Лекция: ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ ПОЛИСА 1 страница
Как мы убедились в предыдущей главе, трехвековая история, которую мы называем эллинистической эпохой, предстает драмой из пяти актов. Она начинается с ослепительной и короткой авантюры Александра Великого. Завязкой действия становятся безрезультатные попытки диадохов сохранить или возродить идеал вселенской империи. Эта драма достигает кульминации в одновременном, хотя и обособленном расцвете трех великих монархий: Лагидов, Селевкидов и Антигонидов, а также их более скромных подражателей, таких как Атталиды и царь Магас. Поворотный момент наступает с появлением нового действующего лица — Римской империи, которая нанесла один за другим решающие удары по равновесию сложившейся системы. Наконец, пока этот мир корчился в агонии, Рим, торжествующий свой бесспорный триумф благодаря внутренним факторам, ускорившим упадок великих государств, устанавливает новый порядок, наследующий старому и призванный просуществовать несколько веков. Разумеется, при подобном рассмотрении события этой истории оказываются чрезвычайно запутанным клубком сложных взаимосвязей и предоставляют ученым широкое поле для проницательных и терпеливых исследований, которые с каждым годом приводят к новым открытиям и позволяют внести в общую картину многочисленные поправки. Но благодаря временной дистанции, которая обнажает основные причинно-следственные связи, главные линии можно выделить совершенно четко. Фундаментальным нововведением стал политический порядок: этому греческому миру, сосредоточенному вокруг Эгейского моря и эллинистического полуострова, который до сих пор существовал в политической системе, основанной на таком базовом элементе, как полис, множество которых находились в постоянном столкновении интересов, — навязывался совсем отличный тип государства — монархическое, основанное на преданности огромных территорий власти одного человека и стремящееся объединить и сохранить в едином целом многочисленные разнородные сообщества. Хотя эллинистические государства в большинстве своем были недолговечны и в высшей степени нестабильны, это не помешало им произвести в ментальном мире современников глубокие изменения и оказать на античную цивилизацию влияние, значительность которого мы попытаемся измерить. Впрочем, явление не обязательно должно быть долговременным, чтобы стать исторической вехой. Если задуматься, то афинская демократия играла первостепенную роль в течение всего лишь полутора веков: от битвы при Марафоне до сражения при Херонее! Не дольше просуществовали династии Антигонидов и Атталидов — гораздо меньше, чем династия Селевкидов или Лагидов. Эллинистическая монархия, таким образом, успела сыграть в эволюции античного мира существенную роль, признанную современными историками. Тем не менее прежде чем анализировать ее устройство и определять ее основные черты, необходимо разобраться с фактом, которым зачастую пренебрегают — сохранение греческого полиса внутри эллинистического общества.
Обыкновенно, описывая это общество, подчеркивают возрастающую значимость личности по отношению к гражданскому обществу, как будто бы это последнее переживало глубокий упадок и существовало лишь как пустая форма. Действительно, история этой эпохи предлагает целую галерею исключительных персонажей: правителей, полководцев, авантюристов, путешественников, философов, писателей и художников, чья славная или трагическая судьба разворачивалась, казалось бы, вне старых рамок полиса. Эта независимость — новый феномен в греческом мире, и нам следует определить его важность и значение. Но было бы ошибкой заключить, что от гражданской реальности тогда осталось одно воспоминание. Конечно, в политических играх отныне доминировали не полисы, а царства. В целом полисы, даже объединенные в союзы, подчинились более сильным, крупным государствам. Однако этот феномен касается в основном масштабных, поворотных событий, которые выходят на авансцену истории и становятся объектом изучения историков. Зато на заднем плане, в повседневной жизни и для подавляющего большинства греков, полис продолжал существовать и играть свою роль: он оставался рамками, в которых разворачивалась со своими страданиями и радостями жизнь среднего грека, который, как и раньше, был тесно связан с судьбой своего города, разделял его несчастья и благополучие, зависел от его защищенности, участвовал в местных культах, чтил память его предков и удовлетворял в гражданском сообществе свои амбиции. Здесь бесценными свидетельствами являются эпиграфические источники: благодаря множеству надписей и особенно посвящениям, дошедшим до нас в огромном количестве, мы можем непосредственно проникнуть в обыденную жизнь греческих полисов — больших и малых, — увидеть деятельность магистратов, именитых граждан, членов комиссий и советов, функционирование общественных институтов, усилия, прилагаемые, чтобы справиться с внутренними и внешними проблемами, с угрозой войны или голода, внутренними распрями или внешним вторжением. Эта огромная масса первоисточников позволяет уточнить то, что схематизирует или обобщает рассказ о событиях международного уровня. Она объясняет, почему, как это ни парадоксально, правильно было бы говорить об эллинистической эпохе как о «золотом веке греческого полиса». Золотой век — это слишком сказано, поскольку в эту эпоху, в отличие от классической, не было полисов, которые делали бы историю. Но они продолжали в ней действовать, и в этом огромном и разнородном мире они оставались базовым элементом общественной структуры, клеточкой, на которой основывалась вся цивилизация. Поэтому прежде чем приступить к рассмотрению специфических аспектов этой цивилизации, нам необходимо убедиться, что эта фундаментальная ценность, каковой является греческий полис, продолжала существовать и даже развивалась.
* * *
Эллинистический полис сохранил главные черты классического полиса. Это была форма организации человеческого общества, объединенного общей историей, мифами, культами. Центром его был город — крупный или маленький, к которому прилегала территория не очень значительная по своей площади. Он управлялся своими собственными институтами и законами. Он имел средства защиты, которые обеспечивали его безопасность. Наконец, он признавался как государство другими государствами и обществами. Сохранив все эти характеристики, оставшиеся от предыдущей эпохи, полисы Эллады и островов продолжали существовать, страдая от последствий соперничества великих держав, которых им было трудно избежать.
Сохранив все эти характеристики, оставшиеся от предыдущей эпохи, полисы Эллады и островов продолжали существовать, страдая от последствий соперничества великих держав, которых им было трудно избежать. Конечно, эти последствия серьезно ограничивали их свободу действий во внешней политике, а также не менее серьезно влияли на управление внутренними делами, когда господство одного человека или одной партии навязывалось извне. По правде говоря, это явление было не ново: во времена борьбы Афин со Спартой или Спарты с Фивами союзники того или другого государства-гегемона не были свободны в решении вопросов войны и мира и очень часто вынуждены были принимать главенство той партии или ту форму правления, которые им навязывал доминирующий полис. Абсолютная автономия была тогда только идеалом, который было трудно сохранить, когда наступал кризис. То же происходило и в эллинистическую эпоху. Не много было полисов, которые могли вести политику исходя из собственных интересов: обыкновенно им приходилось принимать в более или менее открытой форме контроль, если не протекторат, а иногда подданство от более или менее могущественной власти, распространявшей свое влияние на их регион. Чаще всего это была власть царя, чье государство или союзное объединение охватывало территорию полиса. В Эллладе к тому же существовали союзы полисов, которые пытались расширять или удерживать свое влияние в том или ином регионе и не терпели сепаратизма и даже проявлений независимости. На окраинах эллинистического мира это могла быть также варварская монархия, которой выплачивалась дань, регулярная или от случая к случаю, чтобы заслужить ее благосклонность и покровительство. Наконец, это была «дружба» с Римом, которая требовала особого обращения и со временем только увеличивала свое значение. Таким образом, от края до края эллинистического мира установилась система крайне сложных отношений, которые зачастую представали как альянс, симмахия, либо дружба, филия, и к которым примешивались, по крайней мере на словах, такие чувства, как добровольность, еипо'ш, признание, eucharistia, преданность, prothymia, отвечающие своего рода кодексу чести и поведения, который определял формальную сторону отношений между государствами. Разумеется, этот дипломатический язык и дипломатические формулы обычно прикрывали силовую политику. Но они широко применились участниками политической игры, даже если теоретическая независимость полиса в действительности была сильно урезана.
Когда же интересы какого-нибудь крупного государства не противоречили собственным интересам эллинистического полиса, проблемы, с которым этот последний сталкивался, существенно отличались от тех, что стояли перед полисом классической эпохи. Покажем это на примере и выберем для этого не очень большой полис, являющийся прекрасным образцом того типа городских сообществ, которые процветали на всем пространстве эллинистического мира, — Аполлонию Понтийскую. Она имела очень распространенное среди греческих полисов название, потому что ее божественный покровитель Аполлон сыграл важную роль в древнем процессе колонизации и многие колонии избирали для себя покровительство этого бога: для того чтобы различать их, было принято присоединять к названию «Аполлония» географическое уточнение. Аполлония на Понте была основана милетскими греками в конце VII века до н. э. на фракийском побережье Черного моря (территория современной Болгарии). Она была одной из факторий, которые крупный торговый полис Милет основывал до самой дельты Дуная, в том числе и Истрию (в Добрудже) чуть южнее устья реки, Томы (Констанца) — еще южнее (сюда был сослан при Августе Овидий, и здесь он написал «Скорбные элегии» и «Послания с Понта»), а также Одесс (Варна, в Болгарии). Аполлония была самым южным из этих милетских полисов. Она располагалась на южном берегу залива Бургас и, в свою очередь, основала на противоположном побережье залива поселение Анхиал, защищенное укрепленным постом. На западном побережье Понта Эвксинского кроме этих милетских колоний находились также колонии Мегары: наиболее крупная из них, Месембрия, основанная в конце VI века до н. э. выходцами из мегарских городов Боспора — Византия и Халкедона, — находилась севернее Анхиала. Между этими полисами, растянувшимися на какие-то 250 км вдоль небезопасного побережья, которому постоянно угрожали или которое разоряли варварские царства (геты — за Дунаем к северу, фракийцы или кельты — южнее), существовали не только коммерческие и союзнические отношения, но также — в духе пагубных традиций греческих полисов — соперничество, служившее источником пограничных конфликтов, которые в истории эллинизма случались повсеместно. Об одном из таких конфликтов упоминается в надписи на стеле, обнаруженной в Истрии: это текст прославляющего декрета, принятого полисом Аполлонией на Понте в благодарность гражданину Истрии, оказавшему им услугу в трудных обстоятельствах. Обращение к этим обстоятельствам, о которых ничего не сообщают другие источники, позволяет живо и детально представить проблемы и условия существования граждан этого небольшого греческого города в самый расцвет эллинистической эпохи.
«Он оказал добрую услугу Совету и народу. Синедрион предлагает. Принимая во внимание следующее: поскольку равнина по ту сторону залива [и крепость Анхиала были заняты месебрийцами], которые, начав против нас необъявленную войну, совершили столько кощунственных действий в отношении храма Аполлона и подвергли наш город крайней опасности, — поскольку истрийцы, связанные с нами общим происхождением, дружбой и преданностью нашему народу, прислали свой военный флот и свою армию нам на помощь во главе с Хегесагором, сыном Монима, достойным человеком, который, прибыв на место, защитил город, окрестности и порты совместно с нами и нашими союзниками, — поскольку с другой стороны крепость Анхиала, взятая и занятая врагом (что приводило к серьезным последствиям для нашего города и его доходов), была отвоевана Хегесагором совместно с нами и нашими союзниками, а затем срыта им до основания, — поскольку кроме того в морской операции против Анхиала, когда враг атаковал флот, Хегесагор сразился с более сильным противником, одержал верх и захватил корабль и его экипаж совместно с нами и нашими союзниками, — поскольку также при высадке, где он лично проявил особую храбрость, и во всех других сражениях, в которых он принимал участие, несмотря на опасность, он всегда одерживал победу и постоянно поддерживал в своих солдатах боевой дух, — вследствие этого народ, чтобы выразить свою признательность и почтение храбрым людям, — во имя доброй удачи Совет и народ решил прославить народ Истрии — своих друзей, соплеменников и союзников — за оказанную службу и особенно за флотоводца Хегесагора, сына Монима, установив для истрийцев почести, звания, а кроме того увенчав Хегесагора, сына Монима, золотым венком во время дионисий, возведя его бронзовую статую в доспехах на форштевене корабля, посвятив эту статую храму Аполлона Врачевателя и выбив в ее основании надпись, а также объявив об этих почестях на проходящих в Истрии празднованиях…»
Итак, на Аполлонию без объявления войны напал ее сосед с севера — Месембрия, занявшая регион Анхиала, с территорией которого она граничила, тогда как Аполлония была отделена от него Бургасским заливом. Месембрийцы, застав врасплох своих соседей, не ожидавших нападения, заняли крепость Анхиала и, двинувшись дальше, принялись разорять земли Аполлонии и даже осквернили храм Аполлона, который, согласно Страбону, стоял на островке в заливе. Понятно, что это вторжение грозило аполлонийцам полным уничтожением. Даже если город за своими крепостными стенами чувствовал себя в безопасности (осада всегда была нелегким делом, требовавшим многочисленной армии, техники и времени), у него не было ресурсов для выживания, которые он получал со своих территорий, прежде всего зерна, а также продуктов рыбного и соляного промыслов, расположенных в регионе Анхиала, и он утратил экономическую выгоду от контроля за Бургасским заливом, в котором раньше мог взимать пошлины за проезд на материк, а кроме того, за продукцию рудников Фракии (железо, свинец, медь) и за лес. Здесь прекрасно видно, как жизненно важна была для малых греческих сообществ континентальная территория, которая зависела бы от них и снабжала бы их ресурсами. Отсюда ожесточенное соперничество, которое зачастую сталкивало граничившие друг с другом полисы, всегда стремившиеся расширить свои маленькие владения за счет соседей.
В этих крайних обстоятельствах аполлоиийцы, чьих военных сил не хватало, чтобы отразить вторжение, призвали на помощь другой полис — Истрию. Их объединяло общее происхождение — и тот и другой были основаны ионийцами из Милета: отсюда общность культов, унаследованных от метрополии, как, например, культ Аполлона Врачевателя в Аполлонии, который восходил к храму Аполлона — Дидимейону, возле Милета. Их связывала также общность языка: оба полиса говорили на ионийско-аттическом диалекте, ставшем общеупотребительным языком в ту эпоху, тогда как Месембрия, колония Мегары, использовала диалект, в котором сохранились дорийские формы. Наконец, их роднила общность истории, ибо у нас есть свидетельство о том, что Истрия ранее уже отправляла подкрепление на помощь Аполлонии. Вряд ли стоит считать чисто вербальным соглашением это упоминание о дружественных связях, основанных на таких достоверных фактах, и о родственных отношениях, которые опирались на воспоминание о мифической генеалогии: в глазах греков даже в эллинистическую эпоху она была не легендой, а историей, и общность корней, уходящих в далекое прошлое, нельзя просто так отвергать.
Истрия, таким образом, охотно откликнулась на обращенный к ней призыв. Поскольку территория противника, Месембрия, располагалась на побережье между Истрией и Аполлонией, и поскольку оба полиса были отдалены друг от друга, помощь прибыла по морю под защитой военных судов. Руководство комбинированными — наземными и морскими — военными действиями было поручено истрийскому военачальнику Хегесагору как главнокомандующему флотом — navarque autocrator. Войска Аполлонии, уступавшие в мощи экспедиционному корпусу, тоже стали под его единое командование, как и войска союзников (других ионийских полисов региона или вспомогательных контингентов, предоставленных соседними варварскими народами). Военные действия в зоне Бургасского залива завершились полной победой: была отражена угроза, нависшая над землями Аполлонии и святилищем Аполлона, враг был изгнан с территории в районе Анхиала и из самой крепости, которую предусмотрительно было решено разрушить, чтобы в будущем при новом вторжении месембрийцев она не стала для них опорным пунктом. Одновременно с этими наземными операциями Хегесагор сражался в водах залива с вражеским флотом и нанес ему поражение: между Аполлонией на юге и Анхиалом на севере удобные пути сообщения, совершенно естественно, проходили по морю, начинаясь от двух портов, окружающих остров Созопол, на котором располагался город Аполлония. Подробный перечень заслуг Хегесагора, как мы видим, позволил разобраться в сути этого локального конфликта между двумя греческими полисами по жизненно важному вопросу о границах. В нем не было ничего существенно нового относительно древней и классической эпохи. То же столкновение интересов приводило к той же яростной вооруженной борьбе, когда спорный вопрос не мог быть разрешен в суде. И политика полисов определялась наличием такого рода угрозы: им необходимо было иметь вооруженные силы из граждан и, как мы еще увидим, особенно наемников, поддерживать состояние своих стен, строить крепости для контроля за открытой местностью и размещать в них постоянные гарнизоны, а кроме того, заключать и соблюдать с соседними полисами, монархами и варварскими государствами эффективную систему союзов, чтобы обуздывать притязания или отражать военные посягательства. Вроде тех, что предприняла против территорий Аполлонии Месембрия и которые являются замечательным примером характерного для эллинистического мира явления.
Этот документ показателен также в отношении процедуры декрета и дает нам представление о функционировании государственных институтов. Как и в других греческих полисах, декрет принимался Советом и народом: эти два института — собрание граждан и Совет (любого состава), который разрабатывал и заверял резолюции собрания, — продолжали, как и прежде, управлять делами полисами. Текст декрета был предложен и составлен коллегией, более узкой, чем Совет, коллегией синедров, «тех, кто заседают вместе» — термин, который не определяет их функцию: возможно, речь идет о коллегии магистратов либо о фракции Совета, играющей роль постоянной комиссии вроде афинской притании. Составлен декрет был по общепринятой для такого рода документов форме: он представлял собой одну сложную фразу, состоящую из отдельных предложений (иногда даже с нарушением грамматического соответствия), чтобы за счет выделения синтаксических связей подчеркнуть связь между причиной и результатом, между оказанными услугами и возданными почестями. Первая часть фразы, более развернутая, содержит мотивировку и обзор: в ней перечисляются обстоятельства, в которых почитаемое лицо оказало помощь полису, что может, как в нашем случае, представлять собой своего рода историческое изложение, построенное на союзных предложениях, каждое из которых подчиняется формулировке «исходя из того, что…ж В особых обстоятельствах обычно добавлялось упоминание об общих заслугах интересующего лица: впрочем, чаще всего это упоминание было недостаточным и требовало дальнейшего уточнения. За обзором часто следовал компонент фразы, вводимый союзом «для того чтобы …» и выражающий стремление народа проявить благодарность по отношению к своим благодетелям, чтобы поощрить их в будущем к новым подвигам самоотверженности — отсюда название этой части декрета: «побудительная», ^атем, после обращения к Доброй Удаче из суеверной предосторожности, которая, разумеется, не была только словесной, шла резолюция в виде пожелания: «Совет и народ решил…», которая вводила перечень решений, предлагаемых составителями декрета. В данном случае это были решения двух родов. Одни касались народа Истрии: аполлонийцы воздавали ему хвалу, то есть публично выражали ему свою благодарность за услуги, в частности за отправку флотоводца Хегесагора. В связи с этим восстанавливались неуточняемые привилегии, которые Аполлония когда-то признала за истрийцами и которые с течением времени вышли из практики. Вторая часть решений относилась лично к Хегесагору. Ему присуждался золотой венок — честь, которая в классическую эпоху была исключительной, но постепенно распространилась и заменила древнюю практику возложения венка из листьев: эллинистический мир был лучше обеспечен драгоценными металлами, имевшими самое широкое применение. Хегесагору предстояло получить этот венок во время празднования дионисий; в ту эпоху этот праздник проводился во всех греческих полисах и был излюбленным поводом для официального чествования, когда народ собирался в театре на драматическое представление, которое было важной частью праздника. Кроме того, флотоводцу должна была быть установлена бронзовая статуя, изображающая его в полном военном снаряжении на постаменте в виде носовой части корабля: прекрасный образец подобных статуй в честь живых героев, которые в изобилии украшали общественные места и святилища эллинистических полисов. Особая форма основания, имитирующая нос корабля, отсылала к одержанной Хегесагором победе на море. Подобных примеров была масса в различных местах эллинистического мира: на Тасосе, в Эпидавре, на Родосе, в Кирене, и самая известная среди них — Ника Самофракийская, относящаяся, вероятно, тоже к первой половине II века до н. э. Еще подробно описанный Диодором знаменитый кенотаф, который Александр Великий повелел установить в Вавилоне после смерти своего друга Гефестиона, был украшен в числе прочих элементов носовыми частями кораблей, на которых были водружены фигуры лучников и гоплитов: этот прием, как видим, получил распространение от Африки до Черного моря, пройдя через Пелопоннес и острова. Статуе Хегесагора предстояло быть воздвигнутой не на агоре Аполлонии, а в главном святилище полиса — храме Аполлона Врачевателя. Здесь находились бесценные произведения искусства: культовую статую изваял знаменитый скульптор Каламид, современник молодого Фидия; позже, около 70 года до н. э., она была похищена римским наместником в Македонии Марком Теренцием Варроном Лукуллом (братом консула, одержавшего победу над Митридатом[32]), который установил ее в Капитолии. Как видим, отдаленность регионов эллинистического мира не спасала их от римского грабежа!
Таковы были почести, которыми удостоили аполлонийцы истрийского флотоводца, спасшего их от катастрофы. Конец текста, каким он дошел до нас, указывает на то, что эти почести должны были быть обнародованы в его родном полисе, Истрии, по случаю праздника, отмечаемого там, как и в других греческих полисах, ежегодно. Такая практика была обычной: важно было, чтобы слава, заслуженная гражданином одного государства перед другим государством, была признана на его родине. Поэтому существовал обычай провозглашения заслуг и обнародования декрета как в полисе, который оказывал ему почести, так и в родном полисе вознаграждаемого. В данном случае эта традиция оказалась очень удачной для нас, потому что от памятника Хегесагору в Аполлонии не осталось и следов, а стела, установленная в Истрии, сохранилась до наших дней.
* * *
Этот пример показывает, как почетные декреты, сохранившиеся в надписях, могут дать нам представление о жизни эллинистического полиса. Увеличение их числа в сравнении с предыдущей эпохой объясняется отчасти, как мы увидим, необходимостью полисов постоянно взывать к самоотверженности отдельных лиц в связи с сокращением общественных ресурсов и определенным упадком традиционных институтов, терявших свою эффективность. Но обилие подобных документов, как и позже в эпоху Римской империи, тем не менее свидетельствует о жизнеспособности этих гражданских обществ, которые всегда оставались привычными рамками существования для подавляющего большинства греков.
Само собой разумеется, в Элладе жизнь шла, как и прежде, с учетом новых факторов, таких как могущество Македонии или Этолийского и Ахейского союзов. Большие традиционные полисы: Афины, Спарта, Аргос, Коринф, Фивы и Халкида — в своей внешней политике страдали от последствий развития силовых отношений; тем не менее они продолжали вести в рамках законов предков — иногда вынужденно отказываясь от них на время при каком-нибудь тиране, но никогда не ставя их под сомнение — активное существование, зачастую вполне благополучное, как свидетельствуют о том памятники. Эти полисы уже не играли первых ролей в международной политике, но еще обладали определенным влиянием, и ущерб, который им причиняли войны, говорит о том, как охотно они принимали участие в крупных конфликтах того времени. Помимо этих бывших главных героев, утративших свою былую мощь, но по-прежнему овеянных своей древней славой, существовало множество полисов не столь выдающихся или даже совсем безвестных, которые теперь вышли из тени и стали знамениты: Сикион — родина Арата, Мегалополь — крупный город Аркадии, Мессана, равномерно разраставшаяся от своей агоры, Элида, которая продолжала добросовестно заниматься организацией Олимпийских игр, что способствовало росту ее славы. Такими были полисы Ахайи: Эгион, в котором находилось святилище, заменившее разрушенную землетрясением 373 года до н. э. Гелику; Патры — небольшой город, который благодаря укреплявшимся связям с Италией и западными морями в скором времени сделался одним из крупных портов и главных полисов на Пелопоннесе.
В континентальной Греции Мегара со своим портом Нисеей в Саронийском заливе и двумя гаванями, Пагаей и Айгостеной, в Коринфском заливе выиграла от разрушения Коринфа в 146 году до н. э. и сумела воспользоваться своей дружбой с Македонией. В Беотии помимо Фив, чье доминирующее положение оставалось бесспорным, в то время процветали другие полисы: Танагра, которая считалась самым гостеприимным краем для чужеземцев; Феспии, в которых хранились знаменитые произведения Праксителя и Лисиппа и на территории которых, в долине гор Геликона, находилось древнейшее святилище муз; и наконец, Херонея, которую пощадил Сулла после победы над воинами Митридата, и Ливадия, прославившаяся тогда своим трофонийским оракулом. В Фокиде храм Аполлона Дельфийского пережил расцвет еще в III веке до н. э. во время могущества Этолийского союза; никогда его культовые сооружения и мемориальные памятники не были столь богаты и многочисленны; даже римская власть почитала и охраняла это божество, пока войска Суллы не разграбили город в 86 году до н. э., нанеся ему удар, от которого он полностью уже не оправился. К западу от Фокиды спрятавшиеся в своих горах небольшие полисы Западной Локриды в эллинистическую эпоху стали достаточно богаты, чтобы окружить себя мощными, а следовательно, дорогостоящими укреплениями, о которых мы узнали больше благодаря недавним исследованиям: от Галаксиди до Навпакта они покрыли эту дикую местность, которая до сих пор почти не фигурировала в греческой истории. То же самое было характерно для обширных горных областей Этолии и Акарнании, которые занимали северное побережье Патрасского залива и бассейн реки Ахелой, в основном придерживаясь полноводной реки. Это была земля старинных легенд, например легенды о калидонском вепре, редко посещаемая в классическую эпоху греками из других мест, не считая нескольких бесперспективных походов против населенных пунктов Акарнании. Теперь эти горцы, которых ненавидели и презирали «за их врожденную порочность и ненасытную алчность», по свидетельству Полибия, объединились, как мы видели, в могущественную конфедерацию, которая в III веке до н. э. не только распространяла свою власть на всю Центральную Грецию и Дельфы, но и вела военные действия на Пелопоннесе вплоть до Эгейского моря, так что Антигониды, Ахейский союз и, наконец, Рим вынуждены были с ним считаться. От их маленьких полисов практически не осталось следов, но в федеральной столице Этолийского союза, Ферме, до нашего времени сохранились впечатляющие руины с мощными укреплениями. То же относится к Плеврону, расположенному недалеко от древнего Калидона, и к главному городу Акарнании Страту — оба были прекрасно защищены. Севернее, в Эпире, который в то время находился вне Греции, Пирр превратил небольшой город Амбракию на реке Арахт в богатую и красивую столицу. У моря в Эфире в III веке до н. э. появилось святилище с оракулом, где вопрошали мертвых. Эпоха Пирра оказалась благоприятной для древнего додонского святилища, расположенного в самом центре Эпира. На Адриатике колонии Аполлония Иллирийская, откуда начиналась Эгнатиева дорога, и Эпидамн (позже названный Диррахием), несмотря на войны в Иллирии, вели вполне благополучное существование до эпохи Империи, после чего приспособились к римскому господству, которое почти не затронуло их греческого характера. На Корфу древний полис Керкира сохранил свои традиции и свой гордый нрав, который вошел в поговорку, исполненную аристофановского остроумия и сообщенную Страбоном: «Ты свободна, Керкира! Ты можешь ср… где хочешь!»
На северо-востоке Греции македонская гегемония не мешала древним полисам Фессалии, таким как Ларисса и Фарсал, процветать по-прежнему, благодаря сельскохозяйственному богатству местности, и сохранять свое провинциальное своеобразие, связанное с преданностью верованиям предков, рожденных в этой колыбели эллинских мифов. Зато в соседней Магнесии основанная Полиоркетом Деметриада была не только крепостью (до поражения Персея в 168 году до н. э.) и военным портом чрезвычайной важности, но также крупным полисом, об этнической пестроте которого свидетельствует уникальная для греческого мира коллекция надписанных надгробных стел. В самом Македонском царстве государи поощряли развитие полисов по примеру греческих, таких как Дион, Пидна и столица Пелла, при недавних раскопках которой были обнаружены богатые жилища. Правители чаще основывали их заново, подражая Филиппу II, который основал Филиппы у горы Пангей: таким образом появились Фессалоники, чье местоположение так удачно было выбрано Кассандрой, или город Кассандрия, который он основал на Халкидике, на перешейке полуострова Паллена вместо древней Потидеи. В нижнем течении Стримона — Амфиполь, окруженный заново отстроенной крепостной стеной, оставался столицей пангейской Фракии, и здесь находились монетные мастерские, в которых чеканились полновесные монеты при Филиппе V. На прилегающих островах — Фасос, со множеством эллинистических памятников, и Самофракия, в которой в это время стало особенно знаменито святилище кабиров[33].