Реферат: Либерализм как идейное течение и политическая сила


Т.В. Будилина, Ю.Б. Запятой

ЛИБЕРАЛИЗМ КАК ИДЕЙНОЕ ТЕЧЕНИЕ
И ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИЛА


Считается, что в конце 80-х - начале 90-х гг. XX в. в России победил либерализм. Хотя корни либеральных идей уходят еще во времена античной Греции, как политическое течение и как идеология либерализм выступил на историческую арену лишь во второй половине XVIII в. Феодально-сословным привилегиям и религиозному обскурантизму либеральные философы и экономисты Джон Локк, Адам Смит, Давид Рикардо, Иеремия Бентам, Томас Джефферсон, Вильгельм Гумбольдт, Шарль Луи Монтескье противопоставляли идеалы свободы личности и частного предпринимательства, выступая за прогресс культуры и права. Прогрессивный характер либерализма и его влияние на буржуазные революции конца XVIII и начала XIX вв. несомненны. В первой половине XIX в. либерализм получил свое развитие в трудах Герберта Спенсера, Джона Стюарта Милля, Камилло Бенсо Кавура и др. С утверждением капиталистического общества либеральные политические течения породили в Европе влиятельные политические партии, выступавшие в защиту парламентского строя и буржуазно-демократических свобод и противостоявшие, с одной стороны, консервативным партиям, а с другой - социалистическим движениям и группам. Либералы теперь выступали за отмену всех ограничений предпринимательской деятельности, за свободу торговли и свободу печати. Именно в это время возникла концепция государства как “ночного сторожа”: оно должно охранять частную собственность и нормы права, но не вмешиваться ни в частное предпринимательство, ни в частную жизнь. Свобода вероисповедания также являлась одним из главных требований либералов. Либеральные партии оказали очень большое влияние на европейское общество XIX в., однако только в Великобритании им удалось удержаться у власти в течение нескольких десятилетий. В России либерализм развивался как идейное течение еще со времен Александра I и получил наибольшее развитие во времена Александра II и Николая II. Однако сегодня уже почти забыты имена и наследие идеологов российского либерализма П. Струве, Б. Чичерина, П. Новгородцева, К. Кавелина, А. Дружинина и др.

Сложной и противоречивой оказалась судьба либеральных течений и партий в XX в. Политические и военные катаклизмы первой половины столетия нанесли сильный удар по идеям и идеалам либерализма в Европе и ослабили либеральные партии во всех европейских странах. Значительная часть их идеологических концепций и электората перешла к партиям социал-демократического спектра, опирающимся на рабочих, служащих, интеллигенцию. Либеральные партии, которые ориентировались главным образом на мелких и средних предпринимателей и чиновничество, сохранились во всех европейских странах, однако их политическое влияние невелико. К примеру, Свободная демократическая партия Германии (СвДП) провозгласила своей целью “прогрессивный социальный либерализм”. Лидер СвДП Г. Райф отмечал: “Пока существует опасность злоупотребления властью и необходимость контроля над властью в государственной, экономической и социальной областях, либерализм как политическая сила и в дальнейшем будет и должен будет существовать” [7]. Другой ее лидер, К.-Г. Флах, заявил на партийном съезде: “Если между консервативной косностью и социалистической утопией мы не укажем третий путь либеральных социальных реформ, то страна вступит в опаснейший период политической поляризации со всеми непоправимыми последствиями для либерализма, гуманизма и демократии” [7].

В США развитие либерализма происходило иначе, чем в Европе. В Америке либералами считались в первую очередь сторонники государственного регулирования экономики и расширения государственных социальных программ. Идеологию либерализма связывали главным образом с Демократической партией, а консервативные течения - с Республиканской.

На Западе сегодня идет оживленная дискуссия, посвященная кризису классического либерализма и формированию новых течений либеральной мысли. Чтобы лучше понять проблематику российского либерального проекта, необходимо представить некоторые точки зрения сторонников и противников либеральной идеологии (ссылки приведены по [21]).

Так, британский политолог Э. Арбластер в книге “Взлет и падение западного либерализма” [30], рассматривающий либерализм с радикальных позиций, утверждает, что мифом является представление о либерализме как о “мягкой идеологии”; при этом упускают из виду “темные и жестокие стороны либерализма”. Это происходит потому, что “теория и история либерализма, как правило, создаются самими либералами, которые отнюдь не беспристрастны”. В истории Запада представлено множество “жестких либералов” - от теоретиков и практиков капиталистической экономики до “рыцарей холодной войны”. Существует и революционный либерализм, борющийся не только “против” (религиозной ортодоксии), но и “за” (свободу личности, национальную независимость) [21].

Трудно точно установить, что такое либерализм - идеология, движение, партия, политика, культура, специфический вид деятельности, способ и манера “жить в истории”, личная и историческая судьба? В качестве определенной организованной политической тенденции либерализм практически не существует. Государственный либерализм также не очень распространен в современном мире, поскольку в большинстве стран за пределами Запада наличествуют авторитарные режимы и/или однопартийные системы. В обществах “третьего мира” проблема свободы личности вытеснена заботой о куске хлеба и национальной безопасности, и западные либералы признают, что “толковать о политических или индивидуальных правах людям, погибающим от нищеты и болезней, убогим и безграмотным, - это прямое издевательство”. Но на деле “свобода личности” остается для либерала единственным критерием эволюции общества, отсюда однозначно негативные оценки кубинской революции, абсолютное игнорирование того факта, что она поборола голодную смерть, массовые эпидемии и сплошную неграмотность.

Для миллионов людей либерализм - синоним лицемерия или наивности, фарисейства или легкомыслия. «Слово “либерал” стало ругательством, и прежде, чем решить, справедливо ли это, следует понять, почему так случилось». На самом Западе кризис потеснил либеральные ценности и привел многих либералов к принятию жесткой внутренней политики. Тем не менее сама сила агрессивной реакции на либерализм свидетельствует о его жизни, поскольку мертвые доктрины не вызывают такой ярости.

Либерализм на Западе существует не как организованная политическая сила: в таком качестве он больше не нужен, ибо на политическом уровне его цели уже достигнуты, но это этос, как рассеянная, часто полуосознаваемая и тем более влиятельная идеология. Сегодня на Западе господствует либеральное мироощущение, либеральное мировоззрение, а не традиционно-консервативное или революционно-социалистическое. Оно скрыто под слоями различных социальных, политических или экономических формулировок; Запад, не сознавая этого, дышит воздухом либерализма вот уже четыре столетия. О жизнеспособности либерализма говорит динамика его политической экономии: на наших глазах экономический подъем позволил ему заменить свободное предпринимательство неокейнсианством, а затем вновь вернуться к принципу laissez faire в модернизированных формах монетаризма, “тэтчеризма” и “рейганомики”, когда наступил кризис. Отсутствие у современного либерализма открытой и последовательной программы не является доказательством свободного мышления либералов, но лишь отражает глубинность и всеобщность либеральных установок, то есть силу их идеологии.

Определение либерализма должно быть скорее историческим, чем теоретически словарным: ведь речь идет о специфическом историческом движении идей в современную эпоху, начавшуюся с Ренессанса и Реформации. Определение либерализма только через его ценности страдает двумя очевидными дефектами. Во-первых, оно не учитывает ни системы ценностей, ни их иерархии, в то время как нигде, кроме как в иерархии и в системе ценностей, идеология не существует. Политические позиции отличаются друг от друга относительным весом ценностей в каждой из них. И либералы, и социалисты, к примеру, хотят свободы и равенства. Но их разделяет характер выбора между свободой и равенством в конфликтной ситуации, а также их соотношение с другими ценностями: справедливостью, безопасностью, собственностью. Во-вторых, определение через ценности не заземлено на исторический контекст.

Либерализм - не только система ценностей, это метафизика и философия бытия, общее представление о человеке и обществе. Метафизическим и онтологическим ядром либерализма можно считать индивидуализм - при условии, что он заземлен на буржуазную индивидуалистическую концепцию человека. Онтологическое измерение либерального индивидуализма раскрывается в восприятии человека как более реального, чем общество, его структуры и институты. В теориях социального контракта Гоббса, Локка, Пейна человек выступает как существующий до общества, а его права и потребности - как более естественные. Для Гоббса, Юма, Бентама человеческие страсти и желания составляют первичное горючее жизни, они не нуждаются в моральном источнике, напротив, мораль и политика служат их обоснованию, а цивилизация - их регуляции и координации. Общество карает необузданные страсти, задевающие интересы других людей, но не считает их противоестественными или дурными по существу. Поздний отголосок теории потребностей XVII в. - созданная Фрейдом модель человека и общества, в котором подавление инстинктов признается необходимым злом для личности, сами же инстинкты освобождены от моральных оценок. На приятии человеческих потребностей как данных, не обсуждаемых и не нуждающихся в оправдании, построена либеральная экономика, в которой рынок бесстрастно фиксирует и автоматически – внеморально - удовлетворяет любые потребности.

Первое серьезное противоречие философии либерализма - некритическое безусловное принятие потребностей, странное для “критической, сомневающейся, скептической мысли”. Либерализм не спрашивает, почему формируются те или иные потребности, игнорирует проблему социализации индивида. Вместо реального изменяющегося человека, получившего воспитание, подверженного моде, зависимого от культуры и истории, обучаемого и пропагандируемого, он видит носителя вечных и неизменных желаний. Либерализм слепо верит, что реальные человеческие потребности и те, о которых человек хочет и имеет возможность открыто сказать, - одно и то же, тем более что человек всегда знает, что ему нужно. Еще “отец либерализма” Джон Стюарт Милль сформулировал аксиому: “Человек знает, что ему нужно, лучше любого правительства”.

Второй узел противоречий либерального мировоззрения - уважение к человеку как самодостаточному индивиду, как к цели, а не чьему-то средству, не может онтологически совмещаться с эгоизмом потребностей, использованием людей как орудий удовлетворения этих потребностей. Индивидуализм, делающий выбор в пользу своих потребностей, как у Ницше и Штирнера, перестает быть либеральным. Гоббс остро осознавал это противоречие, но его пессимизм - исключение в истории либеральной философии с ее концепциями “природной социабельности” индивида; врожденных автору “тормозов эгоизма”: парадокса “личного греха - общего блага”; рыночной “невидимой руки”, соединяющей эгоистические экономические импульсы в единый поток обогащения наций; неолиберальной пропаганды “невольного альтруизма” богатства, приносящего всем работу и пропитание.

Классический либерализм считал самого индивида относительно рациональным; человеком управляют страсти, но разум служит им, указывая наиболее эффективные способы достижения иррационально поставленных целей. Оптимистическое Просвещение превратило разум из раба в руководителя человеческих действий; Кант и Спиноза видели в нем освободителя от человеческих страстей. Разум - эмпирический факт - возводится в ценность, как и должно быть в нормальной политической и моральной теории, но недопустимо в методологии либерализма. Эта невозможность следовать собственной методологии - третье фундаментальное философское противоречие.

Из онтологического индивидуализма (индивид реален, общество - фикция) неизбежно следует моральный и политический индивидуализм: только интересы реальных людей имеют значение, интересы фикций - вроде общества, государства, партии, истории - фиктивны. Для большинства либералов теоретическая дихотомия “индивид - общество” равнозначна политической дихотомии “либерализм - тоталитаризм”. Именно представление о первичности и реальности индивида и фиктивности общественных структур лежит в основе псевдоисторических сценариев развития жизни от природного состояния к социальному контракту. Для либерала история человека - это история обуздания искусственно созданной цивилизацией асоциальных по своей природе существ - агрессивных у Гоббса и Фрейда, бессознательно-альтруистичных у Локка и Милля. Отсюда приверженность либералов к личной свободе, собственности, приватной жизни и их скептицизм по поводу развития социальной активности, проектов “демократии участия”.

Однозначная оценка отношений индивида и общества сопровождается враждебностью не только к политической структуре, но и к любой коллективности, массовости, анонимности. Процедура тайного голосования разработана либерализмом как гарантия против порабощения личности фикцией общей воли: человек, оставаясь наедине с избирательной урной, остается человеком, а не избирателем, не элементом электората. Но стремление соединить индивидуализм с верой в прогресс неизбежно приводит к элитизму.

Квазиисторический сценарий социального контракта в контексте элитизма превращается в биографическую историю великих людей. Кто же такой либеральный индивид? “Человеческая единица”, “изолированный индивид” или “творческая личность”? И если человек “лучше всех знает, что ему делать”, то почему, попав в коллектив, он теряет знание и энергию? Если человек реален, как может группа людей быть фикцией? Кому могут принадлежать “неотчуждаемые права”, кто способен их реализовать – всякий человек или “аристократ духа”? Милль в своем рассуждении о правах и свободах бессознательно и постоянно меняет субъекты: он говорит то о человеке рядовом, то о человеке исключительном. Современная версия научных открытий и социальных реформ нисколько не затронула либеральных представлений об истории.

Политический и моральный индивидуализм настаивает на защите индивида от общества, коллектива, государства в ситуации конфликта. Но конфликт с фикцией невозможен. Общество - это люди, конфликты в нем - людские конфликты, столкновение интересов. Слова Форстера: “Если нужно выбирать, кого предать - страну или друга, я предам страну” - понятны как протест против бездушного патриотизма и национализма, но онтологически они абсурдны: страна - это тоже люди, и в каждом отдельном случае надо выбирать, кого из людей предать. Таким образом, мучительную проблему этического выбора либерализм подменяет примитивной и удобной этикой квазивыбора: человек или Молох?

XX в. с его реальной государственной социальной политикой снял, по крайней мере у некоторых либералов, априорную враждебность к государству. Но страх перед государством существует как навязчивый кошмар тоталитаризма, как иррациональный страх перед активностью государства в сфере экономики и социального обеспечения. Государство и политика отождествляются в либеральном мировоззрении с антигуманными, фальшивыми ценностями - утопизмом, историзмом; индивид, его частная жизнь - с гуманным эмпирицизмом. Либеральная ненависть к утопии, к ориентации на идеал, к мышлению в терминах будущего и к деятельности ради будущего (неизбежно включающей жертву настоящим) питается неверным разведением утопического и неутопического: в жизни нет неутопических измерений. Политика, принимающая жертву благосостоянием, счастьем и даже жизнями ради будущего, - не монополия тоталитарных режимов. Либеральная эмпирическая Америка не остановилась перед принесением в жертву десятков тысяч своих граждан и огромного числа вьетнамцев и кампучийцев “ради будущей свободы Вьетнама и Кампучии” уже в XX в. А разве не абсурдно, с эмпирицистской точки зрения, поступает семья, жертвующая своими потребностями ради будущих детей и внуков, или человек, сажающий дерево для потомков?

Все черты индивидуализма - изоляция от природы и от другого человека, антисоциальный эгоизм потребностей, автономия воли и разума - в равной мере проявляются у либералов в социальном, экономическом и политическом мышлении, в объяснении человеческой жизни и физического мира. Везде индивид - единственная и неизменная рамка соотнесения, единственно реальное, конкретное, аутентичное, естественное, онтологически и морально первичное.

Ценности, традиционно ассоциируемые с либерализмом, сегодня стали просто обязательными для каждого “политически корректного” политического течения. Либеральный характер этих ценностей определяется исключительно их удельным весом в общей ценностной структуре и их местом в иерархии. Свобода - не либеральная, а универсальная ценность, но в либеральном кодексе она превалирует над всеми остальными. “Свобода, - писал лорд Актон вслед за Токвилем, - не средство достижения более высокой политической цели: она сама есть высшая политическая цель”. Либеральное содержание понятия “свобода” определяется ответом на три вопроса: свобода - от чего? зачем? для кого? Либерализм определяет свободу негативно (Гоббс - “отсутствие внешних ограничений”, Берлин - “Я свободен настолько, насколько в мою деятельность не вмешиваются”), игнорируя семантическое разведение свободы сделать что-то и силы (способности) сделать что-то. И хотя большинство либеральных философов признает, что свобода без силы бездеятельна, смысл свободы остается именно в отсутствии внешних запретов.

Вопрос “От чего свобода?” в либерализме практически растворяет в себе и снимает вопрос “Для чего свобода?” По Кранстону, ответ на вопрос “Зачем свобода?” всегда приводит к негативным формулировкам (чтобы не...) или подразумевает их; согласно Берлину, сама постановка такого вопроса есть покушение на свободу, попытка ограничить ее. Поэтому либеральное мышление всегда скорее политическое, чем социальное и экономическое. Либерала интересуют закон и аппарат, могущие закрепить и ограничить свободу, а не экономические силы, которые открывают возможности.

Вопрос “Для кого свобода?” решается либералом однозначно: для индивида. Вот почему классический либерализм был в лучшем случае равнодушен к правам профсоюзов и других коллективов. Современный интерес либералов к правам парламентов, прессы и прочих не имманентен либерализму и не безусловен. Инстинктивная приверженность либерализма свободе не снимала вопроса об оправдании этой приверженности. Последнее включает: утверждение ее необходимости для творчества (не всегда согласуемое, по мнению автора, с историческими фактами, например с расцветом искусства в деспотической царской России); позитивистскую концепцию свободы как условия научного поиска и, наконец, наиболее привлекательную для современного либерала идею свободы как гаранта от нетерпимости, от убеждения в возможности конечной истины вообще, как залог развития в либеральном направлении: “Меньше мессианского одушевления, больше просвещенного скептицизма” (Берлин). Так понимаемая свобода оправдывает право индивида на жизнь и на свою картину мира как на неотчуждаемую собственность.

Самым уязвимым в либеральной концепции свободы оказалось ее отождествление с другими человеческими ценностями. Как сказала Айрис Мэрдок: “…мы все живем по Миллю: свобода равна счастью, равна личности, но на деле мы живем не так. <…> Свобода не всегда равна счастью, за большую свободу надо платить большим одиночеством... люди готовы жертвовать свободой ради общения”. Достаточно сложны и отношения свободы с самореализацией. Совместность - условие самореализации даже исключительно одаренных личностей. “Слава Богу, я свободен не больше, чем дерево с корнями”, - писал Д. Лоуренс. Неолибералы конца XIX в. указывали, что свобода - лишь одно из условий жизни, что теория коллективного действия не менее важна, чем теория личной свободы. Но эта тенденция не изменила общего климата либерального свободомыслия.

Либеральная ценность терпимости, непосредственно следующая из установки на индивидуальную свободу, принадлежит к числу наиболее трудно реализуемых. Милль подчеркивал разницу между терпимостью к мнению и терпимостью к делам; последняя в либеральной идеологии и политике ограничена системой репрессий против инакодействующих.

Противоречие либеральной идеи свободы раскрывается в ценности приватности. Утверждение сферы собственности как ареала и условия личной свободы подрываются в новом либерализме проповедью неучастия, аполитичности, ретреатизма, приватности: уйдя от борьбы за свои права, каким образом может человек утвердить, защитить, укрепить или увеличить свою свободу? Свобода, приватность и терпимость выступают в либерализме как идеальные ценности, для реализации которых нужны ценности вспомогательные: законы и конституции. Эти ценности определяют главное политическое требование либерализма - контроль над исполнением законов. Причем субъектом контроля выступают - в полном противоречии с онтологией либерализма - “фиктивные” структуры: государство ответственно перед нацией, законы должны служить народу, конституция - определяться и контролироваться обществом.

Главная правовая идея либерализма - идея легальности, подчинения всех органов государства закону - ставит критический вопрос об источниках закона: ведь если нет ни природной, ни божественной, ни нравственной нормы, закон может быть лишь порождением эгоистической воли и субъективного мнения, равно как его интерпретация и применение. Принцип разделения власти в либерализме - это способ контролировать закон как неизбежное зло; противопоставление закона свободе так же свойственно либерализму, как и анархизму. Импульс к свободе, откровенно писали многие либералы, от Бентама до Берлина, противозаконен, - но не многие из них отваживались признать, что “свобода сущностно важнее демократии”, ибо стереотип “либеральная демократия” довлеет не только над массовым, но и самым критическим интеллектуальным сознанием. В глубине этого противоречия лежит недоверие и даже ненависть к демократии как к закону потерявшей индивидуальность толпы, безличного большинства (“Семьдесят три деспота не лучше одного”, - писал Джефферсон, а лорд Аткинс считал критерием истинного либерализма “отвращение к невежеству и предрассудкам большинства”). Страх перед демократией усиливается заложенной в идее демократии концепцией “народной власти”, самой идеей народа, чуждой и неприятной либералу.

Разница между реальностью либерализма и его официальным выражением наглядно выявляется в процессе анализа соотношения либерализма и капитализма. Суть этой связи недвусмысленно обнажается тем фактом, что либерально-демократические политические системы росли вместе с западным капитализмом, что они расцвели только в странах развитого капитализма и не прижились в “третьем мире”. В истории либерализма термин “капитализм” в значительной мере скомпрометирован и заменен “свободным предпринимательством”, “смешанной экономикой”. Критическая для либерализма проблема - равенство. Социальное неравенство повсеместно ассоциируется с социальной несправедливостью, справедливость же - не менее престижное понятие, чем свобода и демократия. Из этого противоречия либерализм выходит с помощью компромиссного термина “равенство возможностей” - симбиоза представлений о статусе индивида, аналогичного симбиозу представлений о статусе общества - “либеральная демократия”. Этот принцип находится в явном противоречии с практикой наследования капитала и всегда подчиняется ей, показывая, насколько значима в либеральной онтологии идея собственности. Либерализм, защищающий собственность как основу свободы, не может поставить ей пределов, ограничить ее руссоистским минимумом. Поэтому в истории либерализма нет ни нападок на право наследования, ни попыток серьезно рассмотреть процесс аккумуляции и сохранения капитала. Из этого не следует, что либералы сознательно и открыто ориентированы на классовое общество. Просто они отгоняют от себя мысль о классах и классовых ценностях.

Таков либерализм в теоретической схеме, которая никогда не реализовалась в истории. В истории не было одного единого либерализма, но были разные и многие либерализмы. В русле общего для всех либералов XX в. ощущения поражения сложились два типа либеральной реакции на политические проблемы века: пессимистический скептицизм и агрессивная защита крайне консервативной “профилактики тоталитаризма”. И в первом, и во втором случае это была реакция прежде всего на круг явлений и событий, которые либералы восприняли как тоталитаризм, и соответственно ее политической формой стала “холодная война”. Либералам, “не верящим в веру” (Форстер), претил революционный и часто фанатический дух века, равно как и пафос планирования и контроля. Форстер утверждал, что “спасение - в апатии, пассивности и инерции”. Возник новый идеал и новый тип либерала, который приобрел черты, в прошлом характерные для секулярного консерватизма. Первая мировая война и последовавшие за ней события лишили поколение Форстера и Рассела надежды на общественный прогресс и обратили его к приватности как высшей ценности. Возрождением своего боевого духа либерализм обязан фашизму: “На фоне темных веков, абсолютных государств и идеологических войн потускневшие ценности либерализма засверкали во всем своем блеске и сиянии”, - писал в 1942 г. К. Конолли. Протест либералов, ранее бывших антифашистами, против мессианизма в 1945 г. обратился почти исключительно на коммунизм, третируемый как “вторая фаза тоталитаризма”. Идеология “холодной войны” захватила либералов с такой силой, что они жертвовали ей самими ценностями либерализма. Свобода слова и мнений, терпимость и плюрализм оказались неприменимыми к коммунистам и ко всем тем, кто симпатизирует им. Даже репрессивные режимы оправдывались, если они были антикоммунистическими. Либерализм “холодной войны” логически и исторически закономерен, он не противоречит ни Локку, ни Монтескье, ни Токвилю, ни Миллю. Либерализм “холодной войны” дышал негативным либерализмом или либерализмом, в позитиве у которого было только одно - страх и ненависть к коммунизму. Альянс либералов с политическим и административным антикоммунизмом привел в США к трагической коллизии маккартизма: либералы были поставлены в условия, когда надо было или принимать участие в преследовании всех подозреваемых в инакомыслии (даже на основании отказа от ответов на вопросы маккартистов), или самим становиться жертвами репрессии. Маккартизм сыграл исключительную роль в эволюции американского либерализма. Атмосфера нетерпимости, страха и конформизма, созданная им, дискредитировала в глазах либералов уже не только политику, но и все политические ценности. Началась новая фаза, был провозглашен конец идеологии. Либерализм должен был освежить свои посылки эмпирического и плюралистического мировоззрения, что было сделано прежде всего в негативных терминах - в создании политико-философской концепции и художественно-публицистического образа тоталитаризма (Муссолини, первым употребивший этот термин в отношении государства, естественно, не вкладывал в него негативной оценки: он лишь искал адекватное слово для выражения природы и целей своего государства).

Термин “тоталитаризм” является трудноопределимым, но вполне определенным: симпозиум в США в 1952 г. выявил, что все политические теоретики и социологи, по существу, отмечают пять аспектов тоталитаризма: официальную идеологию, распространяющуюся на все жизненно важные моменты человеческого существования; провозглашение своего общества совершенной и конечной стадией развития человечества; единую массовую партию; почти полную монополию власти и средств массовой коммуникации; систему террористической полиции и контроля. Через 20 лет именно с этих характеристик начинает свою “Хрестоматию тоталитаризма” Л. Шапиро. Иногда к данным пяти пунктам прибавляют шестой: централизованную экономику. Некоторые авторы связывают тоталитаризм с массовым воодушевлением и видят его корни в массовой демократии. Короче говоря, это общество, в котором, резюмировал Б. Мур, “всякое действие - от воспитания детей до производства и распределения товаров - контролируется и управляется из одного центра”. Большинство либеральных историков, отмечает автор, не могут выйти из противоречия между прокламируемой ими “железобетонностью” тоталитарного общества и постоянными конфликтами и оппозициями в нем, ими же пропагандируемыми. В “Энциклопедии социальных наук” тоталитаризм охарактеризован как “ненаучная концепция”. Возможно, в будущем этот термин полностью переведут из сферы политического анализа в сферу политической пропаганды. Однако в возрождении либеральной идеологии 1940-1960-х годов он сыграл центральную роль. С его помощью утверждалась либеральная по природе концепция, исходящая из аналогичности правых и левых режимов, коль скоро они нарушают принципы политической демократии. “Противоположность либерализма – тоталитаризм”, - писал Хайек. Благодаря этой концепции либералы так легко перешли от реальной войны с фашизмом к “холодной войне” с коммунизмом: отсутствие внимания к явным различиям между фашизмом и коммунизмом возможно только с либеральной точки зрения. Движение либеральной мысли 1950-х годов определялось в направлении от критики реального социализма к разоблачению всех политических и интеллектуальных традиций революционного социализма со времен Французской революции и дальше - к разоблачению мессианизма и утопизма, любых идеалов создания нового общества и нового человечества. Дух этого движения ярко выразила X. Арендт: “Лаборатория изменений человеческой природы - это концлагерь”. И вот наследники Кондорсье и Шелли, защищавшие от консерватора Бёрка легенду о счастливом человеческом обществе, объявили утопию опаснейшим врагом человечества. В этой борьбе с утопией либералы стали неотличимы от консерваторов; достаточно сравнить высказывания ученика К. Поппера В. Маше (“Все идеалы - реакционные и утопические, ведут к тоталитаризму”) и консервативного мыслителя Дж. Талмона (“Рождаясь из благороднейших импульсов, утопизм всегда становится орудием тирании”). Берлин пишет о “тирании великих альтруистических систем”. Квазирелигиозный характер утопических концепций и движений рассматривается как доказательство их иррациональности, ненаучности, связанности с невозможными для эмпирической науки холистическим методом, монистическим мировоззрением и фанатизмом. В центре внимания либеральных теоретиков оказывается в качестве монистического мировоззрения марксизм, освобожденный от сложностей и интерпретаций и представленный как монолитное детерминистское учение.

К началу 1960-х годов либерализм возвестил конец идеологии и начало новой рациональной, реалистической, эмпирической политики. “Идеология” стала синонимом “тоталитаризма”. Либеральное толкование идеологии в 1960-х годах резко отличалось от современного: идеология полагалась осознанной и открыто выраженной системой убеждений, монолитно замкнутой, не имеющей связи с реальностью. Постепенно негативное значение стало приписываться характеристикам идеологии как таковым: последовательности, стройности, систематичности, четкости - как следствию примитивности и ограниченности. Конец идеологии осмыслялся как следствие фундаментальной реконструкции общества в ходе научно-технической революции, не оставляющей места политической борьбе внутри западных демократий. “Во всем западном мире существует сущностное согласие интеллектуалов по политическим проблемам: приятие государства благосостояния, принцип децентрализации управления, смешанная экономика и политический плюрализм. Это и значит, что идеологический век кончился”, - писал Д. Белл. Однако впереди были расовые конфликты, открытие скрытой нищеты, Вьетнам, молодежный бунт, депрессия, безработица, инфляция, дискредитация “государства всеобщего благосостояния”, политические поражения либералов.

Следующим выражением дерадикализации либерализма и его растворения в консервативных установках стал пересмотр понятия “демократия” и самих демократических ценностей. Ревизия демократии, предпринятая Дж. Шумпетером, Р. Далем и С. Липсетом, была кульминацией того недоверия к демократии, которое органично классическому либерализму и особенно ярко выражено у Токвиля и Милля. Серьезную роль сыграли здесь социологические исследования, которые показали, что классическая демократическая модель электората как коллектива самостоятельных рациональных индивидов неадекватна: участие в голосовании часто бессознательно, зависимо и иррационально. Либеральная тенденция сегодня определяется как отношение к демократии только как к процедуре отбора лидеров и элит, но не как к форме управления обществом. Классической стала формула Липсета: “Главная особенность и ценность демократии - формирование политической элиты в конкурентной борьбе за голоса пассивного электората”. С этой точки зрения слишком большая масса электората опасна своей неконтролируемостью; всеобщее избирательное право не должно быть действительно всеобщим, следовательно - в противоречии с классической теорией демократии, - важная роль уделяется группам давления, лобби, группам интересов.

Конец либерализму “холодной войны” был положен не изнутри - новой формой либерализма, а извне - возрождением марксизма и оживлением консерватизма. Либерализм занял пассивно-оборонительную позицию, но теперь она стала более апологетической. Движение, которое стимулировало Французскую революцию и освободительные движения в других странах, которое боролось за демократию и озаряло деятельность культурных гениев, превратилось в доктрину столь узкую и консервативную, что это дискредитировало ее в глазах борющейся части человечества - “третьего мира”.

Оживление интереса к теории в либерализме связано с тремя интеллектуальными событиями: публикацией теоретического исследования Дж. Роулза “Теория справедливости” [34] и последующей теоретической дискуссией; выходом в свет книги Р. Нозика “Анархия, государство и утопия” [33] и возрождением праволибертарных, антикейнсианских традиций в политэкономии, представленных Ф. Хайеком и М. Фридманом. Главное значение книги Роулза - в возвращении к этическому измерению либерализма, идущему скорее от Канта, чем от Бентама и Милля. Роулз сделал попытку соединить кантианскую этику с традиционным либеральным индивидуализмом и утилитаризмом. В центр общественной проблематики Роулз ставит проблему равенства, но равенство это не только политическое и юридическое, а и социальное. Его наличие дает человеку чувство самоуважения и удовлетворения, но именно этого чувства, замечает автор, нет у политически и юридически равных граждан западной демократии. Несмотря на социал-демократический характер некоторых положений Роулза, его установка прекрасно уживается и с политической несвободой, и с монетаризмом Чикагской школы. Возрождение влияния этой школы в форме теоретической политологии и практического тэтчеризма означает новый шаг либералов навстречу консерватизму. Бывший либеральный лидер Лейбористской партии Джо Гримонд заявил в 1980 г.: “Многое из того, что говорят г-жа Тэтчер и сэр Кейт Джозеф, соответствует основному направлению либеральной философии”. А либерал Ли Брэдли определил политику Тэтчер как “возрождение ценностей либеральной Англии”.

Однак
еще рефераты
Еще работы по разное