Реферат: Е предпосылки новой концепции языка, разрабатывавшейся двумя этими направлениями: Казанская лингвистическая школа Бодуэна де Куртенэ, "Курс общей лингвистики" Ф

ЭЛМАР ХОЛЕНШТАЙН

ЯКОБСОН И ГУССЕРЛЬ

(К вопросу о генезисе структурализма)

Роман Якобсон, один из основателей и ведущих представителей как русского формализма, так и пражского структурализма, назвал четыре предпосылки новой концепции языка, разрабатывавшейся двумя этими направлениями: Казанская лингвистическая школа Бодуэна де Куртенэ, “Курс общей лингвистики” Ф. де Соссюра (1916), феноменологическая философия Гуссерля и авангардистские направления в поэзии, живописи и музыке начала века (1962, р. 631). Решающее значение имели, очевидно, последние. Что же касается первых трех, то у них были найдены принципиальные положения нового подхода к языку, основные методические приемы и отдельные образцы конкретного анализа.

В наши дни о вкладе Гуссерля в лингвистику известно крайне мало, причем не только лингвистам, но и философам. В Истории феноменологического движения Г. Шпигель-берга (1971) нет никаких упоминаний о влиянии Гуссерля на одно из наиболее важных научных направлений нашего времени. Феноменологи третьего и четвертого поколений, которые сегодня обращаются к структурной лингвистике, не осознают, что это лишь возвращение к тому, что в значительной степени проистекает из их же собственного источника; Это в основном те идеи, которые у второго и третьего поколения феноменологов (Хайдеггер, Мерло-Понти), по причинам, на которых мы не будем здесь останавливаться, отступили на задний план или были отвергнуты ими вовсе.

Роман Якобсон является одним из самых значительных и влиятельных посредников между феноменологией Гуссерля и новой лингвистикой. Цель этой статьи — дать краткий исторический очерк его прямых и косвенных контактов с Гуссерлем, а затем более подробно остановиться на вопросе о связях между феноменологической философией и структурной лингвистикой на материале его трудов.

В наши дни стали популярны исследования типа “Гуссерль и Витгенштейн”, “Гуссерль и Пирс”, “Феноменология жизненного мира и философия обыденного языка”. В отличие от подобных сопоставлений, стремящихся выявить смысловое сходство на основании вырванных из целого разрозненных фактов, при сравнении Якобсона и Гуссерля можно исходить из исторически зафиксированных личных и литературных контактов и, говоря об их духовном родстве, опираться на реальные факты.

1. Исторический обзор связей между Якобсоном и Гуссерлем

1-й том “Логических исследований” Гуссерля (1900) был переведен на русский язык уже в 1909 г. Это был первый перевод книги Гуссерля на иностранный язык. В 1911 г., одновременно с немецким изданием, появился русский перевод программной статьи Гуссерля “Философия как строгая наука”. Ко времени поступления Якобсона в университет (1914/15) Гуссерль был не просто известен в России — он был актуален. Густав Шпет писал из Москвы (26.2.1914) Гуссерлю в Геттинген: “Феноменология вызывает здесь глубокий интерес во всех философских кругах. Сами “Идеи” <см. Husseri, 1913/50> изучаются здесь не слишком прилежно, зато говорят о феноменологии почти все, существует даже специальное общество для изучения феноменологических проблем. Я отстаиваю идеи феноменологии на моих лекциях и практических занятиях и уже два раза имел возможность выступать публично. Отношение к феноменологии всюду самое благожелательное, ее считают новой стадией философии”.

Одним из тех мест, где шли дебаты о Гуссерле (причем дискуссия распространилась на различные научные дисциплины; ср., например, Кистяковский, 1916), были семинары профессора Г.И.Челпанова в Психологическом институте при Московском университете. Впервые обратил внимание Якобсона на Гуссерля именно Г.И.Челпанов, у которого Якобсон посещал два семинария в 1915/16 гг. Темой одного из семинариев была ранняя работа гештальт-психолога Курта Коффки “К анализу представлений и их законов” (1912). Лингвистические разделы этой книги были внимательно изучены Якобсоном. Коффка, один из старших учеников Гуссерля, указывает в этой книге на различие между предметным и непредметным представлениями, повторяя “Логические исследования”. Еще более подробно на семинарии обсуждалась гуссерлевская теория апперцепции (восприятия, установки). Во время первой мировой войны немецкие книги проходили в России через цензуру. Участникам челпановских семинариев только контрабандным путем, через Амстердам, удалось получить “Логические исследования”, первые две части которых вышли в 1913 г. вторым, переработанным изданием. Первая часть второго тома впоследствии оказалась в числе тех немногих книг, которые были с Якобсоном в его скитаниях — в конце Первой мировой войны и в начале 1939 г.

Якобсоновскую рецепцию “Логических исследований” можно назвать оригинальной, а в некотором отношении даже единственной в своем роде. Первоначальную известность самому значительному труду Гуссерля принесло отрицание психологического обоснования логики в “Пролегоменах”. Для самого феноменологического движения наиболее значимы были 5-я и 6-я части “Логических исследований”. Якобсон же сильнее всего был захвачен, наряду с 1-м “Исследованием” (“Выражение и значение”), прежде всего 3-м (“К учению о целом и части”) и 4-м (“Различие между самостоятельным и несамостоятельным значениями и идея чистой грамматики”), в котором обнаруженные ранее отношения были распространены на языковые данности.

В 3-м “Исследовании” Якобсон нашел то, что, используя заголовок центральной главы “Идей” (1913/1950) “Фундаментальные принципы феноменологии” (“Die phanomenologische Fundamentalbetrachtung”), можно назвать фундаментальными принципами структурализма. При этом не следует думать, что в “Логических исследованиях” его внимание было привлечено к побочным проблемам. Напротив, в глазах самого Гуссерля это был краеугольный камень его философии. В предисловии ко второй части (р. 15) он писал о 3-м “Исследовании”: “У меня создалось впечатление, что это исследование читают слишком мало. Мне же самому оно было очень полезно как важная предпосылка для полного уяснения последующего”.

Главным у Гуссерля было убеждение, что языковые явления, сверх и помимо физиологических, психологических и культурно-исторических предпосылок, имеют также некую априорную природу. Поэтому его задачей было указать на универсальные имманентные всем языковым данностям формы и отношения, на которые, сознает он это или нет, опирается каждый лингвист (1913, р. 338). Уже в 1916 г. Якобсон в первый раз отстаивает гуссерлевское учение о чистых и универсальных формах и отношениях в споре со своим учителем по Московскому университету В.К. Порже-зинским, представителем школы младограмматиков с ее эмпирической направленностью (Jakobson, 1963 b, p. 590). В 1963 г. (1963 а, р. 34) он апеллирует к “Логическим исследованиям” как к сочинению, “значение которого для теории языка невозможно переоценить”, а в 1963 г. (1963 а, р. 280) он говорит, что их вторая часть “до сих пор остается одним из самых вдохновляющих достижений в феноменологии языка”. В 1917 г. Якобсон познакомился с Густавом Шпетом, учившемся у Гуссерля непосредственно перед Первой мировой войной. В 1935 г. Гуссерль в разговоре с Якобсоном отозвался о нем как об одном из лучших своих учеников (1971 с, р. 713). В 1920 г. Шпет стал членом Московского лингвистического кружка и своими сочинениями (1917, 1922 а, 1922 b, 1927) имел немалое влияние на часть его членов (кружок к тому времени раскололся на два направления — одно тяготевшее к теории, другое — к эмпирии). Первое из этих направлений в шутку назвали “шпетиальным”. Вслед за Гуссерлем с его антипсихологизмом, Шпет указывал на ущербность индивидуально-психологического подхода к языку. Язык есть социальная данность, объект sui generis, который должен быть исследован и описан в соответствии с законами, имманентными его структуре ( ср. Якобсон, 1929,р.21; 1939b,p,314;Erlich 1965, р. 62).

Шпет порекомендовал Якобсону, наряду с Гуссерлем и гештальт-психологами, изучить также Антона Марта (1847 — 1914), чьи тогда только что опубликованные “Избранные сочинения” (Bd. I, t.l — 2; Bd II, t. 1 — 2;

1916— 1920) , включавшие работы “О языковом рефлексе, нативизме и преднамеренном образовании языка” (1/2) и "О бессубъектных предложениях и сравнении грамматики с логикой и психологией” (11/1), а также его главный труд “Исследования в области всеобщей грамматики и философии языка” (1908, Bd. I) он вскоре приобрел. Марти, как и Гуссерль, был учеником венского философа Франца Брентано (1838 — 1917). Как Якобсон вскоре убедился, в 1920-м г. Марти был больше известен в Москве, чем в Праге, хотя и преподавал там с 1880 по 1913 годы в Немецком университете. Единственным лингвистом в Праге, знакомым с его теориями, был В.Матезиус, сам некогда ученик Марти, а позднее основатель и первый президент Пражского лингвистического кружка.

В Праге в двадцатые годы Якобсон познакомился с другими учениками Брентано, с Т. Масариком, президентом молодой чехословацкой республики, а прежде профессором философии Чешского университета в Праге, где среди его учеников был опять же В. Матезиус; с Хр. Эренфельсом, чье знаменитое сочинение “О гештальт-качествах” (1890) стояло у истоков геш-тальтпсихологии; наконец, с О. Краусом, ортодоксальнейшим из всех брентанистов; ему Якобсон в 1929 г. в немецком университете сдавал устный экзамен на соискание докторской степени. В трудах Брентано, которые он изучил, готовясь к экзамену у Крауса, его особенно заинтересовала теория языковых фикций (Brentano, 1925, р. 197 ff.), послужившая первым толчком в изучении языковых трансформаций в тропах и фигурах.

В этой связи следует упомянуть еще одного ученика Брентано, Карла Штумпфа (1848 — 1936), который также преподавал в пражском Немецком университете и с помощью которого Гуссерль позднее, в 1887 г. получил место преподавателя. Уже в своей статье о футуризме (1919, р.260) Якобсон ссылается на Штумпфа, указавшего на коррелятивность формы и содержания. В поздней работе Штумпфа “Звуки языка” (1926) Якобсон нашел образцовые примеры не только акустического исследования звуков языка (как и у Келера, 1910 — 1916), но также их структурного описания, а именно фундаментальные характеристики звука — окрашенность и контраст светлого и темного (1941, р. 378 ff.).

Характерным для школы Брентано — это и делало ее привлекательной для формалистов и структуралистов — были дескриптивный метод и признание автономной структурной организации иследуемых ими объектов. К этому же был близок и Марти, придерживавшийся телеологической или функциональной точки зрения (взгляд на язык как на функциональную коммуникативную систему), и разрабатывавший идеи всеобщей грамматики, развитые впоследствии Гуссерлем. Тем самым Брентано и его последователи сближались с теми тенденциями, которые проявились у Бодуэна де Куртенэ и Ф. де Соссюра, а также у их учеников. Соратник Бодуэна Н.Крушевский (1851 — 1887) уже в 1882 г. назвал новую лингвистику “чем-то вроде феноменологии языка” (Jakobson, 1971, р. 174), т.е. использовал то же понятие, что и Брентано и школа Гуссерля.

Наряду с последователями Брентано Якобсон встретился в Праге, которая была одним из наиболее оживленных культурных центров межвоенной эпохи, с младшими учениками Гуссерля. Одним .из них был Александр Койре, которого и в личном, и в профессиональном отношении высоко ценил Гуссерль. Койре, “феноменолог душой и телом” (Husseri, 1968, р. 21), был в конце двадцатых годов стипендиатом в Праге. Подружившийся с ним Якобсон позже встретил его снова во время второй мировой войны в Нью-Йорке, где тот помог Якобсону получить место в Ecole Libre des Hautes Etudes (Jakobson, 1964, p. 269). Другим был Людвиг Ландгребе, в 1923 — 1930-х годах — ассистент Гуссерля, получивший место преподавателя в Немецком университете за работу, посвященную Марта (1934). 18.5.1936 на заседании Пражского лингвистического кружка он сделал доклад “Понятие поля в языкознании и философии языка”, после чего был избран членом кружка. Также членом кружка был и бывший ученик Гуссерля Д.Чижевский (ср. Cizevskij, 1931). Наряду с феноменологией Гуссерля ему была близка гегелевская феноменология, знатоком которой не в последнюю очередь был и другой член кружка, Н.Трубецкой (тезис о целостности — “целое есть истина” — и о диалектических противоположностях; ср. Jakobson, 1968 а, 1972, р. 47; 1973,12).

Вернемся, однако к самому Гуссерлю. Койре обратил внимание Якобсона на появившиеся в 1931 году на французском языке “Картезианские размышления” Гуссерля. В этом — в широком смысле — “введении в феноменологию” Якобсона особенно заинтересовали заключительные параграфы об интенциональном анализе во второй главе “Медитаций”, имеющей знаменательный заголовок: “Область трансцендентального опыта, открытая в отношении своих универсальных структур”, и пятая глава, посвященная проблеме интерсубъективности.

В трех последних параграфах второй главы “Медитаций” Гуссерль устанавливает два постулата, являющихся базисными для феноменологического анализа. 1. Каждая данность указывает на горизонт связанных с ней данностей, а также на возможные модификации самой себя. 2. Все данности — вещественные культурные объекты (в том числе языковые сущности различных уровней), а также соответствующие им состояния сознания (восприятие, память и т.д.) — не обладают бесконечной изменчивостью, несмотря на свойственную им текучесть: “они постоянно остаются в пределах структурного типа” (1931/1950, р. 88). То же относится вообще ко всем предметам и категориям или — как говорит Гуссерль — ко всем предметным областям, к миру в целом. Мир — это не хаос, а системное образование, или, используя формулу несколько ранее изобретенную Якобсоном и Тыняновым, “система систем” (1928, р. 390). Поэтому “феноменологические исследования не могут затеряться в бессвязных описаниях, поскольку уже в самих своих основах они отражают сущности (Husseri 1931/1950, р. 90). Соответственно, философия должна изучать набор структурных типов исследуемых объектов, в которых и проявляется их сущность и их “горизонт-структуры”, т.е. взаимосвязи, в которых этот набор структурных типов проявляется и формируется; вместе они образуют “структурное правило” для возможного сознания объекта.

Вскоре у Гуссерля и Якобсона появилась возможность обменяться соображениями о проблеме интерсубъективности во время личной встречи. В ноябре 1935 г. Гуссерль приехал в Прагу с лекциями. По инициативе Якобсона 18 ноября он прочел в Лингвистическом кружке доклад “Феноменология языка”. По словам самого Гуссерля, для него это посещение кружка оказалось “настоящим открытием”. Он и не подозревал, что существует круг лингвистов, ориентирующихся на “Логические исследования”. Главной темой доклада и последовавшей за ним дискуссии была интерсубъективная организация языка.

Якобсон занялся проблемой интерсубъективности в языке за несколько лет до “Картезианских размышлений” и доклада в Лингвистическом кружке. Таким образом, Гуссерль в этом отношении не оказал на него непосредственного влияния, речь может идти лишь о конвергенции взглядов двух мыслителей. Более того, в данном случае не исключено даже определенное влияние Якобсона на Гуссерля. Во время пребывания Гуссерля в Праге Якобсон подарил ему оттиск статьи “Фольклор как особая форма творчества”, написанной им в 1929 г. вместе с П. Богатыревым. Статья посвящена специфической интерсубъективной организации фольклорных объектов. Ее тема живо напоминает всякому хорошо знакомому с наследием Гуссерля его статью “О происхождении геометрии” (1939), написанную через год после его визита в Прагу. В некоторых высказываниях, содержавшихся в этом сочинении, можно увидеть воздействие статьи о фольклоре или отзвуки дискуссии в пражском кружке. При этом, конечно, следует иметь в виду, что в последние годы Гуссерль был в целом невосприимчив к новым веяниям (что видно, в частности, из его отношения к гештальтпсихологии) и брал в них лишь то, что соответствовало его собственным взглядам. С другой стороны, для Якобсона с его проблематикой интерсубъективности было немаловажным то обстоятельство, что уже Шпет интерпретировал антипсихологическую направленность “Логических исследований” как наступление на индивидуально-психологическую концепцию духовных явлений (1917,1927). Подобным образом еще раньше у Соссюра “язык” как “надындивидуальная социальная вещь” противопоставлялся “речи” как индивидуальному речевому акту.

Наконец, следует назвать еще несколько ориентированных на Гуссерля лингвистов и ученых, занимавшихся лингвистической проблематикой, с которыми также был связан Якобсон. Среди его русских коллег назовем Н.Жинкина (1968), а среди пражцев — Я. Мукаржовского (1936). В этой связи следует упомянуть X. Поса, В. Брендаля, К. Бюлера, которые также контактировали с пражским кружком.

Именно голландскому лингвисту Хенрику Посу, ученику Гуссерля, по мнению Якобсона, принадлежит одно из лучших “Введений” в структурализм и особенно в учение о прафеноменах языковых оппозиций (1938, 1939 а). Из-под его пера вышло также основательное исследование проблемы, которой много внимания уделяли и Гуссерль, и в последние годы особенно французские феноменологи (Мерло-Понти, I960, р. 106 t'.), различие между тем языком, который предстает перед внешним наблюдателем, и тем языком, который существует в живом опыте (experience vecue) говорящего и слушающего (Pos, 1939 b).

Вигго Брендаль, основавший вместе со своим младшим коллегой Л. Ельмслевом Копенгагенский лингвистический кружок, заканчивает программную вводную статью к 1-му тому “Acta linguistica” (первоначально это издание задумывалось Копенгагенским и Пражским кружками как совместное) указанием на путеводное значение гуссерлевского анализа логических и языковых структур. Эту статью Брендаль подробно обсуждал с Якобсоном.

Карл Бюлер, стоявший близко к гештальтпсихологии, в 1931 г. сделал на пражском конгрессе фонологов важный доклад “Фонетика и фонология”, в котором, ссылаясь на Гуссерля, говорил о необходимости исключения психологических понятий из определения фонемы. Его “Теорию языка” (1934), в которой впервые лингвофилософские идей Гуссерля, Соссюра и Трубецкого (с последним он неоднократно встречался в Вене) предстают в виде целостной концепции, Якобсон назвал “до сих пор, вероятно, наиболее вдохновляющим вкладом в психологию языка” (1970, р. 671). Гуссерль, со своей стороны, ценил Бюлера как одного из первых психологов после Кюльпе, который пытался найти применение его “Логическим исследованиям”.

Этот исторический обзор можно завершить, упомянув одного из наиболее оригинальных феноменологов после Гуссерля, М. Мерло-Понти. Мерло-Понти посетил Якобсона в 1948 г. в Нью-Йорке, а позднее встречался с ним в Париже. Но его философская концепция была все же существенно уже гуссерлевской, например, в том, что касалось ориентации на объект: так что его полемика со структурной лингвистикой была не слишком плодотворной (cf. 1968, р. 34 f.; Edie, 1971).

2. Важнейшие точки соприкосновения структурной лингвистики Якобсона и феноменологической философии Гуссерля

Если тематическое сопоставление работ Якобсона и Гуссерля начать с открытых ссылок на Гуссерля и собственно цитат, то выявится три группы тем: так называемый “антипсихологизм”, идея чистой и универсальной грамматики (соотв. учение о формах) и учение о значениях. После “Картезианских размышлений” и встречи в Праге добавились еще два момента. Во-первых, интерсубъективная организация языка. Во-вторых, к удивлению многих исследователей, ориентированных на “науки о духе” и рационализм, считавших ассоциацианизм давно преодоленной догмой эмпирической и сенсуалистской психологии, в трудах и Гуссерля и Якобсона ассоциацианизм занял центральное место. Взгляды Якобсона и Гуссерля на эту проблему также заслуживают краткого обсуждения, поскольку у них обнаруживаются взаимные переклички, не связанные, впрочем, с непосредственным влиянием одного на другого. В заключение будет показано, как две основные идеи феноменологии Гуссерля — теория анализа сущностей и феноменологическая редукция — отразились в трудах Якобсона. В этой связи у Якобсона обнаруживаются не только отдельные исходящие от Гуссерля импульсы, но и плодотворные попытки развития этих центральных для феноменологической теории положений.

2.1. Так называемый "антипсихалогизм”

В отличие от большей части ранних последователей Гуссерля, Якобсон воспринял гуссерлевский “антипсихологизм” с известными оговорками, не как отрицание психологии вообще, а лишь как отказ от определенных форм и методов психологического объяснения, в противовес которым должна возникнуть новая психология. Особенно в этом отношении его привлекала критика научного редукционизма, сводившего одну науку к другой (1970, р. 670; 1971 с, р. 715; ср. ниже 2.7.).

То, против чего выступал Гуссерль, была психология конца 19 века, которую коротко можно охарактеризовать как генетическую, причинно-объясняющую, физиологическую, атомистическую, сенсуалистическую, индивидуалистическую, натуралистическую, фактографическую. В противоположность ей Гуссерль выдвинул сначала идею статическо-описательной, а затем генетической, но уже нового типа — психологии; из нее впоследствии вырастет феноменологическая, холистическая, интенционалистическая, интерсубъективная, трансцендентальная априорная наука о сущностях. Якобсоновское понимание психологии в принципе совпадало с пониманием Гуссерля, за исключением абсолютизированной концепции психологии как трансцендентальной и априорной науки о сущностях.

2.1.1. На исходе 19 столетия научными признавались только генетические и каузальные объяснения. В соответствии с господствовавшим тогда идеалом эмпирических естественных наук, психологию тоже пытались рассматривать как эмпирическую, объясняющую и фактографическую науку. Ближайшим путем к этому было сведение всех психических явлений к лежащим в их основе физиологическим процессам. Как следствие этой редукции все духовные и культурные феномены также в конечном счете объяснялись физиологически. Так, в лингвистике фонетические законы изменения звуков (культурных объектов!) сводились к артикуляционным законам, преимущественно к закону наименьшего усилия (ср. также Saussure, 1916, р. 204; Jakobson, 1941, p. 334 f.). Помимо того, что трудно найти объективные критерии для измерения артикуляционного усилия, это объяснение не имеет никакого отношения к имманентной фонетической структуре языка. С другой стороны, в логике Д.С. Милль и Г. Спенсер свели “уверенность в истинности”, благодаря которой суждение отличается от простого представления, к “неразрывной ассоциации”, которая устанавливается между двумя представлениями. Со своей стороны ассоциации объяснялись чисто механистически, как деятельность головного мозга, как раздражение одного и того же Nervenbahn двумя различными стимулами. Но если бы уверенность в истинности высказывания действительно формировалась по законам ассоциации идей, тогда это было бы результатом случайности, а не интеллектуального прозрения. Тогда исчезло бы всякое различие между основанными на доказательствах утверждениями ученого и бредовыми “убеждениями” шизофреника (Brentano, 1925, р. 41 f.).

Против такой в конечном счете не просто психологистической, но физиологической редукции Брентано и его последователи выдвинули — как предпосылку для любого генетического суждения — процессуальное описание соответствующих феноменов в их связях и отношениях. Прежде чем нечто будет сведено к чему-то другому, оно должно быть сначала понято в своей внутренней структуре и в своих связях с контекстом. Это противопоставление статически-описательной психологии генетически-объясняющей соответствовало в соссюровском “Курсе” различению синхронической и диахронической лингвистики.

В то время как русские формалисты широко воспользовались подобными жесткими оппозициями в качестве методического и эвристического принципа, пражские структуралисты с самого начала искали возможностей преодоления противоположностей. Они не только синхронию и диахронию рассматривали как независимые измерения, они усомнились в справедливости идентификации статики и синхронии, соотв. динамики и диахронии. Главным для пражцев стал вопрос, поднятый в 1926 г. Якобсоном в письме Трубецкому: можно ли перекинуть мост через пропасть, отделяющую синхронический анализ фонологических систем от исторической фонетики, если каждое звуковое изменение рассматривать как телеологически обусловленное — с точки зрения целого системы (1956 а, р. 512 f.). В этом отношении пражцы скорее исходили из концепции школы Брентано, чем из радикального дуализма Соссюра. Так, Якобсон указывал прежде всего на Масарика (1973, р. 543). Ученик Брентано Масарик еще в 1885 г. отстаивал в своем “Опыте конкретной логики” тезис, согласно которому нельзя понять эволюцию вещи, не выявив ее сущность.

Что касается отождествления синхронии со статикой, а диахронии с динамикой, Якобсон не раз указывал, что существуют статические состояния, протяженные во времени; с другой стороны, динамические состояния проявляются на уровне синхронии как взаимодействие различных субкодов. Язык это временной процесс, каждая синтаксическая комбинация осуществляется во временном измерении. Кроме того, те же универсальные законы, которые определяют синхроническое состояние этнических языков, влияют на усвоение ребенком звуков языка и, наоборот, лежат в основании разрушения языковой компетенции у афатика (Jakobson, 1941).

Совершенно аналогичным образом к пересмотру абстрактного противопоставления статики и генезиса в результате своей работы пришел Гуссерль. Различные феномены, с которыми имеет дело феноменология, не являются фиксированными, данными раз и навсегда. Они чрезвычайно динамичны, находятся в постоянном изменении, в самих себе содержат указания на историю своего развития и возможности дальнейших изменений. Так, например, те “сущности”, о которых столько спорила и от которых отказалась классическая феноменология, не являются тем, что сознание находит в готовом виде в самом себе или на платоновском небосводе идей. Они вырастают, скорее, генетически при тождественности подобных единичностей. Тождественность мотивирует познающего субъекта не только к наглядному представлению общего, но и к его идеализации. “Генетическая феноменология”, развитая Гуссерлем в исследованиях 1917/18 годов, отличается от старой генетической психологии тем, что наблюдаемые психические и духовные феномены она не выводит каузально из физиологических процессов, но объясняет их мотивационно из предшествующих феноменов. Omne phaenomenum ex phaenomeno. При этом оказывается, что эти мотивационно-зависимые связи точно так же подчиняются априорным и универсальным закономерностям, как и описанные выше статические связи. Также и для Якобсона панхронические, равно и синхронией, и диахронией управляющие, универсальные законы имеют не физиологическую, но чисто лингвистическую, соотв., феноменологическую природу, если, конечно, мы условимся называть феноменологическим все, что относится к вещи как таковой, как она дается нам в опыте.

2.1.2. Феноменология и структурная лингвистика совпадают в принятии главного гештальттеоретического закона о том, что каждая данность включена в соответствующую полевую структуру и понять ее можно лишь учитывая ее положение в контексте. Гуссерль использует для обозначения того целого, в которое включена каждая единичная вещь, понятие “горизонта”. Передняя стена дома, которую я вижу прямо перед собой, не находится отдельно от всего остального в поле моего зрения. Она соотносится наряду с прочим также с другими стенами дома. Нельзя сказать, что непосредственно данное лишь однонаправленно отсылает к сопутствующим данностям — верно будет и обратное. Они образуют функциональное единство. Без соотнесения с другими стенами дома фронтальная плоскость здания не только потеряет свое значение “передней стены”, будут нарушены ее феноменальные свойства в целом. (Об этом “кубистическом” отношении к вещам см. также Jakobson, 1919, р. 25).

В противоположность атомистическому рассмотрению отдельных элементов языка у младограмматиков, структурализм настаивает на том, что элементы языка имеют реляционную природу и связаны отношениями корреляции и дизъюнкции. Фонемы получают свою смыслоразличительную функцию (лингвистика, как нефилософская и непсихологическая наука, оставляет открытым вопрос о том, как это происходит— Jakobson, 1939 а, p.282 f;1939 с, р. 275) в силу горизонтального противопоставления другим фонемам в пределах иерархически расчлененной системы.

Разрабатывая теорию уровней фонетической системы, Якобсон опирался на изложенные Гуссерлем в “Логических исследованиях” формальные законы фундирования, на которых строятся отношения целого и части (ср. 2.2.).

2.1.3. Одним из главных возражений Гуссерля против логического психологизма было недостаточное различение переживания и содержания переживания, или предмета переживания. Их смешение было вызвано двусмысленностью языкового выражения. Для обозначения акта психического переживания и предмета психического переживания часто используется одно и то же слово. “Представлением” мы называем как соответствующий акт, так и содержание этого акта, аналогично с “восприятием”, “воспоминанием” и т. д., подобным же образом в высказываниях о логических суждении и заключении процесс вынесения суждения и заключения смешивается с соответствующим им положением дел. Когда логические идеальные сущности сведены таким образом к коррелятивным им психическим актам, конечно, самым естественным будет заключить, что они суть чисто психические данности, подчиняющиеся чисто психическим законам (Husseri, 1900, р. 1б7 ff.).

Это принципиальное различие между психическими актами и интенциональными предметами, между тем, что имманентно принадлежит психическому переживанию как его составная часть, и тем, что интенционально подразумевается за ним, и позволило провозгласить автономию интенционально данных сознанию предметов (логического положения дел как лингвистических сущностей) и их собственной особой структурной закономерности. Не столько психические и физиологические процессы артикуляции определяют как содержание высказывания, так и самое высказывание, а скорее наоборот, структуры, имманентные высказыванию, определяют правила артикуляции. Только то, что данное предложение есть смысловое и логическое следствие других предложений, заставляет меня произнести его, а не какое-то психическое и физиологическое воздействие предыдущих артикуляций. Так же обстоит дело на фонетическом уровне: артикуляция обусловлена имманентными структурными законами.

Таким же важным, как различение психических актов и интенционального предмета, является утверждение о том, что интенциональные данности суть сознаваемые (усматриваемые, воображаемые, мыслимые и т.д.) данности. Даже когда они и отношения между ними автономны и не выводимы из множества влияний, которым подвержена психическая жизнь, и тогда они не могут рассматриваться в качестве трансцендентных сознанию как такового. Не только “для меня сущее” (т.е. субъективное в узком смысле), но также “в себе сущее” (которое при поверхностном наблюдении кажется объективным и трансцендентным сознанию) есть всегда только данность сознания и должно быть истолковано как такое. Следует признать, Что наряду с артикуляторным (физиологическим) уровнем фонемы, с которым имела дело лингвистика, и наряду с акустическим физическим уровнем, который выдвинулся на первое место после второй мировой войны, перцептивный (феноменологический) уровень оказывается не только совершенно самостоятельным, но как участвующий в собственно интерсубъективном процессе коммуникации.

Решающим в восприятии является не сенсорная данность в ее грубой материальности, а то, что за ней подразумевается, другими словами, схватывается, “апперципируется”, если воспользоваться терминологией, которая в наши дни вышла из употребления, но которая хорошо была известна Якобсону по гуссерлевскому семинару в Московском университете (ср. 1913, р. 384 г.). Учение об апперцепции, по собственному признанию Якобсона, оказало ему существенную помощь в разработке его концепции фонемы. Если мы рассматриваем звуки как звуки языка, то тем самым мы уже изначально воспринимаем их как члены системы, в которой они и получают свое специфическое значение.

У звука на первый план выдвигаются те качества, благодаря которым он находит свое место в соответствующей системе. С точки зрения феноменологии связи между фонемами (соотв. между их дифференциальными признаками) ни в коем случае не являются чисто абстрактными (как часто трактуется структуралистами). За системными отношениями, такими, как тождество и (максимальный) контраст, скрываются скорее генеративные или — выражаясь феноменологически — конститутивные, мотивационные принципы, которые и обусловливают архитектуру фонологической системы (ср. ниже 2.4.). Принципиальное возражение, выдвинутое Хомским (1968, р. 65) против всей структурной фонологии (соответственно, против феноменологически интерпретированной фонологии), состоит в том, что она способна выявить только матрицу фонемы, но не правило, по которому эта матрица создается. Совершенно очевидно, что по большому счету ее можно упрекнуть (и исторически это будет совершенно оправданно), что она не вышла за пределы небольшого числа генеративных принципов, которые она, безусловно, считала наиболее фундаментальными и универсальными.

22. Идея чистой и универсальной грамматики

Позитивной задачей и Гуссерля с его “антипсихологизмом”, и ранних структуралистов было создание чистой (автономной) и универсальной грамматики, или морфологии языка, охватывающей все уровни.

Такая установка предполагала признание того обстоятельства, что сущности, при всей их сложности и во всех их модификациях, определяются соответствующими их природе структурными типами. Таким образом, цель исследования — свести законы, управляющие комбинацией и трансформацией элементов к небольшому числу основных законов. Образцом при исследовании инвариантных структур, устаналивающих границы переменных, является математика (Husserl, 1913, р. 328 ff.).

Априорные универсалии, составляющие сущность языковых данностей, следует строго отличать от эмпирических универсалий, которые коренятся во всеобщих, но в то же время чисто фактических свойствах человеческой натуры. Априорные универсалии выявляются через проникновение в сущность феноменов, напротив, эмпирические универсалии устанавливаются путем индукции, через индуктивное обобщение. То, что сочетание слов “dieses Haus ist und" в отличие от “dieses Haus ist rot”, есть лишь бессмысленный набор слов, непосредственно следует из их значения слов. Но то, что звуки в человеческих языках располагаются в пределах от 20 до 20 000 Гц, можно установить только индуктивно.

Якобсон утверждал, что дихотомия и иерархия в языке суть две главные формы отношений. Цель структурного исследования — выявить наиболее простую и закрытую, дихотомически и иерархически структурированную систему, образец чему был дан в классификации дистинктивных фонологических признаков.

Якобсон разработал принцип иерархической стратификации лингвистических систем (они подчиняются законам импликации, благодаря которым соединяются друг с другом отдельные данности), опираясь на законы фундирования, изложенные Гуссерлем в третьей части “Логических исследований”. Как известно, в соответствии с логическим определением, фундирование, т.е. необходимая связь двух элементов, может быть как взаимной (реципрокной), так и односторонней, в зависимости от того, является ли соответствующая закономерность обратимой или нет.

Так, появление в языке ребенка спирантов предполагает появление смычных согласных, так же как в любом языке первые не могут существовать без вторых (1941, р. 360). Эпиграф к цитируемой работе “Детский язык, афазия и всеобщие звуковые законы” Якобсон взял из той же третьей части “Логических исследований”: “подлинные единства возникают исключительно благодаря отношениям фундирования” (р. 279). Единства, основанные на формальных отношениях фундирования, отличаются от тех единств, с которыми имеет дело гештальтпсихология. Ее единства определяются собственным содер