Реферат: Перспективы формирования независимой судебной власти в республике узбекистан

ПЕРСПЕКТИВЫ ФОРМИРОВАНИЯ НЕЗАВИСИМОЙ СУДЕБНОЙ ВЛАСТИ В РЕСПУБЛИКЕ УЗБЕКИСТАН1


1. Методологический подход к анализу проблемы формирования независимой судебной власти в Республике Узбекистан.

С методологической точки зрения проблему формирования в сегодняшних условиях независимой судебной власти в Республике Узбекистан необходимо рассматривать, взяв за основу три принципиальных тезиса, которые мы предлагаем считать некими «рабочими аксиомами» (по крайней мере, для целей настоящего анализа), не требующими специального обоснования в силу либо их теоретической очевидности, либо эмпирической доказанности.

Тезис первый: подлинно независимая судебная власть ни при каких условиях не может существовать в авторитарных политических режимах, то есть они объективно несовместимы. Иначе говоря, независимая судебная власть и авторитарный политический режим есть явления взаимоисключающие. Авторитарный режим правления2a priori характеризуется контролем над всеми ветвями и институтами власти, включая, разумеется, судебную власть – в противном случае он перестает быть режимом авторитарным. Поскольку нет никаких оснований не видеть в современной Республике Узбекистан жесткую авторитарную модель правления с персонифицированной президентской властью, то из этого неизбежно вытекает, что любые надежды на потенциальную возможность формирования здесь независимой судебной власти западного образца являются лишь неоправданными иллюзиями.

Тезис второй вытекает из первого тезиса и лишь меняет ракурс с объективного на субъективный: в авторитарных политических режимах нет и не может быть политической воли, направленной на формирование независимой судебной власти. Другими словами, первый тезис прекрасно понятен не только сторонним наблюдателям или гражданскому обществу, но и самой власти, всегда выбирающей в рамках антиномии «авторитаризм – независимый суд» незыблемость собственной авторитарной власти3. Ожидать от авторитарной политической власти обратное также было бы неоправданной иллюзией.

Впрочем, отсутствие у авторитарной власти политической воли и политического интереса к созданию подлинно и всецело независимого суда не означает, что она не может делать в некоторых случаях определенные позитивные шаги в сторону придания судам определенных элементов независимости4. Стимулы к созданию независимой судебной власти, всегда имеющие ограниченный характер и не опровергающие ни первый, ни второй из сформулированных выше тезисов (лишь немного смягчающие их), появляются или могут появиться преимущественно в трех случаях.

Во-первых, в силу неизбежно возникающей для любой власти, в том числе авторитарной, необходимости хотя бы минимально обеспечивать эффективность системы уголовной и гражданской юстиции. В этом смысле авторитарная власть вполне может допускать или даже желать формирования умеренных элементов независимости судей в тех (в большинстве своем незначительных) делах, где нет никакой политической составляющей и (или) не затрагиваются серьезные экономические интересы. Иначе говоря, если власть считает, что та или иная реформа судебной системы является сугубо технической, политически нейтральной и социально полезной, то она нередко готова ее обсуждать, одобрять и даже инициировать.

Во-вторых, в силу столь же неизбежного стремления любой власти к международному престижу и легитимности в глазах мирового сообщества. В настоящее время ни одна политическая власть, по крайней мере на постсоветском пространстве, открыто не провозглашает и не может провозгласить ни свой авторитарный характер, ни нежелание следовать фундаментальным международно-правовым принципам, одним из которых является независимость судей. Не имея более возможности объявить себя «империей» или, допустим, «абсолютной монархией», постсоветские авторитарные государства не имеют также возможности использовать старые институциональные теории, отрицавшие независимость судебной власти, развивавшие идею ее производного характера от власти монархической в духе «делегированной юстиции» и т. д. В такой ситуации у них нет ни малейших шансов найти теоретические основания для создания такой институциональной системы, которая соответствовала бы авторитарной реальности, в силу чего институциональная система и реальность просто-напросто обречены противоречить друг другу. Формально находясь в современном международно-правовом и конституционно-правовом поле, постсоветские авторитарные государства вынуждены в такой ситуации балансировать между правом и реальностью и время от времени идти (чаще всего под давлением международного сообщества и в качестве некоего «размена») на ограниченные институциональные уступки, в том числе с точки зрения независимости судебной власти.

Первые два стимула к ограниченному допущению независимости судебной власти понятны как самой власти, так и внешним экспертам, и именно ими в подавляющем большинстве случаев объясняются все гипотетические позитивные реформы, направленные на обеспечение независимости судей, которые имеют место в авторитарных государствах постсоветского пространства после обретения ими независимости.

Однако, в-третьих, существует еще один потенциальный стимул для появления у власти в условиях авторитарного государства определенной заинтересованности в проведении позитивных судебных реформ, хотя этот стимул пока еще должным образом на постсоветском пространстве теоретически не концептуализирован и самой властью, по-видимому, не осознан. Речь идет о том, что независимый и вызывающий у общества доверие суд является единственной институциональной гарантией преодоления политических кризисов, сопровождающих ныне в авторитарных государствах едва ли не каждый избирательный процесс. Власть в постсоветских государствах еще не осознала, что любые выборы, исключая «выборы» советского типа (с одной партией и одним «кандидатом»), не могут не представлять собой политический конфликт, и единственной формой разрешения данного конфликта, не приводящей к возникновению хаоса и беспорядков, является независимый и признаваемый обеими сторонами конфликта суд. Именно поэтому такого рода хаос и беспорядки немыслимы в странах с развитой судебно-правовой системой, какова бы ни была там острота политического противостояния. Именно поэтому хаос и беспорядки рано или поздно становятся неизбежными в тех странах, где единственной формой преодоления политических конфликтов является полицейская репрессия. В отсутствие независимого суда власть всегда будет вынуждена безуспешно «догонять» новые революционные технологии, вводя post factum (с оглядкой на уже устаревшие технологии, применявшиеся в других странах) разнообразные и чаще всего бессмысленные полицейские меры, ограничивающие деятельность неправительственных организаций, вводящие ограничения пользования Интернетом и т. д. Вопрос не в том, что действующая власть не способна выиграть выборы: вопрос в том, что в условиях отсутствия независимого суда у нее нет никакой возможности свою победу легитимно обосновать в глазах общества, что почти неизбежно приводит к социальному взрыву (вопрос лишь во времени). В этом смысле независимый суд следует рассматривать как единственную политическую альтернативу разнообразным стихийным проявлениям народного гнева и как единственную гарантию поступательного нереволюционного развития страны. В какой-то мере и несколько схематизируя скрытый и пока еще не осознанный властями постсоветских государств стимул к проведению судебной реформы и формированию независимой судебной власти, можно представить в виде формулы «независимый суд vs "цветная" революция».

Тезис третий: проведение крупных политических реформ5в отсутствие сформировавшихся судебно-правовых институтов или четких надлежащих представлений о механизмах их скорейшего создания и функционирования бессмысленно, а иногда и опасно. Иначе говоря, новая политическая система не может функционировать без адекватного ей судебно-правового каркаса. Поскольку в условиях постсоветских обществ такой каркас не может быть в готовом виде взят новой системой из системы старой, то есть не может быть унаследован естественным путем (он отсутствовал в советский период и фактически не был создан в период постсоветский), его необходимо спроектировать еще до проведения политических реформ, причем спроектировать с учетом национальной специфики, воспользовавшись теми из правовых конструкций и институтов, которые в силу исторических обстоятельств уже существуют в национальном праве (реально или формально), легитимированы на уровне сознания юристов и (или) населения, технически корректны и соответствуют международным стандартам. Не отвечающие данным требованиям правовые конструкции и институты необходимо выявить, на теоретическом уровне модифицировать или упразднить, дополнив на столь же пока еще теоретическом уровне недостающими. Одновременно с таким институционально-правовым проектированием необходима подготовка нового национального корпуса юристов, разделяющих идеи потенциальных судебно-правовых институтов и понимающих их смысл.

Пренебрежение третьим из сформулированных тезисов часто обрекает политические реформы на неудачу, невзирая на благовидные цели, преследуемые самими реформаторами. В отсутствие надлежащего судебно-правового каркаса новая политико-правовая система не способна эффективно функционировать в постреформенный период, в результате чего либо возникает перманентный институциональный хаос, либо государство в поисках «эффективности» вновь скатывается к авторитарно-полицейским методам управления, сопровождаемым экономически и юридически необоснованным вмешательством в хозяйственную сферу. Шанс социальной нормализации, предоставляемый политическими реформами, оказывается в такой ситуации утрачен, а в обществе, что не менее тревожно, возникает кризис доверия не только к самим политическим реформам, но и к идеям, во имя которых они проводились (демократия, либерализм, многопартийность и т. д.).

Постсоветская практика на эмпирическом уровне неоднократно подтверждала и продолжает подтверждать необратимость наступления пагубных для соответствующего общества последствий при забвении третьего тезиса. Она также нам дает многочисленные примеры обоих вариантов последующего развития событий - институциональный хаос или частичный возврат к авторитаризму – притом что оба варианта взаимоисключающими не являются. Для иллюстрации приведем лишь два частных примера, когда при наличии позитивной политической воли и благоприятной политической конъюнктуры именно институционально-правовые ошибки, объясняемые недостаточной интегрированностью постсоветской правовой мысли (в значительной мере оставшейся «советской» на уровне конкретных персоналий) в мировое интеллектуально-правовое пространство, привели к явно негативным последствиям политико-экономического развития соответствующих стран, не преодоленным по сей день. В качестве первого примера можно привести принятый в середине 90-х годов Гражданский кодекс (ГК) РФ, скопированный затем многими постсоветскими государствами, где важнейшая и благовидная задача построения рыночной экономики сопровождалась признанием государства субъектом частного права (sic!), причем не по чьему-то «злому умыслу», а исключительно в силу не совсем правильных и (или) устаревших сравнительно-правовых представлений составителей кодекса. Одновременно вместо системы торговых (в частно-правовой сфере) и административных (в публично-правовой сфере) судов с четкой компетенцией были созданы некие частно-публичные (гражданско-административные) «арбитражные суды» с совершенно нечеткой компетенцией, которые в некоторых других странах, в том числе в Узбекистане, стали именоваться «хозяйственными судами». Стоит ли удивляться и негодовать, как это делают помимо прочего сами составители ГК РФ, по поводу того, что государство, официально допущенное ими на рынок в качестве «субъекта гражданского права», очень быстро вытеснило с него остальных участников и заняло доминирующие позиции? Стоит ли также удивляться, что арбитражные (хозяйственные) суды превратились в неких «монстров» по обслуживанию государства, постепенно приобретя, в частности, уголовно-правовые (sic!) по своей природе полномочия в виде наложения «администратиных санкций». В качестве второго примера приведем вульгаризированное и лишенное теоретически выверенных институциональных ограничений понимание административной юстиции в материальном смысле (т. е. контроля судом над администрацией), сложившееся в украинской практике в новейший период истории страны и в значительной мере подрывающее эффективное развитие политической системы. Опираясь на совершенно верный и справедливый тезис, что действия должностных лиц подлежат обжалованию гражданами в суде, украинские политики стали воспринимать его слишком широко и в абсолютном смысле, используя для оспаривания, например, в городском административном суде решений главы государства о роспуске Парламента, для сведения политических счетов и т. д. В результате такого понимания «административной юстиции» институциональный хаос не смягчался, а лишь усугублялся6. Понятно, что ни одно государство мира не способно нормально функционировать в условиях, когда любое частное лицо или политический деятель получат право оспаривать на уровне городского или районного суда, скажем, решения главы государства о назначении конкретного министра, роспуске Парламента и др., когда рядовой судья начнет оценивать их «законность» и «обоснованность», когда решения последнего станут подлежать инстанционному пересмотру и т. д. Понятно, что данная проблема была на Западе давно осмыслена и постепенно концептуализирована с целью поиска разумного баланса между фундаментальным правом на судебную защиту и необходимостью эффективного политического управления7. Понятно, что отсутствие внятной институциональной доктрины административной юстиции приводит к тому, что при провозглашении соответствующего права на обжалование действий должностных лиц годы или даже десятилетия уходят затем на поиск оптимального институционального каркаса со всеми сопутствующими рисками и последствиями (политический хаос, откат к авторитарным методам, вынужденное пренебрежение соответствующими решениям суда об отмене сугубо политических президентских указов, давление на судей и т. д.). В то же время при правильном институциональном проектировании и соответствующей степени компетентности решение в данной ситуации, учитывая сравнительно-правовой опыт, могло бы быть получено заранее, доктринально объяснено, доведено до сведения граждан и участников политического процесса и т. д.

Возвращаясь к проблеме формирования независимой судебной власти в Узбекистане, который представляет на постсоветском пространстве специфику в персонально-конъюнктурном плане, но не в плане институциональном, и опираясь на сформулированные выше тезисы, позволим себе предложить следующие выводы, которые могут служить своеобразной методологической базой при проведении соответствующих реформ:

- построение в условиях авторитаризма полностью независимой судебной власти есть задача иллюзорная и недостижимая;

- при этом даже в условиях авторитаризма существует определенная «сфера возможного», в рамках которой реальна ограниченная оптимизация судебной системы, направленная на придание большей независимости судьям (локальные реформы);

- объем «сферы возможного» с точки зрения ее расширения и успех локальных реформ в значительной мере зависят от глубины восприятия действующей властью идеи независимых судов как единственной легитимной в глазах международного сообщества альтернативы любым стихийным народным проявлениям, какова бы ни была форма последних;

- в пределах «сферы возможного» локальные реформы должны использоваться с целью частичной «институциональной нормализации», то есть создания отдельных институциональных элементов, которые могут быть впоследствии использованы для формирования полноценного независимого суда;

- за пределами «сферы возможного» необходима полная доктринальная «институциональная нормализация», то есть создание полноценного институционального проекта независимой судебной власти, который мог бы затем быть использован в условиях проведения гипотетической политической реформы;

- создание полноценного доктринального проекта должно сопровождаться планомерной подготовкой во всевозможных формах готового к его восприятию национального корпуса юристов, понимающих логику и смысл реформирования.


^ 2. Типология юридических деформаций узбекской судебной системы, препятствующих формированию независимой судебной власти и требующих институциональной нормализации.

Одна из проблем, связанных едва ли не со всеми попытками формирования независимой судебной власти на постсоветском пространстве (которую желательно было бы избежать в Узбекистане), заключается в недостаточно четкой концептуализации объекта реформирования. В отсутствие такой концептуализации невозможно ни правильно поставить задачу, ни точно определить программу и стратегию реформ (в краткосрочной и долгосрочной перспективах).

Если исходить из того, что реформирование необходимо не просто для устранения мелких «недостатков» (в противном случае мы имеем дело с рутинным «совершенствованием законодательства», если использовать эту хрестоматийную советскую и постсоветскую формулу), а для преодоления глубинных деформаций узбекской судебной системы, то такого рода деформации неоднотипны, в силу чего не могут быть однотипными средства и методы их преодоления (иначе говоря, средства и методы институциональной нормализации).

В целом и при определенной доле схематизации на теоретическом уровне можно выделить два основных типа институционально-правовых деформаций, a priori способных создавать препятствия формированию независимой судебной власти. На эмпирическом уровне оба эти типа деформаций легко обнаруживаются в судебно-правовой системе Республики Узбекистан. Условно обозначим их как простые деформации и сложные деформации.

Простая деформация характеризуется следующими основными признаками, позволяющими отделить ее от сложной деформации:

а) она устранима одномоментным нормативно-правовым вмешательством, то есть для ее устранения достаточно изменить закон или принять новый закон;

б) она может являться необходимым, но никогда не является достаточным условием формирования независимой судебной власти;

в) ее наличие более или менее очевидно для любого образованного постсоветского юриста, то есть критика данной деформации совместима с постсоветским правовым менталитетом и не требует неординарных интеллектуальных усилий.

^ Сложная деформация идентифицируется через противоположные признаки:

а) она неустранима с помощью одномоментного нормативного вмешательства, включая принятие нового крупного кодифицированного акта;

б) она является как необходимым, так и достаточным условием формирования независимой судебной власти, то есть ее преодоление можно рассматривать в качестве достижения цели судебной реформы;

в) она неочевидна для подавляющего большинства постсоветских юристов (независимо от их политических взглядов – правые или левые, либеральные или консервативные и т. д.), считающих ее не «деформацией», а «нормой».

Нельзя не обратить внимания, что почти все дискуссии, которые ведутся на постсоветском пространстве вокруг «судебной реформы» и «независимости судей», ограничиваются исключительно обсуждением преодоления простых деформаций. Даже якобы самые «радикальные» предложения есть по сути лишь набор технических решений в русле «необходимых» (да и то не всегда), но «недостаточных» мер. Иного и быть не может, учитывая названные признаки обоих типов деформаций – очевидность простых и неочевидность сложных, относительно легкую устранимость простых и крайне трудную устранимость сложных и т. д. Только отделение друг от друга простых и сложных деформаций, предполагающих разные методы и даже сроки институциональной нормализации, позволит избежать чрезмерного оптимизма тех, кто предлагает конкретные шаги по реформированию, и столь же чрезмерного пессимизма тех, кто подвергает их критике в духе «неоправданных иллюзий».

Ясно, что только правильное понимание природы той или иной деформации позволяет точно определить программу и стратегию реформ. Устранение простых деформаций возможно и желательно в краткосрочной перспективе, тогда как полноценное устранение сложных деформаций требует не только долгосрочной программы законодательных решений, но и длительных доктринально-образовательных усилий. Иначе говоря, в последнем случае абсолютно необходима более тщательная научная подготовка, позволяющая сложные деформации выявить и систематизировать, и неразрывно с ней связанная педагогическая деятельность, позволяющая подготовить национальный корпус юристов, для которых они перестанут быть «нормой» и станут требующими устранения «деформациями». В противном случае, даже если кому-то при помощи, скажем, зарубежных экспертов гипотетически удастся сделать фактически невозможное - решить задачу одномоментного нормативного преодоления сложных деформаций (путем, допустим, полного демонтажа и замены правовой системы), без параллельной доктринально-образовательной подготовки (причем не фрагментарной, а системной) соответствующие правовые нововведения все равно не будут поняты или будут извращены на правоприменительном уровне. В этом смысле сложная деформация ни при каких условиях не должна восприниматься в качестве деформации простой – их подмена или смешение недопустимы8.

Ясно также, что в условиях авторитарной формы правления в «сфере возможного» (см. выше) находится только преодоление некоторых простых деформаций. Именно в данном направлении должны быть сосредоточены усилия реформаторов, поскольку полноценное устранение сложных деформаций представляет собой реальное формирование независимой судебной власти – такой судебной власти, которая по самой своей природе несовместима с подобной формой правления (также см. выше). В то же время «авторитарный период» вполне может быть использован для доктринального выявления и концептуализации сложных деформаций, учитывая третий из названных выше тезисов и абсолютную необходимость научно-педагогического обеспечения их институциональной нормализации.

В конечном итоге только преодоление сложных деформаций позволяет говорить о подлинной судебной реформе – употребление данного эпитета применительно к устранению простых деформаций (особенно частичному) не только теоретически необоснованно, но и опасно, поскольку уводит реформаторов от реальной цели и позволяет политической власти использовать соответствующий термин сугубо из популистских соображений, ограничиваясь «витринными» полумерами.


Анализ типологии институциональных деформаций судебно-правовой системы любого постсоветского государства, включая Республику Узбекистан, невозможен без учета еще одного критерия, который можно условно назвать историческим. Сам по себе данный критерий очевиден и сложностей не вызывает. В соответствии с ним все деформации судебно-правовой системы Узбекистана могут быть разделены на деформации советские, унаследованные из советского прошлого, и деформации постсоветские, появившиеся в результате развития постсоветского авторитаризма. Советские деформации универсальны для всех постсоветских государств, тогда как постсоветские деформации уже нередко имеют национальную окраску, хотя и здесь встречается определенный «универсализм» (как позитивный, так и явно негативный), связанный со сравнительно-правовыми влияниями внутри постсоветского пространства.

Очень важно, что сложные деформации чаще являются деформациями советскими или объясняются советским прошлым – именно по этой причине, как уже отмечалось, они труднопреодолимы, прежде всего, с ментальной точки зрения, но с другой стороны – более или менее политически нейтральны для постсоветских режимов. Это значительно упрощает задачу их выявления и доктринальной критики, поскольку действующая власть не воспринимает такую критику как посягательство на свои устои. Сложные деформации постсоветского происхождения также, разумеется, встречаются, хотя пока еще только в виде исключения. В то же время при отсутствии надлежащих реформ можно прогнозировать неуклонный рост их числа, объясняемый как политическими факторами, в силу чего политически нейтральными они a priori уже не являются, так и грубыми ошибками в институционально-правовом проектировании при переходе от советской правовой системы к системам западного образца.

Тем не менее постсоветские деформации чаще все-таки пока еще являются деформациями простыми – именно поэтому преодоление таких деформаций становится не столько институциональной проблемой, учитывая их краткую историю и отторжение (или, по крайней мере, осознание) большинством образованных юристов, сколько нередко проблемой политической. Для действующей власти эти деформации, как правило, не столь политически нейтральны как деформации советские. Простые деформации советского происхождения также еще, разумеется, встречаются, но их число неуклонно снижается, поскольку они опять-таки в большинстве своем политически нейтральны для современной власти и относительно легко преодолимы (именно на устранение таких деформаций был направлен, к слову, основной вектор постсоветских процессуальных реформ).

В то же время существуют некоторые советские деформации, которые одновременно являются простыми и сложными, то есть в их отношении предложенная типологизация представляет собой некоторые трудности. Простыми они могут считаться, потому что легко устранимы нормативно и являются необходимым, но недостаточным условием обеспечения независимости судей (обладают первым и вторым признаками простых деформаций). Но в то же время в силу своей длительной истории они настолько «вросли» в менталитет постсоветских юристов, что стали для них абсолютной нормой. Таким образом, по третьему признаку они утрачивают свойство простых деформаций и становятся деформациями сложными. Однако из методологических соображений мы будем их рассматривать в качестве простых деформаций, считая признак одномоментной нормативной устранимости для целей настоящего анализа доминирующим.

Таким образом, все институциональные деформации, препятствующие формированию в Республике Узбекистан независимой судебной власти, можно разделить на простые и сложные. Как те, так и другие деформации в свою очередь подразделяются уже по историческому критерию на советские и постсоветские. Используя прием «от простого – к сложному», в какой-то мере соответствующий оптимальной программе судебной реформы с ее делением на краткосрочную и долгосрочную «перспективы», мы сначала рассмотрим конкретные постсоветские простые деформации узбекской судебно-правовой системы, затем – ее советские простые деформации, чтобы в заключение остановиться на наиболее, с нашей точки зрения, принципиальных сложных деформациях (постсоветских и советских), без устранения которых независимая судебная власть в Узбекистане вряд ли может состояться.


3. Простые деформации узбекской судебно-правовой системы, препятствующие формированию независимой судебной власти.


А) Простые деформации узбекской судебно-правовой системы постсоветского происхождения.


Основной проблемой новейшего узбекского законодательства, регулирующего статус судей, является все большее подчинение последних контролю исполнительной власти, прежде всего со стороны Президента страны. При этом явно видно стремление, с одной стороны, сохранить некоторые нормы и институты демократической направленности, введенные в первые годы после обретения независимости, а с другой – обойти данные нормы путем создания более или менее «замаскированных» специфических институциональных «конструкций», не отвечающих международным требованиям и стандартам.

Международные стандарты обеспечения принципа независимости судей – принципа, провозглашенного, к слову, в ст. ст. 106 и 112 Конституции Республики Узбекистан, требуют, чтобы основная роль в процессе формирования судейского корпуса и контроля за ним (отбор судей, их отстранение от должности, привлечение к ответственности и т. д.) принадлежала независимому от остальных властей органу судейского сообщества. Возникает впечатление, что узбекские власти отдают себе отчет в такого рода международных стандартах – именно поэтому в Узбекистане действует система квалификационных коллегий судей, созданная вскоре после обретения независимости (см. Положение о квалификационных коллегиях судей в действующей редакции, утвержденное Постановлением Парламента от 7 декабря 2001 г.). В целом институт квалификационных коллегий судей сам по себе не вызывает нареканий с точки зрения независимости судей с учетом, прежде всего, того, что квалификационные коллегии являются подлинными органами судейского сообщества, формируемыми соответствующими собраниями судей (Пленумом Верховного суда РУз, конференциями судей других судов и т. д.) исключительно из числа самих судей. Нельзя сказать, что узбекскому институту квалификационных коллегий не присущи определенные недостатки. Скажем, могут возникнуть сомнения в обоснованности раздельного параллельного существования квалификационных коллегий судей судов общей юрисдикции и судей хозяйственных судов; формирование Высшей квалификационной коллегии судей (ВККС) исключительно из судей Верховного суда (а не представителей всего судейского корпуса), что превращает ее из органа судейского сообщества в едва ли не подразделение Верховного суда РУз – своего рода «дисциплинарную коллегию», решения которой к тому же обжалованию не подлежат и др. В идеале эти недостатки должны быть устранены, однако они не являются непреодолимым препятствием на пути формирования в Узбекистане независимой судебной власти.

Таким препятствием является другая опасная тенденция – маргинализация квалификационных коллегий и создание над ними фактически уничтожающей их независимость институциональной надстройки в виде Высшей квалификационной комиссии по отбору и рекомендации на должности судей при Президенте РУз (далее – Высшая квалификационная комиссия, Комиссия или ВККОРДС). Создание данной Комиссии стало результатом определенной эволюции, отражающей, судя по всему, тревожное стремление политической власти полностью подчинить себе судейский корпус, достаточно запутав при этом правовое регулирование, чтобы сохранить отдаленную видимость соответствия международным стандартам (данный метод правового регулирования, практикуемый нередко на постсоветском пространстве, можно обозначить как метод «выстраивания нормативных схем обхода тех или иных универсальных принципов и гарантий», альтернативный их формальному и откровенному упразднению). Так, сначала было принято Распоряжение Президента РУз от 30 июля 1999 г. «О создании комиссии по рассмотрению вопросов, связанных с назначением и освобождением судей», затем Распоряжение было заменено Указом Президента РУз от 4 мая 2000 г. о создании ВККОРДС. Наконец, в настоящее время Высшая квалификационного комиссия достигла еще более высокого уровня институционализации, действуя на основании Положения о ВККОРДС, утвержденного Указом Президента РУз от 17 марта 2006 г.

Не вызывают сомнения два обстоятельства.

Во-первых, ВККОРДС является инструментом президентской власти. Об этом свидетельствуют как нормативный уровень регулирования ее деятельности (президентские указы), так и прямое указание в п. 2 Положения от 17 марта 2006 г. о том, что ВККОРДС есть «постоянно действующий орган при Президенте РУз». Здесь не спасает даже традиционная и несколько лицемерная «фраза-прикрытие» о том, что данная Комиссия создана с целью «осуществления политики обеспечения подлинной (sic!) независимости судебной власти». О принадлежности Комиссии к исполнительной власти свидетельствует и ее состав, утверждаемый к тому же самим Президентом РУз, в котором мы обнаруживаем представителей МВД, Минюста, Генпрокуратуры и иных «квалифицированных специалистов». Присутствие в этом составе депутатов и представителей Верховного и Высшего хозяйственного судов говорит отнюдь не о «демократичности» Комиссии, как могло бы показаться узбекским политическим элитам, а о полном смешении в Узбекистане всех ветвей власти, их подчинении власти президентской и маргинализации судебной власти, вынужденной заседать в одних комиссиях с милиционерами, прокурорами и прочими чиновниками.

Во-вторых, ВККОРДС полностью подчинила себе органы судейского сообщества в лице квалификационных коллегий судей, лишив их какой бы то ни было независимости. Причем речь идет даже не только и не столько о подчинении завуалировано политическом, сколько об открытом подчинении формально-институциональном. Так, в соответствии с пп. 5-7, 24 Положения о ВККОРДС «комиссия наделена ключевыми полномочиями в части определения кандидатур судей и досрочного прекращения полномочий судей», она является «последней инстанцией, которая подготавливает рекомендации для назначения кадров на должности судей», «осуществляет контроль за деятельностью квалификационных коллегий судей», «дает рекомендации по совершенствованию» их деятельности, «заслушивает отчеты председателей квалификационных коллегий судей», «дает квалификационным судьям поручения» и т. д., и т. п. Более того, уже в сугубо персональном плане ВККОРДС не только «систематически заслушивает отчеты председателей квалификационных коллегий судей о состоянии работы с судейскими кадрами», но и вправе внести представление о привлечении председателя соответствующей квалификационной коллегии к ответственности, вплоть до освобождения от должности (!) (п. 8 Положения о квалификационных коллегиях судей). По сути, в процессе назначения, переназначения и отстранения судей от должности органам судейского сообщества отводится в Узбекистане сугубо вспомогательная роль, скажем, по формированию «резерва кандидатов в судьи», хотя и здесь квалификационные коллегии действуют под «бдительным оком» ВККОРДС, от которой находятся к тому же в бюрократической и дисциплинарной зависимости.

Если сопоставить два указанных обстоятельства, то становится ясно, что органы судейского сообщества не только не являются в Узбекистане независимыми, но находятся в прямом иерархическом подчинении президентской власти в лице ВККОРДС.

При этом было бы неверно полагать, что деятельность ВККОРДС ограничивается лишь контролем за деятельностью органов судейского сообщества при отборе, назначении, переназначении и отстранении от должности судей. Она в той же мере затрагивает суды и судей в ходе непосредственного осуществления ими правосудия. Так, в соответствии с Законом РУз от 2 сентября 1993 г. «О судах» (в действующей редакции) на ВККОРДС в
1) Судебная власть вряд ли займет подлинно независимое и подобающее ей положение на постсоветском пространстве, в том числе в Республике Узбекистан, при том уровне правопонимания, который сложился в советский период и, как ни парадоксально, еще более деградировал во многих независимых постсоветских государствах. Речь идет даже не о юридическом позитивизме, а о вульгарном нормативизме, когда право рассматривается не как поиск справедливых решений, а как подробная и развернутая инструкция, напоминающая некую «инструкцию по эксплуатации технических приборов». При этом любые попытки выйти за рамки «инструктивного регулирования» и преодолеть его формализм путем применения фундаментальных правовых категорий (правовые принципы,