, они назвали культурой, а само место проживания и пропитания стало обладать культом локального местного божества, гения места. Человек оказался в соприкосновении не только с универсальными богами-идеями (боги Олимпа), но и с местными божествами.

Сидя вечерами у берега моря, всматриваясь в вечно пустые небеса и волны, вслушиваясь в монотонный мерный прибой, они познали не только понятие и идею бесконечности, но и ее мерность: дни и удары прибоя. А в своей повседневной работе они освоили мерность своих трудов – и появился счет, с одной стороны, оперирующий конечными и конкретными величинами, с другой – заключенный в рамки неопределенности и бесконечности.

Слушая ветры, они уловили эолову музыку и создали первые, эоловые музыкальные инструменты: арфу и кифару. А внимая пенью тростника, они познали музыку дыхания, духовую, пневматическую («пневмо» -- дыхание) – свирель.

Попытки передачи опыта действий привели к порождению танца как имитации этих действий. При этом сам танец стал рассматриваться и как реальное действие (таинство) и как средство передачи и запоминания норм действий и действительности.

Мягкие породы камней оказались непригодны для орудий хозяйства – зато их можно было складывать в фигуры, а позже даже вырезать из цельных глыб подобия людей и богов.

Производя продукты и обмениваясь ими, они не только познали счет, но и идею символа – так возникли абака (камушки на спице, символизирующие считаемое множество) и деньги (символы ценности обмениваемых продуктов). Первыми античными деньгами был мелкий рогатый скот, одинаковый, как и камушки на абаке, но отличающийся тем, что может естественным образом увеличивать свою численность, – так возникла идея кредита и налога. При этом изначальная кредитная и налоговая ставка, равная одной трети и составляющая половину годового приплода, сохранилась практически до наших дней. Символизация любого предмета и явления позволила разотождествить реальность и действительность: предметы, орудия и продукты деятельности стали элементами видимой и осязаемой действительности, а их реальные значения и смыслы, их божественное и обожествленное содержание – в незримую, но более важную и устойчивую, чем хрупкая, суетная и преходящая действительность, реальность. Эта символическая реальность стала выражаться изображением, изваянием, музыкой, словом. И ведь греки, за счет скудности и бедности жизни очень сообразительные, быстро поняли, что их слова, изображения, изваяния и песни хотя и являются символическими, но лишь – средства связи между вещами действительности и символами-идеями, идеалами реальности, и что человек, следовательно, есть универсальное средство связи между миром вещей и миром идей. И от того, правильно или неправильно действует между этими двумя мирами человек, зависит состояние этих миров, что, следовательно, надо правильно вести себя, чтобы не было бунтов вещей и падения идеалов. При этом реальность по отношению к действительности стала выполнять две функции: нормативную (надо делать так) и герменевтическую (потому что – и далее следует нравоучительный миф, объясняющий происхождение нормы и возможные наказания за отступления от нее или преступления за нее).

Так начала формироваться античная философия: философия действия, этичная философия или философия правильного поведения человека между материальным и идеальным мирами, в действительности повседневного и реальности вечного.

Предысторию античной философии привычно связывают с именами Гомера и Гесиода.

Гесиод (8-7 вв. до н.э.) оставил нам две книги – «Труды и дни» и «Теогонию». «Труды и дни» – тщательное описание основной тогдашней действительности – сельскохозяйственной. Это – повествовательный жанр, в явном миноре и постоянных причитаниях о потере людьми культуры (умения обрабатывать землю) и нравственности, о появлении на морях жадных фортунеев, бесстыдных какиев, всесильных и беспощадных эмпоросов, бездельников по рождению (аристократов), и других сливок и спивок общества.

«Теогония» – первая систематизированная попытка написания биографии, родословия богов Олимпа. Эта биография одновременно является и космогонией, космогенезом, что естественно: боги есть прежде всего эманации важнейших идей. Согласно «Теогонии», например, важнейшей, после Земли и Хаоса, божественной идеей является Эрос, бог любви, приведший мир в движение. «Теогония» Гесиода – произведение трагическое, представляющее сотворение мира как катастрофу, как раскол единой и стройной идеи на осколки и дребезги частностей.

Гомер, слепой певец (его жизнь разные источники относят к периоду от 12 до 7 вв.до н.э., а за место рождения боролись между собой семь городов: Аргос, Афины, Колофон, Родос, Саломин, Смирна и Хиос) традиционно противопоставляется своему современнику Гесиоду.

Во-первых, у Гомера реальность и действительность переплетены между собой, и именно в этом переплетении – драматургия и «Илиады» и «Одиссеи». Люди и боги здесь действуют вместе. Смешаны не только персонажи: смешаны реальные и действительные сущности – хитрости Одиссея и магические действия богов в реальности, Сцилла и Харибда реализуются в действительности приливно-отливного цикла Гибралтарского пролива, Ахилл насилует труп Гектора и возносится на небо. То, что было недоступно робкому уму Гесиода, свободно живет и разворачивается в буйной фантазии слепого Гомера.

Это смешение реального и действительного мы находим потом и в цикле об аргонавтах и в цикле о Геракле. Последний раз мы встречаем это в «Орестее», где уже не боги чинят суд и расправу над людьми, но люди, Афинский суд, судит богов, Аполлона и эринний, социо-культурный мир начинает диктовать нормы самому себе и универсумально-духовному миру. В «Орестее» мы видим уже прообраз нашего суда и мира, построенного на прецедентах, а не космических предписаниях. Гомер не дошел до такого бесчинства, но он сделал первый шаг в этом направлении, куда мы, собственно, теперь и зашли.

Во-вторых, повествовательной манере и позе вечно пригорюнившегося интеллигента от сохи Гесиода Гомер противопоставил эпический жанр, жанр, подхваченный рапсодами: не вечное нытье, но величественное молчание в конце каждого законченного эпизода. Гомер милостиво оставляет место нам, своим слушателям и читателям, для дорисовывания созданной им картины. Эпический жанр, именно как жанр, жанр примолкания и замолкания в кульминационной точке развития сюжета, созданный Гомером, возродится очень нескоро – в «Феноменологии» Э. Гуссерля и в гештальт-психологии Двадцатого века уже совсем другой эпохи.

Наконец, в-третьих, приниципиальной незаконченности и незавершенности мира Гесиода Гомер противопоставил новый мир – сюжетно определенный и тем завершенный, законченный. У греков, согласно А.Шпенглеру, отсутствовало историческое чувство времени. Но у Гесиода прошлое просто вытекало, без всякой перспективы и ретроспективы, из настоящего и текло назад вне всяких рамок и скоростей. У Гомера же оно замерзало на экране законченными полотнами. Гесиод был хронологическим писателем, Гомер – живописующим. Ближайшим последователем Гомера можно считать Франсуа Рабле, особенно, если сопоставить такие похожие гомерический и раблезианский смех.

Все последующие лекции античного цикла будут рассказывать лишь об эпизодах античной философии. Чтобы у читателя было более или менее целостное представление об этом предмете, ниже воспроизводится схема из книги Диогена Лаэрция «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов», первого, кто дал более или менее полную картину этой философии. Разумеется, неполна и она, но, тем не менее, она представляет собой некоторую, пусть не персональную, но хронологическую полноту, благодаря которой у читателя возникнет представление о произведенных нами опустошениях в античной философии и о тех фигурах, которые показались нам значимыми и характерными для этой эпохи философии. ^



СЕМЬ МУДРЕЦОВ. ЭЗОП

Итак, поэты Гесиод и Гомер предшествовали античной философии (сам термин «философия», согласно Диогену Лаэрцию, принадлежит Пифагору), но не только они. Греческая философия, как и положено любому имперскому явлению, импортировала и захватывала в себя лучшее, что было уже накоплено в Ойкумене, обитаемом и достижимом для греков мире.

Тут надо сделать несколько вводящих отступлений.

Имперское существование строится на захвате и освоении внешних ресурсов, прежде всего, конечно, интеллектуальных. Все мировые империи, даже самые замкнутые и статичные, существовали и развивались не сами по себе, а за счет импорта материалов, идей, людей, тезауврируемых (не включенных в дело и оборот) богатств. Имперское существование – не единственная форма. Ей противостоит региональная организация, рассматривающая себя как очаг (или один из очагов) мирового развития, экспортирующая свои достижения и результаты во- вне. Л. Гумилев связывал это с пассионарностью, но это не всегда выражалось в территориальной экспансии региональной энергии. Нечто подобное мы наблюдаем и в Космосе, где черным дырам противостоят вспышки сверхновых – и все это на фоне нейтрального, не имперского и не регионального свечения, тления, равнодушия и пребывания в качестве небосклона.

Ойкуменой греки называли именно заселенный (обитаемый) и доступный им горизонт мира. Они при этом признавали, что не все обитаемые миры им доступны (и потому об этих странах гуляли самые фантастические легенды) и не все доступные им страны обитаемы (и потому они заселялись иными, нечеловеческими существами, таков был, например, Мировой Океан, омывающий Ойкумену).

Тут самое время перечислить тех, кого греки считали своим предтечами в философии: персидские маги, ассиро-вавилонские халдеи, индийские гимнософисты, кельтские и галльские друиды, иудейские пророки. К перечисленным надо также добавить тиган (цыган), которые не были создателями философских знаний, но были их носителями и переносчиками, совершая маятниковые миграции от Инда до Нила, не ведая, что переносят. Вся доантичная философия объединялась одной эсхатологической целью – поддерживать связь с богами до скончания времен, когда все жившие и умершие восстанут и окончательно воссоединятся с богами, уже без посредничества избранных.

Однажды рыбаки выловили в море золотой треножник. Треножник принесли к дельфийскому оракулу, который велел вручить его мудрейшему. Треножник был вручен Фалесу Милетскому, тот отказался и передал другому мудрецу, тот – другому, пока треножник не дошел до афинянина Солона, который вынес окончательный вердикт: «Мудрейший – бог». Треножник вернулся в Дельфы, а греки поставили тех семерых мудрецов мудрейшими из смертных. Правда, помимо Фалеса и Солона, разными авторами и в разных источниках называется еще более 20 человек, поэтому мы ограничимся рассказами только о самых выдающихся из двух дюжин «семерых мудрецов».

^ Фалес Милетский был учеником египетских жрецов, с которыми провел долгие годы. Знаменит своими геометрическими и астрономическими изысканиями: ему принадлежит идея разбиения года на 365 дней, он также вычислил, что диски Солнца и Луны составляют одну семисот двадцатую от их орбиты, рассчитал даты солнцестояний, солнечных и лунных затмений. В геометрии ему принадлежит решение двух задач: как вписать прямоугольный треугольник в круг и как определить высоту пирамид по их тени (задача о подобии треугольников – он нашел момент, когда тень сравнялась с его ростом и в тот же момент была отмечена длина тени пирамиды). Как и все греческие философы, он выступал в качестве политического консультанта и отговорил правителей Милета от союза с Крезом, который вскоре проиграл войну Киру. Был он также весьма предприимчив и считал (и доказал это на деле), что разбогатеть – дело нехитрое: предсказав обильный урожай маслин, он арендовал все маслодавильни и сделал на этом большие деньги.

Важнейшая идея его учения заключается в одушевлении всего не только живого, но и неживого, а также в признании бессмертности души. Собственно, он утверждал, что видимый нами материальный мир одновременно является и универсумально- и бессмертно-духовным.

Как и про любого другого, Диоген Лаэрций рассказывает несколько коротких анекдотов. Вот наиболее интересные:

Фалес: между жизнью и смертью нет разницы

Оппонент: почему же ты не умрешь?

Фалес: именно поэтому


Вопрошающий: что было раньше – день или ночь?

Фалес: ночь, ровно на один день раньше


Что самое трудное?

Познать себя

Что самое легкое?

Советовать другому

Что самое приятное?

Удача

Что божественно?

То, что не имеет ни начала, ни конца

Что самое небывалое?

Тиран в глубокой старости


Последнее, к сожалению, мы наблюдаем в наше порочное настоящее весьма часто, особенно в последнее время.

Фалес стал родоначальником ионийской, самой мощной школы греческой философии.

Солон был прежде всего законодателем. Он дал Афинам огромное число законов и попросил граждан не изменять ничего в этих законах на протяжении 10 лет, а сам, во избежание соблазна, отправился в добровольное изгнание на эти же десять лет. Солоном также была введена процедура судебного разбирательства по поводу каждого нового законопроекта. Суд устанавливал: если за новым законопроектом укрывается корысть инициатора нового закона, то этот инициатор продается в рабство; если новый закон противоречит уже принятым, то автор этого закона подвергается остракизму; если же новый закон вреден, то его автора казнят. Эта процедура, к сожалению, совершенно неупотребительна ныне, вот почему повсюду столько дурных законов, вот почему законодатели так продажны, вот почему законы и справедливость теперь находятся в прямо противоположных друг другу углах общественного сознания и практики. Кстати, он же запретил публичные выступления продажным распутникам. Если бы этот закон действовал и поныне, в думах и на капитолиях воцарилась бы гробовая тишина.

Первый закон, который установил Солон, был назван «снятие бремени» – горожане, одалживая друг у друга разные суммы, попадали в рабскую кабалу и зависимость от своих кредиторов. Солон начал с того, что амнистировал от долга в семь талантов серебра (около 200 килограммов металла) и тем подал пример другим.

Справедливость законов Солона говорит сама за себя:

он резко сократил премиальные победителям спортивных соревнований, направив освободившиеся средства на поддержание семей погибших воинов;

за растрату отцовского имущества и отказ от помощи престарелым родителям виновный подвергался бесчестию;

любой мог подать в суд на праздного;

выколовший глаз одноглазому лишается обоих своих;

за правление в пьяном виде и за воровство полагалась смертная казнь (Ельцин может быть спокоен – закон давно уже не действует).

Умер Солон в изгнании, опять добровольном. Он не мог стерпеть установления тирании своего родственника Писистрата в Афинах и, не переубедив своих сограждан, покинул город навсегда.

Питтак важен нам не только как зачинатель италийской школы и учитель Пифагора. Будучи мудрым политиком и правителем, Питтак оставил по себе добрую славу, но, увы, никаких сочинений. Нам известен многочисленными изречениями; наиболее характеризующими его ум и чувство справедливости из них являются следующие:

Трудно быть хорошим

Лучше простить, чем мстить

Лучшая власть – законы

Дело умных – предвидеть беду, дело храбрых – управляться с нею

Биант – последний из четырех, кто непременно присутствует во всех списках «семи мудрецов», Но, даже, если бы его там не было, он достоин упоминания здесь за фразу «Большинство – зло». Пусть этот плевок останется навсегда на лице так называемой демократии, где большинство покупается тем, у кого больше денег на пиар и саморекламу. Бианту всегда можно протянуть руку понимания: «меньшинство всегда право», хотя бы потому что оно – меньшинство. Демократия большинства – это всегда либо ложь, либо обман, но другой демократии люди не хотят и недостойны, потому что так гораздо удобней укрываться от собственной совести. Увы, бианты и философы всегда в меньшинстве. И, когда их становится подозрительно много, их уничтожают либо сажают на пароход и изгоняют. Принцип демократии «мнение одного становится всеобщим, если нет других, опровергающих это, мнений», по-видимому, никогда не станет главенствующим – просто в силу его очевидности и справедливости.

Однажды он плыл по морю. Разразилась буря, его попутчики возопили к богам о спасении. «Тише, нечестивцы!» -- остановил их Биант: «А то боги услышат вас и потопят этот корабль, вместе со мной».

Биант умер прекрасной смертью: он выступал в суде в качестве адвоката. Закончив свою речь, он примолк на груди внука. Процесс закончился оправданием подсудимого, но великий оратор был уже мертв.

Хилон, Аристодам, Клеобул, Мисон, Леофант, Эпименид, Периандр, Анахарсис, Пифагор, Памфил, Акусилай, Ферекид, Аристодем, Лас, Анаксагор, Орфей, Лин, Эпихарм – хотя среди них есть имена славные и великие -- все-таки выпадают из нашего поля зрения: либо обо всех них, либо ни о ком.

Особое место занимает в списке «семи мудрецов» Эзоп, хотя бы уже тем, что почти никто не ставит его в этот список. Более того, Диоген Лаэрций вовсе не упоминает о нем. Он фигурирует здесь еще и потому, что очень похож на нас, эмигрантов и совков одновременно.

Скифский вождь, Эзоп попал в плен и оказался в Афинах. Он был продан в рабство некоему Ксанфу. Из-за незнания греческого языка он был продан очень задешево, как идиот, то есть безъязыкий. Позднее он освоил греческий, но не настолько, чтобы владеть им в совершенстве. Он вынужден был говорить обиняками и метафорами – так возник жанр иносказаний и басен. Эзопов язык оказался очень живучим – мы до сих пор пользуемся им там, где отсутствует свобода слова.

Эзоп оказался, волею злых обстоятельств и еще более злых людей, перед выбором: остаться живым, но в рабах, либо умереть свободным (он был обвинен в краже какой-то чаши у своего хозяина). Гордый скиф выбрал добровольную смерть и бросился со скалы в море – свободным человеком.

^ В поисках гармонии мира. Пифагор

Пифагором мы начинаем представлять италийскую школу греческой философии: более величественной фигуры эта школа не дала, но одного Пифагора было бы достаточно, чтобы эта школа сохранилась в истории. Если ионийская школа -- это, грубо говоря, мировоззренческая философия, а, следовательно, философия логики и онтологии, то италийская – философия знания (эпистомологическая философия). Мы до сих пор живем и существуем в этих двух школах, каждая из которых представлена прекрасными философами и превосходными философскими системами. И на каждого платоника Мартина Хайдеггера мы найдем в наши дни своего пифагорейца Рудольфа Штайнера.

Пифагор вобрал в себя всю мудрость тогдашней Ойкумены. Его греческим учителем был Анаксимандр, о котором речь пойдет в следующей части, он также долго и основательно учился у египетских жрецов, изучая геометрию, астрономию и три египетских языка с тремя азбуками: письменной (обычный язык), священной (иносказательный язык) и символической (загадочный язык); математике и астрономии он учился также у ассирийских халдеев и иудеев, а также у персов и индусов и овладел не просто всем универсумом знаний, но и всеми их уровнями, включая герметический (закрытый). По одной из версий его смерти, убит он был за разглашение этих знаний или, как тогда говорили, за их профанацию.

Необыкновенность личности Пифагора сама по себе была чрезвычайной, но к ней нужно добавить также ореол легенд, чудес и тайн, связанных с ним и его именем.

Жил он в пещере, в Италии. Свою родину он покинул, считая, что слишком тираническая власть, царившая в ней, несовместима с его пребыванием и ущемляет его свободу. В пещере же он принимал своих учеников и предпочитал совершать с ними длительные прогулки. Существует множество свидетельств его общения с животными и птицами, домашними и дикими, которые вполне понимали его и которых он вполне понимал, Более того, они, бесспорно, слушались его и признавали его несомненный авторитет.

Пифагору первому в античной философии принадлежит идея «фени», идея говорения слов с запечатанными смыслами. Если Эзоп пользовался этим способом выражения в силу своего косноязычия на греческом, «идиотизма», то Пифагор унаследовал это от египетских жрецов, владевших своим внутренним языком, недоступным непосвященным и понимаемым этими непосвященными превратно.

Пифагор, пожалуй, как никто другой до сих пор, понимал, какова истинная цена знания, как опасно распространять и профанировать некоторые знания. Пифагор даже пользовался дорическим письмом, малоупотребительным и неудобопонятным для прочих эллинов. Многие пифагорейцы жаловались впоследствии, что многие идеи у них украдены иониками: Платоном, Аристотелем, и другими, забывая, что Пифагор сам сделал все возможное для нераспространения своего учения. Несомненно, им написаны были три книги: «О воспитании», «О государстве», «О природе», огромное число других сочинений принадлежит его ученикам, либо приписывается ему.

Экклезиаст и доктор Фауст, пожалуй, солидарны с Пифагором, но воспринимали скорбь знания слишком личностно, Пифагор же усматривал в распространении знаний пагубу и опасность для всего человечества.

Вот несколько примеров его символической «фени»:


Символ

Значение символа

Слеза

Море

Руки Реи (богини пространства)

Два созвездия Медведицы

Лира Муз

Плеяды

Псы Персефоны

Планеты

Через весы не шагай

Избегай алчности

Огня ножом не вороши

Не задевай гневливого

Венка не обрывай

Не нарушай законы

Не ешь сердце

Не удручайся горем

Не садись на хлебную меру

Не бездельничай

Уходи, не оглядываясь

Не цепляйся за жизнь, умирая

По торной дороге не ходи

Не внемли мнению толпы

Ласточек в доме не держи

Не принимай болтунов

Будь с тем, кто ношу взваливает, а не сваливает

Трудись, будь готов к добру и оказанию помощи

В перстне изображений не носи

Не выставляй напоказ свои убеждения и веру

Постель держи свернутой

Будь скромен

На золе следа горшком не оставляй

Не будь злопамятен

Против солнца не мочись

Не хвались

На обрезки волос и ногтей не наступай

Помни о мелочах

Нож держи острием от себя

Не будь чрезмерно доверчивым


Всех своих учеников он разделял на математиков (то есть тех, кто заинтересован целостностью и наибольшей глубиной знаний, познавателей) и акусматиков (слушателей, которым достаточно описаний).

Пифагор первым понял, что математика – это не только исчисление и не столько исчисление, это не только компактная и удобная знаковая форма. Это – особый язык, способный выражать собой более ясно наиболее сложное, недоступное словесному описанию.

Такой взгляд на математику позволил Пифагору, первому, кто назвал себя философом, и вслед за ним всем параллелистам, утверждать: совершая восхождение от конкретного к абстрактному, разум оставляет за собой право нисходить от абстрактного к конкретному. Иными словами: от колеса, бочки, кувшина мы можем перейти к идее круга и круглого, но и от круглого мы можем перейти к физическим предметам – колесу, бочке, кувшину. Если сделать еще один шаг по пути Пифагора, мы можем сказать, что мы можем двигаться как из социо-культурной действительности в универсумально-духовную реальность, так и из этой реальности в действительность. И еще один шаг: мы можем строить теоретические конструкции исходя из нашего опыта, но мы можем также, отталкиваясь от теоретических знаний, познать и понять собственный опыт.

Так это или нет, неясно до сих пор: спор между параллелистами и нонпараллелистами все еще продолжается, но ведь задача философа – не решить проблему (это дело для всего остального, нефилософствующего человечества), а поставить ее. И, если философу удается поставить неразрешимую проблему, мы можем с благодарностью преклониться перед ним – ведь тем самым он продлил наше пребывание в Разуме и предоставил нам еще один шанс на спасение в разуме.

Отношение Пифагора к математике сохранилось и укоренилось в сознании многих: уж, если и делить людей на «физиков-лириков», то их следовало бы делить на «математиков-морфологов». «Математики» видят в математике источник истины или, по крайней мере, путь к ней и ее доказательство. Они готовы расстаться с любой наукой и любым знанием, кроме математики, для них математика не функциональна, а агрументальна. Она – основа всего и, если кто-то не может доказать или выразить нечто математически, то это значит только то, что этот некто просто не дорос до математики, а сама математика может все, поскольку стоит за всем.

Крайние морфологи склонны считать математику величайшим жульничеством или глубочайшим заблуждением человечества: если в кране нет воды, значит опять математики.

Единица для Пифагора и его учеников – свет, право, равенство, прочность, устойчивость, тождество, единодушие, целостность. Двоица – мрак, левизна, неравенство, зыбь, переменчивость, различие, делимость. Троица – все конечное, срединное, совершенное, гармоничное, упорядоченное. И так далее. Все нечетные, согласно Пифагору, устремлены к небесам, все четные – к недрам и безднам.

Чтобы лучше представить себе образ и необычайный стиль жизни Пифагора, надо знать, что он считал себя сыном Гермеса в шестой реинкарнации, что отец не только заменил ему этим некоторое подобие бессмертия, но и подарил память обо всех предыдущих перевоплощениях. Последний раз перед рождением Пифагором он был Пирром и провел в Аиде 207 лет. Благодаря своим перевоплощениям не только в людей, но также в растения и животных, Пифагор понимал и был внятен всему живому.

Ученики были для него лучшими друзьями, но стать учеником Пифагора было дано далеко не каждому: он неохотно допускал слушать себя новых людей, новички в течение пяти лет могли только слушать его, невидимого для них, у входа в пещеру и лишь спустя эти годы можно было стать другом и учеником, но зато – совершенно равным со всеми остальными и с самим Пифагором.

Питался он чрезвычайно рационально, во всем был скромен и умерен и вполне схож в этом с затворниками, отшельниками и пещерниками. При этом был красив как бог и благообразен. Его жена, две дочери и сын были такого же необычайного нрава, как и сам Пифагор, отличались необыкновенной праведностью, красотой и умом. Сын Телавг стал основным наследником и продолжателем учения Пифагора. А чего стоит, к примеру, высказывание его жены Феано о том, что жена перед мужем должна совлекать вместе с одеждами и стыд, а вставая – облекаться и в одежды и в стыд. Когда ее переспросили, она ответила, что облекаться надо в то, что дает ей право называться женщиной.


^ Философия италийской школы. Парменид и Гераклит. Зенон. Демокрит. Эпикур и скептики.


Говоря о представителях италийской школы, мы должны помнить, что общение между философами разных школ и направлений в Древней Греции было весьма интенсивным. Парменид, например, был одновременно и пифагорейцем и последователем Анаксимандра, представителя ионийской школы; в диалогах Платона пифагореец Протагор неоднократно встречается с Сократом, Гераклит причислен Диогеном Лаэрцием к италийской школе, а современными историками философии – к ионийской. И так далее. В целом можно сказать, что чем уникальней и богаче идеями философ, тем он свободней от принадлежности к той или иной школе и тем больше шансов на формирование вокруг него собственной школы, по определению эклектичной. Это хорошо было видно на примере Пифагора, это мы будем встречать и в дальнейшем.

Парменид и Гераклит – современники. Но не только это позволяет обсуждать их рядом и даже сравнивать между собой.

Парменид Элейский, хотя и прошел курс философии у ученика Анаксимандра, воспринял пифагорейство от другого своего учителя, Аминия. Парменид первым сформулировал знаменитую задачу-парадокс об Ахиллесе, который не может догнать черепаху. Последующие споры на эту тему привели к формированию в физике понятия движения, прежде всего непрерывности движения (Аристотель). Для Парменида душа, она же разум – и есть истинный мир, истинный универсум, а чувственный мир и сами чувства – неверные и бестолковые мнения. Парменид первым догадался о шарообразности Земли и о том, что утренняя звезда и вечерняя звезда суть одно и то же небесное тело. Если Гераклит писал очень витиевато, образно, но непонятно, то Парменид излагал свои мысли стихами, но очень ясно, четко и внятно. Объятый разумом мир Парменида теряет время – нет ни прошлого, ни будущего, остается только настоящее, в созерцании и постижении которого и конструируется мир. Эту идею времени потом будет разворачивать Августин Блаженный, один из самых созерцательных и рефлексивных философов.

Гераклит Эфесский стилистически, поэтикой своего основного (и не дошедшего до нас) сочинения «О природе» был пифагорейцем. Его философская концепция заключается в признании процессуальности мира, его непрерывном обновлении: «нельзя войти в одну и ту же реку дважды». Причиной этой процессуальности и изменчивости мира являются, по Гераклиту, непрерывные противоречия и «раздоры» всего со всем и во всем. Ему же мы благодарны за разработку и внедрение в философскую практику понятия Логос, заключающего в себе и слово, и власть, и мощь, и мудрость, и разум. Евангелие от Иоанна, открывающееся фразой «В начале было Слово…» в греческом тексте звучит не столь куце: «В начале был Логос…»

Гераклит, судя по всему, был человек заносчивый и весьма неприятный в общении. Он утверждал, что знает все и до всего дошел сам, без учителей. Писал он нарочито туманно и непонятно, за что получил прозвище «Темный». В отличие от Парменида, Гераклит утверждал приоритетность чувственного опыта, прежде всего зрения и слуха: Солнце по его мнению таково в размерах, каким видится.

Интересна его идея о судьбе как о замкнутом круге, неизбежном и неотвратимом, о том, что это – петля, охватывающая всю жизнь, и стягивающая ее удавкой. Судьба безжалостно подтвердила это: он, уверявший всю жизнь, что все происходит из огня и в огонь обращается, был ввергнут в жизнь с родильными водами и умер от водянки. Когда врачи отказались от его лечения, он обвалялся в навозе и лег на солнце, чтобы изгнать из себя чрезмерные воды. Так и умер и был сожран городскими бродячими собаками, как гласит одна из легенд о Гераклите.

Читая то, что осталось от Гераклита, я понял, что судьба – это месть за вырванную нами из небытия жизнь.

Зенон Элейский противопоставил Гераклитову «нельзя войти в одну реку дважды» другую, не менее знаменитую фразу: «Ничто не ново под луною».

Ученик и любовник (в Древней Греции это были почти синонимы) Парменида, Зенон Элейский отличался высоким ростом, благородством внешности и души. Он с презрением относился к Афинам, ни разу не побывав там и почти не покидая родную Элею, а также к тирании, – уличенный в заговоре против одного из них, он на публичном допросе выдал в качестве своих сообщников всех друзей тирана, а затем обвинил в заговоре и самого тирана. Речь его была столь смелой и зажигательной, что горожане тут же покончили с тираном. Впрочем, по другой версии, он вцепился зубами в ухо тирана (пообещав тому сообщить нечто секретное) и не выпускал, пока его не закололи. По еще более ужасной версии он был забит в ступе.

Исходя из концепции Парменида о чувственной непознаваемости мира и о единстве мира, Зенон Элейский выдвинул, в противовес диалектике Гераклита, совершенно иную диалектику, которая и стала впоследствии основой философской диалектики Аристотеля.

Знаменитые апории (неразрешимые задачи) Зенона Элейского повергли современную ему математику и физику в глубокое уныние и кризис и не потеряли своей актуальности до сих пор. Они стали основой школы скептиков и заметны в антиномиях И. Канта. Наиболее известными апориями Зенона являются:

"Дихотомия" (деление надвое): прежде, чем движущееся тело пройдет весь путь, оно должно пройти половину пути, а до этого - четверть и т.д.; но поскольку этот процесс мысленного деления бесконечен, то движение никогда не может начаться (по другой версии этой апории движение не может закончиться). Как говорил сам Зенон: «Движущееся тело не движется ни в том месте, где оно есть, ни в том, где его нет». Возникшее противоречие ставит вопрос о корректности отображения понятий пространства, времени и движения посредством математической абстракции точки, отрезка и о спорности различных абстракций бесконечности. В "Ахиллесе" анализируется противоречие между очевидными данными чувственного опыта и рассуждением, согласно которому быстроногий Ахиллес не может догнать черепаху, т.к. пока он пробежит разделяющее их расстояние, черепаха успеет все же пройти некоторый отрезок, пока Ахиллес будет пробегать этот отрезок, черепаха отползёт ещё немного дальше, и т.д. "Стрела" указывает на трудности отображения движения, возникающие с принятием атомистической концепции Гераклита: если считать, что пространство, время и сам процесс движения состоят из некоторых "неделимых" элементов, то в течение одного такого "неделимого" тело не может двигаться (иначе "неделимое" "разделится") а значит, оно не сможет двигаться и вообще (сумма "покоев" не может образовать движения) т. е. летящая стрела "на самом деле" покоится. Сюда надо также добавить апорию «Стадий» о том