Реферат: Называние и познание в теории грамматики

Втечение последнего полувека основной тенденцией структуралистской теорииграмматики было то, что можно назвать принципом формальности описания.Подчеркивалась важность формы описания грамматической действительности, того,как эта действительность описывается, с помощью каких понятий, в какихтерминах. Тем самым как бы подразумевалось, что сама по себе грамматическаядействительность конкретных языков для грамматиста-теоретика — нечто известное,не то, что должно быть познано, а то, что должно быть определенным образомописано. Другими словами, структуралистская теория грамматики ставила своейцелью открытие нового не в самой грамматической действительности, а в методахее описания.

Одноиз наиболее очевидных проявлений принципа формальности описания вструктуралистской теории грамматики заключалось в том, что, как правило, всякийграмматист-теоретик стремился построить свою систему описания грамматическойдействительности, т.е. описать ее в своих собственных терминах и тем самым ввозможно большей степени освободиться от традиционной терминологии (примерытаких описаний здесь не приводятся, так как сделать это слишком легко, инаоборот, исключения из того, что было правилом, не приводятся, так как сделатьэто слишком трудно). Правда, превратиться в грамматического Адама далеко невсегда удавалось. Выгоняя в одну дверь термины «существительное»,«глагол» и т.п., грамматист сплошь и рядом оказывался вынужденнымвпустить их назад через другую дверь переодетыми как «слова класса №1» и т.п., и читатель, как на маскараде, с удивлением узнавал своих старыхзнакомых в маскарадных костюмах. Вместе с тем введение новых терминов, естественно,очень затемняло различие между новшеством формальным и новшествомсодержательным или даже делало невозможным обнаружение того, что могло бытьновшеством содержательным. Но ведь в том и заключается формальность описания,что важно — формальное новшество, а не содержательное. Именно поэтому введениеновых терминов — это всегда проявление формальности описания.

Всякоевведение нового термина — это в большей или меньшей степени замена вопроса«что собой представляет данное явление?» вопросом «как следуетназывать данное явление?» Такая замена особенно очевидна в том случае,когда новые термины как бы заданы общей тенденцией развития терминологии вданной области. Так, в структуралистской теории грамматики развитиеграмматической терминологии было в значительной степени задано так называемойтеорией изоморфизма, т.е. общей тенденцией переноса фонологических терминов втеорию грамматики. Очевидно, что в этом случае вопрос о том, что собойпредсталяют те или иные грамматические явления, заменялся чистотерминологическим вопросом о том, что называть терминами «морфема»(«семема»), «морф» («сема»),«алломорф», «архиморфема» и т.п., образованными по аналогиис фонологическими терминами «фонема», «фон»,«аллофон», «архифонема» и т.д., или какие уже известныеграмматические явления называть фонологическими терминами«оппозиция», «нейтрализация» и т.п.

Самособой разумеется, что ответ на вопрос, что следует называть тем или инымзаранее заданным термином, не только не раскрывает что-то новое в объектеисследования, но и неизбежно влечет за собой упрощение фактов, их схематизацию.Это хорошо иллюстрирует сборник ответов, который Мартине опубликовал в 1957 г.[1]. Несколько десятков видных ученых разных стран высказали в этом сборникесвои предложения относительно того, какие грамматические явления следуетназывать «нейтрализацией». Все эти явления, естественно, былиизвестны и раньше, хотя назывались иначе или не назывались особым термином, и вданном сборнике трактуются по необходимости кратко и упрощенно. Границы возможногов структуралистской теории грамматики были раскрыты, таким образом, смаксимальной четкостью в этой классической в своем роде антологии, и это,несомненно, большая заслуга Мартине, организатора и редактора сборника [2].

Вдескриптивной лингвистике принцип формальности описания выражен в самомназвании этого направления лингвистических исследований. В сущностиформальность описания можно было бы назвать также принципом дескриптивности илидескриптивизмом. Этот принцип последовательно проведен уже в главах, посвященныхграмматике, в книге «Язык» Блумфилда, который справедливо считаетсяосновоположником дескриптивной лингвистики. Блумфилд (в противоположность,например, Сепиру) не интересуется сущностью грамматических явлений. Во всякомслучае, он не делает ни малейшей попытки сказать о ней что-либо новое.По-видимому, она представляется ему известной из существующих описанийграмматического строя конкретных языков. Термины, которые он вводит — «языковая форма», «свободная» и «связанная»,«сложная» и «простая», «модуляция»,«модификация», «селекция», «семема»,«тагмема», «эписема» и т.д., — это все названия для вещей,которые были хорошо известны и раньше. Главы, посвященные теории грамматики вего книге «Язык» (как и соответствующие постулаты в его знаменитом«Наборе постулатов для науки о языке»), — это перечни таких терминов.По концепции Блумфилда такие термины должны обеспечить возможность научногоописания грамматического строя конкретных языков, а теория грамматики — свестись к созданию таких терминов.

Ужев главах, посвященных теории грамматики в книге Блумфилда «Язык»,выдвигается, хотя и не очень четко, требование, которое впоследствии сыгралоогромную роль в структуральном языкознании и которое, в сущности, представляетсобой квинтэссенцию принципа формального описания [3]. Смысл этого требованиязаключается, конечно, не в том, что его выполнение обеспечивает«простоту» в обывательском смысле этого слова, т.е. понятность,ясность, четкость, доступность и т.п. (очевидно, конечно, что переформулировкав новых терминах, которую вызывает выполнение этого требования, делаетописание, как правило, менее понятным, а иногда и совсем непонятным), а в том,что подчеркивается важность формы описания, т.е. утверждается примат формыописания над содержанием.

Принципформальности описания лежит в основе всех дескриптивистских теорийграмматического описания. Чтобы проанализировать каждую из них по отдельности,понадобились бы томы. Но едва ли это когда-нибудь окажется необходимым, ибо,насколько изощрены и сложны процедуры, предлагаемые этими теориями, настолькоэлементарен и очевиден принцип, лежащий в их основе. Принцип этот лежит и воснове теории трансформационной грамматики, поскольку эта теория сводится ктребованию формализации, или переформулировке в математических терминах, того,что уже известно не только науке, но и каждому говорящему на данном языке, аименно — тех правил, которыми фактически пользуется каждый говорящий на данномязыке в своей речевой деятельности.

Новыражение принципа формальности описания, сыгравшее наибольшую роль вязыкознании и, в частности, в теории грамматики, — это, несомненно, знаменитоеутверждение Ельмслева о том, что описание должно быть непротиворечивым,исчерпывающим и предельно простым, причем требование непротиворечивости должно предшествоватьтребованию исчерпывающего описания, а требование исчерпывающего описания должнопредшествовать требованию простоты [4]. Утверждение Ельмслева, конечно, — лишьразвернутое и усложненное требование простоты описания. Очевидно, чтонепротиворечивость описания подразумевает описание того, что уже известно, втерминах, удовлетворяющих определенным требованиям, а именно — в терминахнепротиворечивых, т.е. согласованных между собой, симметричных, образующихстройную систему и т.д., в частности, терминов, образованных с помощью одних итех же суффиксов (-ема, -оид и пр.). Формальность требования исчерпывающегоописания не так ясна. Однако, что должно быть исчерпано в описании, согласноэтому требованию? Все, что можно узнать об объекте описания, все возможностиего познания? Очевидно, нет: ведь эти возможности бесконечны, и абсурдно былобы требовать их исчерпания. Исчерпать можно только конечное, т.е. то, что ужеизвестно об объекте описания. Следовательно, исчерпывающее описание — это такоеописание, в котором учитывается все, уже известное об объекте описания. Но таккак, согласно Ельмслеву, требование непротиворечивости предшествует требованиюисчерпывающего описания, то, следовательно, тем, что уже известно об объектеописания, можно пренебречь, если оно не укладывается в непротиворечивоеописание. Что же касается требования простоты описания, то оно, согласноЕльмслеву, применяется тогда, когда нужно сделать выбор между несколькиминепротиворечивыми и исчерпывающими описаниями [5], т.е. оно есть требованиеформальности описания, так сказать во второй степени.

Конечно,принцип формальности описания подразумевает, что называние принимается запознание. В самом деле, уже у Ельмслева есть утверждение, что описание,удовлетворяющее всем указанным выше требованиям, и есть познание описываемогообъекта [6]. В таком случае основное преимущество грамматиста-структуралистаперед грамматистом-традиционалистом в том и заключается, что посколькуструктуралистская теория подразумевает признание называния за познание,грамматист-структуралист не претендует на выполнение того, чего ондействительно обычно не выполняет, т.е. на большее, чем называние по-новомутого, что было известно и раньше. Между тем грамматист-традиционалист даже втех случаях (обычных и в традиционной грамматике), когда фактически решаетсявопрос о том, как следует называть то или иное явление, всегда претендует нато, что он открывает новое в грамматической действительности, способствует еепознанию. Если сравнить грамматическую действительность с зоологическим садом,то структуралист-теоретик, называя животных, томящихся в этом саду, новыминазваниями, например, тигра — «тигремой», или «тигроидом»,а зебру — «зебремой», или «зеброидом», при этом утверждает,что данное описание непротиворечиво и предельно просто, и утверждая это, онправ. Между тем грамматист-традиционалист, называя тех же животных по-новому,например наличие тигра — «тигриностью», а наличие зебры — «зебральностью», при этом утверждает, что тем самым он открываетчто-то новое в этих животных, но, утверждая это, он неправ.

Иллюстрироватьэту специфику традиционалистских теорий грамматики мог бы любой теоретическийспор, протекавший в рамках традиционной грамматики. Так, можно было быпоказать, что спор о том, «грамматизовано» или «неграмматизовано»то или иное сочетание слов, сводится к вопросу о том, какое из уже известныхявлений называть «грамматизованностью», спор о том, каково«категориальное значение» той или иной формы, сводится к вопросу отом, какое из ее уже известных значений называть «категориальным» ит.д. и т.п. Но, пожалуй, наилучшей иллюстрацией будет так называемая проблемапредикативности, как она трактовалась в традиционной грамматике. Автор однаждыуже выступал в печати на эту тему [7]. Статья, опубликованная им, была восновном критической и, хотя в откликах на нее, которые доходили до автора, емуприписывалось и нечто положительное, он не может сейчас обнаружить в своейстатье ничего положительного кроме того, что он предлагал называть«предикативностью» наличие сказуемого в предложении или егограмматического аналога в части предложения. Дело в том, что, как это частобывает с терминами, используемыми в традиционной грамматике,«предикативностью» называют несколько разных вещей, притом нередко — одновременно, хотя, по-видимому, обычно полагают, что имеют в виду какую-тоодну определенную вещь.

«Предикативностью»называют многие то начало, силу или свойство, которые делают предложениепредложением, другими словами — наличие предложения, или, так сказать,«предложенность» [8]. Возможно ли, однако, такое, в сущности,тавтологическое называние? Оно возможно, поскольку, хотя всякому понятно, чтотакое предложение, никто до сих пор не мог дать логически удовлетворительногоопределения предложения, т.е. сказать, в чем именно его сущность, что делаетпредложение предложением. Термин, обозначающий наличие предложения, или«предложенность», создает иллюзию того, что эта сущность найдена.Казалось бы, что в таком случае можно определить предложение как «то, основнымсвойством чего является предикативность» или что-нибудь в этом роде.Однако такого определения предложения, кажется, никто до сих пор не давал инаверное потому, что такое определение было бы слишком явной тавтологией.Нельзя же сказать «слово — это то, основным свойством чего являетсясловность», «существительное это то, основным свойством чего являетсясуществительность», «предложение — это то, основным свойством чегоявляется предложенность (= предикативность)» и т.д. Правда, вместо «словность»можно сказать «цельнооформленность», и тогда тавтология становитсянезаметной, а «существительность» можно раскрыть как особоеграмматическое значение, функцию которого нетрудно описать, и тогда тавтологияисчезает. Можно и «предикативность» в значении«предложенность» раскрыть как «отнесенность содержанияпредложения к действительности» или как-нибудь в этом роде. Но это было бысофизмом, конечно: ведь отнесенность к действительности — это свойство речивообще, а не отдельного предложения.

Впрочем,возможно, что называние «предикативностью» того начала, котороеделает предложение предложением, все же полезно, несмотря на своютавтологичность. Как утверждают историки науки, очень полезной для развитияхимии была в свое время (XVII — XVIII вв.) теория флогистона — теория, объяснявшаягорение наличием в горючиз веществах начала горючести, т.е. флогистона.Возможно, что теория грамматики находится сейчас как раз на той стадииразвития, на которой химия была в XVII — XVIII вв.

«Предикативностью»называют также наличие предиката (и это, очевидно, и есть этимологическоезначение слова), а тем самым — отношение предиката суждения к его объекту, т.е.наличие суждения (предикации). «Предикативностью» называют и наличиесказуемого, а также — его грамматических аналогов в различного рода зависимыхоборотах или частях предложения. Что такое предикат, суждение и сказуемое — всеэто хорошо и очень давно известно. Вместе с тем общепризнанно, что суждение — это не то же самое, что предложение, а предикат — не то же самое, что сказуемое(правда, народы, в языке которых предикат и сказуемое называются одним словом,обычно пребывают в счастливом неведении этого, разве что они научаютсяразличать «логический» и «грамматический» предикат). Такимобразом, «предикативностью» называют разные известные вещи — наличиепредложения (= «предложенность»), наличие предиката (или суждения),наличие сказуемого.

Конечно,вопрос о том, какие уже известные вещи следует называть тем или иным термином,в теории грамматики совсем не пустой вопрос. Напротив, как уже было сказано, всущности такие вопросы обычно и есть то, чем занимается теория грамматики. Ноплохо то, что традиционалистская теория грамматики (в противоположностьструктуралистской теории грамматики) обычно принимает вопрос о том, как следуетназывать то или иное явление, за вопрос о том, что оно собой представляет. Приэтом смысл утверждаемого становится особенно трудно уловимым, если одним и темже термином разные вещи называются одновременно.

Спорято том, есть ли «предикативность» в том или ином предложении илисловосочетании, «предикативны» ли он и т.п., так, как будто этопроблема, у которой есть какое-то единственное решение, которое надо найти.Между тем на самом деле решение этой мнимой проблемы автоматически вытекает изтого, что назвать «предикативностью».

Можноназывать «предикативностью» наличие сказуемого. Но утверждение, что«предикативность» — это наличие сказуемого, равносильно утверждению,что наличие сказуемого следует называть наличием сказуемого. Положительнаячасть статьи автора, упомянутой выше, в сущности сводится к именно такомуутверждению.

Можноназывать «предикативностью» наличие предиката, т.е. суждения. Но приэтом надо отдавать себе отчет в том, что хотя предикат и суждение — вещи ясныеи понятные еще со времен Аристотеля, наличие их в предложении не всегдабесспорная вещь, поскольку они не языковые факты, а мыслительные. Очевидно,конечно, что всякая интерпретация предложения как суждения, при котором как-товидоизменяют это предложение (подставляют другие слова, меняют порядок слов,интонацию и т.д.), превращает это предложение во что-то, отличное от него. Такчто, в сущности, нет никакой принципиальной разницы между истолкованиемпредложений «Пожар», «Веселенькая история» как «Это — пожар», «Эта история — веселенькая» и интерпретацией строки Фета«Шопот. Робкое дыханье» как «Шопот наличествует. Имеющее местодыхание характеризуется робостью», а восклицание «А!» взависимости от контекста, как «То, что я вижу перед собой, мне оченьнравится!» или «То, что я так долго не мог понять, мне наконец сталопонятно» и т.п.

Нодело в том, что интерпретация предложений как суждений может происходить втрадиционалистской теории грамматики не в такой примитивной форме (т.е. не вформе замены данного предложения каким-то другим), а в гораздо более тонкойформе: смысловая структура всякого предложения истолковывается как a prioriдвучленная, т.е. как «связывание», «сочетание»,«взаимное тяготение» или еще какое-то «отношение» двух«членов», «компонентов», «элементов»,«представлений» и т.д. К такому истолкованию смысловой структурыпредложения сводится шахматовская теория «коммуникации», т.е.сочетания «двух представлений, приведенных движением воли в… предикативную связь» [9] и многие другие традиционалистские теориипредложения. Все они, конечно, представляют собой терминологическизавуалированную интерпретацию всякого предложения как суждения, т.е.переименование субъекта и предиката в «два соединяющихсяпредставления» и т.п. Именно потому, что компоненты, на которые так расчленяетсясмысловая структура предложения, и связь между ними, понимается как нечто,чисто мыслительное, т.е. то, что не обязательно получает языковое выражение иможет присутствовать, по удачному выражению В.Г. Адмони, только «впроекции» [10], их нетрудно примыслить в любом предложении. Таким образомэта мыслительная структура (она-то и называется в таком случае«предикативностью») оказывается тем, что делает предложениепредложением, т.е. тем грамматическим флогистоном, благодаря постулированиюкоторого сущность предложения как бы познана (т.е. названа).

Список литературы

(Примечания )

1. La notion de neutralization dans la morphologie et le lexique(Traveaux de l'Institut de Linguistique, Faculte des lettres de L'Universite deParis, v. 2). Paris, 1957.

2.Об использовании фонологических терминов в грамматике см. также с. 74 и сл. ис. 97 данной книги.

3.Ср., например: "… выбрав один путь, мы приходим к излишне усложненномуописанию, а выбрав другой — к сравнительно простому" (Блумфилд Л. Язык.М., 1968, с. 236) или «проще и естественнее, однако, исходить приописании...» (там же, с. 237) и т.д.

4.Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка. — В кн.: Новое в лингвистике, т. 1. М.,1960, с. 272.

5.Там же, с. 278.

6.Там же, с. 276: «Такое непротиворечивое и исчерпывающее описание ведет ктому, что обычно называется знанием или пониманием исследуемого предмета».

7.См. с. 34 и сл. данной книги.

8.Ср., например, такое определение предикативности: «Основная синтаксическаякатегория, формирующая предложение» (БСЭ. Изд. 2-е, т. 34. М., 1955, с.402).

9.Шахматов А.А. Синтаксис русского языка. Л., 1941, с. 19.

10.Адмони В.Г. О предикативности. — Учен. зап. Ленингр. гос. пед. ин-та. Ф-тиностр. языков, т. 28, вып. 2, 1957, с. 24-44.

11.М.И. Стеблин-Каменский. Называние и познание в теории грамматики.