Реферат: «Поколение Китеж»
«Поколение Китеж»
Это сообщество приемных родителей. Они берут из детдомов «полуживых» детей и возвращают к жизни. И убеждают, что жизнь — это радость, за которую стоит бороться
В современной России не так уж много мест, в которых можно духовно продвинуться. С 1991 года немеряно, разумеется, вбухано денег в проекты, имеющие как будто отношение к духовности. Но не оставляет ощущение, что очень косвенное. А я имел в виду настоящий, глубокий прорыв вперед, настоящую атаку, которая у неизвестности, дикости отбивает еще один клочочек территории духа, на котором свободно и истинно жить человеку. Вольно дышать. К финансированию такой прорыв не имеет отношения. Видели вы атаку, успех которой обеспечивался бы щедростью спонсоров? Нет, настоящая атака — это чистый адреналин, безумная решимость умереть или победить. С этой решимостью несли на «бульдозерную выставку» свои картины художники-авангардисты, на этой решимости состоялся весь андеграунд. Просто потому, что время пришло, и нельзя стало больше петь-звучать-писать-думать-чувствовать по-старому. Но все, о чем я говорю, было так давно, что меня не на шутку стал занимать вопрос: а что же наше время — кроме чистого капитализма породило оно хоть что-нибудь настоящее или все ушло в «зелень»? И только вернувшись из последней командировки, с огромным облегчением я могу дать утвердительный ответ. Да! Породило! Я там был. Я его видел. И был счастлив. Это — детский дом для приемных детей и их родителей — удивительный поселок Китеж. Про Китеж, как ни странно, почти ничего не писали. А я не знаю, с чего начать. Начну с того, что по ощущению это был чистый восторг узнавания какой-то новорожденной подлинности. Как узнавание «настоящей» музыки на первом концерте «Аквариума» в Москве. Носился туда-сюда, записывал какие-то интервью, глуповато улыбался детям, совался то в один дом, то в другой и так и не угомонился, пока не настала ночь.
Для жилья мне отвели отдельный дом с печью, которую я натопил так, что все осенние мухи проснулись и стали носиться под потолком, мешая мне заснуть. Но сон и так не шел, ибо сознание мое металось между «наконец-то!» и «не может быть!». Но ведь поселок — вот он, перед глазами — поздние огни в окнах сквозь упавший туман. А люди? Я же говорил с ними… Конечно! Я давно не получал такого наслаждения от общения с людьми. И детьми. Мы, видно, за минувшее время изрядно-таки поодичали, раз полноценное человеческое общение кажется чем-то невероятным. А что до детей… Хорошо, если в нормальной-то семье ребенок растет под призором хорошей няньки — папа с мамой вкалывают от и до. Если не пьют. А если пьют — ребенок быстро попадает в детдом. И вот чтобы оттуда ребенка вытянуть, сделать его нормальным — и нужен прорыв, атака. Собственно, свидетелем этой атаки я и был…
Разумеется, если жизнь измерять деньгами, ничего в Китеже не поймешь. Но, к счастью, существует другая реальность. Как там сказано в этой книге? Называется: «Техника безопасности для родителей детей нового времени». Рекомендую. Но чтение будет непростым. От вас потребуют чуткости и терпеливости. У вас отнимут главные родительские манипуляторы — обвинение, деньги, заласкивание и обиду на ребенка. От вас потребуют учиться быть родителем. Готов ли я? Вы — готовы? Мне кажется, нам следует хотя бы постараться сделать шаг в этом направлении, потому что… Вот послушайте, почему.
^ 1. Морозов: ситуации выбора
Дмитрий Морозов, основатель детской общины «Китеж»
Автору книги и основателю Китежа Дмитрию Морозову сорок девять лет. Из них тридцать три года он вел обычную для каждого — тогда советского — человека жизнь. Учился в Институте стран Азии и Африки и по окончании даже защитил диссертацию на тему «Психология рабочего класса Южной Индии». Разумеется, о психологии класса трудно писать, ни разу не видя ни одного его представителя. Была оформлена загранкомандировка (в 1981 году!). Дмитрий выпивал с рабочим классом Южной Индии, чтобы глубже вникнуть в его психологию. А почувствовав, что вник достаточно, начал просто ездить по стране. Стал первым русским гражданином Ауровилля («города будущего», тогда коллективно создаваемого продвинутыми людьми всей планеты); крутил педали велосипеда; вдыхал пряный запах вагонов третьего класса.
...Повидал немало. И по возвращении испытал небольшую подвижку в сознании. Не то чтобы он разочаровался в родине. Нет. Просто вдруг ему стало понятно, что действительностей — много. И действительность развитого социализма ничуть не интереснее и не богаче той, в которую погружен, вместе со своей психологией, рабочий класс Южной Индии. И тогда он в первый раз в жизни решил подкорректировать свою собственную действительность. И отвергнув блестящую по тем временам карьеру дипломата — пошел работать иностранным корреспондентом радиостанции «Маяк». Быстро стал комментатором, много ездил за рубеж и, естественно, видел там еще много разных действительностей…
Но тут пора напомнить (а новым поколениям — и узнать), что в годы развитого социализма существовала обязанность, которая называлась «общественная работа». С самого начала работы на «Маяке» товарищи из парткома поручили Дмитрию общественную работу быть вожатым в пионерлагере. Месяц летом и десять дней зимой. Он, разумеется, не хотел. Собственных детей у него не было, а чужих он, по его же словам, боялся. Но с парткомом шутки плохи — пришлось подчиниться. И так совсем неожиданно выяснилось, что он случайно нашел свою действительность. Т.е. дети полюбили его, а он полюбил детей. И ездил вожатым в пионерские лагеря целых десять лет. Ему уже и по возрасту было можно не ездить, и по чину. Старшие товарищи мягко журили: «Ты заигрался». А что поделаешь? Совершенно неожиданно он понял, что с детьми ему работать интереснее, чем на «Маяке».
Ну, а потом, как это и бывает в жизни, свалилось все сразу: 91-й год, критические для мужчины тридцать три года и несколько капель, переполнивших чашу. Этими каплями стали известия о погубленных судьбах воспитанных им детей, очень любимых им детей. Две девочки стали наркоманками, несколько парней после развода родителей «в знак протеста» просто старательно и успешно спились в 16 лет. И тут он понял, что нужно что-то делать. Спасать детей. Так, собственно, и началась атака — он ушел с «Маяка» и уехал в деревню Чумазово глухого Барятинского района Калужской области, чтобы строить идеальный мир для детей-сирот. С ним поехали восемь человек — последних романтиков, поверивших его мечтам о Китеже, высказанным по радио, и семья беженцев из Прибалтики. В то время все поголовно шли в бизнес — а они ехали строить новый мир!
^ 2. Штурм, натиск и немного стратегии
— Мы думали, что все будет сравнительно легко, — проведем марафоны благотворительные, получим деньги, построим сразу всю структуру, школу. Землю, действительно, дали легко, в таком месте, что прости господи — ни дорог, ни электричества. Но мне тогда важнее показалась красота. Я не сомневался, что мир, который я собираю, — он реальный, он будет действовать. Потому что детский дом в плане работы с сознанием ребенка вреден — ибо мир не такой. В мире нет нянечек, в мире нет трехразового питания, в мире нет огораживающих заборов и такого, увы, равнодушия. И я понимал, что надо: перенести ребенка в живую среду, в поселок, где дети и учатся, и работают, и занимаются спортом, готовясь войти во взрослый мир. Несомненно, опыт Ауровилля сказался в этой убежденности, ну и идея детской «республики» Макаренко. Концепция была великолепная. За исключением одной вещи, которую я учесть не мог: что никаких денег я не получу. Немного мы собрали на радиомарафоне, но тут — финансовая реформа — и все деньги под ноль. Снова собрали — и снова под ноль. И я оказался на ровном поле при деревне Чумазово в недостроенном доме. Плюс один предприниматель — мой знакомый хороший — подарил мне вагончик строительный. В этот вагончик въехала семья Терентьевых с двумя детьми. А в недостроенный дом — восемь человек, таких же, как я, — сумасшедших. Все были молодые и все были романтики. Люди верили, что можно в тогдашней реальности построить другую реальность и для детей-сирот создать приемные семьи. Это сейчас — федеральная программа запущена, реклама по телевизору… А в то время с нами никто даже не разговаривал, ни на каких детей приемных мы ничего не получали, законодательной базы не было, и все, что я делал, я делал на собственный страх и риск.
В первую зиму питались рисовой кашей и картошкой, потому что у меня денег не было вообще. Я ездил в Москву, мне братья-журналисты подбрасывали халтуру, я получал сто баксов и вез их обратно в Китеж. Мы покупали доски, гвозди, бревна, жрали картошку. Представляете, какой был изначальный пафос, чтобы выдержать все это? Бывало, я с ужасом просыпался ночью среди храпящих мужиков на железных кроватях, накрытых какими-то пледами… Сколько у нас было шансов победить? Я старался об этом не думать. В семь утра подъем. На завтрак — овсянка с подсолнечным маслом и пара сигарет, чтобы опять же не думать о том, что у нас впереди. И работа по десять часов. Но перезимовали же! Лето пришло, огородик разбили, еще пара ребят подъехала, я влюбился в девочку из стройотряда… В Ирину, свою жену будущую. И так постепенно из какого-то безумия проступили черты нормальной жизни и работы…
В 94-м провели летний лагерь, потом Терентьевы взяли первых приемных детей в семью. Тогда же был построен первый дом. Мы так и строили: по дому в год. Сейчас этих домов — пятнадцать. Приезжали какие-то милиционеры, говорили: «Мы вас отсюда всех вышибем, потому что у вас люди не оформлены…». За ними — комиссия из Калуги: «У вас тут дети голодают». «Ну, чтоб они не голодали — дайте денег». — «С какой такой стати? Вы же это все сами придумали — живите, как хотите…». Гадости говорили быстро, с удовольствием, азартно… Но надо сказать, что с калужской администрацией отношения, в конце концов, выстроились. Сила Китежа в том, что если удается все-таки человека затащить внутрь, в эту реальность, то, действительно, удается завести друзей. Все калужские губернаторы нас, в конце концов, поддержали. Когда увидели, что бывшие хулиганы и беспризорники становятся нормальными и учатся, пишут стихи и играют в спектаклях. Просто для этого потребовался длительный срок. А то ведь сектой называли: не пьют, мол, не курят, живут замкнуто… Я когда услышал это от местных, спрашиваю: какая главная проблема, какое обвинение? Говорят: «Не компанейский, не пьешь». Я поехал в Москву, купил две бутылки водки, привез, сели в кабинете, выпили, закурили. Говорят: «Ладно, видим, нормальный мужик». С тех пор отношение хорошее.
Ну, а потом, наконец, детей набрали… И тут же возникли проблемы! И с детьми, и с взрослыми, с нашими ближайшими товарищами. Казалось бы — дома построили, детей-сирот взяли — что еще? Понимаете, когда мы брали первых сирот, нам казалось, что они тут же нас полюбят. Ведь мы их спасли из детского дома! А они нас чего-то не любят. И уроки не учат совершенно. Полезли в психологию, пришлось книжки читать, с детьми разбираться… Оказалось, что ребенок, который с детства был в детском доме, — он не знает, что такое любовь. У него нет образа того, как надо жить, чтобы достичь чего-то. Тут очень много нюансов, к которым мы были не готовы. Скажем, все приемные дети были уверены, что мы их учим в школе, потому что мы садисты. И многие из основателей Китежа готовы были даже с этим примириться — так выложились за предыдущие годы. Ребенок одет? Сыт? Вот и хорошо. А не любит — и ладно. Я сказал: «Нет, так дело не пойдет». Начали развивать педагогическую сторону. Оказалось, что для многих это чересчур. Спрашивали: «Вы, может быть, еще институт для них захотите?» «Да, — отвечал я, — захочу». Так часть народа уехала отсюда. Но в то же время очень много прибыло других: и хотя перед ними стояли те же строительные и хозяйственные проблемы, стала уже складываться та «развивающая среда», о которой я мечтал изначально.
Сейчас Китеж — это прежде всего психология. И приемная семья как таковая — это вещь необходимая, но недостаточная. Главное, чтобы эти семьи поддерживали тесный контакт друг с другом, с учителями, с психологами, вели общее хозяйство, развивались и таким образом находились бы уже в готовом социуме. Я называю это моделью развивающей среды, где мы делаем мир в миниатюре. Есть огромный мир, да? В нем ты не успеваешь сообразить: тебя мочат со всех сторон, тебе не с кем поговорить… И когда ты сирота, без родителей, как тебе понять — зачем этот забор, зачем эти машины, зачем одни богатые, а другие бедные и как стать миллионером? Вроде бы они такие же люди, как мы, — два глаза, два уха. Нет, они не такие. У них в головах какие-то совершенно дикие идеи: что можно подрасти, ограбить банк и стать миллионером. Или — пойти в банду и хорошо заработать. Или, наоборот, мысль о том, что вообще ничего нельзя сделать. А надо как можно быстрее спиться, чтобы не мучиться и забыть о том, что происходит. Нет стратегии, есть простейшие, инфантильные решения. А как сделать, чтобы ребенок свою старую негативную программу отбросил, а новую — конструктивную — принял? Захотел учиться, захотел понимать, как надо зарабатывать. Чтоб он знал, как бумажку заполнить официальную. Знал, как пойти на прием к чиновнику. Т.е. чтобы он в том, огромном мире мог адаптироваться. Большинство выпускников детских домов в этом смысле обречены. Они ничего не знают о жизни. И почти 90 процентов их гибнет. Потому что эти знания не в школе даются, они связаны с жизненным опытом. И надо было создать среду специальную, в которой дети как бы терлись о реальность. Скажем, хочешь заработать себе на шоколадку? Пожалуйста — сделай табуретку. Тебе гарантирован обед, завтрак, ужин. Но ты при этом моешь посуду, рубишь дрова… Ничто не возникает ниоткуда и задаром. Чтобы что-то получить, ты должен что-то сделать. Потому что ты — взрослая личность. Как личность ты должен уметь договариваться, ты должен выстраивать человеческие отношения. Ты должен… ну… любить людей, хотя это очень трудно. Но тогда ты можешь рассчитывать, что и они тебя будут любить и тебе помогать. Наверное, это то, что делал Макаренко у себя в «республике»…
Педсовет
3. Тамара
Китеж — это ведь еще и драма. Потому что никто не оказывается здесь случайно. Самые неслучайные персонажи здесь, естественно, дети. Все взрослые (как правило, молодые люди) тоже когда-то, как и основатель Китежа Дмитрий, сделали серьезный жизненный выбор. Потому что в двадцать-двадцать пять лет трудно взять на себя столько детского горя. Еще хочется резвиться, нравиться, «зажигать», терять голову, жить красиво, любить легко… И тем не менее один из тысячи вчерашних студентов педвузов Калуги, Москвы и чуть ли не Нарьян-Мара находит дорогу в Китеж. И именно здесь себя реализует. Эту свою молодежь Дмитрий называет «поколением Китеж». Это совершенно необыкновенные люди. Им — дальше развивать «иную реальность». Им принимать из детприемников и детдомов «полуживых» детей, опасно, а иногда почти смертельно больных недетской тоской. И совершать чудо, возвращая этих детей к жизни. Убеждать их, что жизнь — это радость, за которую стоит бороться.
Может быть, первым шагом к этой новой реальности, к чувству защищенности и уюта, для детей является дом. У каждой китежской семьи есть свой дом. Как правило, в несколько комнат, с просторной столовой, где могла бы собираться вся семья, с разными лестницами и мансардами на втором этаже, а может, и с чуланом, где прячутся разные забавные вещи. Самый большой дом — у Тамары. Потому что у нее самая большая семья — семь приемных детей и двое своих. Она — самая опытная, самая чуткая, самая авторитетная мама в Китеже. Разумеется, по возрасту она принадлежит к другому поколению. Ее путь в Китеж — тоже драма протяженностью в восемь лет. Когда-то ее муж был военным, служил в ГДР. Все было отлично: муж-заботливый, дочка-умница, достаток… Праздничные открытки от двух взрослых сыновей…
А потом Западную группу войск расформировали. Муж сказал ей «ауф видерзеен» — оказалось, что на родине, в Кемерово, у него давно уже есть вторая, «запасная» семья. Жить в столице или просто в большом городе Тамара не захотела. Купила дом в деревне Тверской области и уехала туда с семилетней дочкой, думая, по наивности, что там возможна нормальная жизнь. А там как раз все разваливалось, растаскивалось, и все, кто мог, бежали оттуда. И она поняла, что совершила какую-то ошибку. Не в отношении себя — собственная жизнь казалась конченой, — а в отношении дочери. Потому что там, в деревне, невозможно было представить себе ее будущее. В 1992 году по радио она случайно услышала один из радиомарафонов Дмитрия Морозова и узнала про Китеж. То есть про идею Китежа. И в 95-м приехала сюда — сначала только на месяц, в отпуск, посмотреть. Ей очень понравилось. Но остаться тогда Тамара не могла. Она ждала ребенка, а в Китеже тогда было еще очень трудно и бедно. И она решила, что уедет в деревню, родит ребенка, подрастит его, и тогда уже приедет навсегда. Когда вернулась — плакала несколько дней, потому что не знала, сможет ли она вытерпеть несколько лет жизни здесь, после того как побывала «на другой планете», в реальности Китежа. Только через четыре с половиной года, когда подросла ее дочка Нелли, она продала купленный когда-то дом.
...Потом в калужском детском доме она взяла трех братьев — Володю, Женю и Сашу Красновых. Но когда те немного освоились, то стали «маме» намекать, что в Калуге, в другом детском доме, у них остались еще братья-сестры и что их тоже надо забрать. Этот вопрос обсуждался на педсовете. Дмитрий, Тамара и психологи ездили смотреть детей. Семью решили объединить, поскольку разрыв ее на две части все равно ощущался бы детьми пожизненно. И заодно вообще решили попробовать создать в Китеже большую семью. Так появился тот самый «большой дом», а в семействе Тамары еще четверо детей. Вместе со своими — девять человек. Потом старшие подросли. Маша, Тамарина старшая дочь, — несомненно, из «поколения Китеж». Она с отличием окончила китежскую школу, поступила в Москве на психфак (заочное обучение) и сейчас возглавляет «Орион» — новое отделение Китежа недалеко от Москвы, где Дмитрий мечтает создать «педагогическую провинцию» для самых одаренных детей. Маше сейчас 22 года, и у нее самой трое приемных. А вот судьба старшего из воспитанников Тамары, Володи, сложилась не так благополучно. Он после школы поступил в калужский железнодорожный техникум — что, в общем, было круто. Но там, в городе, повстречал своего старшего брата — единственного, по возрасту не угодившего в детдом. Брат счел за благо ввести его в старую семью. А там драма: умирает отец. В общем, Володю все эти события выбили из колеи, и он техникум бросил. Теперь ждет призыва в армию. В Китеж приезжает. Надеется, что после армии все у него устроится. А Тамара, проводив в самостоятельную жизнь первых оперившихся птенцов, — как вы думаете, что она сделала? Взяла в «большой дом» еще двух. Чтобы большая семья не становилась меньше. В конце нашего разговора с Тамарой у меня оставался один вопрос: как она управляется с ними со всеми? И все-таки я его не задал. Я понял. По атмосфере дома. По тому, как, угощая меня чаем и уделяя мне максимум внимания, Тамара успевала сказать что-нибудь ободряющее детям. Тому дать блинчик. Этому — надеть шапку на голову. Этого попросить выучить все-таки уроки... Абсолютный слух на детей. Невероятная щедрость в разбрызгивании ярких красок жизни перед ними. Духовная щедрость гения. Как будто у нее внутри постоянно работает генератор волшебной энергии и греет, греет… Молодые из «поколения Китеж» очень внимательно прислушиваются к Тамаре. И я понимаю, что то, старшее поколение, оно не было беднее на духовно очень одаренных людей. Просто не было реальности, которая собрала бы их вместе. А поодиночке их рассеяло по свету, истерло о быт, отпрессовало «историей». И поколения не состоялось.
4. Дети
В «большой дом» меня провожал последний приемный сын Тамары — Максимка, мальчуган лет шести. Поравнявшись на дороге с какой-то девочкой, он громко объявил ей: «К маме веду. Он не чужой. Он теперь наш, китежский. Потому что он к нам приехал». Максимка, как и почти все здесь, «социальный сирота» (родители алкоголики), но ему повезло: забрали его прямо из детприемника, детдомовской порчи в нем нет. Он очень общителен, активен, поет, смело общается с взрослыми и задает им вопросы. Примеривает роли: сегодня хочет себе фамилию «Пичугин» (по маме), завтра — уже «Краснов» (по братьям-сестрам). Активно рисует, помогает маме и мне, когда Тамара просит перенести в парник огромные тыквы, лежащие на огороде… Глядя на него, не верится, что в прошлом у него — большое несчастье.
— Он мне сказал так, — рассказывает Тамара. — «Папу я люблю, а маму не люблю, поэтому я тебя не буду мамой называть. Я буду называть Тамара». — «Ладно, — говорю, — называй, как хочешь». — «Мама меня не кормила, она только папе варила кушать, я голодный был. Папа мне даст немножечко, вот я и ел».
В Китеж он попал совершенно дикий, выживал, как зверек, как он в семье выживал и в детском приемнике. Из всего множества чужих людей он первым делом выбрал главного. Он решил, что главная — это я. Главная вообще в Китеже. И он стал всем грубить, хамить, матом ругаться. С остальными детьми пытался меня поссорить. Что-то врал про них. И когда я ему сказала, что он врет, то есть говорит неправду, он был поражен. Откуда я знаю? Он же не понимает, что я вижу его насквозь. У него тогда кризис случился, он расплакался и кричал: «Я не умею говорить правду! Я не умею говорить правду!». Но с тех пор очень изменился. С едой только пока никак не разберется. Многих вещей просто не знает. Если ему позволить, он бы ел одни макароны и хлеб. Но сейчас он уже ест салатики, супы…
Слушаешь такие истории и думаешь: это вот как воспринимать? Ведь не война же? Не война. А что за напасть? Да это вырождением народа называется. Так народ платит за отсутствие рабочих мест, за полную заброшенность и непруху, с одной стороны, и нефтедоллары в швейцарских банках, покупку английских футбольных команд и коттеджи по «миллиону евро за коробку» — с другой.
Среди психологических практик, принятых в Китеже, одна называется «Книгой жизни». Ребенок должен вспомнить свою жизнь до Китежа, какая бы она ни была. Не загонять ее в подсознание, а, наоборот, вытащить, осознать, отбросить, начать новую. Некоторые и вспомнить ничего не могут. А некоторые вспоминают: «Вечером мама приходила с каким-нибудь дядей, они сидели и пили. Утром мы наводили порядок. Мама чувствует себя плохо, у нее болит голова…»; «Папа меня бил, и я за это поджег в комнате занавеску…». Молодая мама Женя вспоминает про приемного сына: «Он когда из детдома приехал, не мог ни улыбаться, ни плакать — ничего. Никаких эмоций. Руки всегда холодные. И говорил так тихо, что я его почти не слышала. Через два года только стал он оттаивать. Стала я ему книжки читать — через предложение останавливались. Он спрашивает: «Мам, а что такое — «он изумился» или «разгневался»?». Сейчас он сам первую книжку прочитал, но у него так и осталось любимым занятием — выяснять значение непонятных слов».
^ Сандра Пичугина
Младшие дети Тамары
...Прошлое рядом, оно готово вырваться на поверхность из темных глубин памяти, сграбастать тебя и поглотить, как Великое Ничто из сказки Джоан Роулинг.
Но темной бездне противостоят добрые волшебники. В Китеже разработана... ну, назовем это игрой. Помимо папы и мамы, учителя и психолога у каждого ребенка есть старший друг — наставник. Он учит мудрости жизни. Подсказывает шаги. Учит подниматься выше и выше по ступенькам духа. Кое на каких ступенях может и задержаться. Например, «красота и гармония». Нелегко ведь, согласитесь, поверить в то, что окружающий мир прекрасен и гармоничен. Еще труднее — в то, что прекрасен и гармоничен ты сам. Особенно после того, как тебя «повоспитывали» родители-алкаши и ты прожил несколько лет в детском доме, не нужный ни одному существу на свете. Наставник следит за внутренним ростом своего младшего друга, готовит его к переходу из младшего возраста в «ученики», из «учеников» — если, разумеется, ученик обнаружит к тому склонность — в «наставники».
Я наблюдал процедуру «посвящения в ученики». Это настоящее испытание, духовное и физическое. Испытания подбираются индивидуально, в зависимости от проблем, которые ребенку прежде всего надо преодолеть. Но одно из них обязательно — второе рождение. Пройдя его, ты рождаешься новым для новой жизни. Прошлое остается позади. Для некоторых ребят это — самое важное — откинуть прошлое, как надоевший кошмар.
5. Комиссия
Комиссия нагрянула, когда я заинтересованно наблюдал за уроком русского языка в третьем классе. Заинтересованность же моя объяснялась тем, как учительница Маша ведет урок. Потому что стоящий у доски паренек — он явно не справлялся с заданием. Трудно ему давался фонетический разбор слова, все эти мягкие и твердые согласные, ударные и безударные гласные... Но она умело вела его от одной догадки к другой, вовремя останавливала в слишком смелых озарениях, так что разбор получался, и неплохой. Мне было интересно, что она скажет в конце своему подопечному. Потому что особенно хвалить его вроде было не за что, а в то же время в Китеже принято поощрять любое старание. «Ну вот, — сказала она, оглядывая надписи на доске, по два-три раза поправленные и переписанные. — Это разбор на пятерку. Сейчас выполните задание сами…» То есть она нашла-таки способ похвалить ученика, не льстя ему и не говоря в то же время, что он сам выполнил этот разбор на пятерку и, следовательно, эту пятерку получит.
И тут нагрянула комиссия. Она приехала на микроавтобусе с яркой надписью на борту: «Комиссия по делам приемной семьи». Прошествовав по школе, комиссия заняла неплохую, годящуюся для двустороннего охвата противника позицию в учительской. Вскоре появился Дмитрий. К нему множество вопросов. Или обвинений. Первое: Китеж — это «не в чистом виде приемная семья, а какое-то непонятное сообщество».
— Ну почему же непонятное? — задает Дмитрий встречный вопрос. — Детей мы берем в семьи официально. Школа лицензирована… Просто… — говорит он и пускается в объяснения. Приехавшие осознают, что допустили ошибку, позволив своему оппоненту говорить так много и красно, и переводят вопросы в более доступный план:
— У вас в семье Тамары Пичугиной записан Саша Краснов. Но, как мы выяснили, он сейчас находится в «Орионе». Почему вы разрешили ему уехать?
— Ему сейчас по возрасту необходимо мужское общение. У Тамары семья неполная. А у Саши в «Орионе» наставник, Дима. Мы решили на педсовете, что Саше сейчас лучше поехать к нему. Он сам хотел этого. Саша там учится, столяркой занимается, так что ничего не теряет. И вообще, чтобы вы поняли: Китеж это не одна приемная семья и не несколько изолированных друг от друга приемных семей. Китеж — это система…
— И в чем же главный результат этой системы? В том, что у вас дети в институты поступают? Хорошо социализируются?
— Нет, — говорит Дмитрий. — Главный результат, что у них в головах появляется желание дальше что-то делать со своей жизнью. Мы не навязываем профессии, но мы пытаемся навязать мысль. Что надо жить честно, много работать, быть по возможности интеллигентным, построить собственную семью, помогать Китежу. И еще: у нас здесь нет ничего такого, чего нельзя было бы изменить. Главный закон Китежа — мы всегда можем все пересмотреть, чтобы помочь ребенку. Это очень важно…
Лишь к моменту отъезда комиссии выяснилось, что вообще-то это не комиссия и ни в коем случае не проверка. Просто визит коллег для дружеского знакомства. А что нападали — ну, это привычка просто. Рефлекс.
Василий Голованов
07.12.2007
еще рефераты
Еще работы по разное
Реферат по разное
Администрация нефтеюганского района постановление
18 Сентября 2013
Реферат по разное
Математика
18 Сентября 2013
Реферат по разное
Львов Чоп – Эгер Будапешт (3 ночи) – Сентендре – Братислава Вена – Хевиз Чоп – Львов) День 1
18 Сентября 2013
Реферат по разное
Приказ от 21 сентября 2010 г. N 7-н об утверждении форм типового договора аренды земельного участка, государственная собственность на который не
18 Сентября 2013