Реферат: И. В. Грачева «Путь трудной чести и добра…»

ГОУ ДПО «Рязанский областной институт развития образования»


Материалы и исследования

по рязанскому краеведению


Том 19


И.В. Грачева


«Путь трудной чести и добра…»


(Жизнь и творчество С.Д. Нечаева)


Рязань 2009

ББК 63.3

М 34


Материалы и исследования по рязанскому краеведению. - Т. 22. Грачева И.В. «Путь трудной чести и добра…» (Жизнь и творчество С.Д. Нечаева) / Отв. ред. и сост. Б.В. Горбунов / ГОУ ДПО «Рязанский областной институт развития образования». – Рязань: Изд. «Узорочье», 2009. – 94 с.


Редакционная коллегия:

А.А. Ванин, Б.В. Горбунов (отв. ред.), И.Ж. Рындин, А.И. Хвостов,

М.В. Целикова, И.Н. Юхина


Печатается по решению редакционно-издательского совета Рязанского областного института развития образования (РИРО).


Рецензенты: О.П. Мартынов, канд. ист. наук, доцент, зав. каф.

МУиРО РИРО;

А.И. Хвостов, канд. истор. наук, доцент каф. гуманитарных дисциплин Рязанского агротехнологического университета


ISBN


© Б.В. Горбунов, 2009 г.

© Рязанский областной институт развития образования, 2009 г.

© Издательство «Узорочье», оформление, 2009 г.

Степан Дмитриевич Нечаев родился 18 июля 1792 года в семье богатого помещика. Его отец Дмитрий Степанович принадлежал к ста­ринному роду, который, по семейным преданиям, происходил от некоего Федора Бяконта, выходца из Чернигова, ставшего боярином великого московского князя Ивана Даниловича Калиты. Со временем потомки Фе­дора превратились в заурядных служилых дворян, В "Гербовнике" так описан их герб: "В щите, имеющем красное поле, крестообразно изобра­жены серебряный меч и золотая булава. Щит увенчан обыкновенным дворянским шлемом с дворянскою на нем короною и тремя страусовыми перьями".

Дмитрий Степанович Нечаев жил в Москве и "находился при Героль­дии" в чине надворного советника. Он владел землями в Московской гу­бернии (Серпуховском округе), Тульском, Рязанском, Тверском наместничествах; всего за ним к 1792 году числилось 660 крепостных душ мужского пола; не считая их семейств. Вскоре он вышел в отставку, сначала переехал с семьей в Скопинский уезд, служил при казенных винокуренных заводах, затем обосновался в поместье Сторожево (Сто­рожевая слобода) Данковского уезда Рязанской губернии, купленном его женой Анной Ивановной, урожденной Сиверс. Он дослужился до кол­лежского советника и по данным пятой ревизии (1795) владел 1071 ду­шой мужского пола в разных губерниях и уездах. У Нечаевых родилось три сына (Степан, Платон, Павел) и три дочери (Александра, Мария, Феодосия). Павел умер в раннем детстве. Платон был годом младше Степана, в отроческие и юношеские годы их связывала тесная дружба, но дальнейшая судьба Платона неизвестна. Видимо, Феодосия, младшая сестра Степана, назвала своего сына тоже Платоном в память о брате.

В имении Нечаевых Сторожево на высоком берегу реки Дон в конце 18 века был выстроен внушительный усадебный комплекс. Главный каменный особняк "растреллиевской архитектуры", походивший на загородный дворец, украшался четырехколонным портиком с балконом. От дворца в две стороны шли галереи, служившие оранжереями и закан­чивавшиеся боковыми флигелями. По традициям ландшафтного искусства 18 века перед главным подъездом были цветники и водоемы, а позади дома – тенистый парк для прогулок и большой фруктовый сад. Юность Степана прошла среди сельской природы. Усадебный дворянский быт конца 13 – начала 19 века унаследовал от "золотого века" Екатерины II тяготение к шумным, роскошным празднествам и забавам, хлебосольным пирам и вместе с тем – к овладению уровнем европейской культуры. В Сторожеве была своя картинная галерея. Отец Степана, сразу заняв­ший лидирующее положение среди местных землевладельцев, неоднократ­но избирался данковским уездным предводителем дворянства – с 1800 по 1808 и с 1812 по 1817 годы. Само положение обязывало его жить открытым домом на широкую ногу, устраивать многолюдные охоты, зва­ные обеды и вечера с танцами, домашними концертами, спектаклями и прочими увеселениями, на которые съезжались помещики со всей округи. Недалеко находилось еще одно богатое имение – Баловнево, принадле­жавшее Муромцевым. Их сын М.М. Муромцев, лишь годом старше Степана, вспоминал, как к ним то и дело собирались многочисленные гости, и они часто по приглашениям отправлялись к соседям: "В Данковском уез­де было шесть охот с гончими и борзыми. У Нечаева и Огарева оркестры". Хозяйство в Баловневе велось образцово, крестьяне не только знали и использовали рациональные приемы хлебопашества, но и разво­дили фруктовые сады. Помещики содержали небольшие винокуренные заво­ды, суконную и кожевенную фабрики. Муромцевы, а впоследствии и Не­чаевы, одними из первых в уезде начали строить для крестьян каменные дома крытые черепицей. В Данковском уезде в селе Знаменском на­ходилась усадьба графов Толстых, где, по воспоминаниям младшего сов­ременника С.Д.Нечаева Д.Н.Толстого, также имелись "псовая охота, хор; музыкантов и певчих" и по старинной барской традиции держали еще штат шутов. Сторожево стало истоком развития поэтического да­рования Степана Нечаева. Недаром в элегии "воспоминания" он писал об отцовской усадьбе на Дону:

...В юности моей, брегов его владелец,

Я в первый раз прижал пастушечью свирель

К устам, трепещущим от радости безвестной...

Подрастающие дворяне получали в основном домашнее воспитание, но благодаря прекрасным библиотекам, собранным их предками, и нанятым учителям их образованность не уступала столичному уровню. По рассказу М.М.Муромцева, в то время в богатые поместья ездил из Данкова давать уроки преподаватель уездного училища Сахаров, чело­век весьма толковый ж эрудированный. "Кстати замечу, - писал Муром­цев, г что этот г. Сахаров был один в данковском училище для всех предметов, и ученики у него были отличные <…> и я знал нескольких дворян, окончивших у него своё воспитание, которые после того отлично служили". По всей вероятности, к их числу относился и С.Д.Нечаев. Он успешно сдал экзамены на аттестат при Московском университете, в 1811 году неполных 19-ти лет поступил на службу в Коллегию иностранных дел ж вскоре был причислен к канцелярии Рижского военного губернатора Д.И.Лобанова-Ростовского. С началь­ником Степану Дмитриевичу повезло. Князь Д.И.Лобанов-Ростовский, боевой офицер, некогда брал Очаков, был в польском походе под командой А.В.Суворова, но особенно стал известен после того, как император Александр I доверил ему вести переговоры с Наполеоном, закончившиеся Тильзитским миром. Князь получил ге­неральский чин, оба императора наградили его подарками, Напо­леон пожаловал ему орден Почетного Легиона. Когда началась вой­на 1812 года, Лобанова-Ростовского отозвали из Риги и назначи­ли начальником территорий от Ярославля до Воронежа, где он дол­жен был формировать дивизии резерва. По его поручению Нечаев собирал ополчение во Владимире и Арзамасе, Именно у своего патрона молодой чиновник научился ревностно, с полной самоот­дачей выполнять любое порученное ему дело.

В 1813 году Лобанова-Ростовского перевели на западную границу, где он принял командование резервной армией, а Неча­ев вернулся в Петербург. Однако блестящий столичный мир не вскружил голову юноше, обладавшему завидной самостоятельностью характера. Несмотря на приобретенные знакомства в литературных кругах, чопорная великосветская жизнь его не привлекала, не прельстила и возможность столичной карьеры. В 1814 году он уволился из Коллегии. Позднее в "Послании Коринне о счастьи" он признавался, что недолго упивался "отравой" тщеславных же­ланий и недолго манил его "почестей блеск лучезарный". Он пред­почел вернуться в родные места и "от светских сует в удаленьи" всецело посвятить себя литературным занятиям. Стихотворение "Отставка и возвращение на родину", написанное в Сторожеве, открывается строками:

О брега, холмы родные,

Лет беспечных колыбель,

Где встречал я дни златые.

Где теперь их вновь обрел!

Мирных радостей обитель,

Кров отеческой драгой!

Я уж твой не посетитель -

Я опять хозяин твой...

Нечаев, как и многие его современники, был увлечен незаурядной личностью и поэзией героя 1812 года Д.В.Давыдова. Получив от Давыдова на память его портрет, Нечаев ответил ему восторжен­ным стихотворным посланием. А в "Вакхической песне", написан­ной в подражание поэту-гусару, благонравный провинциальный юноша принял вид лихого кутилы, прославляя не скованное свет­скими условностями веселье дружеских пирушек и простодушные радости любви. Стихотворение Нечаева "Дружба" по ритмике и идеям близко "Песне старого гусара" Давыдова, открывавшейся строками: "Где друзья минувших лет, / Где гусары коренные?..." Аналогично начало у Нечаева: "Позабыл о дружбе свет! / Где Оресты, где Пилады?..."

В 1814 году Нечаев стал почетным смотрителем скопинского уездного училища; А в 1817 году его назначили директором учи­лищ Тульской губернии. Именно на ниве народного просвещения и раскрылись незаурядные дарования Степана Дмитриевича. Н.И.Надеждин, сын священника села Белоомут Зарайского уезда Рязанс­кой губернии, впоследствии ставший известным ученым и литера­тором, издателем журнала "Телескоп", свидетельствовал, что Нечаев сыграл большую, если не решающую роль в его духовном становлении. Ему Надеждин посвятил раннее стихотворение "Бла­годетелю", где называл Нечаева "сияющим между почтеннейших людей" и писал:
^ Ты путь к познанью мне открыл
Неоцененными дарами:

Меня в поэзьи просветил

И озарил наук лучами.

Об чем я прежде не слыхал,

Подробно ныне то узнал.

И ты один сему виною,

Науки я познал тобою. 4

В Туле Нечаев стал инициатором создания широкой сети учеб­ных заведений, которые, по его замыслу, должны были охватить все сословия. При нем начали действовать два новых мужских и два жен­ских пансиона. Но особое внимание он уделял народному образова­нию, пропагандируя ланкастерскую систему взаимного обучения. Степан Дмитриевич обладал редким даром объединять людей для слу­жения общественному благу. Как установила тульский краевед О.Е. Глаголева, когда в 1820 году Нечаев открывал ланкастерскую шко­лу для простонародья на сотню с лишним человек, благодаря его усилиям "было собрано более 5 тысяч рублей. Причем на его при­зыв откликнулось не только дворянство, но, что примечательно, купечество и оружейники". Богатейшая тульская помещица графиня А.В.Бобринская (вдова А.Г.Бобринского, побочного сына Екатери­ны II) передала от своего семейства на устройство школы 4 тыся­чи рублей, сам Нечаев пожертвовал годовое жалование в 900 рублей. Вслед за этим аналогичная школа появилась в городке Ефремове. Нечаев своим энтузиазмом заражал окружающих, и А.В.Бобринская в конце 1820 года принялась устраивать в своем имении в Богородицке школу для крестьян на 50 человек. Для этого она выделила каменный дом и все расходы по содержанию школы и учителя взяла на себя. Стремление энергичного тульского директора распростра­нять просвещение в среде простонародья и особенно - крепостных насторожило столичные власти, и Нечаев получил выговор из депар­тамента народного просвещения. Видимо, тогда и родился его горь­кий афоризм: "Блаженно государство, где можно делать добро без спроса и без страха". Однако тульский губернатор В.Ф.Васильев оказался единомышленником Нечаева и всячески поддерживал его начинания (а при случае - и закрывал глаза на то, что чересчур инициативный чиновник порой явно превышал свои полномочия).

Нечаев поощрял открытие даже маленьких частных школ, и местные жители, уразумевшие пользу учения, активно использовали предо­ставленные им возможности: 10 школ устроили церковнослужители, 7 - зажиточные мещане, 3 - оружейники. Даже после того, как осенью 1823 года Нечаев покинул свой пост, начатое им дело продолжало развиваться. В 1824 году в городе Алексине откры­лось училище, об устройстве которого он ранее хлопотал; в Ту­ле появились еще три школы - для солдат стоявших здесь частей и для мастеровых при оружейном заводе.

В Туле вокруг одаренного и общительного директора училищ сплотился кружок местной интеллигенции, которому покровительст­вовал губернатор. В городе нашлось немало творческих личностей: В.Б.Броневский, инспектор Александровского военного училища, морской офицер, печатавший в столичных журналах воспоминания о прошлых военных походах и составивший "Историю Донского войска"; Ф.Г.Покровский, преподаватель, а затем директор гимназии, зани­мавшийся историческими изысканиями; А.Г.Глаголев, один из пер­вых тульских археологов; А.В.Гевлич, под влиянием Канта написав­ший диссертацию "О прекрасном" и др. Даже штаб-лекарь Ф.М.Громницкий, более 20 лет успешно лечивший тульчан, увлекся перевод­ческой деятельностью. Нечаевский кружок занимался изданием книг, способствовал возрождению в Туле театра, который существовал в конце 18 века, потом заглох и вновь открылся в 1818 году. Под театр переустроили дом купцов Ливенцовых. При Нечаеве в 1822-1823 годах в театре с большим успехом играл М.С.Щепкин. Но ког­да тульчане вознамерились было издавать свою газету, их катего­рично осадили. Министр народного просвещения и духовных дел А.Н. Голицын посчитал это излишним. Появление в российской глу­бинке местных газет, которые имели бы выход на широкую публику, но слабо контролировались из столицы, никак не устраивало правительство.

Несмотря на то, что Нечаев служил в провинции, в 1810-1820-е годы его имя получило известность в столичных литера­турных кругах. Стихи и заметки Нечаева публиковались в "Вест­нике Европы", "Благонамеренном", "Русском вестнике", "Московском телеграфе", "Мнемозине", "Северной пчеле", "Дамском жур­нале" и др. С 1816 года он стал членом Общества истории и дре­вностей российских (в 1838-1839 годах являлся его вице-прези­дентом). В 1820 году Нечаева приняли в Общество любителей российской словесности. Его лирика в основном носила камерный характер. Он прославлял скромные радости верной дружбы, род­ственных привязанностей, любви, общения с природой, занятий литературой и искусством. Культ "естественного" человека Не­чаев противопоставлял лицемерию блестящего, но холодного и расчетливого столичного света. В "Послании к Леониду" он писал:
^ В тиши отрадной кабинета
Найдем забвенье зол в святом забвеньи света.7

Неприязненное отношение к великосветской суете, карьеризму, оценке человека не по его личным достоинствам, а по его чину и связям звучит в стихотворениях Нечаева "К семейству NN", "Дружба". Свое жизненное кредо он сформулировал в послании "Одному молодому человеку", в котором были такие строки:

Другом будь великодушным,

Презирай в приязни лесть,

Нет чего - считай ненужным:

Будь доволен тем, что есть.

Не гоняйся ж за мечтами.

Почесть - прах, а слава - дым!

Будь их выше - не словами,

Делом то яви самим...

Некоторые стихи Нечаева стали известными в свое время ро­мансами: "К неверному", "Один еще денек". К последнему музыку написал Г.А.Рачинский, скрипач-виртуоз, композитор, пользовав­шийся большим успехом у публики и широко гастролировавший по России. Ноты романса "Один еще денек" прилагались к журналу "Вестник Европы" (1817 , где печаталось нечаевское стихотворе­ние. Поэтическое послание Нечаева "Г.А.Рачинскому" свидетельст­вует, что их связывали теплые приятельские отношения. Судя по контексту и времени создания стихотворения, Рачинский бывал в Сторожеве и устраивал там концерты для радушного хозяина и его гостей. Но особенно нравился современникам романс Нечаева "На слово "люблю", переведенный с французского и опубликованный в мае 1816 года в "Вестнике Европы". Он сразу же стал исполнять­ся в гостиных, списывался в домашние альбомы. По словам литера­туроведа В.Э.Вацуро, "романс принадлежит к числу наиболее попу­лярных в альбомном обиходе 1810-1820-х годов стихов, потерявших авторство и переписывавшихся как анонимные". В августе 1816 го­да супруги Лермонтовы (родители М.Ю.Лермонтова) приехали погос­тить в родовое тульское имение Кропотово. Ю.П.Лермонтов в аль­бом своей сестре Екатерине в качестве московской новинки запи­сал текст нечаевского романса (кстати, тоже без указания имени автора).

Видимо, познакомился он с романсом не по журнальному варианту, а где-то в дружеском кругу. А.Г.Чавчавадзе перевел романс Нечаева на грузинский язык, и он зазвучал на Кавказе.

В 1820 году скончался отец Нечаева. А в мае 1823 года Степан Дмитриевич уволился со службы в Туле, взяв отпуск "для лечения на Кавказских минеральных водах". По возвращении, в январе 1824 года он был назначен чиновником особых поручений при московском генерал-губернаторе князе Д.В.Голицыне и поселился в Москве. Среди прочих дел ему доверили организацию Глазной больницы и Работного дома. Подобные дома практиковались в России со времен Петра I и являлись одним из способов борьбы с нищенством. Их цель – дать кров и работу тем, кто по какой-то причине лишился средств к существованию, и в то же время - принудить к общест­венно-полезному труду бродяг-тунеядцев. Помимо казенного содер­жания, Работный дом и Глазная больница поддерживались частными пожертвованиями, сбор которых требовал от Нечаева немалых уси­лий. В послужном списке Степана Дмитриевича сказано, что он "в знак всемилостивейшего внимания к трудам и усердию, оказан­ных по устройству в Москве Дома Трудолюбия, удостоился получить от государыни императрицы Александры Федоровны бриллиантовый перстень 1827 августа 22".10 Через год последовала еще одна аналогичная награда.

С.Д.Нечаев был личностью талантливой и сложной, во многом представлявшей загадку для современников и позднейших исследо­вателей. В повседневной жизни он производил впечатление добро­душного и общительного барина, тяготевшего к уюту и покою, но в общественной деятельности проявлял кипучую энергию и незау­рядные организаторские способности. Несмотря на кажущуюся про­стоту и открытость, это был осторожный и умный конспиратор, хранивший немало своих и чужих тайн. Около 1818 или 1819 года он вступил в Союз Благоденствия, одну из ранних декабристских организаций, и пытался в Туле создать местную ячейку Союза. Открылось это совершенно случайно. На следствии после подавле­ния восстания декабристов никто из них не упоминал имени Неча­ева. Но когда в 1826 году правительство потребовало у служащих по ведомству министерства народного просвещения подписку о непринадлежности к тайным обществам, то бывший тульский учитель Д.И.Альбицкий в неуместном порыве верноподданнического чистосер­дечия признался: "По чистой совести и без всякой утайки сим объявляю о кратковременной прикосновенности моей к Союзу Благо­денствия, в который вступил членом в начале 1819 года по предложению бывшего тогда директором тульских училищ титулярного советника Степана Дмитриева сына Нечаева". По распоряжению ше­фа жандармов А.Х.Бенкендорфа полицейский агент А.А.Волков от­правился собирать сведения о Нечаеве, но выяснил лишь, что тот пытался привлечь в тайную организацию тульского почтмейстера И.Ф. Бабаева – и "ничего более узнать не мог".11

Право принимать новых членов в Союз Благоденствия получа­ли от его Коренной управы лишь те, кто пользовался особым дове­рием. И хотя свидетельств об участии Нечаева в поздних органи­зациях, возникших после распада Союза Благоденствия, не встре­чается, круг его близких знакомств с декабристами и теми, кто им сочувствовал, весьма обширен. Он хорошо знал К.Ф.Рылеева, В.К.Кюхельбекера, Ф.Н.Глинку, А.И.Тургенева, Е,А.Баратынского, П.А.Вяземского, А.С.Грибоедова, С.Н.Бегичева и других. Когда литераторы-декабристы начали издавать альманах "Полярная звез­да", Нечаев предложил привлечь в журнал лучших московских ав­торов. А.А.Бестужев- Марлинский писал Вяземскому 5 сентября 1823 года: "Если увидите Ст.Нечаева, сделайте одолжение, напо­мните ему об обещании собрать для нас У московских стихотворцев стихи".12 В "Полярной звезде" появилось стихотворение Не­чаева "Сирота", основой для которого могли стать впечатления хорошо знакомой поэту деревенской жизни. Эта сочувственная по­пытка возвести до уровня высокой поэзии голос деревенской де­вушки-сироты, "забытой от всех людей", предваряла мотивы лирики А.В.Кольцова и Н.А.Некрасова. Однако финал стихотворения решен в свойственном эпохе романтическом ключе. Героине, лишенной любви и заботы, не суждено долгой жизни. Появление дамы под черной вуалью, тщетно разыскивающей её затерянную могилу, вносит в стихотворение оттенок романтической тайны. Вместе с тем усиливается и критическая направленность произ­ведения: героиня оказалась жертвой не только социальных отно­шений, но и жертвой темных грехов бросившей её матери, судя по всему, принадлежавшей к привилегированному кругу.

Стихи Нечаева входили и в программу декабристского аль­манаха "Звездочка", но его выпуск был прерван событиями вос­стания. У Нечаева есть стихотворения, посвященные участникам декабристского движения: приятельски-шутливое послание Г.А.Римскому-Корсакову, панегирически-возвышенное обращение к А.И.Якубовичу, горестная эпитафия П.Д.Черевину, талантливому и многообещавшему юноше, скончавшемуся на 23 году от скороте­чной чахотки. Видимо, этим событием навеяно и стихотворение то Нечаева "Умирающий певец".13 В некрологе Нечаев писал о Черевине: "При глубоких сведениях, при уме основательном, он приобретал всеобщую любовь и уважение истинным благородством характера и неизменяемою добротою сердца. <...> Он тщательно избегал всякой роскоши, боялся выйти из скромного круга не­обходимости, чтобы не пала лишняя тягость на крестьян его, которых благосостояние было для него дороже всех удовольст­вий, чтоб не утратилась возможность доставлять себе другое, высшее наслаждение, помогая в нужде достойному человеку". Черевин печатал в журналах статьи по вопросам обществоведе­ния и политэкономии. По словам Нечаева, эти публикации "по­казывают довольно ясно, чего ожидать было должно от покойно­го Черевина и сколько с кончиною его потеряли науки, дружба и может быть самое Отечество".14

Даже в последние месяцы жизни Черевин не оставлял напря­женной работы, переводя "Историю упадка и разрушения Римской империи" Э.Гиббона, Его обращение к этой теме не случайно, В России с конца 15 века господствовала великодержавная концеп­ция "Москва - третий Рим", ставшая со временем основой монар­хической идеологии. Императорская Россия мыслилась единствен­ной наследницей политических традиций цезарианского Рима, претендовавшего в свое время на исключительное влияние в мире. Декабристы обратили внимание на иную, теневую сторону этой концепции, предсказывая, что, подражая древнему Риму, самодер­жавная Россия, как и он, неминуемо придет к краху.

Одним из мотивов поэзии Нечаева этого периода стали соз­вучные декабризму свободолюбивые настроения. Увлеченный собы­тиями греческого восстания против турецкого владычества, он пишет "Заздравную песнь греков", в которой прославляет тех, кто вступил в борьбу с "тиранством". Печаталось это стихотворение в альманахе "Мнемозина", издававшемся В.К.Кюхельбекером и В.Ф.Одоевским. И поэтический рассказ о мечтах "Отчизны истин­ных друзей", надеявшихся, что в скором времени "свободы песнь благословенна помчится по родным полям", воспринимался совре­менниками как завуалированный намек на политическую программу декабризма. Это к своим соотечественникам и единомышленникам обращался Нечаев в последней строфе:
^ Тогда мы братский круг составим
И, разогнав тиранства тень,

Отчизны светлый день прославим,

Как славим ныне дружбы день.

Даже в нейтральных, с первого взгляда, произведениях Нечаева скрывался порой глубокий подтекст. В стихотворении "Мечтатель" речь идет о том, что в обществе, где ценится лишь родовитость и богатство, где целью жизни становятся чины и солидное состоя­ние, чуткого, одаренного человека, тоскующего по иным, истинным нормам бытия, ждут одни "тернии". И только в искусстве он может силой воображения восстановить попранный порядок общественной гармонии и увлечь читателей мечтой о "золотом веке", где царят любовь и справедливость. Внешне это стихотворение перекликает­ся с посланием Н.М.Карамзина "К бедному поэту", где говорится:

Мой друг! существенность бедна:

Играй в душе своей мечтами...

Но Карамзин резюмировал: "Кто есть поэт? Искусный лжец..." В нечаевских же строках скрывался иной смысл. Недаром тема "золотого века", века Астреи (богини справедливости) вновь воз­никнет в "Застольной песне греков". В "Мечтателе" задачи искус­ства формулируются в духе декабристской идеологии: служить фор­мированию нового, прогрессивного общественного сознания. Поэт у Нечаева - проводник высшей, Божественной правды:

Окрылен воображеньем,

Протекает он эфир

И с священным умиленьем

Внемлет глас небесных лир,

И восторженный низводит

Дщерь венчанную с небес –

Мудрость...

Это стихотворение предваряет пушкинского "Пророка" (1826), в котором лирический герой, получив божественный дар мудрости, говорит:

И внял я неба содроганье,

И горний ангелов полет...

В элегии "Воспоминания", отразившей впечатления поездки Нечаева на Кавказ в 1823 году, рассказывалось о покоренных горцах, которым только в песнях осталось вспоминать о своей утра­ченной свободе:
^ Певец тоску свою с слезами
На струны тихо изливал, -

И скорбь он пробудил в униженном народе,

И мнилось мне, он возглашал

Надгробный плач своей свободе.

Но в контексте настроений "Полярной звезды", где печаталось стихотворение, эти строфы приобретали более широкое звучание и вызывали ассоциации с тем, что происходило в России, напоми­ная о своем "униженном народе", отстоявшем независимость в вой­не с Наполеоном, но вновь обращенном в покорных рабов собствен­ными властителями. Недаром близкий к декабристским кругам А.И. Тургенев писал о "Воспоминаниях" П.А.Вяземскому 28 мая 1825 го­да: "Я очень доволен стихами Нечаева: они полны мыслей и чувст­ва. Язык чистый и благозвучный".15 Писатель Н.Д.Иванчин-Писарев, живший в своем имении Рудники Серпуховского уезда Московской гу­бернии и увлеченно занимавшийся сельским хозяйством, получив эле­гию Нечаева, ответил стихотворным посланием:
^ Оставя плуг, спешит тебя благодарить
Рудинский пахарь за вниманье.

Кто оценить умел твое "Воспоминанье",

Кто в нем живет - в потомстве будет жить.

Сам же Нечаев даже в период литературного успеха был строг к себе и невысоко ценил свой талант. Он считал, что для общест­венного блага предпочтительнее какая-нибудь практическая дея­тельность, чем стихи, пусть даже хорошо отделанные. В письме А.А.Бестужеву 25 мая 1825 года он признавался: "На поверку же выходит, что едва ли не лучше мы бы сделали, если б самом деле променяли наши сопелки на борону".16
^ В конце "Воспоминаний" после описания ярких южных впечатлений Нечаев рассказывает о том, с какой радостью он вновь увидел знакомые данковские места:
О милой родины страна,

Какою тайною прелестной

С душою ты сопряжена!

Что мне перед тобой все красоты чужбины?

Что может заменить безмолвный сей привет

Знакомой от пелен долины,

Не изменившейся от лет

Нас изменяющей судьбины?

Глубокая привязанность к родным местам звучит также в стихо­творениях Нечаева "Отставка и возвращение на родину", "К дру­гу", "К сестре".

В альбоме С.Д.Полторацкого, начатом в 1820-е годы, сох­ранился экспромт Нечаева "Что кому нужно?":

Для ума потребен гений.

Для рассудка - зрелость лет,

Для улана - конь игрений,

Для красавицы - корсет,

Для романа - нежны чувства,

Для сатиры - едка соль,

Для судей - воров искусство,

Для попов - Тартюфа роль,

За прекрасными - смотренье.

Для ревнивых - сто очей,

Для влюбленных - сто ночей,

А терпенье - для мужей. 17

Эта стихотворная шутка получила известность и кочевала по раз­ным альбомам, со временем утратив авторство. В Рязанском обла­стном архиве находится тетрадь стихов, переписанных Н.Горбо­вым (1823), отец которого помещик Д.И.Горбов дважды в 1812-1817 годах избирался касимовским уездным предводителем дворянства. В этой тетради нечаевское стихотворение помещено без указания автора с изменением первой строки ("Для дела по­требен гений") и концовки ("Для несчастных - утешенье, Для ревнивых - сто очей, Для влюбленных - снисхожденье, А терпенье - для мужей"). Рязанский дворянин А.Измайлов, сын М.В.Измайлова, ряжского уездного предводителя дворянства в 1806-1808 годах, в свой альбом переписал стихотворение "Сирота" Нечаева из "По­лярной звезды". Кстати, оба альбома демонстрируют хорошее зна­комство владельцев с декабристским журналом, из которого они делали выписки.

Читающей публике Нечаев был известен не только как стихот­ворец, но и как мастер редкого, изысканного афористического жа­нра. В конце 18 - начале 19 века острословие, умение высказы­вать оригинальные и глубокие замечания весьма ценилось и куль­тивировалось в образованных кругах, что оказывало немалое вли­яние на развитие литературы. Меткие выражения из комедии А.С. Грибоедова "Горе от ума1* или басен И.А.Крылова, широко распро­странившиеся в обществе, начали свою самостоятельную жизнь в качестве присловий и поговорок. В "Вестнике Европы" на протяже­нии нескольких лет (I8I6-I824) печатались "Мысли и замечания" Нечаева, привлекавшие своими порой парадоксальными, но верными наблюдениями, И здесь также проскальзывали оппозиционные наст­роения, свойственные декабристским взглядам. В то время, как в России и Европе чествовали Александра I как победителя Напо­леона, Нечаев выступал с ироничными высказываниями, отражавши­ми иную, не придворную точку зрения: "Земные величия совершен­но подлежат общим законам оптики: чем далее мы от них, тем ме­нее они нам кажутся". Но в то же время он не любил, когда ост­рословие превращалось в самоцель: "Когда слушаю разговоры лю­дей, занимающихся одною игрою остроумия, мне всегда кажется, будто вижу детей, бегающих за бабочками". Афоризмы Нечаева не были модной литературной "игрой ума", они являлись его заветными убеждениями, раскрывали его мировоззренческую позицию и во­площались в его собственных делах и поступках.

В 1820-е годы Степан Дмитриевич стал частым посетителем знаменитого литературного салона княгини З.А.Волконской, в 1824 году переселившейся из Петербурга в Москву и жившей в доме на Тверской, Будучи сама талантливой писательницей, увле­каясь наукой и искусством, Волконская, где бы ни появлялась, собирала вокруг себя цвет творческой интеллигенции. Широкая образованность и изысканное очарование хозяйки делали её вече­ра особенно привлекательными. Нечаев написал ей в альбом:

Я не завидую Париду:

На трех богинь взирать он мог;
^ Одну я видел Зенеиду -
И весь Олимп у милых ног! 18

Тесная дружба связывала Степана Дмитриевича с А.А.Бестужевым-Марлинским. Они познакомились зимой 1823 года в Москве. В мае 1825 года, прибыв в очередной раз в Москву, Бестужев оста­новился у Нечаева. Они вместе ездили по знакомым, посещали на­родные гуляния. После отъезда Бестужева Нечаев писал ему 25 мая 1825 года: "Я знаю, что ты ко мне писать не соберешься. По край­ней мере, когда решишься опять побывать в Москве, вспомни, что у меня найдется для тебя всегда небольшая комната и трубка та­баку. О дружбе моей говорить не люблю. Догадливый меня поймет и сам..." 9 ноября 1825 года Нечаев посылает другу очеред­ное письмо: "Насилу ты откликнулся, милая моя Шехеразада! Не было о вас ни слуху, ни духу, - и я, право, не знал, что о тебе подумать". Прослышав, что Бестужев вновь собирается в Москву, Нечаев напоминал ему: "…Я надеюсь на дружбу твою, что хотя два разика в месяц приедешь ночевать у меня, как в первый раз, подле моей комнаты, в гостиной, - и мы поутру кой о чем побалакаем, как не удастся поговорить ни в какой иной час целых суток. Даешь ли мне в этом честное слово... ?19 Шехеразадой Нечаев величал друга за то, что тот сам, восхищенный ра­душной, приветливостью московских литераторов и массой получен­ный впечатлений, в письме П.А.Вяземскому 21 марта 1823 года на­звал, свою поездку в Москву "Шехеразадин мой сонн, добавив: "В Петербурге очень скучно и сухо". Беспокойство Нечаева за сво­их петербургских друзей, прозвучавшее в письме накануне декаб­ристского восстания, не случайно. Видимо, он был посвящен в какие-то планы декабристов и имел основания опасаться их ареста в случае преждевременного провалаэ

Во время событий на Сенатской площади, потрясших Россию, Нечаев Находился в Москве. Даже если генерал-губернатор Голи­цын и был осведомлен о связях своего подчиненного с мятежника­ми, он не собирался об этом докладывать. Наоборот, то ли по до­броте душевной, то ли желая доказать, что под его управлением Москва не знала политической крамолы, губернатор старался по­мочь тем, кто попадал под следствие. Когда, например, в Петербург затребовали бумаги из дома М.А.Дмитриева-Мамонова, привле­ченного к следствию, то Голицын потихоньку изъял из них самую компрометирующую часть - письма декабриста М.Ф.Орлова. Ког­да же Бенкендорф заинтересовался Нечаевым, оказалось, что тот уже откомандирован (причем "по высочайшему повелению") в глухо­мань Пермской губернии в помощь А.Г.Строганову, проводившему там ревизию по поводу волнений работных людей. Правда, от "всевидящего ока" тайной полиции не так легко было скрыться: за Не­чаевым следили, возникли подозрения о его "неблагонадежности". Однако он умел быть осторожным. Недаром он говорил: "Есть люди, которые имеют редкую способность забывать вверенные им тайны из одного опасения - открыть их не у места". Даже о том, что он встречался со ссыльным декабристом М.И.Пущиным и вместе с ним ездил на Верх-Исетские заводы, стало известно только из опуб­ликованных на рубеже 19-20 веков воспоминаний последнего. За­то когда ревизия была закончена, Николай I получил докладную записку, составленную с удивительной смелостью. В то время, когда русское общество, пораженное расправой с декабристами, испуганно притихло, в отчете звучали резкие фразы о пагубном "самовластии", "произволе и тиранстве" горнозаводчиков, о "жа­лостном изнурении угнетенных крестьян" и т.д. С.Л.Мухина, ана­лизируя текст отчета, пришла к выводу, что составлял его не Строганов, который, по свидетельству современников, большею частью говорил и писал по-французски и не мог свободно беседо­вать с приказчиками и рабочими, дотошно вникая в подробности, описанные в отчете. Автор записки - Нечаев, принимавший и раз­биравший многочисленные жалобы и выполнявший функции не только ревизора, но порой и следователя. А Строганов, близкий знако­мый Грибоедова, видимо, прикрыл его своим именем. Видя в Не­чаеве деятеля, стремившегося защитить права простого человека, ему доверяли и такое, что редко открывают должностному лицу. Позднее, в 1832 году Нечаеву пришлось давать объяснение: поче­му он не доложил по начальству об антиправительственном заго­воре в Ирбите, о котором он якобы узнал во время ревизии. Тот отпирался, заявив, что никаких подозрительных слухов до него не доходило. Но его дневник показывает, что даже недоверчивые раскольники делились с ним своими тайнами. Нечаев записал: "На Тагильских заводах между раскольниками долго ходила молва, что государь Александр Павлович не преставился, но живет скрыт­но, отращивает бороду, набирает особое войско и скоро прибудет на заводы для истребления никониан".22

Эта легенда возникла не на пустом месте. Н.В.Путята в "Обозрении жизни и царствования Александра I" сообщал, что русский император, когда Наполеон занял Москву и потребовал от него капитуляции, сказал: "Если у меня не останется ни единого солдата, я созову мое верное дворянство и добрых поселян, буду сам предводительствовать ими и подвигну все средства им­перии. Но если промыслом Божиим предоставлено роду моему не царствовать более на престоле моих предков, то, истощив все усилия, я отращу себе бороду и лучше соглашусь скитаться в недрах Сибири, нежели подписать стыд моего отечества".23 Пос­ле смерти Александра I в далеком Таганроге, вызвавшей столько разноречивых толков, эти слова в народн