Лекция: Он мне принадлежит» (с) Гарри
Два месяца (1)
Песня: Lynyrd Skynyrd — Sweet Home Alabama
Два месяца. Мы вместе уже два месяца. Два месяца, во время которых мы узнавали друг друга, чувствовали друг друга. Я никогда не думал, что отношения могут быть такими. Наверное, я просто слишком много времени провёл с родителями, у которых не слишком удачный брак. Или просто насмотрелся на эти пары из Университета, в которых парень буквально заключённый, и спрашивает разрешения даже на то, чтобы йогурт взять. Девушка читает его сообщения и закатывает истерики каждые пять минут, ходит с ним на одни и те же лекции, постоянно липнет. Отношения всегда казались мне заключением строгого режима с бесплатным, бонусным сексом и обязательством покупать шоколад с цветами каждую пятницу. Не знаю, то ли Гарри не любит шоколад, то ли не умеет вводить пароль на IPhone, но с ним всё совершенно не так. Нам хорошо вместе. Да, мы липнем друг к другу похуже других, но это никому не мешает. Мы не душим друг друга. Мы больше не делаем вид, что не знаем друг друга, когда сталкиваемся в коридоре. Поначалу многие шептались, но я, честно, ожидал чего-то похуже. Ничего, кроме пары гейских шуточек и косых взглядов, которые исчезли несколько недель спустя, не было. Я думал, что плохо на это отреагирую, но… было как-то плевать. Я смотрел на Гарри, на парня, который болен с детства, ненавидит отца, и бывшая девушка которого спрыгнула с моста, и слухи казались какими-то крошечными по сравнению с этим. Люди имеют привычку называть самые ничтожные события концом света и впадать из-за них в депрессию, даже не стараясь представить, что им ещё повезло. Он научил меня быть сильным. Обращать внимание только на важные вещи. Меня называли педиком? Ну… круто. И что дальше? Небо упало? Океаны высохли? Наша история с Гарри слишком важна, чтобы дать каким-то придуркам испортить её. Мне достаточно лишь прикоснуться к нему, лишь почувствовать его взгляд, чтобы понять, что он любит меня.
Да, ладно, один раз всё же не смог сдержаться. Это было весело.
Тренер так орал на нас, говоря, что мы ничего не умеем и что с крахом провалимся через две недели, что мы всё ещё на поле. Сейчас десять вечера, он уже давно ушёл домой, а мы продолжаем тренировать удары и разрабатывать стратегию. Я безумно устал, но мне нравится это. Обстановка лёгкая, и приятно осознавать, что после всего этого мы всё ещё сплочённая команда. Мои отношения с Гарри стали виной некоторым напряжённым ситуациям, но ненадолго. Парни заметили, что я остался всё тем же Луи, только предпочитающим не трахать всё, что движется, включая Элеанор. Даже между Лиамом и Джошем всё вроде спокойно. Они не друзья, нет, но во время игры все ссоры отходят на второй план. Я люблю футбол с самого детства, так что безумно рад, что ничего не изменилось. На улице уже темно, большие уличные фонари освещают поле, и мы тренируем пенальти. Готовлюсь ударить по мячу, когда слышу чужой смех за своей спиной.
— Ну что, педики, вы всё ещё здесь?
Все поворачиваются практически одновременно. Парни из Манчестерского Университета подходят к нам, держа руки в карманах своих футбольных курток. Какая ирония. Именно против них мы играем через две недели. Они выиграли все матчи сезона, и в категории «Мы-считаем-себя-королями-планеты-мы-самые-крутые» им нет равных. Фыркаю, направляясь к капитану их команды. Парни идут за мной. Скрещиваю руки.
— Чего тебе, Лукас?
Поверхностно смотрю на него и замечаю, что мы все стоим друг напротив друга и меряемся взглядами. Они часто провоцируют нас, и дело уже много раз доходило до драк. Он тщательно рассматривает меня, не опуская взгляд. Безразлично пожимает плечами. Ничего хорошего это не обещает.
— Мы просто пришли посмотреть на команду геев, которую размажем по стенке через две недели.
Угадайте, на каком слове он сделал акцент? Не успеваю ничего ответить, как кто-то сзади начинает искренне смеяться.
— Серьёзно? Ты пришёл на наше поле, чтобы доставать нашего капитана из-за его ориентации? Что с тобой не так?
Поворачиваюсь и удивлённо смотрю на Дэна. Я думал, что единственным человеком, который вступится за меня, будет Лиам. Но опять не успеваю ничего понять, как слышу ещё один смех слева. Этан.
— Так вот оно что? Ты боишься проиграть педику?
А теперь Лиам.
— Чувак, да даже если мы все будем геями, то всё равно сможем уложить тебя с закрытыми глазами.
И каждый что-то выкрикивает им по очереди. Ну что же, нужно признать, что капитана они в обиду не дают. Такой солидарности я не ожидал. Игроки Манчестера понимают, что у них ничего не получится, поэтому бросают несколько тупых стереотипных выражений и сваливают. А мы продолжаем тренироваться, открыто издеваясь над ними.
Мы тренируемся до часа ночи. Я прекрасно знаю, что не всем им нравятся мои отношения с Гарри, но мы всё та же команда. Думаю, они его боятся. Нет, не думаю, они боятся его, как и весь кампус. Плевать, он и не должен им нравиться. Главное — пусть не говорят о нём ничего плохого.
***
Эти два месяца были наполнены мелочами, которые много значили.
Незначительными моментами, которые должны были случиться.
Как тот день, когда Сволочь посадили на диету.
На этих выходных отца Гарри нет дома. Он на дежурстве в больнице, и мы решаем впервые захватить весь дом. Каждую комнату. Открываю глаза: Гарри нет рядом, кусок ткани лежит на подушке. Он редко просыпается рядом, но мне нравится успокаивать себя тем, что он просто жаворонок. Обычно он сидит за компьютером или пишет что-то в своём дневнике. Обожаю смотреть, как он пишет. Когда он делает это в кровати, я могу часами наблюдать за ним, пока он не замечает, что я проснулся. Но этим утром его нет в комнате. Я не волнуюсь: наверное, он внизу. Волноваться нужно лишь в том случае, если он решит приготовить завтрак. Надеваю футболку со спортивными штанами и сонно иду на кухню… ТАК. Забудьте о «я не волнуюсь». Он стоит на коленях у холодильника, среди собачьего корма. Сволочь смотрит на него, наклонив мордашку.
— Эм… можно узнать, что ты делаешь?
— Пытаюсь научить Сволочь есть корм.
Окей…
— И зачем же?
— Он на диете, — и я начинаю истерично смеяться. Он хмурит брови и выпускает корм из ладони. — Не смейся. Это не смешно.
— Прости.
Но очень сложно сдерживаться. Особенно когда он снова берёт корм и делает вид, что ест его, говоря, какой он вкусный. А собака всё ещё смотрит на него, как на инопланетянина.
— Ты всё делаешь неправильно, — встаю на колени рядом с ним. – Дай мне.
И я наклоняюсь вперёд, делая вид, что ем корм прямо с пола. Мы ползаем на четвереньках почти полчаса, пока его величество Сволочь не решает наконец-то что-то проглотить. Не так от голода, как из жалости к нам, наверное.
— Я принесу камеру!
И Гарри вылетает из комнаты в мгновенье ока.
Мы всё утро снимали, как Сволочь ест, переворачивается и играет с кормом. Гарри гордо смотрел на него, и я в сотый раз осознал, что никогда не пойму их отношения. Сволочь официально первая собака на моей памяти, которую посадили на диету. А я говорил, что ему нельзя давать выпечку. Да, если бы у нас были мозги, то мы бы научили Сволочь есть корм из миски, а НЕ С ПОЛА. Потому что теперь он ест его только так, но Мануэль не против убирать за ним. Похоже, ему тоже нравится Сволочь. Это самая невыносимая собака в мире, которую любят все без исключения.
Более серьёзные моменты, такие, как игра в бильярд.
Песня: Coldplay — The Scientist
Почти полночь. Мы лежим в обнимку на его кровати, смотря старую комедию. Я положил голову ему на плечо, а он гладит мою спину. Никогда не думал, что стану одержим такими моментами. Когда-то провести субботний вечер в кровати равнялось преступлению. Я не превращаюсь в старика или что-то в этом роде, просто мне это уже неинтересно. Раньше я гулял всю ночь, пил, возвращался домой с девушкой, которую выгонял на следующее утро, пока сам страдал от похмелья. Да, знаю, похмелья ещё бывают, мы с Гарри любим пить. И мне так хочется думать, что Гарри любит только пить. Но я знаю, что это не так. Я часто думаю о наркотиках. Если честно, всё время. Он никогда не принимает их передо мной, но я прекрасно знаю, что он не бросил. Это видно. Иногда… он как будто не здесь, его глаза красные, зрачки расширены, он даже дрожит. Я пытался с ним поговорить, но это был самый провальный диалог когда-либо. Он сразу же встал и ушёл. Буквально. Мы были в моей комнате, и он просто вышел, хлопнув дверью. Следующим утром я получил сообщение от Анонима.
«Я не должен был уходить вчера, прости. Но я не могу говорить об этом, Луи, пойми. Я делаю всё возможное, чтобы бросить, но это трудно. У меня получится, но я ни за что не буду говорить об этом. Мне нужно время».
«Каждый раз, когда мне нужны объяснения, тебе нужно время. Разница только в том, что я всегда даю тебе то, о чём ты просишь».
«Я знаю…»
«Нет, Гарри, ничего ты не знаешь. Ты понятия не имеешь, что я чувствую, как я боюсь, что однажды мне позвонят, чтобы сказать, что у тебя случилась передозировка. Ты ничего не знаешь, потому что не даёшь мне говорить об этом».
«Ты злишься?»
«Нет».
«Ты злишься».
«Конечно же, я злюсь! Ты никогда не даёшь мне помочь тебе. Ты даёшь мне бояться за тебя и никогда ничего не объясняешь. Так что да, я злюсь».
«Я не умру от передозировки».
«Ты много принимаешь?»
«Меньше, чем раньше».
«Это много?»
«Это меньше, чем раньше».
«Что ты принимаешь?»
«Луи…»
«Что ты принимаешь?»
«Кокаин».
«И что ещё?»
«Ничего. Я бросил всё остальное, когда ты обо всём узнал».
«Часто?»
«Прекрати, пожалуйста».
«Отвечай».
«Стараюсь как можно реже».
«Ты принимаешь их, когда я с тобой? Пока я в душе или что-то в этом роде?»
«Никогда».
«Обещай мне, что бросишь».
«Я обещаю попытаться».
«Обещай, что не умрешь от передозировки».
«Обещаю».
Мы не говорили об этом с того дня, но я всё равно стараюсь следить за ним. За его глазами, движениями, усталостью, рационом.
— Сегодня вечером.
Дергаюсь, когда осознаю, что фильм уже давно закончился. Его голос приводит меня в себя, и я хмурю брови.
— Что?
— Увидишь, — он встаёт и протягивает мне руку. — Идём.
Его глаза блестят, и я следую за ним без размышлений, Сволочь ползёт за нами. Он заводит меня в главную гостиную и останавливается перед бильярдным столом.
— Ты хочешь сыграть в бильярд в… — смотрю на свои часы, — полвторого утра?
Он кивает, глупо улыбаясь.
— Сегодня вечером ты мне проиграешь.
И я вдруг вспоминаю. Той ночью, когда мы были на кладбище и говорили о Саманте, когда я впервые разорвал свою футболку. Мы поспорили. Я уже давно забыл об этом. Он раскладывает шары, и мне безусловно нравится такая атмосфера.
Здесь тепло, а в воздухе витает запах старого дерева. Мебель тёмного цвета, приглушённый свет, мягкий ковёр. Гарри говорил, что эту комнату полностью обустроил его отец, что странно, потому что она такая тёплая, а он такой… такой. Наверное, он сделал это, чтобы не чувствовать себя, как в больнице. Там всё белое и холодное, а здесь очень уютно. Наклоняюсь к камину и смотрю на фальшивый огонь за стеклом. Подпрыгиваю, когда Гарри обнимает меня со спины, целуя затылок.
— Готов проиграть?
— Нет, — поворачиваюсь к нему и невесомо прикасаюсь к его губам. — Я готов выиграть.
Но, несмотря на наши слова, в глазах нет ни намёка на соперничество. Я, кстати, давно заметил это. Гарри никогда не соревнуется с другими. Только с собой. Даже когда его провоцируют. Раньше я думал, что это просто маска, но вскоре понял, что ошибался. Он просто не любит соперничество. Ему плевать, что о нём думают остальные. Важно только то, что он сам думает о себе. И что я думаю о нём. Он всегда говорит, что, если не важен человек, то не важны и его слова. Негативные мысли других не могут ранить, но его собственные способны разрушить абсолютно всё. Это бессмысленно. Гарри — полная противоположность самого себя. Он одновременно самый простой и сложный человек в мире.
Он отходит от меня и берёт два висящие на стене кия. Мы играем, и он, конечно же, выигрывает. Хотя «мы играем» слишком громко сказано. Партия началась сорок пять минут назад, а мы всё ещё не закончили, потому что обнимаемся и целуемся после каждого удара. А ещё мы отвлекаем друг друга, как сейчас. Он наклоняется, чтобы ударить, а я подхожу сзади, кладу голову ему на плечо и целую мочку уха. Чувствую, как по его телу проходят мурашки.
— Так нечестно…
— Знаю.
Целую его шею, и он попадает мимо лунки. Поворачивается ко мне и наигранно фыркает.
— Вы ужасный мошенник, Мистер Томлинсон.
Невинно пожимаю плечами.
— Я не виноват, что не могу находиться далеко от вас, Мистер Стайлс.
Так. Мы все притворимся, что этого диалога не было, потому что сделать его более сопливым просто невозможно.
— Что ты делаешь?
Он опирается о свой кий и смотрит на меня, хмуря брови. На столе осталось ещё шесть шаров: пять моих и один его. А проигрывать я не люблю, поэтому закатываю каждый из них в лунку рукой.
— Жульничаю.
И если уж делать что-то — так делать это полностью. Ложусь на бильярдный стол, опрокидывая голову, и смотрю на него. Он улыбается.
— Ты ужасный игрок.
— Эй.
Смотрю, как он ставит свой кий на место и обходит стол, чтобы лечь возле меня. Он обхватывает меня за плечи, и я кладу голову ему на грудь, переплетая наши ноги.
Мы так и уснули посреди бильярдного стола. Говорили обо всем и ни о чем одновременно, а когда солнце начало вставать, то просто уснули. Да, пробуждение было совершенно не таким милым. Мы проспали около двух часов, когда отец Гарри ворвался в комнату и разбудил нас, крича, потому что «Бильярдный стол — это вам не кровать!». Я был слишком сонным, но мне кажется, что перед тем, как покинуть комнату, я заметил улыбку на его устах. Совсем незаметную. И если до этого я думал, что Гарри — сплошная загадка, то его отец — просто самая загадочная загадка всех загадочных загадок. Он холодный, неприятный, и я нечасто его встречал — спасибо, Боже, — но он ясно дал понять, что я ему не нравлюсь. Только вот он никогда не просил меня уйти. Он не идиот и прекрасно понимает, что происходит между мной и Гарри.
После той ночи мы довольно часто играли в бильярд. Я проигрывал каждый раз, но то, что происходило после проигрыша, того стоило.
Незначительные события и важные-важные мелочи. Такие, как обычная куртка.
Песня: You Me At Six — Always Attract
Сейчас 22:30, я возвращаюсь с тренировки. Чем ближе матч, тем тренер жестче. Нет, поправка: чем ближе матч, тем больше он превращается в кровожадного тирана. И тот факт, что он всей душой ненавидит тренера команды Манчестера, совершенно не помогает нам. Только войдя в дом, сразу направляюсь в душ. Полчаса стою под горячей водой, чтобы расслабить мышцы, после чего надеваю спортивные штаны с футболкой. Выхожу из комнаты и замираю, видя Гарри. Опираюсь о дверной проем, скрещивая руки, и смотрю на него. Он стоит спиной ко мне, крутясь у зеркала в моей футбольной куртке. Разводит руки и разочарованно вздыхает.
— Она слишком маленькая.
Качаю головой, улыбаясь самому себе. Иногда он так похож на ребёнка. Несмотря на всё то, что он пережил, он всё равно такой… невинный? Рассматривает себя со всех сторон и ещё раз вздыхает, так громко и долго, что я едва сдерживаю смех. Он правда расстроен из-за того, что футбольная куртка капитана команды, которую он ненавидит, ему не подходит.
— Ты ведь выше меня.
— Элеанор она была впору.
Ох… Так вот в чём дело. Он часто смотрит на мою куртку, но я как-то особо не думал об этом. Только сейчас понимаю. И да, причина его разочарованности не такая уж и невинная, беру свои слова обратно. Медленно подхожу к нему и кладу подбородок ему на плечо, обхватывая талию руками. Смотрю на него в зеркало.
— На тебе она смотрится лучше.
— Это неправда.
Да ладно, она правда мала ему. Слишком коротка у талии, а про рукава я вообще молчу, но…
— Я не согласен. Хочешь знать, почему тебе она больше подходит?
— Почему?
— Потому что тебя я люблю.
Его глаза начинают блестеть, он накрывает мои руки своими. И я впервые, впервые за все это время подобрал правильные слова. Я впервые сказал именно то, что он хотел услышать.
— Но она всё равно мала мне.
— Иди сюда, — заставляю его повернуться ко мне. — То, что Элеанор носила мою куртку ничего не значит, ясно?
— Конечно же, значит…
— Почему?
— Потому что когда она носила её, все знали, что она тебе принадлежит, — он говорит это так серьёзно, что я не могу сдержать улыбки. — Почему ты улыбаешься?
— Потому что, Гарри, все вокруг знают, что ты мой, им не нужна куртка для этого, — целую кончик его носа. – А самое главное, что Элеанор никогда не принадлежала мне. Она тырила мою куртку и ходила с ней везде. Это было ужасно, понятно? А ты… Мне нравится, что ты носишь её, что она мала тебе, потому что ты выше, а ещё мне нравится, что теперь она будет пахнуть тобой, а я обожаю твой запах. И знаешь, что мне хочется сделать теперь? – крепче прижимаю его к себе, и он качает головой. — Снять её с тебя.
Он потерянно смотрит на меня, пока я провожу руками по его спине, поправляя воротник своей куртки. Щекочу его губы своими и добавляю:
— Всё снять с тебя.
Чувствую, как его сердце начинает стучать в бешеном ритме. Мурашки, которые пробегают по его телу, когда я стягиваю куртку, бросая на пол. Его желание, когда он целует меня, запутывая руку в волосах. Чувствую его уверенность, когда он приближается к кровати, не разрывая наш поцелуй. Мы падаем на простыни, и я замечаю, что его взгляд нисколько не изменился. Всё та же любовь, всё то же уважение. Моё тело двигается так, будто создано именно для него.
Знаю, что у пар принято всегда доходить до конца. До самого акта. Но не у нас. Не сейчас, по крайней мере. У нас свой способ выражать любовь доставлять друг другу удовольствие. Сквозь наши прикосновения, поцелуи мы узнаём друг друга и никогда не устаём от этого. Мы можем часами только ласкать друг друга, доводить до конца, но не… не приступать к самому акту. То, как он выгибается под моими прикосновениями, — самое красивое, что я когда-либо видел. Он дрожит, тяжело дышит, шепчет моё имя — и в этом чёртовом мире не существует ничего прекраснее. Мы нашли собственный способ любить друг друга. И он отлично работает.
Я помню эту ночь, как будто она была вчера. Помню наши тела, переплетённые среди простыней. Помню одеяло, которое быстро оказалось на полу. Сбитое дыхание. Он рассказал, как эта куртка важна для него, а я вновь повторял, что никогда добровольно не давал её Элеанор. Но я понял, что его беспокоит не так куртка, как сама Элеанор. Мы никогда об этом открыто не разговаривали, так что он завалил меня вопросами о ней. И это было безумно смешно, потому что, кроме её имени я практически ничего о ней не знаю. Я рассказал ему все детали, начиная с того, как случайно толкнул её в коридоре и заканчивая тем, как она чуть не разбила мне голову моей же вазой. А ведь в этот самый день я впервые увидел его. Он тоже толкнул меня, не попросив прощения. Я рассказал, как Элеанор липла ко мне, воображая из себя мою девушку, и что 99% того времени, когда у неё во рту не было моего члена, я терпеть её не мог.
Он медленно засыпал и с незаметной улыбкой на устах прошептал, что так говорить совершенно невоспитанно. Я поцеловал его в лоб, и секунду спустя он уже глубоко спал.
Той ночью я не сомкнул глаз. Смотрел, как он спит, на его разбросанные волосы, розовые щеки и блестящую кожу. Он выглядел таким юным.
Гарри — всего лишь ребёнок. Ребёнок, который пережил много всего и вырос слишком быстро.
Моменты, без которых я бы с легкостью обошёлся.
— Блять.
Через пять минут у меня лекция, я переворачиваю всю свою комнату и никак не могу найти этот чёртов доклад по экономике. Ещё раз проверяю стол, когда слышу стук в дверь.
— Входи.
Знаю, что это он, потому что Лиам с парнями не настолько воспитаны, чтобы стучать. Он широко открывает дверь, и проходящие мимо студенты, наверное, смеются, смотря на состояние моей комнаты.
— Ты ищешь что-то или пытаешься воссоздать в своей комнате дух революции?
— Мой доклад по экономике!
Бросаюсь на шкаф, выбрасывая из него всю свою одежду.
— Я тебе помогу. Что там написано?
— «Экономический доклад, который…»
И я бурчу себе под нос, бросая футболку в другой конец комнаты.
— Что?
Конечно же, он не может не переспросить.
— Экономический доклад, который меня заебал.
— Ты правда написал это на своей работе?
— Простым карандашом! И я должен стереть его.
Он смеётся и качает головой. Начинает рыться в моем столе, пока я смотрю в ящиках для белья.
— Ты оставил её?
Поворачиваюсь к нему, хмуря брови.
— Что?
Он не отвечает. Стоит спиной ко мне, держа что-то в руках. Подхожу ближе и встаю на носочки, чтобы посмотреть ему через плечо.
Записка, написанная им же. «Поздравляю — Г».
— Эм… Да.
Я вижу только его профиль, но всё равно замечаю, как он улыбается. Он сгибает записку и ставит её обратно в ящик. Его рука направляется к лежащей рядом вещи, и я буквально набрасываюсь на него.
— Нет, не это!
Стараюсь опередить его, только вот он достаёт фотографию первым. Да, именно ту фотографию, которую я распечатал. Начинаю краснеть и вырываю её у него из рук.
— Эта фотография МОЯ. Если ты будешь смеяться, то я вышвырну тебя из своей комнаты, предупреждаю.
Он сдерживается изо всех сил.
— Прости, так на какую тему твой доклад?
— Экономические обязанности Государства.
Он кривит лицо, и это не обещает ничего хорошего.
— Он у меня...
Я же говорил.
— Шутишь?
— Ты забыл его на столе вчера вечером, я не думал, что он нужен тебе на сегодня.
— Я труп.
— Если это тебя успокоит, то ничего похожего на «заебало», там не написано.
Толкаю его в плечо.
— Перестань, это не смешно. Сегодня последний срок, а я уже на пять минут опаздываю.
— У тебя два часа экономики, да? – киваю. — Беги на лекцию, я привезу его тебе.
Мои глаза начинают блестеть.
— Ты сделаешь это?
— Конечно.
— У тебя нет занятий?
— Ничего такого, чего нельзя прогулять, не волнуйся.
— Точно?
— Да, давай, иди уже.
— Хорошо, спасибо, спасибо, спасибо, ты лучший.
И я раз сто целую его в губы, после чего беру свою сумку и выбегаю из комнаты. Это официально, у меня лучший парень на свете.
Он возвращается сорок пять минут спустя и пробирается ко мне в аудиторию, держа доклад в руках. В конце урока сдаю работу.
Я провалил почти все экзамены, и если бы он не принес мне это задание — меня бы выперли из Университета.
Моменты, которые напоминают, что ещё ничего не закончено.
Песня: Adam Lambert — Outlaws Of Love
Ему плохо уже три дня, но он ничего мне не говорит. Вчера и позавчера он не пришёл на занятия, а вечером не звал к себе. Я направился к нему сразу после уроков, даже не предупреждая. Когда я пришёл, он лежал на кровати, слушая музыку и обнимая Сволочь. Мы посмотрели фильм, и он не сказал практически ни слова. Ничего не ел, и под глазами у него огромные синяки.
Он уже двадцать пять минут проверяет, закрыты ли двери. Я лежу на кровати, свет уже давно выключен. Он всё ещё проверяет. В тридцатый раз дёргает ручку. Глажу Сволочь по голове, стараюсь сделать вид, что не замечаю этого. Отсюда вижу, как он дрожит, и это разбивает мне сердце.
Тридцать одна минута. Он стоит спиной ко мне и снова кладёт руку на дверь, ведущую в гардероб. Он дрожит настолько, что не может поймать ручку. Дверь открывается, и он не выдерживает. Не могу больше ничего не делать. Встаю с кровати и приближаюсь к нему, накрывая его ладонь своей.
— Гарри…
Он напрягается.
— У меня не получается.
Он опять закрывает дверь и несколько раз дёргает за ручку.
— Это неважно…
— Важно. Чёрт, что со мной не так?
Его действия становятся практически жестокими.
— Прекрати. Сейчас же.
Протягиваю ему руку, и он на мгновение замирает, после чего поднимает на меня взгляд. Он сейчас заплачет.
— Прости.
Его голос ломается. Он устал. Физически и морально. Не знаю, что произошло за эти три дня, и связано ли это с его отцом, но сейчас он плачет, и мне плевать на всё остальное. Беру его за руку.
— Всё хорошо, слышишь? — и я могу услышать, как он мысленно не соглашается со мной. — Смотри, — дёргаю за ручку. — Она закрыта, Гарри, они все закрыты, видишь?
Он несколько секунд смотрит на неё и борется с собой, чтобы не проверить снова. Не проверяет. Тяну его на себя.
— Да.
— Идём.
Еще раз прикасаюсь к каждой двери, чтобы успокоить его. Не выпускаю его руку из своей. Мы ложимся на кровать, и я переплетаю наши запястья. Не делаю ни одного узла, потому что знаю, что он всё равно уйдёт ночью. Обхватываю его за плечи, и он скручивается клубочком, кладя голову на мой живот. Он всегда делает это, когда ему плохо. Глажу его по спине. Он успокаивается и больше не дрожит.
— Прости.
Ему не за что извиняться передо мной, потому что он приносит вред себе, а не мне.
— Не извиняйся, — нежно целую его волосы. — Попробуй поспать.
Он не мог уснуть большую часть ночи, и я прекрасно понимал почему. Он не хотел засыпать. Я всё время был рядом, гладил его волосы. Около четырёх утра он наконец-то отключился, и я поднял его футболку, чтобы посмотреть, нет ли там новых порезов. Они были. Один с пластырем, а это значит, что он слишком глубокий. Я часто смотрю на них, практически каждую ночь. Это мой способ следить за ним. Я убеждаю себя, что в этом есть смысл. Это помогает мне понять, что что-то случилось, пусть я и не представляю что.
И несмотря на то, что тем вечером он не выдержал, мне кажется, что три недели без какого-либо проявления болезни — чертовски хороший результат.
Это были первые слёзы и первые порезы за всё это время.
Именно такие тяжёлые моменты напоминают, что пусть битва ещё не закончилась, но её исход будет в нашу пользу.
Два Месяца (2)
Моменты, которые я точно не ожидал. И ответы на вопросы, которые так давно искал.
Песня: Anathema – Thin Air
Сегодня суббота, поэтому в кампусе практически никого нет. Ни одна душа не захочет торчать здесь в семь вечера в выходные. Но не мы, у нас скоро матч, так что тренировки пришлось удвоить. Мы с Лиамом выходим из душа и сразу направляемся на парковку. Хмурю брови, замечая Range Rover Гарри.
— Гарри здесь.
— Что?
— Это его машина.
— Что он делает здесь в такое время?
— Понятия не имею, я ему позвоню.
— Хорошо. Увидимся завтра?
— Конечно, в девять на поле.
Он машет мне рукой и направляется в свою комнату. Достаю телефон и пишу сообщение Гарри, не сводя глаз с его 4х4.
«Ты в университете?»
«Да.»
Типичный ответ Гарри. Улыбаюсь.
«…и где же?»
«В аудитории философии.»
Вечером субботы? Ах, да, они же с профессором лучшие подружки. Проверяют работы вместе.
«Ты скоро закончишь?»
«Присоединяйся к нам. х»
Ха-ха-ха. Это даже не обсуждается. Я не то, что ненавижу профессора Эдвардса, просто… А хотя кого я обманываю? Мы терпеть друг друга не можем. Я не тот образцовый ученик, с которым он хотел бы провести свой выходной. Тяжело вздыхаю. Так, я могу просто подождать его в коридоре.
Десять минут сижу на полу, напротив входа в аудиторию. Кручу телефон в руках и отправляю сообщения, когда дверь резко открывается и передо мной появляется профессор Эдвардс с кучей бумаг в руках.
— Мистер Томлинсон?
— Эм, добрый день, то есть, вечер. Добрый вечер, — встаю, опираясь о стенку и чувствуя себя глупо. – Я… я жду Гарри.
— Он внутри, Вы можете зайти.
Провожу рукой по затылку.
— Нет, эм, спасибо, я подожду его здесь.
— Я не кусаюсь, мистер Томлинсон.
Всё бывает в первый раз. Он подмигивает мне, с явно насмешливой улыбкой на лице.
— Хорошо.
Он отходит в сторону, чтобы дать мне пройти. Смотрю, как он ступает по безлюдному коридору, и, в конце концов, сворачивает за угол. Никогда ещё не видел его таким… человечным? Обычно он плюётся на меня с красным лицом, говоря, что я бездарно работаю.
Гарри сидит в первом ряду, в окружении бумаг и папок. Он сконцентрирован на том, что делает. Подхожу к нему на цыпочках и закрываю глаза ладонью.
— Угадай, кто это?
Он подпрыгивает, и я чувствую его улыбку сквозь пальцы.
— Элеанор?
— Придурок.
Наклоняюсь и целую его губы, после чего сажусь рядом и рассматриваю стопку бумаг. Это диссертации, которые мы сдали два дня назад. Кривлюсь.
— У меня плохая оценка?
Он виновато хмурит брови и ищет мою работу среди остальных. Протягивает мне.
— С-.
— Моя жизнь окончена.
Правда. Мои оценки скатываются вниз с бешеной скоростью. Он кладёт руку мне на талию, а я смотрю вокруг. Пустая комната, пустой стол, доска, прожектор, так странно видеть эту комнату без сотни студентов. Я так хочу задать ему вопрос, который уже несколько месяцев не даёт мне покоя.
— Ты хочешь спросить, почему я начал проводить здесь время?
Боже, благослови телепатию.
— Откуда ты знаешь?
— Я начинаю понимать тебя.
— И ты ответишь?
Скажи «да». Скажи «да». Пожалуйста.
— Да, — аллилуйя. – На первом курсе он учил не меня, а Саманту. Однажды, она сдала ему диссертацию и получила D, он написал, что все её аргументы некорректны. Только вот я знал, что там всё правильно, потому что…я сам её и написал, — он поворачивается ко мне, улыбаясь. – Она была ещё хуже тебя в философии.
— Эй!
Толкаю его в плечо.
— Вечером я пришёл к профессору Эдвардсу и начал ругаться с ним из-за оценки. Мы спорили почти час, и в конце он сказал мне: «Поздравляю, у вас А, жаль, что вы не в моей группе». Он понял, что это я написал всю диссертацию.
— И я заставил его записаться на мои лекции.
Мы оба одновременно поворачиваемся к двери и видим, как профессор спускается по лестнице, держа в руках ещё больше бумаг, чем было до этого. Он садится за стол и раскладывает их перед собой. Хмурю брови.
— Заставили?
— Да, заставил. Мистер Стайлс думал, что я… — он поворачивается к Гарри. – Какие ты использовал термины? — но он не дожидается ответа. – Ах, да, «старый, поверхностный идиот, которому плевать на мнение остальных, и у которого недостаточно извилин, чтобы преподавать философию».
Он говорит это, не отрывая глаз от бумаг, и как-то ностальгически улыбается. А я открыто смеюсь, потому что это так похоже на Гарри. Хочу сказать, что полностью с ним согласен, но сдерживаюсь. В конце концов, я ничего не смыслю в философии. Гарри просто пожимает плечами. Мы проводим в аудитории ещё час, и профессор больше не обращает на нас внимания, он слишком занят тем, что ставит своим студентам ужасные оценки. Он ведь садист и циник, верно?
Луи ошибается. Если бы он был чуточку внимательнее, то заметил бы, что сидя за своим столом, садист и циник смотрел на них сквозь стекло своих толстых очков и с огромным трудом сдерживал улыбку. Он наблюдал за Гарри, который усердно пытался проверять чужие работы, и за Луи, смыслом жизни которого было отвлекать его. Вырывать у него листочки, щипать за ноги, играть с волосами, шептать что-то на ухо. Садист и циник провёл это время думая, что Луи Томлинсон, в возрасте двадцати одного года, является самым большим и невыносимым ребёнком, которого он когда-либо встречал. Он заметил улыбку Гарри, он заметил его открытость и, самое главное, он заметил насколько Луи, этот ужасный студент, который всё время опаздывает и оценки которого способны вызвать у него сердечный приступ, хорошо на него влияет. Когда Гарри впервые заговорил о Луи, он был скептически настроен. Он ведь садист и циник, да? Ему казалось, что они полная противоположность друг друга. Он и представить не мог, что несколько месяцев спустя, их историю можно будет вполне назвать счастливой. И если бы они были в мыльной опере, то по его щеке потекла бы слеза, а на заднем фоне заиграла бы медленная музыка, пока профессор отчаянно скрещивал бы пальцы, надеясь на хороший конец. Он заметил все их жесты, их взаимопонимание, их взгляды.
Но он этого не сделал. Всё это время садист и циник просто наблюдал за двумя окончательно влюблёнными друг в друга детьми.
В девять вечера нас наконец-то отпускают. Я никогда этого не признаю, но полтора часа с профессором Эдварсом были…не такими уж и ужасными. Только потому что там был Гарри! Конечно же. Который, кстати, держит меня за руку перед нашим преподавателем. Мне немного неудобно, но их это, похоже, не беспокоит. Эдвардс закрывает аудиторию, а мы направляемся на парковку. Слышно только шум наших шагов.
— Останешься вечером?
Он чуть напрягается. Ночи, когда он оставался в моей комнате можно сосчитать по пальцам. Одной руки.
— Да.
Крепче сжимаю его руку.
Когда мы доходим до входа в спальни, он вдруг резко останавливается и смотрит в противоположную сторону.
— Я хочу тебе кое-что показать.
— Хорошо.
Хмурю брови, но не спорю. Я пойду за ним куда угодно. Мы поворачиваем налево и попадаем в место, которое я впервые вижу. Он открывает дверь, на которой красными буквами написано «Вход Запрещён». А почему бы и нет. Это корпус D, он уже много лет на ремонте. Проходим между банками с белой краской и, нужно ли говорить, что если нас тут поймают – нам конец?
— Куда мы идём?
Он толкает железную дверь, такую же старую, как и университет. Крыша. Мы на крыше. Отпускаю его руку и подхожу к краю. Нет, у меня не перехватило дыхание, это не самое прекрасное, что я видел в жизни. Крыша как крыша. Правда отсюда видно весь кампус. Абсолютно весь. Даже парк. Здесь можно просто сидеть и следить за каждым студентом. Они все становятся просто муравьями и…СТОП. Так вот откуда он знал о каждом моём шаге. Тайна раскрыта.
— Откуда ты знаешь об этом месте?
— Мы с Сэм часто сюда приходили.
Поворачиваюсь к нему, он сидит на полу и протягивает мне руку. Сейчас не лучший момент сказать, что я понял, как он следил за мной всё это время? Пожалуй нет. Мы ложимся на пол, переплетая пальцы. На небе нет ни облака.
— Пожалуйста, скажи, что не начнёшь строить из себя романтика и говорить о звёздах.
Поворачиваюсь к нему, он растеряно на меня смотрит.
— О звёздах?
— Ну, скажешь как называется каждое созвездие и всё в этом роде.
— Луи, мы не в «Звуках музыки». Я не знаю созвездий.
Потому что в этом мире есть что-то, чего он не знает?
— Правда?
— Да.
— Даже большую и маленькую медведицу?
— Нет, а ты знаешь?
— Конечно, смотри, — несколько секунд рассматриваю небо, после чего беру его руку и показываю на точку в небе. – Видишь вот эту кастрюлю?
— Да.
— Это маленькая медведица. А вот это большая.
— Откуда ты знаешь?
— Маленькая медведица похожа на маленькую кастрюлю, а большая медведица — на большую.
— И что же это значит?
— Эм, кастрюли?
— Нет, какой смысл в этих созвездиях?
— Откуда я знаю? Для меня они всегда были просто кастрюлями, на которые ведутся девушки.
— Значит кастрюли. Романтично.
— Романтика строится на пустых вещах, которые отполировали настолько, что они начали блестеть, хотя, на самом деле они давно проржавели до основания. Это просто иллюзия для тех, кто не умеет выражать свои чувства с помощью настоящих поступков. Так что кастрюля, это ещё комплимент.
Он улыбается, кладя голову мне на плечо. Мы молча лежим, но сегодня же день откровений, так что я решаю воспользоваться этим.
— Можно спросить кое-что?
— Конечно.
Раз уж я уже узнал о профессоре философии, и о том, как он шпионил за мной всё это время, то нужно идти до конца…
— Откуда ты знаешь тренера?
Вот, всё, я сказал это. В прошлый раз он закрылся в себе, и мы не разговаривали несколько дней, а сейчас он просто отводит взгляд и начинает вновь рассматривать небо.
— С чего ты взял, что я его знаю?
— Он назвал тебя по имени, и мне показалось, что вы знакомы.
Его пальцы играют с моими, и мне приятно видеть его таким расслабленным.
— Я спас его собаку.
— Его собаку?
— Да, её сбила машина около года назад, ветеринара не было на месте, поэтому я сам её прооперировал.
Оу…
— Я не знал, что у него есть собака.
Он пожимает плечами.
— Лина, очаровательный пудель.
— Вы так познакомились?
— Да, она две недели лежала у нас, и он приходил каждый день. Мы разговаривали.
— Каждый день?!
Широко раскрываю глаза.
— Некоторые люди привязаны к своим животным.
— Как ты к Сволочи.
Это не вопрос. Боюсь представить, что с ним будет, если со Сволочью что-то случится.
— Я хочу есть.
Поворачиваюсь к нему и понимаю, что я тоже ничего не ел после тренировки. Мы снова идём по коридору, и как только до меня доходит, куда он меня ведёт, широко раскрываю глаза.
— Университетская кухня?! Ты с ума сошёл? Нас исключат, если поймают.
— Ты боишься?
— Нет.
Да. Боже, да.
Если меня исключат, то я буду в дерьме по самые кончики волос. Он бесшумно открывает дверь, как будто делал это тысячу раз. Сквозь огромное стеклянное окно пробивается свет фонарей из парка. Обхожу все столы и замечаю его, погрузившего голову в холодильник. Подхожу к нему и смотрю через плечо.
— Фу.
Жижа, которую мы ели сегодня на обед. Она и в свежем виде была несъедобна, что уж говорить сейчас… отступаю на два шага назад, скривив рот.
— Я не буду это есть.
В конце концов, мы взяли его 4х4 и заехали в круглосуточную забегаловку. В моей комнате одноместная кровать, так что мы лежали буквально друг на друге и смотрели какой-то глупый фильм. Он долго не мог уснуть, потому что не было нашего куска ткани и Сволочи, так что мы говорили ни о чём почти всю ночь. Он стал чаще улыбаться, на это приятно смотреть. Сегодня он рассказал мне о тренере и профессоре, показал своё секретное место. Он полностью впускает меня в свой мир, и я надеюсь, что больше никогда не увижу, как он рушится. Потому что мне здесь нравится. В его мире.
***
Моменты, в которых нет ничего особенного, но которые всё равно стали самыми красивыми воспоминаниями в нашей истории. Такие, как поход в парк аттракционов.
Песня: Kodaline – Love Like This
— Я не пойду туда. Никогда, никогда, никогда.
Рука в руке, мы стоим напротив «Молота», самого быстрого и опасного аттракциона этого парка. Это огромный «Т»-образный столб, метров сто в высоту, с четырьмя подвешенными креслами в каждом конце. Столб крутится, места крутятся, всё крутится. Обожаю.
— Но…
— Нет.
Как ни странно, обожаю это один я.
— Только не говори, что испугался.
Такие парни, как он, не могут бояться обычного аттракциона.
— Тебя так удивляет, что я тоже могу бояться чего-то?
— Эм, ну да.
Да ладно. После всего того, что он сделал в своей жизни, он не может бояться какого-то недоделанного «молота». Он сильнее сжимает мою руку, и люди, кричащие как ненормальные, совершенно не помогают мне его уговорить.
— Чего ты боишься? Быть вверх тормашками?
— Нет.
— А чего тогда?
— Я не доверяю этому.
— Но ты делаешь вещи намного опаснее!
Он понимает, о чём я. Его ночные прогулки на краю моста и всё такое.
— Это другое.
— Здесь есть страховка, нам ничего не грозит!
— Да, но здесь моя безопасность зависит не от меня.
Вздыхаю.
— Ты не хочешь попробовать? Пожалуйста, один раз?
Он наконец-то отводит внимание от аттракциона, неуверенно пожимая плечами. Его глаза перебегают от меня к «Молоту». Три… два… один…
— Один раз?
Бинго. Чуть не подпрыгиваю на месте.
— Да, один, обещаю.
— Не смей отпускать мою руку.
— Не буду.
— Если меня стошнит, это будет твоя вина.
— Гарри.
— И если…
— Всё, пошли!
И не оставив ему времени передумать, хватаю его за локоть и тащу в небольшую очередь. Я радуюсь, как ребёнок перед рождеством, а он не сводит глаз с кричащих людей. Хочу сказать, что мы не обязаны этого делать, но толстый мужчина заталкивает нас на наши места. Ноги не касаются земли, а Гарри несколько раз дёргает ремни безопасности, после чего берёт меня за руку. Крепко сжимает её и мы поднимаемся вверх. Цвета смешиваются, я больше ничего не вижу, нас бросает во все стороны и мы кричим. Не знаю, как у нас это получается, но наши пальцы всё ещё переплетены. Аттракцион резко останавливается и нас опускают. Сердце стучит со скоростью сто ударов в секунду. Мужчина помогает нам встать и спрашивает, всё ли у нас хорошо, на что я отвечаю что-то вроде: «Ваааау» и чуть не валю Гарри с ног. Который, кстати, побледнел. Его волосы в полном беспорядке и он смотрит на меня так, будто я только что убил его кошку.
— Никогда. Больше.
Не могу сдержать смех.
— Пошли.
Да, ладно, он настолько бледный, что я решаю купить две сахарные ваты, чтобы он не упал в обморок. Он бы этого не сделал, но мне нравится его кормить. Мы сидим на колесе обозрения, в одной кабинке с большой мексиканской семьёй, так что мне приходится сидеть у него на коленях. Пытаемся найти наш университет и дом Гарри. Их не видно. Пятнадцать минут спустя мы выходим, и я не могу сдержаться, увидев яблоки в карамели. Становлюсь в огромную очередь и слышу голос Гарри.
— Я хочу пойти туда.
Я даже не заметил, что он остановился. Поворачиваюсь к нему. Он смотрит в небо, подняв голову, и с блеском в глазах за чем-то наблюдает. Цепочная карусель.
— Ты уверен? У тебя может снова закружиться голова и…
— Они будто… летят.
В его голосе столько восхищения. Смотрю на яблоки в карамели, стоящие в витрине, и на его светящееся лицо. Выбрать несложно.
— Хорошо, давай взлетим.
Иллюстрация: https://38.media.tumblr.com/9a746e7188757e21191f915518a9167f/tumblr_n92hwa6e6F1ryd047o1_500.gif
Он взлетел, мы взлетели и моё сердце взлетело. И это можно смело занести в список самых красивых моментов за всю историю существования человечества. Я думал, что после «Молота» он больше в жизни не захочет пойти на что-то крутящееся, но…он любит удивлять. Я сел рядом, оставив ему место с внешней стороны, чтобы он мог как можно сильнее этим насладиться. И когда мы поднялись, моё сердце остановилось. Он начал улыбаться как маленький ребёнок, держась за кресло, но чем быстрее мы кружились, тем больше он расслаблялся. Он закрыл глаза, расправил руки и начал…смеяться. В этом мире нет слов, чтобы описать, что я почувствовал в этот момент. Он выглядел не просто счастливым, он выглядел умиротворённым и… будто на вершине мира. Прекрасным. Я не мог отвести от него глаз. Не знаю как, но у меня получилось ухватиться за его локоть и развернуть к себе, я зажал его ноги своими и мы сидели друг напротив друга. Ветер раздувал его волосы. Он звонко смеялся. Его смех разносился по парку, он проникал мне под кожу.
И в этот момент мы были центром всего. Лондон крутился за его спиной, ночной свет затерялся во мраке, уличные цвета стали ничем. Он сидел передо мной, такой счастливый, такой свободный. Мир стал другим, я стал другим. Он стал другим.
— Я лечу, Луи, я лечу.
Он прокричал эти слова, и я едва услышал их из-за его громкого дыхания и смеха. Его волосы спадали ему на глаза, а щёки были розовыми. Больше не было никакой боли, никаких ран, никаких призраков и воспоминаний. Саманта летела возле нас, лекарства летели возле нас, все наши проблемы летели, стараясь нас догнать, весь мир кружился и не мог угнаться за нами, а мы летели. Просто так.
****
Трогательные моменты.
Не знаю, как ему удалось меня уговорить, но мы едем в гости к Карле, той беременной девушке, которая работает в ветеринарной клинике, и живот которой я чуть не утопил.
— Она на тебя не злится.
— Ага, конечно.
— Правда, ты ей нравишься.
— Только потому, что я с тобой. Она ничего обо мне не знает.
— Знает, — удивленно поворачиваюсь к нему. – Я говорю с ней о тебе.
— Правда?
Он кивает, но мне сложно представить, что он разговаривает с кем-то, кроме меня. Пытаюсь спросить у него, что он обо мне рассказывает, но он лишь качает головой и улыбается. Глажу его ладонь большим пальцем и поворачиваюсь к окну. Он говорит обо мне. Говорит. Обо. Мне.
Мы подъезжаем к её дому несколько минут спустя, и едва успеваем припарковаться, как Сволочь начинает бегать во все стороны на заднем сидении. Как только мы отстёгиваем ремни безопасности, из дома выбегает…Сволочь номер два. В точности такой же, только с коричневым окрасом. Да вы шутите. Мы выходим из машины, Гарри гладит собак, после чего псы решают устроить вечеринку и бегут рыть ямы в саду. Очаровательно.
Карла выходит из дома, её живот стал круглее, и ТЕПЕРЬ-ТО по ней видно, что она беременна. Она всё так же лучезарно улыбается и обнимает нас с Гарри.
Мы сидим в саду и едим чуть подгоревшие шоколадные пирожные. Она делала их сама, так что это простительно. Гарри несколько раз ходит успокаивать собак, потому что с такими темпами от цветов не останется, ровным счётом, ничего. Карла больше не работает из-за беременности, и Гарри однозначно рад снова её видеть. Он буквально очарован её животом. Она только на четвертом месяце, но он всё время на него смотрит, гладит, а иногда даже разговаривает. И когда он прикасается к нему, его пальцы незаметно дрожат. Он не даёт ей вставать и сам подаёт всё, что ей нужно. Карла несколько раз прикрикивает на него, говоря, что она не больна, что не хочет есть, и что ей не холодно. Если бы у меня была сестра, я бы хотел, чтобы у нас были точно такие же отношения.
— Роки!
— Сволочь!
Карла и Гарри одновременно кричат, потому что их собаки начинают есть только распустившиеся розы. Она хочет встать, только вот он её опережает и бежит к ним. Начинает успокаивать собак, но в конце концов падает на траву и начинает играть с ними.
— Он всё время говорит о тебе.
Поворачиваюсь к ней. Она смотрит как Гарри лежит на земле, пока на него поочередно залезают две хаски.
— Надеюсь, только хорошее.
— Он любит тебя.
— Знаю. Я тоже.
Она нежно улыбается и начинает гладить свой живот.
— Я попрошу его быть крёстным отцом.
Сердце делает двойное сальто. Наверное, это будет одно из самых счастливых объявлений в жизни Гарри.
Она сказала ему об этом под конец дня. Глаза Гарри блестели, он поднял её на руки и начал кружить. Он будет крёстным отцом ребёнка, пол которого ещё даже не знает. Это огромная ответственность и никто не справится с ней лучше Гарри. Ну, надеюсь с детьми у него получше, чем с собаками.
***
Забавные моменты.
«Дай мне прийти.»
«Нет.»
«Но ПОЧЕМУ?»
«ПОТОМУ ЧТО!»
Хотя это не совсем забавно. Он уже два дня болен и напрочь отказывается приглашать меня к себе. Я уже больше часа стараюсь убедить его.
«Ты боишься, что тебя на меня стошнит?»
«И это тоже.»
«Можно я принесу тебе куриный суп?»
«Почему суп? И почему куриный?»
«Понятия не имею. В фильмах все так делают.»
«В фильмах на больных наносят грим.»
«Ты ненавидишь курицу?»
«Что? Нет, у нас с ней стабильные отношения.»
«Так дай мне принести её тебе!»
«Отправь по почте.»
«Я приду.»
«Нет.»
«ГАРРИ!»
«Я зелёный! Всё, ты доволен?»
Начинаю смеяться. Слава богу, что мы говорим не с включёнными камерами.
«Как это?»
«Ну вот так. Я зелёный, больной, и ты не хочешь видеть это.»
«Болотно-зелёный или салатовый?»
«Ты такой смешной, ха-ха.»
«Я выезжаю.»
«Нет, не выезжаешь.»
«Луи, я не шучу.»
«Ты никуда не едешь.»
«Я не хочу тебя видеть.»
«Я вообще ненавижу проводить с тобой время.»
«Сиди дома.»
«Луи?»
«ЛУИ!»
«!!!!»
«Я закрою дверь на ключ.»
Бросаю Мас на кровать и надеваю куртку. Всё ещё слышу звук, оповещающий о приходе новых сообщений, но игнорирую его. Я просто приду и всё. Заезжаю в китайский ресторан и беру у них самую большую порцию куриного супа, после чего как можно быстрее направляюсь к нему.
Паркуюсь около его джипа, поднимаюсь по лестнице и…нет. Он не посмел. Дверь на самом деле закрыта на ключ. Бью по стеклу как ненормальный.
— Уходи!
— Открывай.
— Нет.
И мы пару минут глупо спорим. Наконец-то слышу, как он бурчит и через пару секунд передо мной появляется…что-то, полностью завёрнутое в одеяло. Вижу только его волосы.
— Всё, ты меня увидел.
— Если ты превратился в одеяло то да, увидел. Дай мне войти.
— Нет.
— Ты оставишь меня на улице?
— Да.
— Гарри!
— На улице не так много микробов.
Да что же он так зациклился. Но я не могу злиться, потому что он похож на иглу, так что просто поднимаю вверх картонную упаковку и трясу ею.
— Я принёс тебе суп.
Он немного опускает одеяло и приподнимает бровь.
— Ты правда принёс суп?
— Да, а ещё китайские лепёшки. Ну же, тебе станет лучше.
Выпячиваю нижнюю губу.
— Если я заражу тебя, и ты не сможешь быть на своём матче, то я тут ни при чём.
И он наконец-то открывает дверь, после чего быстро ложится на кровать. Захожу в комнату, кладу вещи на пол, снимаю кеды и присоединяюсь к нему. Он скрутился калачиком и его лицо такое бледное, что кажется зелёным. Ему должно быть очень плохо. Пытаюсь улыбнуться, но получается криво.
— Ты и правда зелёный.
— Заткнись.
— Эй, это не страшно. Много хороших людей были зелёным. Халк, к примеру, или Шрэк.
Он стонет и закрывает глаза. Кладу руку ему на лоб. Он очень горячий, но всё равно дрожит.
— Мне так холодно…
Быстро иду в гардеробную и приношу ещё одно одеяло.
— Вот, так лучше. Дать тебе суп? Он тёплый и…
Едва я успеваю сказать слово «суп», как он берёт стоящий у кровати тазик. Ладно, если его тошнит от одного напоминания о еде, то лучше сразу забыть об этой идее.
Его, вообще, всю ночь тошнило так сильно, что мы решили перенестись в ванную. Он едва стоял на ногах, так что я взял самое большое одеяло и положил его около туалета. Я опирался спиной о стену, а он о мой торс. Иногда он засыпал на несколько минут, но сразу же просыпался от холода или тошноты. Я гладил его спину, чтобы успокоить, и протирал лицо мокрым полотенцем. Всю ночь. Я пытался позвать его отца, но его не оказалось дома. Это однозначно не самая романтичная ночь в моей жизни, но я вообще не люблю романтику. Я люблю Гарри, люблю заботиться о нём и люблю, когда он даёт мне это делать. Слава Богу, что он меня не заразил. Тренер бы меня убил.
***
Напряженные моменты
Песня: Pink – So What
Я бегу, уворачиваюсь от других игроков. Делаю пас. Я, Лиам, Этан, снова Лиам, член другой команды, Джош отбирает мяч, Аксель, Лиам, я. Мяч у меня, обегаю остальных. Прямо к цели. Мне делают подножку. Теряю мяч и падаю. Сразу встаю и толкаю этого урода Лукаса. Он толкает меня в ответ, наши лица в нескольких миллиметрах друг от друга. Ненавижу.
Конец тренировкам, конец переживаниям и давлению. Вот он. Тот самый вечер, самый главный матч. Прошло уже тридцать минут. Они выигрывают, 1:0. На трибунах ещё никогда не было столько народу. Все два университета здесь, ослепляющий свет направлен на поле. Я уже потерял счёт жёлтым карточкам. Отец сидит возле тренера и невозможно определить, кто из них орёт сильнее. В самом углу поля стоят Гарри с Найлом и громче всех поддерживают меня. А около них стоят люди из футбольной комиссии. Самый важный вечер.
Слышу свисток. Все смотрят на нас с Лукасом.
— Томлинсон!
— Кэмпбелл!
Тренера кричат одновременно. Мы и ухом не ведём. Никто не отводит взгляд.
— ТОМЛИНСОН!
— ЛУИ!
Тренер и отец. Сжимаю зубы, жду почти минуту, после чего наконец-то отхожу, поднимая руки вверх. Мы выравниваем счёт прямо перед свистком. 1:1. Перерыв. Успеваю лишь помахать Гарри рукой и вхожу в раздевалку. Давление, адреналин. Тренер кричит, даёт советы. Мой папа всё ещё возле него. Мы ещё никогда так не хотели выиграть. Становимся вкруг, руки в центре. Мы. Их. Размажем.
Вперёд. Выхожу из раздевалки, когда мой отец говорит:
— Агенты Doncaster Rovers здесь, — сглатываю. Моя любимая команда. Он кивает в их сторону. – Они пришли посмотреть на тебя.
Хлопает меня по плечу и я присоединяюсь к остальным. Выхожу на поле и на мгновенье смотрю на Гарри. Он на том же месте, с Найлом. Гарри, который ненавидит футбол и совершенно ничего в нём не понимает, прыгает и выкрикивает слова поддержки. И мне хочется выиграть не ради своего отца или тренера, не ради этих двух агентов в слишком дорогих костюмах. Мне плевать на них, плевать на болельщиков и группу поддержи. Я хочу, чтобы он гордился мной.
Последние минуты матча, всё ещё ничья. Мяч у меня, бегу к воротам, когда получаю сильный удар ногой в спину. Время останавливается, всё как в замедленной съёмке. Не могу дышать. Больше ничего не слышу, крики толпы превращаются в шёпот. Падаю на землю. Вижу Гарри, лицо которого разлагается, а руки медленно поднимаются и прикрывают рот. Голова касается травы, и всё вокруг начинает вертеться. Внешний мир снова существует, мне больно, не хватает кислорода. Снова свисток. Долгий, очень долгий. Вижу, как арбитр поднимает красную карточку и как его толкают спасатели. Но когда они подходят ко мне, я чувствую свою ненависть как никогда раньше. Встаю на ноги, забывая о боли, расталкиваю их, говоря, что я в порядке и что мне не нужна помощь. Лукас удаляется с поля. Вытираю кровь, которая течет из моей губы, тыльной стороной ладони. Я скорее умру, нежели отдам кому-то этот пенальти. Глаза бегают по полю в поисках Гарри. Он прикусывает губу, сжимая кулаки и смотрит на меня так, будто я вот-вот рассыплюсь. Киваю ему, шепча губами, всё хорошо. Медленно подхожу к стоящему посреди поля мячу. Они все знают, что это конец. Все знают, что мы выиграли. Я не просто так стал капитаном. Не просто так меня уважают все игроки. Не просто так агенты пришли посмотреть именно на меня. Никто не бьёт пенальти лучше меня, и все это прекрасно знают.
Встаю на место, улыбаясь уголками губ, уверенно смотрю на вратаря. Это было главной ошибкой Лукаса. Он не должен был дарить мне этот пенальти. Никто больше не кричит, на стадионе мёртвая тишина. Все смотрят на меня, адреналин течёт по венам. Знать, что победа команды зависит от меня… Как же я это обожаю. Это мой мир, я здесь главный. Футбол. Отхожу назад, разбегаюсь. Ударяю.
Иллюстрация: https://38.media.tumblr.com/b69f8ade6d0ca0f0ad36e09a8129f3e5/tumblr_n06c4hqheO1saqk39o1_500.gif
Мяч попадает прямо в ворота. Падаю на колени. Мы выиграли. Мы выиграли этот чёртов матч! Размазали по стенке эту чёртову команду. Толпа снова кричит. Гарри и Найл прыгают друг другу в объятия. Меня поднимают на руки остальные игроки. Чёрт. Мы выиграли. Мы выиграли!
Тренер чуть не расплакался от радости в раздевалке. Что странно, потому что эмоции он проявляет только для того, чтобы нас ругать. Отец поздравил меня. Что ещё более странно. Но самое главное, перед тем как я ушёл с поля, Гарри подбежал и обнял меня так крепко, что я чуть не свалился с ног. В его глазах блестело восхищение, и он прошептал мне такие простые, но такие невероятно особенные слова. «Я горжусь тобой».
В тот день я впервые понял каково это, заставить любимого человека гордиться собой.
Песня: Jasmine Thompson — Demons
«Я горжусь тобой». Это просто сумасшествие. Я занимаюсь футболом с четырёх лет, сейчас мне двадцать один. Получается семнадцать. Я играю уже семнадцать лет и слышал эти слова сотни раз, но он будто бы стёр все это. То, что он гордится мной важнее гордости моего отца или тренера. Важнее всего.
Так вот оно? Он официально стал для меня всем? До такой степени, что его слова значат для меня больше, нежели похвала всех тренеров мира?
Я часто спрашивал себя, правильно ли мы любим друг друга. Все ли влюблённые значат друг для друга так много, или только мы?
А сегодня я понял, что мне плевать. Мне нет до них никакого дела, потому что мы не они.
Мы – это просто мы.
***
Он смотрит на плеер, который я только положил на кровать и хмурит брови.
— Что это?
— Пришло время сменить плейлист.
Два Месяца (3)
Моменты близости, выходящие за рамки обычного.
Песня: Pink – Raise Your Glass
— Воооу, чёрт возьми…
Крик восхищения и свист. Не могу скрыть улыбку, краем глаза смотря на Этана, сидящего сзади. Он наклонился вперёд, чтобы лучше рассмотреть дом Гарри. Сегодня Англия играет с Италией на чемпионате мира. Гарри предложил мне посмотреть матч у него, и я спросил, может ли Лиам прийти со мной. Потому что, во-первых: экран Гарри просто огромен, и во-вторых: я хочу, чтобы они подружились. Лиам — мой лучший друг, практически брат, а Гарри — мой парень, так что хочу… Чтобы между ними всё было в порядке. Это важно для меня, и Гарри это понял, поэтому практически сразу согласился.
Этан был с Лиамом, когда я приехал за ним, так что у меня не было другого выбора, кроме как пригласить и его тоже. Я позвонил Гарри и, к моему большому удивлению, он не был против. Он так старается. Да и Этан помог мне в клубе, так что, думаю, он заслужил нормально посмотреть футбол. Вдруг мне удастся убедить Гарри, что не все парни из команды идиоты.
— Знаю, я тоже так отреагировал, когда пришёл сюда впервые.
Подъезжаю к концу длинной аллеи. Лиам тоже вздыхает.
— И почему самые странные всегда самые везучие…
Если бы он только знал, насколько иронична его фраза. Паркуюсь около центрального входа, потому что не хочу, чтобы они заходили в комнату Гарри. Торможу и открываю дверь.
— Вы ещё внутри не были.
Этан с Лиамом не были слишком рады тому, что я тащу их к Гарри домой. Не потому что они ненавидят его, просто они напоминают мне старого меня. Когда я не знал Гарри, его репутация не слишком внушала доверие. Он был просто жестоким и странным парнем, к которому не хотелось приближаться. Но, похоже, особняк только что в корне изменил их мнение о нём. Мы выходим из машины, и они рассматривают всё с открытыми ртами. Так странно стучать в дверь. Обычно я стараюсь этого не делать, чтобы не наткнуться на отца Гарри.
И если Лиам с Этаном были восхищены домом, то их выражение лица, когда они увидели дворецкого в форме, просто не передать словами.
— Привет, Мануэль!
— Здравствуйте, сэр.
Да, ладно, меня самого всё ещё поражают его манеры. Как-то раз я по-дружески похлопал его по плечу за то, что он приготовил мне чай, и он чуть не подавился. Гарри смеялся так сильно, что в уголках его глаз появились слёзы. Но я уверен, что Мануэль крутой, просто скрывает это. Иногда мне кажется, что он заботится о Гарри больше, чем его отец.
Лиам с Этаном растерянно здороваются с Мануэлем, на что он вежливо улыбается и закрывает за нами дверь. Закусываю губу, чтобы не засмеяться. Это мой звёздный час. Как только мы входим в холл, из кухни пулей выбегает Сволочь.
— Боже!
Этан отодвигается назад, а Сволочь радуется так, будто сегодня его день рождения. Он прыгает на меня и начинает крутиться около парней, виляя хвостом как ненормальный. Я ещё никогда не видел его таким активным. Наверное, он тоже не привык к гостям.
— Не бойтесь, он не кусается.
Да, всего лишь бегает, прыгает и вылизывает вас до потери пульса. Не волнуйтесь, вы привыкнете. Этан гладит его за ухом. Ну вот, конец. Сволочь переворачивается на спину, высовывает язык и даёт всем понять, что Этан – его новый лучший друг.
— Сволочь, — присвистывает Мануэль, открывая дверь в сад, и жестом показывая ему уйти. – Если тебя не затруднит покинуть помещение.
Он бегом вылетает в сад и начинает копаться в траве. Мы смеёмся, вытирая руки о джинсы, чтобы избавиться от шерсти.
— Теперь я понимаю, почему ты говорил, что он похож на монстра.
Замечание Лиама вызывает у меня улыбку.
— Его правда зовут Сволочь?
А выражение лица Этана делает её ещё шире.
— Очень долгая история, — поворачиваюсь к Мануэлю. – Гарри здесь?
— Эм… Он на… кухне.
В его голосе слышан неподдельный испуг, и я прекрасно понимаю почему. Когда я захожу на кухню, то вижу Гарри возле духовки. Возле включённой духовки. Возле включённой духовки, из которой идёт дым. Он пытается её открыть, но обжигает пальцы. Подбегаю к ящику и бросаю ему полотенце. Когда он открывает её, оттуда начинает сочиться густой чёрный дым. Он хватает противень и быстро бросает его в раковину. Подхожу к нему и встаю на носочки, чтобы посмотреть через плечо.
— Ты планировал сделать… что-то съедобное?
— Это должно было быть печенье.
— Чёрное?
— Ванильное.
— Закажем пиццу?
Я старался этого не показывать, но безумно волновался насчёт этого вечера. А зря, потому что всё прошло просто отлично. После эпизода с печеньем (над которым, нужно отметить, Лиам с Этаном громко посмеялись) мы показали им дом. Только первый этаж, конечно же. Я знал, что они мечтали об этом с того самого момента, как я рассказал им в машине об игровой комнате. Гарри было неуютно, но я не отпускал его руку. Для него этот дом – самое важное место в мире, так что ему не слишком нравилось, что здесь так много посторонних. Поэтому мы и не поднялись на второй этаж. Несмотря на то, что его комната в разы шикарнее всех комнат дома вместе взятых, туда нельзя никого впускать.
Парни оценивающе свистели в каждой комнате, в особенности Этан. Потому что он не такой как я, Лиам или Гарри. Его родители не богаты, он поступил в университет только благодаря футбольной стипендии и должен подрабатывать в кофейне, чтобы покупать себе продукты. Он хороший парень, но дом Гарри просто поверг его в шок.
И если у них ещё были какие-то сомнения, то после комнаты игр их как рукой сняло. Они превратились в настоящих истеричных детей и переиграли во всё, во что только можно. А я в это время провёл руко