Реферат: Н. В. Крушевский и И. А. Бодуэн де Куртенэ 114

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие 5

Лингвистические традиции 9

Европейская лингвистика XVI—XVII веков.

Грамматика Пор-Рояля 42

Лингвистика XVIII века и первой половины XIX века.

Становление сравнительно-исторического метода 52

Вильгельм фон Гумбольдт 60

Август Шлейхер 76

Развитие гумбольдтовской традиции 82

Младограмматизм 92

«Диссиденты индоевропеизма» 106

Н. В. Крушевский и И. А. Бодуэн де Куртенэ 114

Фердинанд де Соссюр 130

Антуан Мейе и Жозеф Вандриес 143

Развитие концепции Ф. де Соссюра.

В. Брёндаль. А. Гардинер. К. Бюлер 151

Женевская школа 158

Глоссематика 168

Пражский лингвистический кружок 178

Дескриптивизм 195

Эдвард Сепир 211

Гипотеза языковой относительности Бенджамена Уорфа 220

Советское языкознание 20—50-х годов 228

Критика лингвистического структурализма 267

Французская лингвистика 40—60-х годов.

Л. Теньер. Э. Бенвенист. А. Мартине 278

Ежи Курилович 295

Роман Якобсон 299

Ноам Хомский 310

Библиография 325

Указатели (С. А. Крылов) 327

ПРЕДИСЛОВИЕ

В учебную программу филологических факультетов университе­тов входит курс «История лингвистических учений», в котором студен­ты знакомятся с историей мировой науки о языке, с различными линг­вистическими школами и направлениями. Однако на русском языке, в отличие от основных западных языков, по существу нет не только спе­циального учебного пособия по данному курсу, но вообще сколько-ни­будь полного описания истории языкознания. То, что есть, либо написа­но очень давно и уже явно устарело (например, переведенная на русский язык и изданная в 1938 г. книга В. Томсена), либо охватывает лишь часть истории лингвистики. Например, ленинградский многотомник «История лингвистических учений» был доведен лишь до эпохи позд­него средневековья; две книги Ф. М. Березина касаются лишь отече­ственной науки.

Наиболее близок к целям курса «История лингвистических уче­ний» известный труд В. А. Звегинцева «История языкознания XIX— XX веков в очерках и извлечениях», выдержавший три издания. Его сильной стороной являются «извлечения», то есть тексты многих круп­ных лингвистов, в целом удачно подобранные и очень представитель­ные. Тексты занимают основную часть книги, а «очерки» В. А. Звегин­цева, безусловно, серьезные и в большинстве случаев точные по своим оценкам, в основном играют роль предисловий к этим текстам. Требуется все же более подробный очерк развития мировой науки о языке. Кроме того, последнее издание труда В. А. Звегинцева вышло в 1964—1965 гг. За прошедшее время, во-первых, лингвистика развивалась, что тоже как-то должно быть учтено, во-вторых, с течением времени некоторые оцен­ки В. А. Звегинцева стали требовать корректив и уточнений, выявились некоторые пробелы в произведенном им подборе авторов. И еще одно: В. А. Звегинцев, как видно уже из названия его книги, сосредоточился на науке двух последних веков; языкознанию более раннего времени посвящен лишь краткий очерк, уже не соответствующий современному состоянию истории лингвистики.

Исходя из всего этого, автор данного учебного пособия решил пред­ложить его читателю, используя свой опыт преподавания курса «Исто­рия лингвистических учений» в МГУ и РГГУ. При этом пособие не следует рассматривать как замену труда В. А. Звегинцева. Автор ста­рался по возможности в максимальной степени ориентироваться на корпус лингвистических текстов, собранный его покойным учителем В. А. Звегинцевым. Пока что трудно надеяться на новое издание столь же полного и представительного корпуса. Поэтому «Историю языко­знания XIX—XX веков в очерках и извлечениях» в ее хрестоматийной части следует рассматривать как дополнение к пособию.

В то же время автор, разумеется, не мог целиком исходить из того, что было сделано несколько десятилетий назад. Некоторые авторы, рас­сматриваемые В. А. Звегинцевым (А. Марти, В. Куайн, С. К. Шаумян), здесь не упоминаются. Другие авторы, чьи тексты есть у В. А. Звегинцева, рассмотрены лишь суммарно; например, это относится к основателям сравнительно-исторического языкознания Ф. Боппу, Р. Раску, Я. Гримму, А. X. Востокову, труды которых почти не содержат общелингвистиче­ских рассуждений и в отрывках малоинформативны, а также к Н. Я. Марру, тексты которого не поддаются научному анализу. В то же время сейчас уже очевидна необходимость рассмотрения ряда работ, оказав­ших значительное влияние на развитие мирового языкознания, но не попавших по тем или иным причинам в «Историю...» В. А. Звегинце­ва. Там, например, почти ничего не сказано о «Грамматике Пор-Рояля», вовсе не упомянут Л. Теньер, Н. Трубецкой представлен лишь как один из соавторов коллективных «Тезисов Пражского лингвистического круж­ка», никак не учтены (за исключением научно непродуктивного марризма) попытки некоторых ученых 20—40-х гг. выступать против струк­турализма и предлагать альтернативы ему.

Во многих случаях и в отношении авторов, представленных у В. А. Зве­гинцева, читателю необходимо выйти за рамки опубликованных в хре­стоматии текстов. Надо учитывать два обстоятельства. Во-первых, есть лингвисты, оставившие концентрированное выражение своих теоретичес­ких идей в сравнительно небольших по объему текстах; к их числу отно­сятся, например, В. фон Гумбольдт, Ф. де Соссюр. Такие ученые удобны для представления в хрестоматиях. Но многие лингвисты оставили теоре­тически важные идеи в виде попутных замечаний или экскурсов в боль­шом количестве работ, часто посвященных очень конкретным пробле­мам. К их числу относятся, например, И. А. Бодуэн де Куртенэ, Э. Бенвенист, Е. Курилович. В пособии речь идет о многих их публикациях, обычно доступных на русском языке, но в большинстве не представленных у В. А. Звегинцева. Во-вторых, в 50—60-е гг. «История...» В. А. Звегинцева часто была единственным изданием на русском языке, где были пред­ставлены те или иные лингвисты. За прошедшие годы труды некоторых из них были изданы в русском переводе или впервые (В. фон Гумбольдт, К. Бюлер), или в большем, чем ранее, объеме (Э. Сепир); также следует упомянуть хрестоматию «Пражский лингвистический кружок». Во всех таких случаях пособие ориентируется на последние русские издания, от­туда же приводятся и цитаты, которые иногда не совпадают с переводами у В. А. Звегинцева. Список основных изданий, учтенных при составле­нии пособия, приводится в библиографии.

В отношении лингвистики XIX—XX вв. автор в основном ориен­тировался на те зарубежные труды, которые полностью или в извлечениях издавались на русском языке. Такое ограничение сделано, чтобы не создавать дополнительных трудностей для студентов, хотя в некоторых случаях, возможно, и сужается общая картина. Это ограничение не ка­сается более ранних этапов развития науки, плохо представленных в русских переводах.

Один из спорных вопросов, вставших перед автором, — хронологи­ческие рамки того, что излагается. Сейчас уже ясно, какое значение име­ла для развития мировой лингвистики «хомскианская революция» кон­ца 50-х — начала 70-х гг. Уже можно подвести определенные итоги того, какие изменения произошли под ее влиянием. Отразить в пособии по истории лингвистических учений идеи Н. Хомского, в концентрирован­ном виде изложенные в книге «Язык и мышление», представляется со­вершенно необходимым. С другой стороны, итоги того периода в развитии лингвистики, который наступил после «хомскианской революции», под­водить еще рано. Многое еще не устоялось. Пытаться довести изложение до второй половины 90-х гг. XX в. достаточно сложно. По-видимому, все же очерк лингвистики последних двух десятилетий — особая задача, тре­бующая не столько исторического, сколько логического подхода. Поэто­му автор все-таки решил завершить свой исторический очерк «хомски­анской революцией», в основном опираясь на ранние (до начала 70-х гг.) работы Н. Хомского.

Безусловно, спорен и вопрос о границах проблематики. В. А. Звегинцев ограничивался выявлением того, как решались две важнейшие про­блемы лингвистики: проблема предмета науки о языке и проблема метода научного исследования. В данном пособии автор хотел рассмотреть исто­рию языкознания несколько шире, как-то упоминая и важнейшие конк­ретные позитивные результаты, полученные наукой о языке в ходе ее раз­вития. Однако пособие не надо рассматривать как историю всей лингвистики вообще. Мы не ставили перед собой задачу всесто­ронне описать изучение конкретных языков и языковых семей в миро­вой науке: объем учебного пособия не безграничен. Прежде всего для нас важно развитие лингвистических теорий и методов. А насколько автор смог охватить действительно самое существенное, судить читателю.

Второе издание книги вышло в 1999 г. без существенных изменений. Для нового издания заново написан раздел о Н. В. Крушевском, внесены дополнения в разделы, посвященные А. Гардинеру и В. Н. Волошинову, М. М. Бахтину. Кроме того, исправлены замеченные неточности и опечат­ки, а также учтен ряд замечаний, высказанных П. А. Клубковым и Т. М. Клубковой, которым автор очень благодарен.

В четвертом издании немного переработаны разделы о Н. Я. Марре, И. А. Бодуэне де Куртенэ, Ф. де Соссюре, Женевской школе, ис­правлены замеченные неточности и дополнены списки литературы в конце глав.

^ ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ТРАДИЦИИ

СТАНОВЛЕНИЕ И РАЗВИТИЕ ОСНОВНЫХ ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ ТРАДИЦИЙ

Люди с самых древних времен в том или ином контексте задумыва­лись о проблемах языка. Хотя в большинстве ситуаций люди не замеча­ют языка, на котором говорят, однако на языковые проблемы приходи­лось обращать внимание при явных речевых ошибках, при том или ином непонимании собеседника и прежде всего в случаях, когда сталкивались между собой носители различных языков. Обращали внимание и на сло­во, превращаемое в дело: клятвы, обеты, проклятия, магические формулы играли заметную роль в жизни древнего человека. Представления о силе слова, о его обрядовом и магическом значении, о соответствии между словом и обозначенным им человеком или предметом весьма важны для многих традиционных культур.

Однако от такого рода первичных представлений о языке еще да­леко до формирования традиции изучения языка. Обычно не приводи­ло к такому формированию и появление письменности у того или иного народа. Многие культуры, даже обладавшие письмом, не создали сколь­ко-нибудь развернутых концепций и описаний языка; по крайней мере, мы про них ничего не знаем. Например, очень трудно сказать, что дума­ли о вопросах языка в Древнем Египте, хотя там, безусловно, учили чте­нию и письму. Ничего нам не известно о формировании лингвистических традиций у хеттов, жителей Урарту, в цивилизациях Америки и у многих других народов.

Чуть больше нам известно о вавилонской культуре, где использо­вался сначала шумерский, а затем аккадский язык. До нас дошли спис­ки слов и даже первые известные в истории парадигмы словоизмене­ния: от 2-го тысячелетия до н. э. дошли списки слов, сгруппированных по совпадающим корням или аффиксам. Вероятно, эти списки исполь­зовались при обучении грамоте. Однако в Вавилоне ограничивались тем или иным представлением конкретного материала, никаких более общих идей до нас не дошло, и неизвестно, были ли они.

Древнейшие из известных нам лингвистических традиций — ин­дийская, европейская (античная) и китайская — сформировались неза­висимо друг от друга в 1-м тысячелетии до н. э.

По-видимому, исторически первой из традиций была индийская. Говорить о времени ее формирования очень трудно: в индийской куль­туре категория времени и календарь не играли существенной роли, по­этому в отличие от Европы и Китая там не существовало хронологий и летописей. Любые датировки древнеиндийских текстов крайне затруднительны, например грамматику Панини разные ученые относили к пери­оду от VI до II века до н. э. Неясны и относительные датировки, если только один памятник прямо не ссылается на другой. Особенно трудно что-то сказать о периоде создания традиции, поскольку наиболее ранние труды до нас не дошли. Реально мы можем говорить о традиции уже начиная с ее высшего взлета — великой грамматики Панини, содержащей в себе весьма полное описание санскрита. Панини, несомненно, опирался на своих предшественников, но о них мы реально ничего не знаем. Вероятнее всего, Панини жил в IV в. до н. э., но полной ясности здесь нет. О его жизни мы ничего не знаем, лишь одно более или менее достоверно: великий лин­гвист, по-видимому, не был грамотен. Его грамматика создавалась в устной форме и в расчете на устную передачу (к этой ее особенности мы еще вернемся) и лишь спустя несколько веков была записана. Такова была особенность индийской культуры: как истинное знание рассматривалось знание устное, передаваемое от учителя к ученику.

Другим великим лингвистом Древней Индии был Яска, знамени­тый как этимолог и создатель первой известной нам классификации частей речи. Поскольку Панини и Яска не упоминают друг друга, неясно, кто из них жил раньше; скорее всего, они жили приблизительно в одну эпоху. Двумя другими крупнейшими представителями индийской тра­диции были Катьяяна и Патанджали. Они, безусловно, жили после Пани­ни, поскольку упоминали его труд и комментировали его; Катьяяна жил раньше Патанджали. Обычно Катьяяну относят примерно к III в. до н. э., Патанджали — ко II—I в. до н. э.

В дальнейшем, после Панини, индийская традиция приобрела в пер­вую очередь комментаторский характер. Во-первых, комментировали свя­щенные памятники, в первую очередь веды. Во-вторых, комментировали саму грамматику Панини, а позднее и грамматики Катьяяны и Патанд­жали. Писали комментарии, комментарии к комментариям, коммента­рии к комментариям комментариев и т. д. Ничего столь же оригиналь­ного, как труд Панини, создать больше так и не удалось. Уже с середины 1-го тысячелетия н. э. индийская традиция приобрела эпигонский ха­рактер, постоянно воспроизводя одни и те же идеи, прежде всего идеи Панини. В таком виде она дожила до конца XVIII в., когда с ней впервые познакомились европейцы, освоившие затем ряд ее идей и методов. Су­ществует она даже в современной Индии параллельно с лингвистикой европейского типа.

Почти тогда же, когда и в Индии, сформировалась традиция изуче­ния языка в античном мире. В Древней Греции довольно долго языко­знание, как и многие другие науки, не было отделено от «науки наук» — философии. Философы классического периода высказывали немало интересных догадок о природе и функционировании языка. Особенно интересны диалог «Кратил» Платона (427—347 гг. до н. э.) и ряд сочинений Аристотеля (384—322 гг. до н. э.). Однако в классический период еще не было попыток описания языка. Можно говорить лишь о зачатках такого описания у Аристотеля, прежде всего в его сочинении «Об истолко­вании», где появляются первая в античности классификация частей речи и определения имени и глагола.

Становление греческой лингвистической традиции в собственном смысле начинается в так называемый период эллинизма, когда после рас­пада империи Александра Македонского греческий язык и греческая культура распространяются по всему Восточному Средиземноморью. Не случаен тот факт, что описания языка появляются как раз тогда, когда стала актуальной задача обучения греческому языку носителей иных языков, а многие из античных лингвистов не были греками по происхож­дению. Основные понятия античной традиции, многие из которых дожи­ли до наших дней, вырабатывались в течение III и II веков до н. э. Пер­воначально это происходило в рамках философской школы стоиков, в частности они уточнили и расширили классификацию частей речи и впервые ввели понятие падежа и систему падежей. Затем центром изу­чения греческого языка стала на несколько веков Александрия в Египте, крупнейший центр эллинистической культуры и учености, знаменитая своей библиотекой. В Александрии, начиная от Аристарха (II в. до н. э.), окончательно сформировались основные понятия грамматики (так тогда называлась наука о языке в целом, термин «лингвистика» позднейшего происхождения).

До нас дошло лишь немногое из того, что было написано в Алексан­дрии. Многие сочинения известны лишь в отрывках или по пересказам у других авторов. Наиболее полное представление об александрийских грамматиках дают два сохранившихся труда. Это грамматика Дионисия Фракийского, жившего во II веке до н. э., и «Синтаксис» Аполлония Дискола, относящийся уже ко II веку н. э., когда Александрия входила в состав Римской империи. По мнению некоторых современных коммента­торов, и грамматика Дионисия Фракийского дошла до нас в переработке римского времени.

Эти сочинения, в первую очередь грамматика Дионисия, считались образцовыми, и греческие грамматики позднеантичного и византийского времени в основном сочинялись на их основе.

Идеи александрийцев достаточно быстро проникли и в Рим. Уже в I в. до н. э. там появляется первый крупный грамматист. Это Марк Теренций Варрон (116—27 гг. до н. э.), исключительно разносторонний автор, писавший сочинения по самым разнообразным проблемам; до нас дошли его труды по сельскому хозяйству и (не полностью) по граммати­ке. Варрон и другие римские ученые достаточно легко и лишь с мини­мальными изменениями приспособили греческие схемы описания к ла­тинскому языку, очень похожему на греческий по своему строю.

Окончательно античная традиция была зафиксирована в двух позднеантичных латинских грамматиках: грамматике Доната (III—IV вв. н. э.), существующей в двух вариантах: более кратком и более пространном, и в наиболее полной из всех античных грамматик, многотомной граммати­ке Присциана, относящейся уже к ранневизантийскому времени — к первой половине VI в. На протяжении всего средневековья две граммати­ки служили образцами.

После распада Римской империи европейская традиция окончатель­но распалась на два варианта: восточный, греческий, и западный, латин­ский, которые уже развивались вне всякой связи друг с другом. В течение нескольких веков средневековая лингвистика как на Востоке, так и на Западе мало внесла нового в науку о языке. Новый этап развития западно­европейской лингвистики начался с появлением в XII—XIII вв. философ­ских грамматик, стремившихся не описывать, а объяснять те или иные языковые явления. Первую философскую грамматику в виде коммента­риев к Присциану написал Петр Гелийский (середина XII в.). Сложилась школа модистов, работавшая с начала XIII в. по начало XIV в.; самый знаменитый из модистов — Томас Эрфуртский, написавший свой труд в первом десятилетии XIV в. Модисты интересовались не столько фактами латинского языка (где они в основном следовали Присциану), сколько общими свойствами языка и его отношениями к внешнему миру и к миру мыслей. Модисты впервые пытались установить связь между граммати­ческими категориями языка и глубинными свойствами вещей. Модисты внесли также вклад в изучение синтаксиса, недостаточно разработанного в античной науке.

Первые китайские источники, в которых речь идет о вопросах язы­ка, появились, как и аналогичные греческие, в середине 1-го тысячелетия до н. э. С V в. до н. э. появляются толкования непонятных слов в древних текстах, создаются концепции о связи между словом и свойствами того, что оно обозначает; в III в. до н. э. появляются теории «исправления имен», то есть правильного подбора имени, которое бы соответствовало обозначаемому. Однако говорить о становлении лингвистической тради­ции можно лишь начиная со II века до н. э., когда был составлен первый иероглифический словарь. В дальнейшем словарная традиция стала ведущей в китайской науке о языке. Первым классиком китайского языкознания стал Сю Шэнь (I в. н. э.), который предложил классифика­цию иероглифов и выделил их составные части; то и другое в основных своих чертах сохранилось в китайской науке до наших дней, а затем было воспринято и европейской китаистикой.

Первоначально китайская традиция занималась лишь графикой и толкованием памятников. Однако с первых веков новой эры в ней появ­ляется и фонетика; многие предполагают, что интерес к звуковой стороне языка пришел в Китай из Индии в период распространения в Китае буддизма. В III—VI вв. появляются словари омофонов, начинают описы­ваться тоны, к VI в. появляются словари рифм, дающие представление о звучании тех или иных иероглифов в то время. Последним крупным достижением китайской традиции было появление в XI в. фонетических таблиц, где по горизонтали группировались иероглифы с одинаковой инициалью (начальнослоговым согласным), по вертикали — с одинаковой финалью (гласный плюс последующая часть слога).

В последующие века развитие китайской традиции, в отличие от индийской, продолжалось, но в основном в рамках уже выработанного. Составлялись все новые словари, которые достигали гигантского объема. Самый большой в Китае словарь, созданный в 10-е гг. XVIII в., содержал 47.035 иероглифов и 1.995 их вариантов. Уже на позднем этапе, с XIV в., появились словари так называемых «пустых слов», то есть частиц и дру­гих грамматических элементов языка. Словари рифм и фонетические таблицы постепенно обновлялись, отражая изменения в произношении. В таком состоянии в конце XIX в. китайская наука впервые познакоми­лась с европейской. В отличие от индийской она довольно быстро подвер­глась европеизации, и сейчас китайская традиция в чистом виде уже не существует, хотя некоторые ее идеи и методы, особенно в описании иероглифики, сохранились до сих пор.

Четвертая из наиболее важных лингвистических традиций, арабская, появилась намного позже предыдущих, лишь в конце 1-го тысячелетия н. э. Образование в VII в. Арабского халифата и распространение мусуль­манства привели к необходимости обучать арабскому языку, языку госу­дарственности и языку Корана, и изучать этот язык. Первые зачатки лингвистических представлений у арабов известны с VII в., но окончательно традиция сложилась в первой половине VIII в. Центрами арабской науки о языке становятся Басра и Куфа в Месопотамии (современный Ирак). В 735—736 гг. появилась первая известная нам арабская грамматика. Уже к третьему поколению басрийских грамматистов принадлежал Сибавейхи (или Сибаваихи), перс по происхождению (умер в 793 г.). Он написал знаменитую грамматику, имевшую учебные цели, где детально были опи­саны фонетика, морфология и синтаксис классического арабского языка. Грамматика Сибавейхи впоследствии считалась образцовой, и большин­ство ученых находились под ее сильным влиянием. В дальнейшем в тече­ние нескольких веков шла интенсивная деятельность по изучению араб­ского языка. Помимо грамматик создавалось большое количество словарей, строились этимологии. Кроме Басры и Куфы, где лингвистические школы просуществовали несколько столетий, другой важный центр науки о язы­ке сложился на противоположном конце арабского мира — в арабской Испании. Последним крупным арабским ученым-языковедом был Ибн Джинни (конец X — начало XI в.), сын грека-раба. Он интересен рассуждениями о природе языка и языковой норме, занимался он также этимоло­гией и семантикой.

После распада халифата, монгольских, а затем турецких завоеваний арабская традиция постепенно пришла в состояние упадка, ограничиваясь, как и индийская, эпигонством и самовоспроизведением. Как и в Индии, в арабских странах и в мусульманском мире в целом и сейчас продолжает существовать традиционная наука о языке, основанная на идеях Сибавейхи и других авторов. Эта наука существует параллельно с европеизиро­ванной, мало с ней соприкасаясь. В то же время, по мнению ряда ученых, в том числе Л. Блумфилда, арабская наука оказала определенное влияние на европейскую науку о языке.

Последняя из традиций, о которых здесь будет специально гово­риться, — японская. Она сформировалась совсем поздно, на протяжении трех с небольшим последних веков. Первоначально в Японию вместе с китайской письменностью и китайской культурой проникла и китай­ская лингвистическая традиция, влияние которой в ряде областей, преж­де всего в составлении словарей, стойко сохранялось вплоть до периода европеизации. Однако в XVII в. Япония стала «закрытой страной», обо­собившись от внешнего мира, включая Китай. Японские ученые тех лет, принадлежавшие к школе кокугакуся («национальные ученые»), заня­лись изучением национальных ценностей и национальной религии и культуры. Одним из компонентов «национальной науки» стало изуче­ние японского языка, начавшееся в XVII в., но наиболее активно развер­нувшееся во второй половине XVIII в. и в первой половине XIX в. Глав­ным достижением деятельности кокугакуся было создание грамматики (точнее, морфологии) японского языка, где нельзя было опираться на китайские образцы. Кокугакуся также изучали фонетику и этимоло­гию. Крупнейшими языковедами того времени стали Мотоори Норинага (1730—1801), теоретик школы кокугакуся, и Тодзё Гимон (1786—1843), окончательно сформировавший традиционную японскую систему час­тей речи и глагольного спряжения.

В отличие от описанных выше индийской, китайской и арабской традиций японская не успела окончательно сформироваться к моменту происшедшей после «открытия» Японии (1854) интенсивной европеи­зации страны. Уже к концу XIX в. произошел синтез традиционных и заимствованных с Запада подходов, в результате чего при полном исчезновении чисто традиционной науки японское языкознание XX в. обладает рядом оригинальных и своеобразных черт; см. в главе «Кри­тика лингвистического структурализма» раздел о японском лингвисте XX в. М. Токиэда.

Данными традициями, конечно, не исчерпывается история разви­тия лингвистических представлений в мире. Одни народы имели шан­сы создать собственную лингвистическую традицию, но по тем или иным причинам их не реализовали. Так получилось с тюркскими народами, которые уже в XI в. имели ценнейший памятник — словарь тюркских диалектов с элементами грамматики и фонетики, созданный Махмудом Кашгарским (Махмуд аль Кашгари) в рамках арабских моделей, но с рядом оригинальных черт. Однако этот труд, забытый вплоть до начала XX в., так и не положил основу традиции. Другие народы создали тра­дицию лишь в отдельных областях. Так было в Корее, где в XV в. по­явилась собственная фонетика, описывавшая структуру, резко отлич­ную от китайской, однако в отличие от Японии в других областях лингвистики здесь ничего оригинального создано не было. Некоторые же народы продвинулись по пути создания собственных традиций доста­точно далеко. От арабской традиции с X в. отпочковалась еврейская, получившая ряд совершенно особых черт; еще раньше от индийской — тибетская, затем превратившаяся в тибетско-монгольскую. Анализ этих до конца не изученных традиций требует особой проработки, поэтому в дальнейшем мы в основном будем сопоставлять пять традиций, крат­ко описанных выше: индийскую, европейскую, китайскую, арабскую и японскую.


^ ПРИЧИНЫ ФОРМИРОВАНИЯ ТРАДИЦИЙ, ЦЕЛИ И ЗАДАЧИ

Все лингвистические традиции создавались для решения конкрет­ных практических задач. Чисто абстрактные рассуждения философов Древней Греции или Древнего Китая не вели к разработке лингвисти­ческих описаний. Позднее чисто теоретические, отделенные от утили­тарных задач (философские, «спекулятивные») сочинения появляются лишь в Европе в эпоху схоластов (прежде всего труды модистов); в это время «спекулятивные» грамматики могли появиться уже на достаточ­но высоком уровне описания языка, позволявшем им опираться на конкретные описания предшественников, в первую очередь Присциана. Всегда перед создателями традиций стояли практические задачи, глав­ной из которых была задача обучения.

При этом задача научиться читать и писать на материнском язы­ке обычно не вела к созданию лингвистической традиции: эта задача не требовала изучения системы языка в целом, а основанный на интуи­ции первичный фонетический (точнее, неосознанно фонологический) анализ обычно не проводился в явном виде. Возможно, поэтому не сло­жились развитые традиции ни в Вавилоне, ни в классической Греции, хотя письменность там существовала. В Греции до эпохи эллинизма грамматиком называли просто учителя чтения и письма.

Иная ситуация возникала, когда было необходимо учиться не только письму, но языку в целом. Не случайно, что античная традиция так и не сложилась, пока по-гречески говорили лишь греки, а арабская — пока арабский язык знали лишь арабы. Но когда в эпоху эллинизма греческий язык стал языком культуры и делопроизводства в ряде государств, а по-арабски с VII в. начали говорить и писать многие принявшие ислам наро­ды, возникла потребность в обучении чужому языку и в связи с этим в изучении этого языка. Также не случайно, что центром греческой тради­ции стала не Греция, а далекая от нее Александрия, где греки были при­шлым населением; точно так же арабская традиция развивалась не в исконно арабской Аравии, а в Басре и Куфе, оказавшихся в VIII в. на грани арабского и персидского мира. И очень многие из видных представителей этих двух традиций не могли считать соответственно греческий и араб­ский язык материнскими, у них было иное происхождение.

Другая ситуация была в Индии и Японии. Санскрит для индийца или старояпонский (бунго) для японца XVII—XIX вв. были безусловно языками своего народа. Но в отличие от греческого (койне) в эпоху элли­низма или классического арабского в годы, когда жил Сибавейхи, эти языки не были материнскими вообще ни для кого. Санскрит и бунго, на изучении которых основывались соответственно индийская и японская традиции, представляли собой литературно обработанные и «законсер­вированные» языки более раннего периода (в обоих случаях консервация стихийно произошла намного раньше формирования традиции). Во вре­мена Панини санскрит и во время Мотоори бунго уже резко отличались от языков, на которых говорили в быту, и требовали специального обуче­ния. Аналогичная ситуация в конечном итоге сложилась и в остальных традициях. Латынь и древнегреческий язык в средневековой Европе, древнекитайский (вэньянь) в последние два тысячелетия, классический арабский в последние века также стали языками, требующими специ­ального обучения для каждого.

Некоторое исключение среди всех традиций в этом плане составляла китайская в ранний ее период. Она развивалась среди китайцев, а вэньянь первоначально не очень сильно отличался от разговорного. Однако слож­ный характер иероглифической письменности требовал специального ее изучения. Если немногочисленные буквы греческого или арабского письма могли выучиваться как целые «картинки», то при большом количестве иероглифов и их сложной структуре необходимо было их расклассифици­ровать по категориям и выделить в их составе типовые блоки, из которых строится большинство иероглифов. В помощь изучающим иероглифику и была выработана классификация Сю Шэня.

Итак, важнейшей целью создания и развития лингвистических тра­диций была задача обучения языку культуры, не являвшемуся материн­ским либо для всех, либо для части людей, находившихся в сфере данной культуры.

Эта задача могла быть не единственной. Второй по значимости была задача толкования текстов на не до конца понятном языке. Из сказанного выше видно, что такая задача появлялась там, где изучаемый традицией язык расходился с разговорным. Поэтому толковательская деятельность чаще приобретает первостепенное значение на более поздних этапах разви­тия традиций. Лишь самая поздняя из здесь рассматриваемых японская традиция с самого начала была комментаторской, и задачи толкований играли в ее формировании, вероятно, не меньшую или даже большую роль, чем задачи обучения бунго. Впрочем, и александрийцы толковали поэмы Гомера, язык которых к тому времени уже был архаичен; влияние этой работы видят в некоторых элементах античных грамматик, например в учении о просодии. Однако основным объектом деятельности александ­рийцев был койне, то есть вполне живой тогда язык. Примерно та же ситуация была и в Древнем Китае. Позднее, однако, там и там (в Европе в Средние века) роль комментаторской деятельности повысилась; в част­ности, европейские словари долго имели характер глосс, то есть толкова­ний непонятных слов и речений. Ни Панини, ни Сибавейхи не занимались комментированием памятников, наоборот, сами их тексты потом стали предметом комментирования и толкования. Из отдельных лингвистичес­ких дисциплин такого рода деятельность помимо семантики особо влияла на фонетику, поскольку часто требовалась реконструкция древнего («пра­вильного») произношения. Так было и в Японии, и в Китае, а в эпоху Воз­рождения — и в Европе.

Изучение текста престижных памятников могло и не быть непосред­ственно связано с толкованием. Например, в арабской традиции очень скоро были составлены словари к Корану, где отмечалось упоминание того или иного слова в его тексте.

Еще одной областью практики, стимулировавшей изучение языка, было стихосложение. Для его целей в той или иной мере создавались античное учение о просодии (о длинных и кратких слогах, ударении и др.), первое описание сочетаемости звуков в средневековой Исландии в целях определения рифм и аллитераций, китайские словари рифм. Еще любопытный пример — поэтический жанр рэнга в Японии. Стихи этого жанра строятся из двух частей, сочиняемых разными авторами: один задает тему, другой как бы отвечает. В старояпонском языке имелось своеобразное согласование: форма глагола зависела от наличия в пред­ложении (в том числе и в части, написанной другим автором) тех или иных частиц. Поэтому из пособий по сочинению стихов такого типа возникло изучение глагольного спряжения.

Могли быть и другие практические задачи. В европейской традиции помимо грамматики существовала особая наука о правилах построения текстов — риторика. По мнению историков языкознания, понятие накло­нения в античной грамматике было создано в связи с выделением различ­ных типов предложения для риторических целей. В других традициях влияние риторических задач не прослеживается, а, например, в индий­ской традиции этого не могло быть, как увидим ниже, принципиально

Важным предварительным этапом, без которого не сложились бы многие традиции, было создание национальных письменностей. Однако письмо обычно создавалось задолго до появления у соответствующего народа лингвистических сочинений или же (в Индии) вне основной линии развития науки о языке. Позднее система письма воспринима­лась как данность и ее принципы, исключая особый случай с китайской иероглификой, обычно не описывались. Трактаты, обсуждающие фор­мирование письма, появлялись лишь у народов, создававших письменности уже при сформировавшейся традиции данного культурного ареала. Тако­вы интереснейшие исландские трактаты XII в., где обсуждается примени­мость латинского письма к исландскому языку и в связи с этим весьма точно описывается исландская фонетика того времени.

^ ЯЗЫКОВАЯ ОСНОВА И ОТНОШЕНИЕ К ДРУГИМ ЯЗЫКАМ

Каждая традиция была связана с изучением какого-то одного опре­деленного языка: санскрита, вэньяня, классического арабского, бунго; античная традиция рано разделилась на два варианта, каждый из кото­рых также основывался на одном языке: в одном варианте это был древнегреческий, в другом — латинский. Идея сравнения и сопоставле­ния языков в собственном смысле в целом была чужда традициям за единичными исключениями: в позднеантичное время была осуществле­на единственная попытка систематического сравнения латинского с гре­ческим, а в средневековой Испании появилась сопоставительная грамматика древнееврейского и испанского языков. Несколько своеобразно в рамках индийской традиции описывали другой священный язык — пали, отличавшийся от санскрита: за основу брали санскрит, и проис­ходила как бы система пересчета от него к пали, фиксировавшая только различия.

Единственный язык лингвистической традиции или ее варианта, с одной стороны, не был материнским языком для всех, кто занимался его изучением, или по крайней мере для значительной их части, С другой стороны, этот язык был полностью освоен, его исследователь мог исходить не только из корпуса текстов, но неявно, а иногда и явно из своей собстве