Реферат: Четыре проекта: Удача, Святость, Воинство, Цивилизация




Егор Станиславович Холмогоров


6 статей.


Смысл русской истории

Четыре проекта: Удача, Святость, Воинство, Цивилизация.


Глэмфарш. Как его не есть.


Русские за Евразию, Евразия — для русских

Пространство, соединяющее два других, самостоятельным быть не может.


Моральное большинство против имморализма меньшинств


России нужен «организованный национализм»


Русский разворот. Часть первая


Библиотека альтернативной информации. Источник:

Новый самиздат. Прочти и передай другому.

Смысл русской истории

Четыре проекта: Удача, Святость, Воинство, Цивилизация.

Егор Станиславович Холмогоров

История русских может быть рассмотрена по меньшей мере с трёх равноправных точек зрения. Как история государства, как история нации и как история цивилизации.

История русской государственности — тема наиболее полно описанная и рассмотренная с самых разных точек зрения, хотя и здесь, порой, современная наука может сказать много неожиданно нового не только в изложении фактов, но и в их интерпретации. Но собственно «государственная» парадигма в историографии себя практически исчерпала, вместе с притянутой к ней марксистами парадигмой социально-экономической.

История русской цивилизации, то есть масштабных макроструктур, культурных и социальных форм, смыслов и символов, задающих параметры существования людей в «большом времени», ещё только начинает создаваться. И наиболее продуктивные историографические концепции создаются на стыке государственной и цивилизационной парадигм. Не могут быть проигнорированы и развернувшиеся в последние десятилетия под влиянием школы «Анналов» исследования повседневной жизни, прежде всего — советского периода.

Cвязанные попытки осветить историю русских как историю нации предпринимаются очень редко и ограничиваются, в лучшем случае, этнической, а не национальной историей, что объясняется, прежде всего, идеологическими мотивами — полным отрицанием исторического существования русской нации, принятием «модернистской» концепции западных теоретиков о нации, как о феномене, возникающем в XVIII веке. Именно эти шоры до сих пор не позволяют построить национальную историю России, при наличии вполне достаточной для этого фактической и теоретической базы.

^ Национальный проект, как основное содержание национальной истории

Под нацией (во избежание недоразумений дадим сразу определение), мы подразумеваем народ (этнос), выступающий в качестве политического субъекта конфликта, протекающего в большом времени.

Этносы могут существовать в истории и вне её, в последнем случае они пребывают в достаточно равновесном (гомеостатическом, как сказал бы Л.Н.Гумилёв) состоянии. Однако этот гомеостаз не связан с наличием или отсутствием так называемой «пассионарности». Народ может развивать бешенную активность, но при этом не затрагивать другие народы, не становиться проблемой в их истории, и не создавать долгосрочного исторического конфликта. Лишь народ, который систематически, в течение длительного времени создаёт конфликт с другими народами, является в точном смысле этого слова «историческим». И именно его мы определяем как «историческую нацию».

В ходе длительного исторического конфликта с другими нациями (имеющими ту же характерную особенность — они вмешиваются в историю нашего народа так же интенсивно, как и он в их) эта нация выступает чаще всего как политический субъект — государство, или народ, претендующий на государственность. В этом случае историческая нация выступает, в то же время, как политическая нация, используя политические рычаги, — войну, дипломатию, политический аутопойэсис (самосозидание), для реализации своих целей. При этом, однако, политическую нацию ни в коем случае нельзя отождествлять с государством, термины «национальное государство», «политическая нация» обретают смысл, только если принять как аксиому наличие различия между «нацией» и «государством».

И национальная история подчинена своей особой логике, в которой те или иные этногеографические, этнокультурные и этнопсихологические процессы преломляются через призму политически организованного и солидарного социального действия. Центральная культурная тема этноса, формирующая этническую символику, национальную мифологию, «поэтику» создания тех или иных культурных образцов, преломляется в национально-политическом действии в качестве «национального проекта». Этот термин достаточно многозначен, вплоть до недавнего вхождения в язык текущей политической практики, поэтому он нуждается в уточнении.

Под национальным проектом мы подразумеваем определённую смысловую целостность, определяющую деятельность исторической нации на достаточно длительный период его истории. Эта смысловая целостность подразумевает, прежде всего, реализацию идеального «образа себя», присущего этносу, составляющему ядру исторической нации. Осуществление национального проекта спонтанно, различные части и функциональные группы нации могут не координировать своё участие в едином действии и даже находиться в конфликте (становящемся в этом случае функциональным конфликтом), но через систему культурных символов, обыгрывающих центральную тему национальной культуры, каждая часть нации находит свой собственный способ участия в реализации общего проекта и встраивается в создаваемую этим проектом иерархию целей, ценностей и социальных групп.

Характерными чертами зрелого национального проекта являются:

— мобилизация на его реализацию основной части национальных ресурсов — материальных, людских, интеллектуальных, интенсивное «инвестирование» труда, реального и символического капитала в ту или иную форму национального действия;

— спонтанность участия в реализации проекта большого количества не связанных общими интересами и жёсткими координационными структурами социальных групп, когда конфликтные и имеющие противоположные интересы группы спонтанно выстраивают свою активность таким образом, что реализуют одну и ту же задачу;

— типизация основной деятельности в рамках реализации проекта, в качестве базового рода деятельности для представителей той или иной нации, восприятие участия в основной деятельности по реализации проекта в качестве удачного складывания биографии конкретного человека;

— превращение символов и смыслов национального проекта в центральную зону культуры, вызывающего у представителей этой культуры наиболее сильные переживание и наиболее последовательное желание оперировать с этими символами и смыслами и обращаться к ним.

Единство жизни народа при смене национальных проектов поддерживается этнопсихологическим ядром национальной культуры. Каждый проект выстраивается и осуществляется в присущем именно данному этносу (и никакому другому) алгоритме социокультурного действия. Дорефлексивные культурные константы, остаются неизменными вне зависимости от содержательной стороны проектов. Проекты обогащают культурную традицию, оседая в ней в качестве примеров успешного (или, напротив, тупикового) национального действия. Именно способность генерирования с опорой на традицию больших и малых национальных проектов, является свидетельством жизнеспособности этноса, сохранения его в качестве нации.

^ Четыре проекта Русской Истории: Удача

История русской нации открывается уже достаточно зрелым национальным проектом, черты которого определяют совершенно своеобразное лицо «Киевского периода». Попытки объявить этот период якобы «выпадающим» из русской истории являются переносом в национальную историю совершенно других подходов и методик — например, географического детерминизма, или — чистым умозрением. Ни культурного, ни политического (если иметь ввиду историю династии), ни религиозного, ни, что особенно важно, психологического разрыва между Киевом и Владимиром или Москвой нет, — с теми же и даже куда большими обоснованиями можно оторвать от русской истории Петербургский или Советский периоды.

Претыкание возникает, прежде всего, из-за осознания своеобразия существования русской нации в этот период, при невозможности выделить смысл этого своеобразия, объясняющего некоторые специфические черты киевской эпохи — её культурный и религиозный оптимизм, её установку на богатырский идеал, вечевой строй городов и династическую «лестницу» Рюриковичей, её своеобразные отношения с Византией и варягами. Доминирующей формой деятельности русских в этот период является военно-торгово-пиратская, национально-государственное единство осознаётся, прежде всего, как способ увеличения «прибылей» от пиратской или внешнеторговой деятельности, а укрепление государства, как способ упорядочить сбор «полюдья». Русь со своего исторического основания мыслится, прежде всего, как военно-торговое предприятие, успеху которого подчинена и политика и даже политическая организация. Например, выглядящая «иррационально» и «архаично» с точки зрения «феодализма» идея перемещения князей со «стола» на «стол» становится вполне понятна, если воспринимать князей, как акционеров совместного предприятия. Рюриковичи владеют не землёй, а «долей доходов» и престижем, и возможность увеличить доход и престиж является побудительным мотивом к перемещениям и борьбе за княжение.

Культурной доминантой этого проекта является понятие об «удаче», материализующейся либо как «честь» (то есть материальную прибыль, прибыток, добычу), либо как «слава» (доброе имя, престиж, место героя в поэтически-былинной культуре), либо, наконец, как «благодать». Если первые два восприятия удачи в древнерусской дружинной культуре достаточно хорошо известны, то на третье стоит обратить особое внимание. В фактически первом религиозно-идеологическом документе православной Руси — «Слове о законе и благодати» — митрополит Илларион противопоставляет то, что приобретается рабским исполнением закона и «удачу», выпадающую на долю «избранным» благодати. И призвание Руси к христианству также осмысляется как внезапная удача, «благодать» стяженная князем Владимиром. Ту же версию первоначального русского христианства даёт и «Повесть временных лет», описывающая принятие новой веры как торговое и даже пиратское (поход на Корсунь) предприятие. Неоднократно отмечавшийся исследователями эсхатологический оптимизм Киевского периода связан именно с восприятием православной веры как специфического и нечаянного дара, который сам по себе уже настолько необычен, что внушает уверенность во спасении, несмотря на все препятствия.

Окончание эпохи «удачи» символизирует «Слово о полку Игореве». Мы не поймём причин внимания к походу Игоря в древнерусской литературе, если не увидим той морали, которую вкладывают в рассказ об этом незначительном с военной точки зрения предприятии и летописец и сказитель-поэт. Время успешных авантюр закончилось, «удача» отвернулась, символизировав свой уход затмением, и отныне любые масштабные задачи можно решить только целенаправленным, скоординированным действием всей земли, а не отдельными авантюрными наскоками. Другое произведение переходной эпохи — «Слово о погибели русской земли» — это плач по исчезновению старой Руси как определённого эстетического феномена, исполненного тонкой радости.

^ Четыре проекта Русской Истории: Святость

XIII и первую половину XIV веков можно обозначить как период первой национальной смуты. Татарское вторжение при этом может рассматриваться только как один из элементов системного национального кризиса, но никак не как его причина, причиной была утрата «энергии» прежним национальным проектом, утрата национальной веры в «удачу» как в формирующий фактор национальной истории. Можно искать социально-экономические и политические предпосылки, или, напротив, духовные и культурные причины, но новая эпоха, в любом случае, осознаётся как время тяжёлой работы, когда ничего не даётся даром. И возникает вопрос о сверхмотивации этой работы — во имя чего.

Окончательно новый ответ и контуры нового проекта оформляются лишь во второй половине XIV века, когда начинается грандиозная «монастырская колонизация» Северной Руси монастырями «общежительного» типа по образцу Троице-Сергиева монастыря. Это овнешненное описание процесса будет целесообразно заменить смелым термином: «сакральная индустриализация». Монастыри выступают лишь как внешняя инфраструктра, как производственные комплексы для создания главной своей продукции — «святых», а общежительная модель преподобного Сергия Радонежского рассматривается как наиболее «технологичная», позволяющая и самореализоваться одинокому подвижнику, который в определённый момент уходит и основывает новый монастырь, и массе тех, кто способен приближаться к святости лишь в атмосфере постоянной взаимоподдержки.

Такой поворот национальной жизни становится возможен благодаря тонкой рецепции достижений византийского исихазма, провозгласившего святость высшей целью христианской жизни, аскезу — технологией достижения этой цели, а государство и общество инструментами по содействию достижению святости, подчинёнными воле святых. В историографии неоднократно отмечалась выдающаяся роль византийцев в усилении Москвы, и превращении её в духовный и политический центр Руси. При этом само московское политическое самосознание как минимум с Ивана Калиты отличается большим своеобразием. Москва осознаёт себя как агиократия, «власть святых», что символически закрепляется через традицию изображения с нимбами всех московских князей и через культ «святителей московских», играющих не только религиозную, но и выдающуюся политическую роль в становлении нового государства. В фигуре преподобного Сергия как бы синтезируются сакральная индустриализация (начатая созданными им монастырями) и политическая агиократия, в становлении которой он сыграл выдающуюся роль. И Куликовская битва осмысляется в московской традиции не столько как политическое или военное, сколько как духовное событие. Не случайна инверсия «Слова» в «Задонщине», там где первый памятник обозначает закат одной великой эпохи, там второй — зарю новой.

Но всё-таки история этого периода вращается не вокруг княжьего двора, а вокруг монастыря — и как религиозного, и как хозяйственного, и как социального и как культурного центра. Где-то новые монастыри встречаются крестьянами в штыки, как конец спокойной жизни и начало рациональной эксплуатации, где-то наоборот земельные фонды монастырей прирастают с огромной скоростью. Это связано с особенностями вкладной экономики русских монастырей. Земля передаётся обители как материальное обеспечение её духовного делания, непрестанной молитвы о спасении души вкладчика. За счёт инвестиций в монастыри уже не только монахи, но и простые миряне оказываются встроены в специфическое духовное производство монастыря, соборная молитва Церкви и их ведёт к соединению с Богом. «Обожение» в его исихастском понимании становится в этот период национальной целью и идеалом.

^ Четыре проекта Русской Истории: Воинство

Однако начало XVI века характеризуется новым драматическим сдвигом, уже не катастрофическим, а, напротив, связанным с внешним подъёмом и одновременно — с изменением национальной эсхатологии. Вместо сообщества устремлённых к святости русские вынуждены осознать себя как единственная военно-политическая сила, препятствующая разлитию в мире «тайны беззакония». С начала XVI века не чётки монаха, а меч воина становится главным национальным орудием. Русская Церковь из «Церкви Торжествующей», причём уже здесь, на этой земле приобщённой непосредственно к Богу, превращается в «Церковь воинствующую», препятствующую разлитию в мире греха, нечестия и беззакония. Уже не доктрина исихазма, а византийская политическая концепция «Катехона», «Удерживающего» определяет новое самосознание Руси как «Третьего Рима».

Первоначально переориентация на «мир сей» происходит достаточно гармонично, благодаря доктрине преподобного Иосифа Волоцкого, его церковному национализму и православному «милитаризму». Духовный порыв Москвы лишь дополняется, а не вытесняется военным порывом новоучреждённого Царства. Своеобразной точкой нового синтеза осознаётся Казанский поход (отражённый в таких шедеврах как икона «Церковь воинствующая» и Покровский собор), являющийся одновременно и военно-политическим и мистическим предприятием, и завоеванием новых земель и сокрушением «нечестивого града.

Однако постепенно национально-политические задачи начинают превалировать над духовными, происходит секуляризация если не на уровне предельных эсхатологических смыслов, то на уровне конкретной политической и духовной практики. Причиной становится, прежде всего, интенсификация внешнего «трения» русской нации, ей приходится вступать в реальный конфликт со всё большим числом наций соседей, проводящих достаточно агрессивную политику, причём не только военную, но и связанную с провоцированием внутреннего разложения. «Опричнина» Грозного представляет собой попытку как-то сохранить монашеский идеал в условиях военно-секулярного и наполненного «изменой» времени, однако, эта попытка оказывается в итоге неудачной.

«Смутное время» является периодом решительной перестройки национальной системы, когда из исторической нации русские становятся нацией политической, способной к самоучреждению и самовосстановлению. Однако переучреждённая национальная монархия начинает собственную секуляризацию, этапами которой являются реформы Никона, последующая расправа как над носителем византийского универсализма Никоном, так и над церковными националистами старообрядцами и, наконец, уже заключительный этап — Петровская реформа, в которой пересменка проектов обозначается с предельной резкостью, но и очерчивает позитивный результат, — создание уникального механизма русской «рекрутской» армии, в течение следующего столетия обеспечившей России гегемонию в Европе.

Именно военная и геополитическая экспансия оказывается в этот период доминантой, нация расширяется на всех направлениях, определяет для себя максимальные границы, сметает все попытки Европы выстроить «санитарный кордон» на западном направлении, решает большинство своих старых военно-политических задач. Мифологема «Царьграда», остающаяся путеводной звездой в течение всего этого периода является лишь светской формой первоначальной идеи «катехона», сохраняющей для Российской Империи актуальность до самого конца её существования.

Однако само это существование в последние 60 лет проходит в режиме жесточайшего кризиса. Русской нации не хватает собственной цивилизации, собственных материальных, организационных и культурных форм, чтобы на равных выдерживать конкуренцию не с одной европейской нацией, а с их континиумом, концертом. В работах Данилевского этот конфликт осознается русскими как цивилизационный, но адекватного ответа «Европе» так и не находится, напротив, идёт объевропеивание, капитализация общества, которым судорожно сопротивляется интенсивно развивающаяся в XIX-ХХ веках уникальная высокая культура.

^ Четыре проекта Русской Истории: Цивилизация

Короткий советский период является эпохой исключительно мощного цивилизационного прорыва русских, когда нация пытается решить задачу создания материальной и организационной базы, позволяющей на равных конкурировать со всем миром. Эта работа совершается в радикально-секулярной, чуждой действительному континуитету с предшествующими проектами форме. Хотя постепенно советская цивилизация простраивает определённую систему связей с прошлым, но никогда настолько прочную, чтобы удержаться за её счёт.

Фактически, речь идёт об очень своеобразном способе «обмануть» Европу в соревновании с нею, выдав «контрмодернизационный» проект, создающий альтернативную цивилизационную структуру, за «сверхмодернизационный», то есть за выход на новый горизонт европейского модерна. Большевизм, будучи «параллелью» Европе, выдаёт себя, периодически небезуспешно, за её будущее. Но, по сути, речь идёт о волевом создании «большевистскими темпами» всей той цивилизационной инфраструктуры, которой не хватает для конкуренцией с Европой — заводов и танков, библиотек и больниц, метрополитена и водопровода.

Эту конкурентную борьбу Советская цивилизация выигрывает, разгромив в войне 1941-1945 годов паневропейскую коалицию, созданную Германией, и рядом геополитических комбинаций ослабив Великобританию. Советский Союз и США устраняют Европу с дороги, превращая цивилизационное соперничество обратно в национальное, но только выведенное на глобальный уровень. Эта метаморфоза играет, однако, злую шутку с самим Советским Союзом, точнее с самосознанием его лидеров.

Соперничество СССР и США понимается как соперничество двух наций в рамках одной цивилизации, риторика «сверхмодерна» принимается за реальность, и разрушаются все те цивилизационные перегородки, тот своеобразный стиль, который выстраивался для советской цивилизации Сталиным. И, вернувшись в рамки «единой цивилизации», СССР быстро проигрывает не только Америке, но и, казалось бы, разгромленной и выброшенной из большой истории Европе.

Этот проигрыш порождает не только национальную смуту, но и срывает действительно значимый сверхмодернизационный рывок, намечавшийся в рамках советской цивилизации. От овладения материальным составом цивилизации и организационными формами советская интеллектуальная элита продвигалась к овладению смыслами культуры и социума, превращению «автопойэсиса» (цивилизационного самосозидания) в полностью осознанный и управляемый процесс. В то время, как аналогичные интеллектуальные процессы на Западе пробуксовывают в идеологии постмодерна, русская мысль в советский период достаточно быстро продвигается к формированию смыслократии, то есть такого цивилизационного устроения, в котором оперирование культурными смыслами — их производство и распределение становятся источником подлинной власти и основным содержанием общественной деятельности.

Возможно единственным макроисторическим оправданием последних двух десятилетий является то, что «время интеллектуалов» с крахом СССР не закончилось, и именно они явно претендуют на производство новой национальной сборки. В этом случае смута 1990-х может рассматриваться не столько как «межпроектная» (по образцу Революции 1917), сколько как внутрипроектная (по образцу Смуты 1605-1613 годов), ведущая к окончательному оформлению новых цивилизационных начал. Но, в любом случае, если смыслократические тенденции в национальной истории восторжествуют, они станут либо правильным увенчанием начатого уже проекта по созданию новой цивилизации, либо продвинут нацию дальше, к становлению пятого проекта.


© 2006 СМИ «ИНТЕЛЛИГЕНТ». ГРАЖДАНСКАЯ ДИСКУССИЯ.
Свидетельство о регистрации в МПТР России: Эл № 77-4347 от 5 февраля 2001 года.
При полном или частичном использовании материалов ссылка на INTELLIGENT.ru обязательна.


^ Егор Холмогоров, Москва
3 июля 2006 г.

Глэмфарш. Как его не есть.

Когда узнаешь, какое количество сторонников "Гламурного фашизма" сидит в офисах крупных топливных компаний и либеральных политических партий, работает в редакциях самых что ни на есть свободолюбивых изданий и на кафедрах наилиберальнейших вузов – становится просто страшно


Издательство «Европа», исправляющее в рамках суверенной демократии функцию «Политиздата» делает это весьма изрядно и достойно. Наряду с прочим, одним из несомненных достижений «европейцев» является возрождение жанра актуальных политических цитатников. Книжка «Либералы о народе», составленная Никитой Гараджой, стала одним из несомненных политических хитов, предельно ясно показав что именно и как именно говорят о России и русских нынешних «либералах».

Книга «Гламурный фашизм» должна была достойно продолжить этот ряд, показав в высшей степени характерную смычку между русофобской ненавистью полуотставной демшизы, русофобской ненавистью лимоновских радикалов и русофобской ненавистью гитлеризма. Такая смычка несомненно есть, поскольку, как уже приходилось говорить автору этих строк http://www.contrtv.ru/common/1725/, сущность европейского фашизма 1930-х годов как геополитического и цивилизационного (а не только политического или стилистического) явления состоит в радикальной русофобии, в стремлении европейской цивилизации не изнутри так извне, не революциями так интервенцией уничтожить русскую цивилизацию и затормозить ее развитие, «защитить европейцев от русского варварства». В этом смысле любой радикальный русофоб автоматически – фашист, со всеми худшими коннотациями этого слова, а любой последовательный фашист обречен быть русофобом. И отечественные русофобы всех мастей – это то ли авангард, то ли застрявшая в нашем климате арьергардная колонна европейской агрессии против России.

Показать смычку русофобии и нацизма, их сущностную тождественность; избавить нашу праворадикальную молодежь от увлечения «фашистским стилем» и кокетничанья с гитлеризмом, направить её умственные и душевные силы к выработке собственного, русского националистического стиля, — вот несомненно важная и значимая задача.

Не менее важно было бы вывести за пределы политического поля персонажей типа Лимонова и Новодворской с одной стороны, и малоумков, готовых освобождать «белую расу русских» от гнета «антирусского и прокитайского правительства» с помощью «хотя бы и войск НАТО». Вывести не в качестве «националистов», пусть и радикальных, а в качестве именно русофобов, врагов или предателей русской нации, русского государства и русского этноса.

Несомненно, в книге «Гламурный фашизм» есть весьма и весьма яркие и сильные моменты. Прежде всего, сама концепция – показать фашизм и русофобию как часть не «опричного», а «гламурного» стиля глянцевых журналов, с их извращенностью, выпирающей гомоэротикой и садомазохизмом, то есть как раз тем, что наиболее притягательно в фашизме для мальчиков и нимфеток с поврежденным пепси-колой мозгом.

Весьма удался и «Лимонарий» — подборка высказываний господина Эдуарда Савенко, начинающаяся мощным панегириком Гитлеру: «Он поднял нацию, стоявшую на коленях, а ко всему остальному я отношусь совершенно свободно» (с. 13) (к остальному, — это, в частности, к уничтожению 20 миллионов русских), и продолжающаяся весьма выразительными высказывания как раз по поводу этих самых русских «русские немые, тупые, покорные рабы» (с. 53), «козлы, а не русские, толпа а не нация» (с.54). Тему самопревозношения представителей «гламурного фашизма» над косной толпой народа можно было бы развить значительно более богато и ярко, поскольку именно русофобия под маской «эти русские – покорное Кремлю тупое стадо, недостойное мизинца «истинных патриотов» есть теперь основания и самая распространенная форма русофобии.

Степень соответствия этого русофобского патриотизма и воли, интересов и чаяний подлинного русского большинства, хорошо видна на следующем маленьком примере. В числе изречений «Лимонария» есть и такое: «Ни одна женщина на земле не является настолько аморальной и бл.дской, как русская женщина. Слово «мораль» не знакомо ей» (с.57). Именно этой логикой, с очевидностью, руководствовался Сергей Багдасарян, когда решил на том основании, что Саша Иванникова ночью села в его машину, что она обязана иметь с ним интимную связь. Как же? Разве не очевидно, что если русская и москвичка, то «бдь»? Русское общество, среагировав одной из наиболее мощных компаний самоорганизации за последние годы (лимоновцы, кстати, не приняли в ней никакого участия, предпочитая защищать свободу народа Ичкерии), сказало: «Нет. Не бдь. Русская женщина имеет полное право, чтобы к ней априори относились как к моральной и целомудренной. Она существует для того, чтобы жить своей жизнью и рожать русских детей, а совсем не для сексуальной комфортности Багдасаряна и других гостей столицы». На этом примере различие логики Лимонова и логики русских, думается, видно с предельной ясностью.

Однако, увы, поставить точку в рецензии на «Гламурный фашизм» пока невозможно. Более того, приходится признать, что столь нужная работа во многих случаях откровенно «запорота» многочисленными ошибками и несообразностями. Причем сразу по нескольким направлениям.

Если вы хотите, чтобы идеологический и пропагандистский «мессадж» был услышан, то добейтесь того, чтобы он был воспринят предельно серьезно. Внимательному и придирчивому читателю сделать это будет непросто. Во-первых, из-за предисловия подписанного Василием Якеменко, что волей-неволей превращает любого содержания текст в анекдот, — для всех, кроме адептов возглавляемого этим блистательным мужем явного общества. Уши заказчика могут, конечно, торчать из книги, но когда виден еще хвост и кончики усов – это явно слишком.

Во-вторых, если Вы хотите чтобы Вас не засмеяли, то не стоит на задней странице обложки писать фразу «В этой книге вы встретите и псевдопатриотов вроде Лимонова, Проханова и Мухина и псевдолибералов вроде Панюшкина и Новодворской», а двумя страницами ранее рекламировать еще один «европейский» цитатник: «Звезды» о России. Знаменитые люди о Родине» в коей рекламе радостно рапортовать «В этом сборнике о своем ощущении России говорят Алексей Немов и Ксения Собчак, Борис Гребенщиков и Елена Проклова, Диана Арбенина и Лена Перова». При всем сложном отношении к певцу огнеопасных шахидок Проханову, приходится признать, что противопоставлять его в качестве «псевдопатриота» неким «подлинным патриоткам» Собчак и Арбениной – по меньшей мере, анекдотично. Воспринимать идеологические послания от людей, которые в самом деле считают Собчак «патриоткой», а Проханова «псевдопатриотом» большинство людей в нашей стране не согласится (что показывают хотя бы все последние случаи выступлений Проханова в телевизионных ток-шоу с голосованиями) и авторам придется рассчитывать свою книгу исключительно на адептов В. Якеменко.

Далее, если Вы хотите «размазать» по стенке серьезных и опасных врагов, — не следует пристегивать к этому делу свои мелкие пакости и «невинные» интриги. Поймают на этом деле один раз и более уже ваши обвинения всерьез принимать не будут. Между тем, составителей сборника (как сообщил в своем сетевом дневнике указанный редактором Павел Данилин, их было несколько) приходится заподозрить именно в мелком пакостничестве, другого слова не подберешь. Так, в сборник попал в качестве «глэмфаши» уже упомянутый Александр Проханов. Думаете, он что-то хорошее сказал о Гитлере, Холокосте, или, хотя бы, Погроме? Не дождетесь. В специально пришпиленной к главе «Русских убивают для их же блага» подглавке «скромное обаяние терроризма» содержится две цитаты из статей Проханова о борьбе палестинцев против Израиля. Не о чеченских шахидках равных Зои Космодемьянской (хотя эта позорная страница прохановской публицистки была бы тут куда более уместна), а именно о Палестине.

Чтобы не оставалось сомнений приведем полностью две цитаты на основании которых Александр Проханов записан в глэмфаши: Первая: «Героическая миссия патриотов – отстоять Родину и уберечь от вымирания великий народ, А для этого нужно быть не менее чем Арафатом. Господи, пошли палестинцам гранатометы» (Проханов А. Дума: от Птичкина к Рыбкину? – Завтра, апрель 2002 г., № 15 (438) (с. 64); вторая: «Предстоит жестокая борьба за освобождение. В этой борьбе нас вдохновляют наши великие сподвижники и герои, наши святые и мученики. Нас вдохновляет победа ХАМАС, чей лозунг «Родина или смерть» (Проханов А. Газета «Завтра» поздравляет Хамас. – Завтра, февраль 2006 г., №5 (637) (с.65).

Несомненно, вышеприведенные цитаты вызовут известное возмущение у радикальных патриотов государства Израиль, не признающих, допустим, соглашений в Осло и Палестинской автономии. Но уж в России-то, если она, конечно, не является израильской колонией (вряд ли составители «Гламурного фашизма» хотят намекнуть на это), ничего фашистского или даже экстремистского в этих цитатах усмотрено быть не может. РФ официально признавало и признает Палестину государством, а покойного Ясира Арафата его лидером. «Из жизни ушел авторитетный политический деятель международного масштаба, который посвятил всю свою жизнь справедливому делу палестинского народа, борьбе за реализацию его неотъемлемого права на создание независимого государства, сосуществующего с Израилем в мире, в рамках безопасных и признанных границ» — охарактеризовал Арафата в соболезнованиях народу Палестины Владимир Путин, которого, видимо, теперь тоже придется считать глэмфаши, тем более, что его правительство выражало намерение продать палестинской администрации не то что гранатометы, а и БТР-ы, а он сам встречался вполне уважительно с представителями правительства ХАМАС, признанного Россией одной из первых…

Еще более грязно выглядит выпад против одного из наиболее уважаемых и взвешенных православно-патриотических изданий современной России – журнала «Русский Дом». Его логотип с куполами и крестами размещен аж дважды на «позорном столбе» рецензируемой книги. Поводом послужила статья «Нюрнбергская ловушка» известного и опять же очень взвешенного патриотического публициста и юриста Сергея Пыхтина, посвященная правовой и юридической логике Нюрнбергского процесса. Статья никакого отношения к фашизму не имеющая и посвященная и в самом деле спорному Нюренбергскому прецеденту, ставшему примером для бесчисленных позорных судилищ: Гаагского трибунала над сербскими патриотами (как раз на днях фактически отпустивших боснийского убийцу Насера Орича), судилища над Милошевичем, судилища над Саддамом Хусейном, и далее вплоть до мечты глэмфаши вроде Новодворской о «Нюрнбергском процессе» то ли над коммунизмом, то ли над самой Россией.

Можно соглашаться или не соглашаться с написавшем о «беларусском антифашизме» в послесловии к книге уважаемым Юрием Шевцовым, когда он говорит: «Право на моральные оценки происшедшего принадлежит только победителям нацизма, и в той степени, в которой они вложились в эту победу. Нюрнбергский процесс и денацификация это базовые основы современной цивилизации вообще» (с. 80). Лично я бы с этим поспорил. Нюрнберг – основа послевоенной цивилизации не только в хорошем, но и в плохом. Не будучи всерьез расследованы, преступления нацизма против русских, белорусов, сербов (даже преступления против евреев всерьез расследовались совсем не в Нюрнберге) были отодвинуты на второй план риторикой об «агрессивной войне», «милитаризме». Именно Нюрнбергская риторика стала основанием для настоящего «нациецида» в послевоенной Европе, запрета на позитивный национализм. И, одновременно, на Западе, в странах НАТО, «духом Нюрнберга» прикрывалось нарушение его буквы – фактическое освобождение нацистских преступников, превращение убивавших русских карателей в наставников для натовских армий. И вся эта трескучая риторика формального антинацизма превратилась в повторение нацистской антиславянской, антиправославной, антисербской политики на Балканах, с чего, собственно, и началась история внешней политики «объединенной Германии» в 1990-1991 годах. И «Нюрнбергское» оружие было обращено западными палачами против жертв. Преступление «Нюрнберга» в том и состоит, что вместо вскрытия подлинной русофобской и антиславянской сущности нацизма, СССР, в угоду западным союзникам, согласился на осуждение действий Германии как нарушения «Версальской системы» (столь же русофобской, сколь и антигерманской), а не как геополитического террора против русских и славян.

Но, так или иначе, спор о Нюрнберге – это серьезный академический и политологический спор. И появление цитат из него в откровенной пропагандистской агитке может быть объяснено только одной целью – желанием замазать православных патриотов и их авторитетное издание в одной «амальгаме» с Лимоновым, Стомахиным и прочим полным Альбацем… Прием откро
еще рефераты
Еще работы по разное