Реферат: Русский язык Раздел I. Русский язык

Раздел I. Русский язык

Раздел I. Русский язык


Е.Б. Гришанина, И.Н.Чернышева


ПРАГМАТИЧЕСКИЕ ФУНКЦИИ ЗАИМСТВОВАННОЙ ЛЕКСИКИ

В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ А.П. ЧЕХОВА


Среди вопросов, которые рассматривает прагматика, следует выделить изучение языковых явлений в аспекте коммуникативной и прагматической функции языка. Анализ языковой реализации определенных функционально-коммуникативных признаков заимствованной лексики в художественном тексте требует описания взаимодействия различных языковых средств в конкретных условиях коммуникации.

Заимствованные слова – это неассимилированные, частично или полностью ассимилированные слова, перенесенные из одного языка в другой [2, 256]. Традиционно выделяются несколько групп заимствованной лексики. Первую группу представляют варваризмы, т.е. «слова и выражения, сохранившие все свойства языка-источника (часто даже иноязычную графику)» [1, 241]; вторую группу образуют слова, сохраняющие один из признаков языка-источника (фонетику, графику, семантику, грамматику); третью группу представляют слова, иноязычное происхождение которых не ощущается носителями принимающего языка и которое обнаруживается лишь с помощью этимологического анализа.

Предметом рассмотрения в данной статьи послужили две группы заимствованной лексики – варваризмы и частично ассимилированные слова, сохранившие связи с родным языком, что, несомненно, определяет их особую стилистическую функцию, и прагматическую направленность. Стилистическая маркированность заимствованной лексики способствует увеличению информативности текста, что обусловливает эффективность его коммуникативных возможностей.

Для интерпретации употребления заимствованной лексики в произведениях А.П. Чехова необходимо вычленить релевантную информацию прагматического контекста, которая нередко требует анализа контекста всего произведения. К прагматическим параметрам высказывания, которые необходимо учитывать при исследовании языкового явления, относятся субъект и адресат речи, их коммуникативные намерения и цели речевого акта, ситуация общения.

Для идиостиля А.П. Чехова характерно использование заимствованной лексики как одного из средств создания художественного образа и воплощения авторского замысла, о чем свидетельствует следующий контекст: На этот доклад я возлагаю громадные надежды… Это мое profession de foi или лучше сказать мой фейерверк… Ночью у меня был припадочек подагры, все утро провел в хлопотах и побегушках, потом эти волнения, овации, эта ажитация… Дома у себя я могу быть мещанином, парвеню, и слушаться своих привычек, но здесь все должно быть en grand [Юбилей. С. 206, 209]. Profession de foi – фр. исповедание веры, en grand – фр. по большому счету. На широкую ногу.

Использование иноязычных выражений в речи директора банка profession de foi и en grand, имеющих положительную коннотацию, должно ассоциироваться с порядком, надежностью и солидностью, которыми отличаются иностранные банки. Контекст, включающий лексемы – громадные надежды, profession de foi, фейерверк, en grand, говорит о приподнятом состоянии героя, о его больших ожиданиях. Противопоставление в одном контексте разностилевой лексики (припадочек, побегушки и en grand) призвано отразить противоречивость внешнего и внутреннего содержания персонажа: с одной стороны, некомпетентность и непорядочность, а с другой – претензия героя на значительность, его высокое самомнение, стремление показать себя деловитым, образованным человеком в глазах общества. Использование заимствованной лексики в одном контексте с разговорной, таким образом, выполняет характеризующую функцию и способствует созданию комического эффекта.

С целью создания комического эффекта употреблена заимствованная лексика и в следующем примере: ^ Alibi – шепнул Дюковский, усмехаясь и потирая руки. – Alibi, – усмехнулся Дюковский. – И какое дурацкое alibi! … что Николашка причастен в этом деле, – сказал он, – non dubetantum est. И по роже видно, что он за штука… Alibi выдает его с руками и ногами… Синие панталоны, смущение, лежание на печи от страха после убийства, alibi и Акулька. Veni, vidi, vici! [Шведская спичка. С. 1, 210].

^ Non dubetantum est – лат. нет сомнения; Veni, vidi, vici! – лат. Пришел, увидел, победил! Многократно повторенная лексема alibi из судебного лексикона, а также латинские выражения, данные автором в транскрипции языка-источника, свидетельствуют об образованности Дюковского бывшего семинариста, а теперь жаждущего дела и известности помощника следователя. Знаменитое изречение Цезаря Veni, vidi, vici! Не только означает успешность расследования, но и служит характеристикой амбициозности персонажа. Все варваризмы вложены Чеховым не в уста серьезного и основательного, умудренного опытом следователя, а его молодого, нетерпеливого и скорого на выводы помощника. Восклицание Veni, vidi, vici!, выражающее торжество победителя, приобретает несвойственный ему оттенок иронии благодаря контексту, из которого становится очевидным ложность и нелепость умозаключения Дюковского в расследовании дела об убийстве помещика, в конечном итоге обнаруженного у чужой жены.

Таким образом, использование заимствованной лексики не только указывает на социальный статус героя (помощник следователя), но и на его личностные качества.

Иногда употребление варваризма и его русского эквивалента, несмотря на избыточность при семантическом повторе, выполняет функцию усиления эмотивно-экспрессивной окраски контекста. Венгерович. 2. Замечательно то отвратительное обстоятельство, что вы никогда не ссоритесь с моим отцом с глазу на глаз, tete-à-tete [Безотцовщина. ХШ, 50].

Чехов использует прием транслитерации варваризмов для дополнительной характеристики персонажей и создания комического эффекта. Так, в рассказе «Дочь Альбиона» помещик Грябов обращается к англичанке по-французски, чтобы попросить ее удалиться: «Мисс Тфайс! Же ву при…» [Дочь Альбиона. С. П, 197]. При этом герой демонстрирует не только незнание английского, но и плохое знание французского, о чем свидетельствует прием транслитерации.

Сочетание разговорной и заимствованной лексики позволяет реализовать характеризующую функцию и создает комический эффект в следующем контексте: Позвольте ж драгоценный соседушка хотя посредством сих старческих гиероглифоф познакомиться с Вами… Недавно заезжал в мои жалкие владения, в мои руины и развалины местный максимус понтификс отец Герасим… Дочь… у меня эманципе. Все у ней дураки, только она одна умная… Через неделю ко мне придет брат мой Иван (Маиор), человек хороший, но между нами сказать, Бурбон и наук не любит [Письмо к ученому соседу. С. 1, 11; 15]. Использование частично ассимилированной лексики способом транслитерации наряду с грамматическими ошибками (гиероглифоф – вместо иероглифов; эманципе – вместо эмансипе; максимус понтификс – вместо понтификс максимус) характеризует героя как малограмотного человека, но с претензиями на самостоятельность мышления и ученость.

Подобное использование транслитерации с наличием грамматических ошибок в рассказе «Случай с классиком» свидетельствует не только о плохом знании греческого языка, но и о неспособности ребенка овладеть им: «Спросили меня, как будет будущее от «феро», а я… я вместо того, чтоб сказать «ойсомай», сказал «опсомай» [Случай с классиком. С. П, 124].

Используя заимствованную лексику, писатель часто развенчивает своего героя, претендующего на образованность и высокие манеры. Так в рассказе «Мошенники поневоле» автор иронизирует над претенциозностью и чванливостью Копайского: … малый лет двадцати трех, служащий в страховом обществе, Копайский, en face очень похожий на кота. Употребление французского выражения в описании портрета героя, сравнение его с котом призвано передать насмешливое отношение автора к персонажу.

Наряду с варваризмом в рассказе автор прибегает и к транслитерации, которая также служит иронической характеристикой персонажа, неважно изъясняющегося на французском языке: – Подите, поглядите, келер этиль? – посылает одна из барышень Копайского. (Quelle heure est-il – фр. который час?) Наряду с комизмом ситуации (герои передвигают стрелку часов вперед, торопя наступление Нового года, чтобы наконец выпить и закусить) юмористическое описание персонажей достигается смешением разностилевой лексики и графическими приемами.

В рассказе «Володя большой и Володя маленький» варваризм благодаря многократному употреблению в тексте выполняет ряд прагматических функций и придает большую иллокутивную силу высказываниям героев. В последние два месяца, с самого дня свадьбы, ее томила мысль, что она вышла за полковника Ягича по расчету и, как говорится, par depit… Он, конечно, верил разговорам, что она вышла за полковника par depit. – Зачем она пошла в монастырь? – спросил полковник. – Par depit, – сердито ответила Рита, очевидно намекая на брак Софьи Львовны с Ягичем. – Теперь в моде это par depit. – Тут не par depit, а сплошной ужас. Если хотите. Ее брата, Дмитрия, сослали в каторжные работы… А мать умерла с горя [Володя большой и Володя маленький. С. У, 217; 219]. Par depit (фр. с досады). В этих контекстах используется модное в образованной среде заимствование, отражающее дух эпохи, когда было принято вставлять в речь французские слова и выражения, которые свидетельствовали об определенном социальном статусе персонажей. Введение этого варваризма в текст рассказа позволяет завуалировать и по-своему оправдать в глазах общества такое неприглядное явление, как мезальянс. Однако когда в одном сверхфразовом единстве противопоставляется французская лексема par depit и русская лексема ужас, а затем следует описание семейной трагедии (брат сослан на каторжные работы, мать умерла с горя), то актуализируется эмоционально-оценочная функция заимствования. Речь, направленная против героини, дает читателю ключ к пониманию ее характера. Прагматическая нагрузка на заимствование возрастает, так как оно передает особенности взаимоотношения героев.

Функцию идентификации художественной манеры писателя выполняет варваризм в рассказе «Летающие острова»: Черная масса, столько дней закрывавшая собой солнце, при торжественных кликах народа и при громе музыки важно (pesamment) шлепнулась в залив и обрызгала всю набережную [Летающие острова. С. 1, 214]. Подобный способ употребления латинизма (семантический повтор) своеобразно пародирует писательский стиль Жюля Верна.

Особый интерес представляет частотность употребления некоторых заимствованных слов. Это, как правило, обращения (mesdames – 18 раз), а также этикетная лексика (merci – 88 раз): Mesdames, красоточки мои, чокнетесь с аспидом и василиском, который красоте Вашей изумляется!.. Амурчики мои. Было время сакрраменто! [Корреспондент. С. 1, 184]. Наличие варваризма mesdames и частично ассимилированного saсramento (итал. клянусь!), которое передает особенности произношения героя, в сочетании с эмоционально окрашенной лексикой (красоточки, амурчики, изумляется красоте) свидетельствует о приподнятом настроении героя.

Варваризм merci в рассказе «Размазня» в сочетании с глаголом прошептать говорит о робости и неумении героини постоять за себя. Чеховский окказионализм замерсикать, построенный на основе ассимиляции транслитерированной лексемы, еще более подчеркивает состояние беззащитности, беспомощности героини: – Merci, – прошептала она. – Но ведь я же вас обобрал, черт возьми, ограбил! Ведь я украл у вас! За что же merci?.. Я попросил у нее прощения за жестокий урок… Она робко замерсикала и вышла… [Размазня. С. П, 63].

Варваризмы в драматургических произведениях, благодаря своей стилистической маркированности, могут являться важным средством отражения в языке культурно-исторической атмосферы эпохи, создания образа, его индивидуализации. Так, в пьесе Чехова «Три сестры» поговорки и крылатые выражения, часто встречающиеся в речи Кулыгина, свидетельствуют о его образованности и социальном статусе учителя латинского языка в гимназии. Речь его постоянно подкрепляется латинскими цитатами из древних авторов и ссылками на их авторитет. В таком построении речи имплицитно раскрываются личные качества персонажа, и в частности, его внутренняя зависимость от директора: «Feci quod potui, faciant meliora potentes» (Сделал, что мог; пусть, кто может, сделает лучше); «mens sana in corpore sana» (Здоровый дух в здоровом теле); [Три сестры. ХШ, 133]; «o, fallacem hominum spem!» (О, призрачная надежда людская!) [Три сестры. С. ХШ, 156].

Используются варваризмы и для имплицитной передачи чувств персонажа: Кулыгин. Люблю тебя, мою единственную… Маша (сердито). Amo, amas, amat, amamus, amatis, amant [Три сестры. С. ХШ, 165]. Спряжение латинского глагола, противопоставленность его русскому глаголу люблю передает усталость и скрытое раздражение героини.

Искаженное употребление варваризмов является одним из стилистических приемов характеристики персонажа. Говоря по-французски, Наташа допускает элементарные ошибки, что, несмотря на тщеславие и претензии на образованность, делает очевидным отсутствие у нее культуры: «Il ne faunt pas faire du bruit, la Sophie est dormee deja. Vous etes un ours» (искаженное франц. Не шумите, Софи уже спит. Вы медведь! [Три сестры. С. ХШ, 182].

Варваризмы иногда могут пронизывать всю ткань произведения, выполняя сюжетообразующую и текстообразующую функции. Особенно ярко это проявилось в рассказе «Жизнь в вопросах и восклицаниях», композиционно представляющего собой описание возрастных этапов человеческой жизни, начиная с детства и кончая старостью. Так французские и латинские выражения появляются во втором периоде – отрочестве, когда человек начинает изучать иностранные языки в гимназии: – Как будет превосходная степень от facilis? Facilissimus? [Жизнь в вопросах и восклицаниях. С. 1, 130], (facilis – лат. легкий).

В юношестве, в последние годы обучения в гимназии, латынь и французский язык служат для героя признаком образованности, принадлежности к престижному кругу общества и данью подростковой манере общения. Имя девушки произносится на французский манер (У Nadine прелестный подбородок), к матери высокомерно пренебрежительное отношение (Не ваше дело, maman!); использование латыни на уроках (ut consecunivum – лат. вследствие) и после уроков. в театре ( bis!) [Жизнь в вопросах и восклицаниях. С. 1, 31].

В студенческие годы изменения в жизни героя закономерно отражаются в его лексиконе. Легкомысленная, рассеянная, беспутная жизнь молодого кутилы, с одной стороны, Salon, мотовство, с другой – родственники как оплот стабильности и семейных ценностей. Французские слова в речи – свидетельство сохранения некоторых аристократических претензий, прозрения и разочарования в жизни: Песнь моя уже спета, maman!; Ma tante, карета подана! Merci mon oncle! Не правда ли я изменился mon oncle? [Жизнь в вопросах и ответах. С. 1, 131].

Между 30 -50 годами, в зрелом возрасте, в семейном кругу почти не используется иноязычная лексика. Остается только французское обращение при разговоре с состоятельными людьми: – Вам сдавать, votre excellence (votre excellence – фр. ваше превосходительство).

В старости, как и в детстве, претенциозность, амбиции уходят, исчезают и варваризмы из языка героя.

Таким образом, эволюция героя от детства к старости, наряду с другими художественными средствами передается использованием или значимым отсутствием заимствованной лексики.

Сюжетообразующая функция заимствований ярко проявилась и в рассказе «Ушла». Использование варваризма adieu (фр. прощай) служит основой построения сюжета и раскрывает легкомысленный характер героини. Я могу любить только честного человека! Узнай я, что ты натворил хоть сотую долю того, что сделал Трамб, я… мигом! Adieu, тогда! [Ушла. С. П, 33]. Сказанное женой со всей искренностью и запальчивостью это же слово повторяется с иронией мужем, но уже после его разоблачительного признания: – Теперь ты видишь, матушка, что твой фон Трамб – ерунда, карманный воришка сравнительно со мною… Adieu! [Ушла. С. П, 34]. Эффект обманутого ожидания, заключенный в последней фразе «ушла… в другую комнату», усиливает ироническое звучание всего рассказа.

Иногда Чехов использует для характеристики персонажа и выражения своего иронического отношения к нему крылатое выражение, которое, являясь эпилогом, выполняет прагматическую функцию обобщения содержания произведения.

^ Sic transit gloria mundi! – лат. Так проходит мирская слава. Эта фраза завершает рассказ «Ревнитель» о неудавшейся попытке директора железной дороги написать статью в защиту печати. Крылатое выражение, пришедшее из латинского языка, обобщая человеческий опыт, подводит итог несбыточным желаниям и разоблачает прекраснодушные мечты чиновника, считающего себя человеком передовых взглядов, но поступающего по законам бюрократической этики. Латинская транскрипция выражения еще более подчеркивает несоответствие истинной сути характера героя и претензиям его на демократизм.

Чехов использует варваризмы в качестве заголовка и в ряде своих рассказов: «^ Die russische Natur»; «Mari d’elle», «Perpetuum mobile», «Rara avis», «Случаи mania grandiosa».

Так в рассказе «Случаи mania grandiosa», вынесенное в заголовок латинское наименование болезни, является диагнозом неадекватного социального поведения людей: боязнь людских сборищ, помещение животных и людей в сундук, чтобы держать взаперти; поиски «предосудительного» в прессе. Писатель рассматривает эти случаи не как проявление общественной жизни, а как случаи тяжелого психоза, причины которого нужно искать только в цивилизации, что выражается в медицинском термине, ставшим заголовком рассказа, и выполняющим не только функцию называния произведения, но и функцию выражения авторской идеи.

Номинативная и прагматическая функции реализуются и в заголовке рассказа «Perpetuum mobile». Образ вечного движения, который лежит в основе латинского выражения, является метафорой праздной жизни, состоящей из поездок, встреч, выпивок, игры в винт уездных чиновников и господ. Они не способны ни испытывать сильные чувства, ни исполнять свой общественный долг. Ни изменить что-либо в своей жизни. Использование заимствованной языковой единицы акцентирует универсальный характер этого явления.

Исследование прагматического контекста и всего текста в целом позволяет выделить основные прагматические функции заимствованной лексики, определить иллокутивную силу высказывания.

Заимствования, будучи стилистически маркированной лексикой, выполняют характеризующую функцию, служат средством создания образа и его индивидуализации.

Важной функцией варваризмов является отражение социально-культурной среды, индивидуального лексикона персонажа, повышение эстетической ценности текста, создания определенных стилистических эффектов и идентификация художественной манеры писателя. В отдельных случаях заимствованная лексика играет ключевую роль в тексте, реализуя сюжетообразующую и текстообразующую функции. Выполняя номинативную функцию в заголовке (в препозиции) или обобщающую в конце произведения (в постпозиции) заимствование отражает смысловую детерминанту структуры текста.

Таким образом, анализ произведений А.П. Чехова позволяет сделать вывод о характерном для творческой лаборатории писателя использовании заимствований – важного средства воплощения авторской интенции.


^ БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

Алефиренко Н.Ф. Теория языка. М., 2007.

Арнольд И.В. Лексикология современного английского языка. М., 1986.


Н.А. Гурдаева


Функционирование терминов в литературном языке


Терминология – одна из самых подвижных, быстро пополняющихся областей общенародной лексики. Несмотря на тесное взаимодействие языка науки (терминология занимает в нем центральное место) и общелитературного языка, между ними существует ряд отличий лексико-семантического, нормативно-стилистического и, конечно, функционального, характера.

Основанием для такого разграничения является, в первую очередь, соотнесенность терминов и общеупотребительных слов с различными понятиями. Термины, в отличие от обычных слов, называющих общие представления или бытовые понятия, всегда выражают понятия специальные.

Для термина, в отличие от обычного слова, которому Д.Н. Шмелев приписывал «семантическую неопределенность» [6, 21], обязательна семантическая определенность, он в языке науки используется только в прямом значении и требует особой строгости употребления. По отношению к термину нельзя говорить о развитии значения, которое приводит к появлению различных оттенков. Не свойственно терминам в пределах языка науки и образное употребление.

По мнению многих ученых, слово может называться термином только тогда, когда ему наряду с номинативной присуща дефинитивная функция [7]. «Слово исполняет номинативную или дефинитивную функцию, т.е. является средством четкого обозначения, и тогда оно простой знак, или средством логического определения, тогда оно – научный термин», – писал В.В. Виноградов [2,12]. Цель термина не столько назвать понятие, сколько определить его, ограничивая рядом дифференциальных признаков, указывая назначение предметов, отмечая их функции, свойства, качества.

По сравнению со словами общелитературного языка, термины лишены проявления собственно языковых форм развития. Возможности свободной сочетаемости терминов ограничены, так как они выступают в составе специальных устойчивых или свободных сочетаний. Прикрепленность термина к узкоспециальному понятию лишает его возможности входить в синонимические ряды, связанные со стилистическим разграничением слов. Реализация других семантических процессов (полисемии, омонимии, антонимии) у терминов встречается довольно редко и расценивается как слабость и недостаток терминосистемы [3, 58].

В течение последних десятилетий отмечается лавинообразный рост информации во всех областях знаний, производственной и научной деятельности. Это влечет за собой появление новых понятий и соответственно их наименований. Происходит, во-первых, резкое увеличение в лексике терминов, доступных узкому кругу носителей языка и, во-вторых, интенсивное проникновение специальной лексики в общеупотребительный язык.

Освоение специальной лексики литературным языком называется детерминологизацией и зависит от частоты употребления таких слов, от активности их использования в разных стилях речи. Детерминологизация обычно осуществляется в результате обобщения специального значения в процессе употребления слова. Происходит расширение круга его применения, сферы употребления.

Но терминология и содержательно, и функционально связана с узкой сферой профессионального общения специалистов определенной области науки, только специалистам доступны истинное и глубокое понимание значения каждого термина и специфика его точного использования в речи. Попав в сферу широкого употребления языка и став достоянием обширного круга пользователей, неспециалистов, термин утрачивает специфические черты, свойственные терминам, и приобретает качества, присущие общеупотребительной лексике.

В первую очередь при детерминологизации наблюдается упрощение семантики термина, точное, полное и глубокое определение понятия уступает место приблизительному, наивному толкованию.

Например, по данным «Большого толкового словаря русского языка», “Стафилококк – это род болезнетворных неподвижных бактерий” [1, 1264].

При употреблении в речи неспециалистов значение этого слова предельно упрощается, например:

^ У меня в мозгу сидел золотистый стафилококк. Он ел мой мозг и гадил туда (Павел Санаев. Похороните меня за плинтусом).

Я помнил, что сгнить от гайморита не успею, потому что, если буду потный, бабушка убьет меня раньше, чем проснется стафилококк (Павел Санаев. Похороните меня за плинтусом).

Специальные понятия в терминологических и толковых словарях трактуются по-разному.

По данным энциклопедического словаря медицинских терминов, “Вирус – это неклеточные формы жизни, состоящие из нуклеиновой кислоты (ДНК или РНК) и белковой оболочки (капсиды). Форма палочковидная, сферическая. Размер 15-350 нм и более. В. – внутриклеточные паразиты, лишенные собственного синтезирующего аппарата. Они размножаются в живых клетках, используют их ферментивный аппарат и переключают клетку на синтез зрелых вирусных частиц – варионов. В., подобно другим организмам, способны к эволюции” [5, 201].

«Большой толковый словарь русского языка» дает следующее значение этого слова: “Вирус – это мельчайшие микроорганизмы, размножающиеся в живых клетках и вызывающие инфекционные заболевания у человека, животных, растений” [1].

В словаре медицинских терминов, “Ген – структурная и функциональная единица наследственности, контролирующая образование какого-либо признака, представляющая собой отрезок молекулы дезоксирибонуклеиновой кислоты (у некоторых видов – рибонуклеиновой кислоты)” [5, 49].

В «Большом толковом словаре русского языка» “Гены – биол. Материальные носители наследственности в животных или растительных организмах” [1, 199].

Проникая в систему общеупотребительной лексики, термин, адаптируясь к ней, становится частью этой системы. Слово утрачивает определенные семы, составляющие дефиницию понятия, сохраняя только те элементы семантики, которые понятны пользователю-неспециалисту (чаще всего это интегральные семы). Такая номинация превращает термин в обычное слово, соотносящееся с понятием, которое сложно выделить из ряда подобных.

При регулярном употреблении в речи терминов неспециалистами может наблюдаться и искажение смысла, подмена одного понятия другим:

Отводя от меня невзгоды, ОН перехватывает их, классифицирует, фиксирует письменно и перерабатывает в некую субстанцию, в желтоватую муку, которая является идеальным удобрением для всех растений, – в том числе и для цветов (В. Шефнер. Отметатель невзгод, или Сампо XX века).

В данном примере говорящий (как видно из контекста) отождествляет понятия «субстанция», «вещество», «масса». Хотя по данным «Толкового словаря русского языка» С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведовой, “субстанция – (в философии) первооснова, сущность всех вещей и явлений” [4, 777]. “Вещество – вид материи; то, из чего состоит физическое тело. Органические вещества. Взрывчатые веществ” [4, 78]. “Масса – тестообразное, бесформенное вещество, густая смесь. Древесная масса” [4, 344].

Подобное видим и в следующем примере:

  ^ Вы ошибаетесь, – ответил ботаник. – Я не собираюсь уходить от жены. Но я боюсь ее.

  Ксенофобия, то есть женобоязнь? Или какой-нибудь комплекс по Фрейду? (В. Шефнер. Фиалка молчаливая).

“Ксенофобия – (спец.) 1. Болезненный, навязчивый страх перед незнакомыми лицами. 2. Ненависть, нетерпимость к чему-нибудь новому, незнакомому, иностранному” [4, 311].

Природа термина, которому присущи однозначность и семантическая четкость, лишает его предпосылок для развития полисемии. Одно из главных требований к термину – наличие единого значения в пределах одной терминологической системы. Тем не менее, спускаясь на уровень бытовой лексики, термины изменяют свою семантическую структуру, будучи вовлеченными в общелитературное употребление, многие узкоспециальные слова становятся активными участниками лексико-семантических процессов, присущих обычным словам, в частности, они преобретают способность к развитию лексического значения. Например:

“Аморфный – 1. Не имеющий кристаллического строения (спец.). Аморфное вещество. 2. перен. Бесформенно-расплывчатый” [4,23].

“Вирусы – 1. Мельчайшие микроорганизмы, размножающиеся в живых клетках и вызывающие инфекционные заболевания у человека, животного, растения. 2. О том, что является возбудителем нежелательных социальных, психических явлений. 3. Информ. Специально созданная компьютерная программа, способная присоединяться к другим программам, засорять оперативную память и выполнять другие нежелательные действия. Компьютерный вирус” [1, 132].

“Трение – 1. Сила, препятствующая движению одного тела по поверхности другого (спец.) Коэффициент трения. 2. Движение предмета по тесно соприкасающейся с ним поверхности другого предмета. Детали износились от трения. 3. перен. Враждебные столкновения, споры, мешающие ходу дела. Трения между сослуживцами” [4, 809].

Появление у специального слова переносного значения можно считать яркой чертой детерминологизации. Характерно, что метафорическое переосмысление быстро охватывает новые термины, и это лишний раз подтверждает положение о том, что метафорическая экспансия в первую очередь наблюдается со стороны тех слов, которые являются обозначениями актуальных для носителей языка предметов и явлений. Когда речь идет о термине, то вторичные значения в общелитературном языке, как правило, выдвигаются на первый план.

Об активном функционировании специальных слов в различных сферах общения свидетельствует появление у них метафорических значений, не зафиксированных словарем:

Настоящий учитель всегда готов к бунту, как капитан, но как мастер единоборств, если уже бой предложен, никогда не отвечает на удар противника симметричным ударом той же силы. А Серафима была мастером со стажем (Аркан Кариев. Ведьма).

Симметрия, по данным «Большого толкового словаря», – “это соразмерность, полное соответствие в расположении частей целого относительно центра, средней линии” [1, 1183]. По данным «Толкового словаря русского языка»,   “это соразмерность, одинаковость в расположении частей чего-нибудь по противоположным сторонам от точки, прямой или плоскости” [4, 717]. Причем ни один из толковых словарей современного русского языка не фиксирует наличия переносных значений у данного слова.

Немаловажную роль в достижении семантической определенности термина играет контекст, специальное окружение, повторяемость которого закрепляет за термином строго определенное значение, наиболее соответствующее понятию. Проникая в систему общелитературного языка, становясь частью этой системы, термины приобретают способность функционировать не только в составе специальных сочетаний, они начинают употребляться со словами в переносном значении – словами, обладающими модальностью.

Ваш пропеллер уже не работает, крылья держат слабо, а разгоняясь бустером, вы рискуете размазаться по траектории тонким слоем – для этого воздуха там еще достаточно (Александр Розов. Чужая в чужом море).

Старушка нефть давно утратила свое значение как горючее, давно стала сырьем для промышленности, однако и оттуда ее вытесняют новейшие сырьевые материалы (Вадим Шефнер. Дядя с большой буквы, или Великая пауза).

^ У меня в роду плохая генетика (Александр Розов. Созвездие эректуса).

Иду по такой-то такой странной, затяжной траектории и понимаю, что уже прилично влип (Евгений Гришковец. Планета).

^ Это генетическая тоска беззащитного травоядного существа, которого миллионы лет жрали все кому не лень (Н. Горькавый. Астровитянка).

Таким образом, слова, обозначающие специальные понятия, функционируя в речи неспециалистов, в рамках ненаучной речи, утрачивают специфические черты терминов и приобретают свойства общеупотребительных слов.

Во-первых, дифинитивная функция значений таких слов уступает место номинативной, что ведет к семантической неопределенности, к возможности смешения близких понятий в пределах одной терминологической системы.

Во-вторых, наблюдается приращение содержательных и стилистических смыслов терминов, появление экспрессивных, эмоциональных, оценочных значений и текстовых коннотаций, что также свидетельствует об изменении семантической структуры специального слова.

В-третьих, наблюдается развитие лексического значения у слова, называющего специальное понятие и его метафорическое переосмысление.

В-четвертых, слова, соотносящиеся со специальными понятиями, приобретают способность функционировать не только в составе специальных сочетаний, но употребляться со словами в переносном значении; словами, обладающими модальностью.

Из этого следует, что слова, называющие научные понятия, но адаптированные к общеупотребительной сфере функционирования языка, не могут отождествляться с терминами, поскольку являются их функциональными омонимами.


^ БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

Кузнецов С.А. Большой толковый словарь русского языка. СПб., 2002.

Виноградов В.В. Русский язык. М.; Л., 1947.

Даниленко В.П. Русская терминология. Опыт лингвистического описания. М., 1977.

Ожегов С.И. Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. М., 2006.

Энциклопедический словарь медицинских терминов: в 3 т. / под ред. Б.В. Покровской. М., 1982.

Шмелев Д.Н. Современный русский язык. Лексика. 1977.

См. об этом: Виноградов В.В. Русский язык. М.; Л., 1947; Даниленко В.П. Русская терминология. Опыт лингвистического описания. М., 1977; Кожин А.Н. Очерки по русскому языку и стилистике. Саратов, 1967; Герд А.С. Проблемы формирования научной терминологии. Л., 1968; Николаенко Л.В. Лексикология и фразеология современного русского языка. М., 2005.


Г.П. Журбина, Н.В. Мелькумянц


^ СИНОНИМИЯ ПРИДАТОЧНЫХ ОПРЕДЕЛИТЕЛЬНЫХ И АТРИБУТИВНЫХ ЧЛЕНОВ, ВЫРАЖЕННЫХ ПРИЧАСТНЫМИ ОБОРОТАМИ


Синонимия в широком смысле слова – это совпадение в основном значении (при различии в смысловых оттенках и стилистической окраске) морфем, слов, фразеологизмов и синтаксических конструкций. Наиболее изучена лексическая синонимия, т.е. синонимия близких по значению слов, выражающих одинаковое понятие.

Синтаксические же синонимы рассматриваются исследователями в основном с позиции их функционирования в разных стилях речи. К синтаксическим синонимам относятся такие синтаксические конструкции, которые совпадают по своему общеграмматическому значению, но различаются по формальному построению. Есть мнение, что синтаксическими синонимами можно считать только единицы одинакового синтаксического уровня (т.е. синонимичными могут быть словосочетания, члены предложения, придаточные предложения) [1, 272]. Анализ языкового материала свидетельствует о том, что единицы разных синтаксических уровней (обособленные члены предложения и придаточные предложения) могут вступать в синонимичные отношения.

Например: Эту лиловую синеву, |сквозящую в ветвях и листве|, я и умирая вспомню (И. Бунин). – Эту лиловую синеву, которая сквозит в ветвях и листве, я и умирая вспомню.

Исследователи синтаксических средств русского языка [2, 117]называют такие конструкции параллельными синтаксическими конструкциями и говорят о возможной замене в текстах одной конструкции другой для устранения синтаксического однообразия.

Однако, если согласованное определение синонимично придаточному определительному (в силу больших конструктивных возможностей сложных предложений), то придаточное предложение контаминируется в определительную конструкцию далеко не всегда.

В статье рассматриваются причины, которые препятствуют трансформации сложноподчиненных предложений с придаточными определительными в простое предложение с обособленным согласованным определением, выраженным причастным оборотом, и делают невозможным образование синтаксических синонимов.

1. Если придаточное определительное присоединяется к главному предложению местоименными наречиями где, куда, откуда, когда, обладающими обстоятельственной семантикой, синонимическая замена невозможна.

Например: Село, где я бывал по воскресеньям, лежало недалеко от станции, в просторной и ровной долине (И. Бунин). Перед самым отъездом из Лондона я был в одном доме, куда собралось особенно много народа (И. Бунин).

Придаточное, присоединяемое относительными местоимениями который, какой, чей, что с определительной семантикой, легко вступает в синонимические отношения с обособленным определением, выраженным причастным оборотом.

Например: Помню вечерние прогулки с братьями, которые уже стали брать меня с собой
(И. Бунин). Помню вечерние прогулки с братьями, бравшими меня с собой.

Я знал причины, какие побудили Софью Павловну отдать одну комнату внаймы (А. Чехов).
– Я знал причины, побудившие Софью Павловну отдать одну комнату внаймы.

– А вот тот, душ