Лекция: Лабораторна робота №6 16 страница

Но даже когда мы научимся понимать, что во многих случаях деструктивное и жестокое поведение не является следствием деструктивной психической мотивации, все равно придется считаться с фактами (их вполне доста­точно), указывающими на то, что в противоположность всем другим млекопитающим человек — это единствен­ный представитель приматов, способный испытывать удо­вольствие от убийства и созерцания страданий. Я поста­рался показать в этой главе, что деструктивность не яв­ляется ни врожденным элементом, ни структурным ком­понентом всякой «человеческой натуры». Что же касается вопроса о природе и специфических, собственно «челове­ческих» причинах потенциальной озлобленности челове­ка, то я надеюсь, что мне удастся на него ответить в следующих главах.

Часть третья

РАЗЛИЧНЫЕ ТИПЫ АГРЕССИИ И ДЕСТРУКТИВНОСТИ И ИХ ПРЕДПОСЫЛКИ

IX. ДОБРОКАЧЕСТВЕННАЯ АГРЕССИЯ

Предварительные замечания

Факты, изложенные в предыдущей главе, привели нас к выводу, что механизм оборонительной агрессии «вмонти­рован» в мозг человека и животного и призван охранять их жизненно важные интересы от угрозы. Бели бы челове­ческая агрессивность находилась на таком же уровне, как у других млекопитающих (например, хотя бы наших бли­жайших родственников — шимпанзе), то человеческое об­щество было бы сравнительно миролюбивым. Но это не так. История человечества дает картину невероятной жес­токости и деструкции, которая явно во много раз превос­ходит агрессивность его предков. Можно утверждать, что в противоположность большинству животных человек — настоящий «убийца».

Как объяснить эту «гиперагрессивность»? И какого она происхождения — того же самого, что и агрессия живот­ного, или у человека есть какой-то специфически челове­ческий деструктивный потенциал?

В пользу первой гипотезы свидетельствует то, что жи­вотные также проявляют чрезвычайную, ярко выражен­ную деструктивность, когда нарушается равновесие в окружающей их среде. Правда, это случается довольно редко, например в условиях скученности. Из этого можно сделать вывод, что человеческая психология оказалась зна­чительно более деструктивной в связи с тем, что человек не только сам создал себе условия жизни, способствую­щие агрессивности (перенаселение и т. д.), но и сделал эти условия не исключением, а нормой жизни. А поэтому ги­перагрессивность человека следует объяснять не более вы­соким потенциалом агрессии, а тем, что условия, вызы­вающие агрессию в человеческом обществе, встречаются значительно чаще, чем у животных в естественной среде их обитания[137].

Этот аргумент звучит достаточно убедительно. Он имеет серьезное значение еще и потому, что дает повод для крити­ческого анализа истории человечества. Возникает мысль, что человек большую часть своей истории прожил в зоо­парке, а не в «естественной природной среде», т. е. не на свободе, необходимой для нормального развития. И в самом деле, большинство данных о «природе» человека носит тот же самый характер, что и данные Цукермана о поведении павианов на Обезьяньей Горе Лондонского зоопарка.

Однако факт остается фактом, что человек часто ведет себя деструктивно даже в таких ситуациях, когда никако­го перенаселения нет и в помине. Бывает, что жестокость вызывает в человеке чувство настоящего удовольствия, а неистовая жажда крови может охватить огромные массы людей. Индивиды и целые группы могут иметь такие чер­ты характера, вследствие которых они с нетерпением ждут ситуации, позволяющей им разрядить свою деструктив­ную энергию, а если таковой не наступает, они подчас искусственно создают ее.

У животных — все иначе, они не радуются боли и стра­даниям других животных и никогда не убивают «просто так». Иногда возникает впечатление, что поведение живот­ного носит черты садизма (например, игра кошки с мы­шью). Но если мы думаем, что эта игра доставляет кошке удовольствие, то это не что иное, как антропоморфная интерпретация. На самом деле любой движущийся пред­мет приводит к такой же точно реакции, как реакция на мышь. Значит ли это, что моток шерсти будоражит в кошке садистский инстинкт? Или другой пример. Лоренц расска­зывает о двух голубях, которые сидели в одной тесной клетке. При этом более сильный заживо «ощипывал» бо­лее слабого (по перышку); Лоренц не вмешался и не рассе­лил их. Но ведь этот пример свидетельствует вовсе не о жестокости, а лишь является показателем реакции на не­достаток пространства, т. е. подпадает под категорию обо­ронительной агрессии.

Желание разрушить ради самого разрушения — это нечто совсем иное. Вероятно, только человек получает удовольствие от бессмысленного и беспричинного уни­чтожения живых существ. Обобщая, можно сказать, что только человек бывает деструктивным независимо от наличия угрозы самосохранению и вне связи с удовле­творением потребностей.

Основная идея, развернутая в этой главе, сводится к тому, что объяснение жестокости и деструктивности чело­века следует искать не в унаследованном от животного разрушительном инстинкте, а в тех факторах, которые отличают человека от его животных предков. Главная проблема состоит в том, чтобы выяснить, насколько спе­цифические условия существования человека ответствен­ны за возникновение у него жажды мучить и убивать, а также от чего зависит характер и интенсивность удо­вольствия от этого[138].

Даже в форме защитной реакции агрессивность у лю­дей встречается значительно чаще, чем у животных. По­этому вначале мы рассмотрим именно эту форму агрес­сивности в собственно человеческих вариантах ее прояв­ления.

Если мы условимся обозначать словом «агрессия» все те действия, которые причиняют (или намерены причи­нить) ущерб другому человеку, животному или неживому объекту, то сразу надо осознать, что под эту категорию подпадают нередко весьма разнообразные типы реакций и импульсов; поэтому необходимо все же строго различать агрессию биологически адаптивную, способствующую под­держанию жизни, доброкачественную, от злокачествен­ной агрессии, не связанной с сохранением жизни.

На это различие мы уже обращали внимание, когда говорили о нейрофизиологических основаниях агрессивно­сти. Короче говоря, биологически адаптивная агрессия — это реакция на угрозу витальным интересам индивида; она заложена в филогенезе; она свойственна как живот­ным, так и людям; она носит взрывной характер и возни­кает спонтанно как реакция на угрозу; а следствие ее — устранение либо самой угрозы, либо ее причины.

Биологически неадаптивная, злокачественная агрессив­ность (т. е. деструктивность и жестокость) вовсе не явля­ется защитой от нападения или угрозы; она не заложена в филогенезе; она является спецификой только человека; она приносит биологический вред и социальное разруше­ние. Главные ее проявления — убийство и жестокие истя­зания — не имеют никакой иной цели, кроме получения удовольствия. Причем эти действия наносят вред не толь­ко жертве, но и самому агрессору. В основе злокачествен­ной агрессивности не инстинкт, а некий человеческий по­тенциал, уходящий корнями в условия самого существо­вания человека.

Разграничение между биологически адаптивной и био­логически неадаптивной формой агрессии поможет нам устранить путаницу в толковании понятия «агрессия». Дело в том, что те, кто выводит человеческую агрессивность из самой родовой сущности человека, вынуждают своих оп­понентов, которые не хотят совсем расстаться с надеждой на мирную жизнь, приуменьшать масштабы человеческой жестокости. И эти адвокаты-миротворцы нередко выска­зывают излишне оптимистические прогнозы развития че­ловечества. Если же разделить агрессию на оборонитель­ную и злокачественную, то такая необходимость отпада­ет. Тогда предполагается, что злокачественная доля аг­рессии не является врожденной, а следовательно, она не может считаться неискоренимой. С другой стороны, до­пускается, что злокачественная агрессивность представ­ляет собой некий человеческий потенциал, более значи­мый, чем одна из возможных моделей поведения, которой можно по желанию обучиться и от которой можно легко освободиться, приняв другую модель.

В третьей части мы исследуем условия возникновения, сущность как доброкачественной, так и злокачественной агрессии, особенно же подробно остановимся на второй форме. А пока я все же хочу еще раз напомнить читателю, что наш анализ противостоит бихевиористской теории, ибо мы изучаем агрессивные импульсы во всех их видах и формах, независимо от того, проявлялись они в агрессив­ном поведении или нет.

Псевдоагрессия

Под этим понятием я понимаю действия, в результате ко­торых может быть нанесен ущерб, но которым не предше­ствовали злые намерения.

Непреднамеренная агрессия

Яркий пример псевдоагрессии — случайное ранение чело­века. Классический пример — это проверка револьвера и непроизвольный выстрел, задевающий находящегося по­близости человека. Психоанализ дает таким несчастным случаям несколько усложненное толкование, используя понятие неосознанной мотивации; так что возникает воп­рос: не является ли любой внешне несчастный случай на деле результатом неосознанной мотивации агрессора? Та­кой ход рассуждений должен был бы снизить число случа­ев непреднамеренных агрессивных действий. Однако та­кой подход был бы догматическим упрощением ситуации.

Игровая агрессия

Игровая агрессия необходима в учебном тренинге на мас­терство, ловкость и быстроту реакций. Она не имеет ни­какой разрушительной цели и никаких отрицательных мотиваций (гнев, ненависть). Фехтование, стрельба из лука или сражение на мечах развились из потребности поразить врага, но сегодня они полностью утратили эту свою функцию и превратились в виды спорта. Например, сражение на мечах в дзэн-буддизме доведено до подлинно­го искусства, которое требует огромной ловкости, полно­го владения своим телом, а также полной концентраций. Все эти качества необходимы еще в одном искусстве, ко­торое внешне не имеет ничего общего с боевым, а именно в церемонии чаепития. Мастер дзэн в сражении на мечах не испытывает ненависти и желания убить или ранить.

Он просто точно выполняет свои движения, и если про­тивник его оказывается убит, то это лишь оттого, что он «неудачно выбрал место»[139]. И если представитель класси­ческого психоанализа будет утверждать, что в основе по­добного убийства может лежать неосознанный мотив бой­ца (ненависть и желание уничтожить противника), то я скажу: это его дело, однако подобная аргументация сви­детельствуют лишь о том, что ее носитель не имеет ни малейшего представления о духе дзэн-буддизма*.

Лук и стрелы тоже когда-то были оружием защиты и нападения, а сегодня это чистое искусство[140]. И в западных культурах мы наблюдаем тот же самый феномен в отно­шении к фехтованию и сражению на мечах, которые так­же стали видами спорта. И хотя здесь отсутствуют духов­ные аспекты боевого искусства дзэн, все равно оба эти вида спорта исключают намерение нанести вред соперни­ку. Здесь уместно вспомнить, что и у первобытных наро­дов соревнования по борьбе в первую очередь служили де­монстрации ловкости и мастерства, а выражение агрессив­ности отходило на второй план.

Агрессия как самоутверждение

Важнейший вид псевдоагрессии можно в какой-то мере приравнять к самоутверждению. Речь идет о прямом зна­чении слова «агрессия»: в буквальном смысле корень aggredi происходит от adgradi (gradus означает «шаг», а ad —«на»), т. е. получается что-то вроде «двигаться на», «на-ступать». Aggredi — это непереходный глагол, и по­тому он напрямую не соединяется с дополнением; нельзя сказать to aggress somebody — «нападать кого-либо».

В первоначальном значении слова «быть агрессивным» означали нечто вроде «двигаться в направлении цели без промедления, без страха и сомнения».

Концепция агрессии как самоутверждения находит под­тверждение в наблюдениях за связью между воздействием мужских гормонов и агрессивным поведением. Во многих экспериментах было доказано, что мужские гормоны нередко вызывают агрессивность. При этом следует учиты­вать, что главное различие между мужчиной и женщиной заключается в их разных функциях во время полового акта. Анатомические и физиологические особенности муж­чины обусловливают его активность и способность к втор­жению без промедления и без страха, даже если женщина оказывает сопротивление. Поскольку сексуальная способ­ность мужской особи имеет важное значение для продол­жения жизни рода, неудивительно, что природа снаряди­ла самца особенно высоким потенциалом агрессивности. Многие исследователи приводят вроде бы убедительные подтверждения этой гипотезе. В 40-е гг. было проведено много исследований для установления связи между агрес­сией и кастрацией самца, или между агрессией и инъек­цией мужских гормонов кастрированным самцам[141]. Один из классических экспериментов описал Биман. Он дока­зал, что взрослые самцы мышей (25 дней от роду) после кастрации в течение какого-то времени вели себя более миролюбиво, чем до кастрации. Когда же им делали по­сле этого инъекцию мужских гормонов, они снова начи­нали драться. Биман также показал, что мыши не пере­ставали быть драчливыми после кастрации, если им по­сле операции не давали возможности успокоиться, а, на­оборот, натравливали их на обычные стычки. Это гово­рит о том, что мужской гормон выполняет роль стимуля­тора агрессивного поведения, но вовсе не является един­ственным условием, предпосылкой, при отсутствии кото­рой агрессия вообще исключена.

Сходные эксперименты с шимпанзе проводили Г. Кларк и X. Берд. Результат показывал, что мужской гормон по­вышал уровень агрессивности, а женский — снижал. По­зднее эксперименты, описанные Зигом, подтвердили дан­ные Бимана и других. Зиг приходит к следующему выво­ду: «Можно утверждать, что усиление агрессивности изо­лированных мышей основано на нарушении гормонально­го равновесия, в результате которого обычно снижается порог раздражительности. Мужские половые гормоны в этой реакции играют решающую роль, в то время как все остальные выполняют только вспомогательную функцию».

Среди многих других работ на эту тему я хотел бы назвать только имя К. М. Лагершпетца. Он сообщает об очень интересной тенденции, обнаруженной в эксперимен­тах с мышами. Мыши, воспитанные в духе агрессивнос­ти, испытывали большие затруднения при совокуплении, в то время как мыши, у которых формировалось неагрес­сивное поведение, в сексе чувствовали себя абсолютно сво­бодно. Автор считает, что эти результаты позволяют пред­положить, что оба эти типа поведения поддаются селек­ции: что их можно либо усиливать, либо подавлять. Од­новременно эти результаты опровергают гипотезу о том, что сексуальное и агрессивное поведение имеют одни и те же стимулы, только они затем направляются в разные русла благодаря внешним раздражителям. Подобный вы­вод противоречит гипотезе о том, что агрессивные им­пульсы составляют часть мужской сексуальности. Я, од­нако, не считаю себя достаточно компетентным, чтобы комментировать это явное противоречие. Правда, несколько позднее я предложу свою гипотезу по данному вопросу.

Предположение о наличии связи между мужественнос­тью и агрессией, возможно, опирается на результаты ис­следований и домыслы о сущности Y-хромосомы. Жен­ский ряд содержит две женские хромосомы (XX), а муж­ская формула состоит из хромосомной пары XY. В процес­се деления клетки возможны отклонения от нормального развития, но с позиций теории агрессии самое главное за­ключается в том, что живое существо мужского пола по­лучает в своем генетическом коде одну Х-хромосому и две Y-хромосомы, т. е. (XYY). (Бывает еще и другое располо­жение хромосом, но в нашей ситуации это нас не интере­сует.) Индивиды с формулой XYY нередко отличаются ка­кими-либо физическими отклонениями от нормы. Обычно они значительно выше среднего роста, несколько ограни­чены в умственном отношении и довольно часто бывают больны эпилепсией или подвержены эпилепсоидным со­стояниям. Особенно интересен для нас тот факт, что ин­дивиды этого типа бывают чрезвычайно агрессивными. Это предположение первоначально возникло при обследовании буйных обитателей специальной клиники в Эдинбурге. Семеро из 197 психически больных мужчин имели хромо­сомный ряд XYY; а это составляет 3,5%, т. е. более высокий процент, чем это наблюдается у обычного населения[142]. После публикации этих данных было проведено не менее десятка исследований, которые подтверждали и дополня­ли приведенные результаты[143]. Однако их еще недостаточно для окончательных выводов, это всего лишь некоторое основание для гипотез, которые ждут еще своей проверки. А для этого необходимы многочисленные исследования с помощью точных методов и аппаратуры[144].

В литературе нередко высказывается предположение, что мужская агрессивность не отличается от воинствен­ного поведения» которое направлено на ущемление дру­гих людей; в обычной жизни такое поведение принято обозначать словом «агрессия». Но с биологической точки зрения было бы в высшей степени странно, если бы к этому сводилась сущность мужской агрессии. Разве сек­суальный партнер может выполнить свою биологическую функцию, если он ведет себя враждебно по отношению к партнерше? Это бы разрушало элементарные связи между полами, а еще важнее с позиций биолога то, что это мог­ло бы нанести ущерб женским особям, которые несут от­ветственность за будущих детей[145]. При известных обстоя­тельствах, особенно в патриархальных обществах, где сло­жилась система эксплуатации женщин, действительно дело доходит до глубокой вражды между полами. Однако очень трудно объяснить этот антагонизм с точки зрения биоло­гической целесообразности и не менее трудно понять его как результат эволюционного процесса. С другой сторо­ны, мы уже упоминали, что в биологическом смысле муж­чине необходима сила, быстрота и натиск, способность преодолевать преграды. Но при этом же речь идет не столько о враждебно-агрессивном поведении, сколько о наступательности, необходимой для достижения цели.

Такая мужская агрессивность существенно отличается от жестокости и деструктивности; это доказывается хотя бы тем, что по данному критерию женщины не менее жесто­ки и деструктивны.

Такой подход к делу помогает прояснить некоторые моменты в эксперименте Лагершпетпа. Он установил, как мы упоминали выше, что мыши, которые показали высо­кую степень агрессивности, не проявляли никакого инте­реса к копуляции*. Если агрессивность в общепринятом смысле этого слова составляет часть мужской сексуально­сти или хотя бы стимулируется ею, то приведенный экс­перимент должен был бы дать прямо противоположный результат. Это явное противоречие между данными Лагерпшетца и результатами других авторов получает свое ес­тественное и очень простое объяснение, если научиться отличать враждебную агрессивность от агрессивной «на­ступательности». Тогда легко понять, что драчливые мыши-самцы пребывают в таком яростно-воинственном состоя­нии, которое никак не может стимулировать сексуальную активность. Экспериментальное впрыскивание мужских гормонов, скорее всего, стимулировало не враждебность, а общий физический подъем, прилив сил и готовность к преодолению преград.

Наблюдения за нормальным человеческим поведением подтверждают догадку Лагершпетца. У людей в состоянии гнева не возникает половое влечение, и даже на прямые сексуальные раздражители они реагируют слабо.

Я говорю в данном случае о гневе и враждебности как о настрое, о состоянии духа нормального человека; совсем другое дело — садизм, который насквозь пропитан сексу­альными импульсами.

Короче говоря, гнев (т. е. по сути своей состояние обо­ронительной агрессивности) не способствует сексуальной активности; что касается садистских и мазохистских им­пульсов, то хотя они не производятся сексуальным пове­дением, но все же они с ним совместимы или стимулиру­ют его.

Агрессивность, направленная на достижение цели, не ограничивается сферой сексуального поведения. В струк­туре личности это одно из важных качеств, оно необходи­мо хирургу во время операции, альпинисту при подъеме на гору, без него немыслимы большинство видов спорта и многие другие жизненные ситуации. Без этого качества не может обойтись и охотник, оно нужно для успешной тор­говли и т. д. Во всех этих ситуациях достижение успеха возможно лишь тогда, когда проявляется необходимая готовность к решимости, к прорыву, настойчивость и не­устрашимость перед лицом трудностей и препятствий. Ра­зумеется, те же самые качества необходимы и при встрече с врагом. Генерал, у которого отсутствует агрессивность в таком смысле слова, будет просто неуверенным в себе, не­решительным офицером, неспособным на активные дей­ствия; а солдат, лишенный такой агрессивности во время атаки, будет легко обращен в бегство. Одновременно сле­дует отличать агрессию с целью нанесения ущерба от аг­рессии самоутверждения, которая облегчает в какой-то мере достижение любой цели, будь то обретение творческой ак­тивности или нанесение вреда.

Следует помнить, что эксперименты с инъекцией муж­ских гормонов, которые усиливают бойцовские качества животных, можно интерпретировать по-разному. Во-пер­вых, можно предположить, что гормоны вызывают ярость и желание напасть. Но во-вторых, нельзя упускать из виду и такое воздействие гормонов, когда они усиливают волю животного к самоутверждению и достижению лю­бых целей, в том числе и враждебных, если таковые име­ли у него место и притом были обусловлены совсем други­ми мотивами. Изучив материалы экспериментов о влия­нии мужских гормонов на агрессивность, я пришел к вы­воду, что допустимы обе гипотезы, но с биологической точки зрения вторая представляется мне более вероят­ной. Возможно, последующие эксперименты позволят об­наружить более убедительные доказательства либо пер­вой, либо второй гипотезы.

Связь между агрессивностью самоутверждения, муж­скими гормонами, а возможно, еще и Y-хромосомами на­страивает на мысль, что мужчины в большей мере, чем женщины, обладают высоким уровнем наступательной ак­тивности, необходимой для самореализации личности, и что именно поэтому из них выходят хорошие охотники, хирурги и генералы, в то время как женщины обладают такими чертами, как склонность к защите слабого и уходу за другими, и потому из них получаются хорошие учи­теля и врачи. Конечно, из поведения современной женщи­ны, по этому поводу, нельзя сделать сколько-нибудь точ­ных выводов, ибо сегодняшнее состояние в значительной степени является результатом патриархальной обществен­ной системы. Да и, кроме всего прочего, вопрос этот в це­лом чисто статистический, т. е. он имеет смысл в отноше­нии больших чисел, а не в отношении отдельных индиви­дов. Как раз многим мужчинам недостает той самой целе­устремленно-наступательной активности, которая способ­ствует самореализации личности, в то время как женщины нередко блистательно выполняют такие сложные задачи, которые без них вообще решить невозможно. Между муже­ственностью и агрессией, направленной на самоутвержде­ние, явно существует гораздо более сложная система свя­зей, чем это представляется на первый взгляд. У нас об этом мало знаний. А генетика тут не удивишь, ибо он зна­ет, что генетический код можно перевести на язык опреде­ленных типов поведения, что его расшифровка требует изучения связей с другими генетическими кодами и с той жизненной ситуацией, в которой человек родился и жи­вет. Кроме того, следует помнить, что агрессивность, спо­собствующая личной целеустремленности, — это качество, необходимое не только для выполнения определенных ви­дов деятельности, но и для выживания самого индивида. И потому с биологической точки зрения следует думать, что этим качеством должны быть наделены все живые су­щества, а не только особи мужского пола. Однако нам придется отказаться от окончательного суждения об исто­ках мужской и женской агрессивности в сексе и в жизни до лучших времен, когда у нас будет больше эмпириче­ских данных о роли хромосомной формулы в мужской и женской бисексуальности, а мужских гормонов в само­утверждающемся поведении индивида.

Однако есть один очень важный факт, уже получив­ший клиническое подтверждение. А именно: установле­но, что тот, кто беспрепятственно может реализовывать свою агрессию самоутверждения, в целом ведет себя го­раздо менее враждебно, чем тот, у кого отсутствует это качество целеустремленной наступательности. Это отно­сится в равной мере и к феномену оборонительной агрессии, и к злокачественной агрессии типа садизма. А при­чины этого очевидны. Что касается оборонительной аг­рессии, то она, как известно, представляет собой реак­цию на угрозу. Человек, который не встречает препят­ствий для активного самоутверждения, менее подвержен страхам и потому реже оказывается в ситуациях, на ко­торые приходится отвечать оборонительно-агрессивными действиями. Садист становится садистом, ибо он страда­ет душевной импотенцией; ему недостает способности раз­будить другого человека и заставить его полюбить себя; и тогда он компенсирует эту свою неспособность стремлени­ем к власти над другими людьми. Таким образом, агрес­сия самоутверждения повышает способность человека к достижению целей, и потому она значительно снижает потребность в подавлении другого человека (в жестоком, садистском поведении)[146].

В заключение необходимо добавить, что степень разви­тости у каждого конкретного человека «агрессии само­утверждения» проявляется в определенных невротических симптомах, а также играет огромную роль в структуре личности в целом. Робкий, закомплексованный человек страдает от недостатка наступательной активности точно так же, как невротик. И первая задача при лечении такого человека состоит в том, чтобы помочь ему осознать свой комплекс, а затем дойти до его причин, т. е. прежде всего обнаружить, какие факторы в самой личности и в ее соци­альном окружении питают этот комплекс, усиливают его.

Вероятно, главным фактором, снижающим в индивиде «агрессию самоутверждения», является авторитарная ат­мосфера в семье и обществе, где потребность в самоутвер­ждении отождествляется с грехом непослушания и бун­тарством. Любой абсолютный авторитет воспринимает по­пытку другого индивида к реализации собственных целей как смертный грех, ибо это угрожает его авторитарности. И потому людям подчиненным внушается мысль, что ав­торитарная власть представляет интересы народа, пресле­дует те же самые цели, к которым стремятся «простые люди». И потому послушание — это якобы самый лучший шанс к самореализации.

Оборонительная агрессия

Различие между человеком и животным

Как уже упоминалось ранее, оборонительная агрессия является фактором биологической адаптации. Коротко напомним: мозг животного запрограммирован филогене­тически таким образом, чтобы мобилизовать все насту­пательные и оборонительные импульсы, если возникает угроза витальным интересам животного. Например, ко­гда животного лишают жизненного пространства или ограничивают ему доступ к пище, сексу или когда воз­никает угроза для его потомства. Все в нем направляется на то, чтобы устранить возникшую опасность. В боль­шинстве случаев животное спасается бегством или же, если нет такой возможности, нападает или принимает явно угрожающую позу. Цель оборонительной агрессии состоит не в разрушении, а в сохранении жизни. Если эта цель достигается, то исчезает и агрессивность живот­ного со всеми ее эмоциональными эквивалентами. Так же филогенетически запрограммирован и человек: на угро­зу его витальным интересам он реагирует либо атакой, либо бегством. Хотя эта врожденная тенденция у чело­века выражена менее ярко, чем у животных, все же мно­гие факты убеждают, что у человека тоже есть тенден­ция к оборонительной агрессии. Она проявляется, когда возникает угроза жизни, здоровью, свободе или собствен­ности (это последнее, когда он живет в обществе, где частная собственность является значимой ценностью). Конечно, агрессивная реакция может быть обусловлена моральными и религиозными убеждениями, воспитани­ем и т. д.; однако на практике мы ее встречаем у боль­шинства индивидов и даже у целых групп. Вероятно, оборонительной агрессией можно объяснить большую часть воинственных проявлений человека.

Можно утверждать, что нейронное обеспечение оборо­нительной агрессии и у животного, и у человека одина­ково. Однако это утверждение истинно только в узком смысле. Ибо зоны, связанные с агрессией, являются ча­стью целостной системы головного мозга, а у человека эта система с большими полушариями и огромным ко-личеством нервных связей существенно отличается от мозга животного.

Но даже если нейрофизиологические основы оборони­тельной агрессии у животного и у человека полностью не совпадают, все же у них достаточно много общего, чтобы утверждать, что одно и то же нейрофизиологическое устрой­ство у человека вызывает более сильную агрессию, чем у жи­вотного. Причина такого явления заключается в специ­фических условиях человеческого существования. При этом речь идет, главным образом, о следующем:

1. Животное воспринимает как угрозу только явную опасность, существующую в данный момент, и, конечно, его врожденные инстинкты, а также генетическая память и индивидуальный опыт способствуют тому, что животное часто более остро ощущает опасность, чем человек.

Однако человек, обладающий даром предвидения и фан­тазией, реагирует не только на сиюминутную угрозу, но и на возможную опасность в будущем, на свое представле­ние о вероятности угрозы. Он может, например, вообра­зить, что соседнее племя, имеющее опыт ведения войны, когда-либо может напасть на его собственное племя, что­бы завладеть его богатствами; или ему может прийти в голову, что сосед, которому он «насолил», отомстит за это при благоприятных условиях. «Вычисление грозящей опас­ности» — это одна из главных задач политиков и воена­чальников. Таким образом, механизм оборонительной аг­рессии у человека мобилизуется не только тогда, когда он чувствует непосредственную угрозу, но и тогда, когда яв­ной угрозы нет. То есть чаще всего человек выдает агрес­сивную реакцию на свой собственный прогноз.