Реферат: Лакуны в языке и речи

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РФ


ИНСТИТУТ ЯЗЫКОЗНАНИЯ РАН


БЛАГОВЕЩЕНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ
ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ


ЛАКУНЫ В ЯЗЫКЕ И РЕЧИ


Сборник научных трудов


Выпуск 2


Благовещенск 2005



ББК 81.002.3 +81.001.6

Л19

Печатается по решению редакционно-издательского совета Благовещенского государственного педагогического университета



Лакуны в языке и речи: Сборник научных трудов

/Под ред. проф. Ю. А. Сорокина, проф. Г. В. Быковой. - Благовещенск: Изд-во БГПУ, 2005. – Вып.2. – 123 с.


В сборник включены научные статьи, посвящённые проблемам лакунарности в культуре, языке и речи разных народов. Для широкого круга лингвистов, переводоведов, культурологов.


Редакционная коллегия:

Ю. А. Сорокин, д. ф. н., профессор (отв. ред.);

Г. В. Быкова, д. ф. н., профессор (редактор);

З. Г. Прошина, д. ф. н., профессор;

М. А. Стернина, д. ф. н., профессор.



ISBN 5-8331-0075-5


© Благовещенский государственный педагогический университет, 2005




Ю.А. Сорокин

г. Москва


^ ЕЩЁ ОДНО ЛАКУНОЛОГИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ: «ЛАКУНАРНОСТЬ КАК КАТЕГОРИЯ ЛЕКСИЧЕСКОЙ СИСТЕМОЛОГИИ»


Эту книгу Г.В. Быковой (Благовещенск, 2004) и две её предыдущие работы наряду с монографией В.Н. Рябова «Русские интраязыковые лакуны» (формально-семантический аспект) (Краснодар, 1997) нельзя не рассматривать как успешный и многообещающий рывок в решении сложных вопросов лексикологии, лингвистики текста, психолингвистики и этнопсихолингвистики. Рассуждая чётко и корректно в вербальном отношении, Г.В. Быкова умеет думать интересно и продуктивно. Чтение её книг – это путешествие по загадкам, и отгадкам (они тоже прилагаются) ПОВЕДЕНИЯ ЧЕЛОВЕКА И ПОВЕДЕНИЯ ЯЗЫКА, по параболам, отсылающим к тем глубинным основам, которые, в сущности, и составляют картину мировидения любой лингвокультурной общности. Картину, являющуюся, как это показывает Г.В. Быкова, по крайней мере, трёхслойной: и когитивной, и когнитивной, и эмотивной. Естественно, что пересказать все «загадки лакунарности», изложенные в книге, и невозможно, и нецелесообразно, поэтому я остановлюсь на самом существенном.

Во-первых, очень солидны и профессиональны теоретические сюжеты, относящиеся к рассмотрению того, что Г.В. Быкова называет концептосферой и что – исходя из логики её работы – можно было бы назвать лакуносферой. Точки зрения исследователей, занимавшихся этими сюжетами, изложены в той манере, которая не может не подкупать: мнения сталкиваются, а не существуют, вторят или противоречат друг другу, создавая столь нужное, но и столь же редко встречающееся многоголосие, позволяющее в полной мере представить характер и глубину обсуждаемых проблем.

Во – вторых, удачен сам подход к рассмотрению загадок всех видов: когитосферных, когнитосферных и эмоциосферных как обладающих одним признаком – признаком лакунарности. Убедительно, эвристично и истолкование этого феномена, понимаемого в качестве различных по мощности слоёв непрозрачности, характерных для «механизмов» речевого поведения, управляющих и его Лексиконом, и его Прагматиконом, и его Грамматиконом. Иными словами, Г.В. Быкова полагает, что форматы непрозрачности (смысла и его ценности) ингерентно присущи этому поведению, предопределяя меру его понимания носителями языка как в рамках однородной лингвокультурной общности, так и при сопоставлении двух различных этнико-культуральных организмов. Опираясь на такое допущение (оно подтверждается – и очень эффектно – анализом конкретного материала и выводами, следующими из него), Г.В. Быкова приступает к анализу непрозрачных случаев существования смысла, служащих подтверждением «реальности» феномена лакунарности. Этот добротный анализ позволяет с полным правом утверждать о начале формирования понятийного аппарата лакунологиии и как о событии, возникающем на наших глазах. Обобщая и подытоживая найденное другими, Г.В. Быкова и сама участвует в этом событии: например, ею выделены и описаны сегментные лакуны (т.е. такие, которые моментально представимы, но ещё не существуют в виде пленусов), эквивалентные лакуны, то есть латентные/ имплицитные лакуны, на существование которых указывают словесные ряды, дефектные в антонимическом отношении, иными словами, ряды, которым «запрещено» противопоставление. Рассмотрены и компонентные лакуны/лексемы с изменяющимся признаковым ореолом, то есть лексемы с колеблющейся милиоративно-пейоративной оценкой.

В-третьих, но в связи и со вторым пунктом, нельзя не считать в высшей степени продуктивным и многообещающим обсуждение (с опорой на работу Л.А. Леоновой) понятия антилакуны (пленуса)/монопленуса, важного с точки зрения уяснения феномена элиминирования лакун, а, точнее, разведения/уточнения понятий компенсации и заполнения. По мнению Г.В. Быковой, компенсация – это лишь средство фиксации лакуны (с помощью компенсатора слова и/или словосочетания, квазиподобных некоторой непрозрачной единице), а заполнение – это устранение непрозрачности с помощью инновационных единиц/неологизмов или с помощью внутренних и внешних заимствований. По-видимому, эти единицы можно было бы назвать схолиаторами, то есть такими, которые выступают в качестве интерпретант, указывающих на характер образа/на семный характер интерпретируемого. Можно, конечно, считать (не без основания), что и компенсатор есть не что иное, как образная/семная характеризация, но это возражение позволительно отвести, если исходить из следующего: 1) компенсатор лишь средство априорного устранения коммуникативного дискомфорта, указание на общеродовую/тезаурусную сферу непрозрачности, а 2) схолиатор – средство частно-конкретного описания коммуникативного дискомфорта, образно/семная детализация вербальной и невербальной ситуации, видовое её уточнение. Короче говоря, компенсатор – это вынужденная редукция возможного мира, а схолиатор – его градуация/амплификация.

В-четвёртых, нельзя переоценить тот иллюстративный и теоретический материал, который представлен Г.В. Быковой. И вот по какой причине: существование лакунологии неизбежно ведёт к тому, что в её рамках необходима и лакунометрия. Этот факт осознавался и осознаётся, кажется, всеми исследователями, изучающими форматы понимания и непонимания, форматы прозрачности и непрозрачности. Заслугой Г.В. Быковой я считаю не признание этого факта, а дерзкое (что очень хорошо), удачное и убедительное описание интраязычных лакуносфер в виде лакунограмм (см., например, группировку некоторых цветообозначений в русском и французском языках, а также группировку существительных – названий животных).

В-пятых, не следует недоучитывать и значение раздела «Метод анализа детского словоупотребления» - раздела, который, наверное, многими будет оцениваться как неожиданный. Но это очень уместная и эвристическая неожиданность. Дело в том, что детская речь – это карта и лакунизированных фрагментов общения (несоциализированного/не в полной мере социализированного и, тем самым, естественного) и «перечень» возможных средств креативного поведения и предотвращения коммуникативных конфликтов. Она также и намёк на то, как строится художественная речь. И намёк на то, что всё-таки существует «память» языка/речи. Очень интересны рассуждения Г.В. Быковой о банке запасных смыслов и форм, а, вернее смыслообразов, изначально, по-видимому, рассчитанных на противодействие процессу лакунизации и в то же время ставящих ему предел в силу «исчисляемости» составляющих смыслообразов. Относительно согласия Г.В. Быковой с тем, что дети – это стихийные «системологи-структуралисты» (С.Н. Цейтлин) могу сказать следующее: скорее всего, такова именно Цейтлин, а дети – это сознательные системологи-аналогисты.

В-шестых, хочу указать ещё на одну находку Г.В. Быковой: на использование понятия иллогизма наряду с понятием лакуна. Иллогизм, по её мнению, «это полное отсутствие концепта, либо концепт без семемы и лексемы». Не возражая против использования этого понятия, я хотел бы указать на некоторые противоречия, встречающиеся при его истолковании. Если концепт – это ментальный образ, что, на мой взгляд, спорно, ибо образ – это синестезическое единство, а концепт – когитивно-когнитивное единство, но всё-таки если концепт – это ментальный образ (пучок «синестезий»), то вряд ли стоит интерпретировать «заумь» «как нечто недоступное пониманию» (Г.В. Быкова ссылается в данном случае на А.П. Бабушкина). Да, концепт понимается, но образ воспринимается как совокупность некоторых модальных характеристик. И если он и когнитивен – то это расплывчатая когнитивность. И именно в её пределах разрешено использование эмболов. Короче говоря, если «семема и концепт взаимосвязаны и в то же время относительно самостоятельны», то концепт и ментальный образ – сугубо автономны, а семема и ментальный образ – несопоставимы между собой.

В заключение: Г.В. Быкова написала очень хорошую монографию. Надеюсь, что и в дальнейшем она будет думать и писать в том же креативном стиле.


О. Е. Белкина

г. Москва


^ ЛАКУНАРНОСТЬ ПОЛИТИЧЕСКОГО ПОРТРЕТА В РУССКО-ФРАНЦУЗСКОЙ КОММУНИКАЦИИ


Анализ лингвокогнитивной сути образа политика позволяет говорить о том, что образ политика является текстом или скорее комплексом текстов, поскольку любой текст «прочно размещён, размещается и будет размещаться на фундаменте уже написанного, а значит - уже прочтённого, пройденного…» [Замятин, 2004, С.388]. Многие исследователи приходят к выводу, что любой образ-текст может быть развёрнут в больший или свёрнут в меньший, либо предстать целой вереницей текстов, вытекающих один из другого. При этом, в отличие от привычного нам вербального понимания текста, имидж как текст строит все каналы (визуальный, поведенческий и т.д.) [Почепцов, 2001, С.66].

М.В. Новикова-Грунд [Новикова-Грунд, 2000] отмечает, что как только события жизни любого публичного человека становятся достоянием, они приобретают основное качество любого текста – коммуникативность - и превращаются в поле, на котором разворачиваются отношения автор-читатель.

Автор текста (а им может являться журналист, политик) так или иначе пытается воздействовать на аудиторию, манипулировать ею, донести ту информацию, которую он считает важной. При этом он руководствуется своими представлениями, неизбежно мифологизируя аудиторию, оценивая её с учётом тех стереотипов восприятия культуры, к которой принадлежит он сам. В контексте межкультурной коммуникации политический текст предстаёт как часть иноязычного и инокультурного пространства и неизбежно содержит лакуны, а именно этнически-специфические элементы культуры, в которой создан текст, которые – в силу своей особенности – могут быть либо неадекватно интерпретированы реципиентом, либо не поняты, либо не замечены [Сорокин, 1985]. Процесс формирования образа политика при восприятии его представителями иной лингвокультуры по существу сводится к элиминированию лакун различных типов, указывающих на этнико-специфические особенности вербального и невербального поведения, деятельности, общения, исторических и политических фоновых знаний.

В то же время аудитория, являясь адресатом информации, заполняет лакуны в соответствии со сложившимися в её лингвокультуре стереотипами, мифами, символическими представлениями, предопределяя некий набор качеств, которыми должен обладать политик. Однако, с точки зрения иноязычного читателя, значимыми являются далеко не всегда те элементы, которые хотел бы представить таковыми автор текста.

Со своей стороны, переводчик старается сделать попытки взаимопонимания автора и читателя максимально адекватными, хотя само по себе достижение адекватности, которая – в условиях неизбежной мифологизации как образа политика, так и образа аудитории – является категорически весьма и весьма условной, вряд ли представляется возможным и достижимым. В любом случае, переводчик, обеспечивая эту мнимую адекватность, старается учесть и условия порождения условного текста, и условия восприятия переводного текста, и вынужден осуществлять прагматическую адаптацию перевода с помощью внесения в текст необходимых изменений, позволяющих заполнить лакуны. Речь идёт не столько о качестве перевода, сколько об обеспечении одинаковой реакции рецепторов оригинального и переводного текстов, поскольку любое высказывание создаётся с целью получения коммуникативного эффекта, а значит, прагматический потенциал составляет важнейшую часть его содержания. Переводчик рассматривает текст в увеличительное стекло, пытаясь обнаружить этнически-специфические элементы чужой для реципиента культуры. Выбирая средства передачи информации, он балансирует в поисках правильного соотношения двух лингвокультур. Перевод не только двуязычен, но и двукультурен: переводчик должен вскрыть смыслы, скрывающиеся в тексте и за текстом, очевидные для представления той лингвокультуры, в которой создан текст, но не очевидные для представителя иной лингвокультуры [Сорокин, 2003, С.4-5].

Проанализированные нами примеры восприятия образа политика в русско-французской коммуникации свидетельствуют о явном несовпадении информации по объёму и содержанию в случае восприятия этой информации реципиентом, принадлежащим иной лингвокультуре.

Например, если говорить о текстах, продуцируемых самими политиками, которые позволяют судить о коммуникативных характеристиках автора, то в условиях опосредованной русско-французской коммуникации мы констатировали ряд изменений параметров языковой личности, касающиеся манеры общения политика с аудиторией, степени эмоционального воздействия языковой личности политика на аудиторию и понятийного аппарата.

Например, при переводе интервью французского президента Жака Ширака, которое тот дал радиостанции «Эхо Москвы», переводчик нередко занижает эмоционально-экспрессивный регистр разговора, вероятно, подчиняясь коммуникативному стереотипу и боясь отступить от «правил», диктуемых высоким статусом интервьюированного. Ж. Ширак, комментируя актуальные и часто спорные моменты международной политики, в частности, вопрос о выдаче С. Милошевича, естественно, остается в рамках официальной французской позиции, но и его собственная эмоциональная оценка также в какой-то степени находит своё выражение: «Il est reposable de centaines de milliers de morts, souvent dans les conditions épouvantables. J’ai vu encore ce matin à la télévision des images de charnièrs que l’on retrouve un peu partout»1 (дословно: На нём лежит ответственность за смерть сотен тысяч людей, многие из которых погибли при страшных обстоятельствах. Сегодня утром по телевизору я опять видел кадры, запечатлевшие горы трупов по всей стране) – «На нём лежит ответственность за сотни тысяч человеческих жизней, за тяжелейшие условия жизни и смерти его соотечественников. Я ещё сегодня утром по телевидению видел кадры, в которых показывались страшные последствия правления Милошевича».2 В русском варианте ответ Ж. Ширака получился более сглаженным, чем во французском: переводчик осторожен в выборе слов, выбирает стилистически нейтральные выражения, и, тем самым, невольно снижает эмоциональность высказывания. Это не может не отразиться на впечатлении, который Ж. Ширак производит на российских радиослушателей: именно экспрессивно-эмоциональные разговорные элементы создают эффект сближения с аудиторией.

К вопросу об изменениях экспрессивной стороны высказываний при переводе можно добавить и то, что французские политики нередко стараются убедить слушателей в своей правоте не только через факты, но и через человеческие чувства, которые те должны с ними разделить. В ответе на вопрос о Чечне и о своих беседах с В. Путиным по этому вопросу Ж. Ширак употребляет слово «sentiment»: «… j’ ai eu l’occasion de parler de la Tchetchenie. D’abord pour voir son sentiment, pour connaitre les raisons de la politique russe en Tchetchenie…», которое переводится как «точка зрения»: «… у меня была возможность обсудить с ним вопрос российской политики в Чечне. Во-первых, я хотел узнать его точку зрения, хотел узнать, какие причины лежат в основе российской политики в Чечне». «Точка зрения» звучит более взвешенно и холодно, чем французское «sentiment» - чувство, ощущение, понимание, то есть понятие, предполагающее неформальное, более тонкое и эмоциональное отношение к предмету разговора.

Что касается понятийного аппарата языковой личности, то на основе проведённого нами анализа был выделен целый список французских слов, оказывающихся «трудно интерпретируемыми»: message, défi, nation, engagement, échange, prestigieux, espace, effort, identité и т.д. Всё это очень ёмкие, компактные слова, которые, как правило, требуют расширенного толкования при переводе. Часто одна и та же лексическая форма служит для обозначения нескольких явлений, причём зафиксированные в словах значения не отражают весь комплекс понятий, которыми владеет иноязычный рецептор. Много примеров такого рода зафиксировано нами в тексте перевода выступления президента Франции Ж. Ширака в МГУ летом 2001 года, например: «Вот почему я несказанно рад этому обмену мнениями в таком престижном месте, в этом Московском университете, имеющем своё лицо, свою напыщенную историю».3 – «C'est pourquoi je suis profondement heureux de cet échange dans ce lieu prestigieux, cette Université de Moscou qui a une identité, une histoire forte».4 Текст перевода оказывается перегруженным неоправданно употребляемыми словами иностранного происхождения «обмен мнениями», «престижное место», выбираются контекстуальные синонимы, непрозрачные для аудитории, вследствие чего инокультурный убеждающий дискурс представляется реципиенту менее убедительным, чем свой. И это притом, что сами политики стараются максимально чётко формулировать свои мысли и заинтересованы в том, чтобы быть однозначно понятыми аудиторией, к которой они обращаются.

Если же говорить о текстах про политиков, создаваемых журналистами, то при описании поведения политиков, французские журналисты традиционно используют больше разговорной, экспрессивно-окрашенной лексики, чем российские, несмотря на то, что в последнее время различия русского и французского политических дискурсов постепенно нивелируется. И именно этот пласт лексики, нередко содержащий неоднозначные характеристики политиков, вызывает, как правило, сложности при переводе на русский язык. Переводчик старается переводить данные элементы на уровне предметной ситуации через нейтральный эквивалент. Например: «M. Poutine avait pris le parti de mettre un terme à la boudérie envers Paris…»5 – «Российский президент решил положить конец своим размолвкам с Парижем…»6. Если проанализировать семный состав слова исходного текста – «boudérie», то мы видим, что оно происходит от французского глагола «bouder» (дуться, капризничать) и детерминируется признаками «mauvaise humeur», «attitude refrognee», «mécontentement», «fâcherie», «brouille», «boycottage», то есть «плохое настроение», «нахмуренный вид», «насупленный вид», «недовольство», «досада», «ссора», «бойкот». Это французское слово ситуативно реализуется, как правило, при описании отношений детей, влюблённых, друзей. В контексте вышеприведённой фразы оно подразумевает «нежелание поддерживать отношения по причине капризного нрава». Семантика русского слова «размолвка» включает значения «непонимание», «ссора», «разлад отношений». Таким образом, семантика французского слова «boudérie» предполагает более личностный и односторонний характер причин прекращения отношений в отличие от семантики русского слова «размолвка». В то же время некоторые характеристики-оценки поведения той или иной политической персоны переводятся буквально, средствами, принятыми в иноязычной культуре и, как следствие, выглядят «странными» в русском тексте. Например, французское стремление нравиться не может не отразиться в языке. Французы чрезвычайно любят слова «подкупить», «приручить», «привязать», «поймать», «очаровать», «понравиться», «чары», «магнетизм», «привлекательность», «интерес», «очарование». Эти понятия реализуются во французском дискурсе (в том числе, и политическом) в самых разных контекстах. И вот в статье о поездке Владимира Путина во Францию, опубликованной в «Известиях», мы находим следующую цитату из отзывов, появившихся во французской прессе: «российский президент «до некоторой степени соблазнил ведущих французских бизнесменов во время парижской встречи… можно сделать вывод: степень очарованности российским президентом оказалась достаточно высокой».7 А в переводе на сайте InoPressa.ru мы находим следующий пример: «A propos des atteintes à la liberté de la presse – avec la liquidation recente du dernier media audiovisual indépendant du Kremlin, TV-6, il s’est voulu charmeur»8 «Президент был само очарование, когда отвечал на вопросы о нападках на свободу прессы в связи с недавней ликвидацией последнего независимого от Кремля телеканала ТВ-6».9 По-видимому, в этом случае, мы имеем дело с речевыми лакунами: вышеприведённые слова в русском языке имеются, но их употребление отличается от их реализации во французском дискурсе и в частотном, и в ситуативном отношении.

В завершение, вероятно, имеет смысл отметить, что характеризующееся лакунарностью пространство политического портрета не является чем-то единым: оно воспринимается фрагментарно, и каждый из фрагментов переосмысливается и изменяется, проходя сквозь стереотипические представления участников коммуникации. Образ той или иной политической персоны формируется одновременно в реальном и мифическом измерениях, которые, накладываясь друг на друга, очень часто отождествляются в сознании аудитории в процессе межкультурной и межцивилизационной адаптации.

____________________________________________

1 Интервью Жака Ширака радиостанции «Эхо Москвы» от 03/07/01.

2 Перевод интервью, опубликованный на сайте EchoMsk.ru

3 Официальный перевод обращения господина Жака Ширака, президента Французской республики, к молодёжи России, МГУ, понедельник, 2-го июля 2001 года http: // www.elysee.fr

4 Discours de Monsieur Jacques Chirac, Président de la République à la jeunesse de la Russie, Université de Moscou, lundi 2 juillet 2001/ http: // www.elysee.fr

5 LeMonde.fr 31/10/2000

6 InoPressa.ru 01/11/2000

7 Время новостей, 01.11.2000

8 Le Monde.fr du 16/01/2002

9 InoPressa.ru du 17/01/2002


Использованная литература


1. Замятин Л.Н. Метaгеография: Пространство образов и образы пространства. – М.: Аграф, 2004. – 512 с.

2. Новикова-Грунд М.В. «Cвои» и «чужие»: маркеры референтной группы в политическом дискурсе //Полис. Политические исследования. – 2000. – № 4. – С. 82-93.

3. Почепцов Г.Г. Имиджеология. – К.: Ваклер, 2001. – 704 с.

5. Сорокин Ю.А. Психолингвистические аспекты изучения текста. – М.: Изд. «Наука», 1995-168 с.

4. Сорокин Ю.А. Переводоведение: статус переводчика и психогерменевтические процедуры. – М.: ИТДГК «Гнозис», 2003. – 160 с.


Е.В. Бизунова

г. Благовещенск


^ БЕЗЭКВИВАЛЕНТНАЯ ЛЕКСИКА И МЕТОДИКА ОБУЧЕНИЯ ИНОСТРАННЫМ ЯЗЫКАМ

Каждая эпоха характеризуется количественным и качественным изменением лексического состава языка: появляются новые реалии, возникают новые понятия. В результате усложнения понятийных и словесных взаимосвязей усложняются и синонимические связи безэквивалентной лексики. Поэтому изучение безэквивалентной лексики остается актуальным и сложным для исследователей.

Неодноплановость самого объекта исследования, трудности в трактовке понятий «близости» и «тождества» закономерно приводят к возникновению разных точек зрения на многие вопросы, касающиеся явлений безэквивалентной лексики. Как в отечественном, так и в зарубежном языкознании нет единства мнений относительно структуры и границ ее рядов.

Научные исследования показывают, что объективная близость значения слов не всегда совпадает с субъективной близостью значения в сознании индивида. Этот связано в первую очередь с особенностями функционирования слова как единицы речевой способности человека, со спецификой процесса идентификации слова, с тем фактом, что носитель языка исходит из совокупности своих языковых и энциклопедических знаний, а также из социального опыта [Залевская, 1996, С.41-53].

Близость значения слов у носителя языка зависит от динамического потенциала индивидуального сознания и является результатом его развития в социуме. Признанное в лингвистике понятие «безэквивалентной лексики» составляет лишь часть той обширной системы связей по близости значения, которая существует в индивидуальном сознании. В основе определения близости или тождества значения слова лежит индивидуальный и социальный, языковой и энциклопедический опыт человека, но можно предположить, что сравниваются и дифференцируются не слова сами по себе, а объекты, которые стоят за ними в сознании индивида.

Возможности системной организации иноязычного лексического материала и, в частности, системной организации семантизации и запоминания структуры полисемантическо­го слова английского языка связаны с постановкой следующих вопросов: являются ли английские слова полисемантичными и не совпадают ли по объему выражаемых ими значений с корреспондирующими слова­ми родного языка? Каковы наиболее рациональные способы семанти­зации иноязычных слов при условии их полисемантичности? Если большинство английских слов не являются многозначными, то отпада­ет необходимость в исследовании лексики по семантическим парамет­рам и, поскольку данные параметры составляют неотъемлемый компо­нент абсолютных количественных параметров, то изучение последних является также несостоятельным.

И, наконец, если изолированные иноязычные слова идентифициру­ются как единицы лексического компонента речевой деятельности, то, естественно, неправомерна организация семантизации и запоминания полисемантических слов английского языка по "семанти­ческим параметрам".

Для того, чтобы разобраться в этом, необходимо выяснить, в каких отношениях между собой находятся слова соответствующей пары языков.

Общепризнанным является тот факт, что слова одного языка в большинстве случаев не соответствуют по смыслу словам дру­гого языка ввиду того, что системы понятий, которые выражаются от­дельными словами корреспондирующей пары языков, оказываются дале­ко не идентичными [Верещагин, Костомаров, 1999, C.16-19].

Рассматривая смысловую сторону слова, следует сказать, что она обусловливается непосредственной связью слова с соответствую­щим ему понятием как обобщенным отражением действительности. Однако основными формами отражения объективной действительности явля­ются не только понятия, но и суждения. Понятия объединяются со словом или словосочетанием, а суждение – с предложением, которое может быть понято во всеобщей связи всех элементов в рам­ках целого текста. Поэтому необходимо стремиться вскрыть объективную семантическую системность в процессе знаковой/речевой дея­тельности. Рассматривая реальный знак как элемент кон­кретной знаковой операции, целесообразно, ввиду присущей ему иерархически организованной полифункциональности, изображать его в виде "многоэтажной" модели, согласно фундаментально аргументи­рованному мнению А.А. Леонтьева и вы­сказыванию Л.С. Выготского о том, что "значение не есть сумма всех тех психологических операции, которые стоят за словом, значение есть нечто значительно более определенное - это внутренняя структура знаковой операции, это то, что лежит между мыслью и словом" [Выготский,1958, С.107-119; Леонтьев, 1971, С.58-63].

Продолжая анализировать специфические особенности понятия, необходимо сказать, что понятия всегда находятся в определенных взаимоотношениях друг с другом. Существует всего четыре основных вида взаимоотношений между понятиями (подчинение, полное совпаде­ние, пересечение, исключение). Так как понятиями определяется смысловая сторона слов, то становится ясным, что существующие взаимоотношения между понятиями оказываются в то же время и вида­ми взаимоотношений между словами. Анализ смысловых взаимоотношений между словами разных языков показывает, что при сопоставлении слов русского языка со словами иностранного наблюдаются отношения подчинения (оно превалирует), полного совпадения и пересечения. Возникает вопрос: какой же именно способ семантизации иноязычных слов является более эффективным?

Защитники переводной и наглядной семантизации иноязычных слов считают так: чтобы образовалась двучленная связь «иноязычное слово – предмет», нужно создать трехчленную связь – «иноязычное слово - слово родного языка - пред­мет». После некоторого числа повторений трехчленная связь должна превратиться в двучленную, что и характерно для беспереводного владения иностранным языком и мышления на нем. Многие зарубежные методисты придерживаются аналогичного мнения о необходимости предварительного образования трехчленной ассоциативной связи, ко­торая позднее замещается двучленной связью.

По этому поводу следует сказать следующее: во-первых, слово должно ассоциироваться с понятием, а не с предметом (виртуальным знаком). Во-вторых, в физиологии высшей нервной деятельности не обнаружено такой закономерности, что ассоциация устанавливается толь­ко через посредствующее звено. Для образования условного рефлекса требуется только два раздражителя. И, в-третьих, трехчленная связь может оставаться неизменной подобно тому, как зрительный образ слова ассоциируется с его слуховым образом (короткая связь у него не устанавливается, несмотря на то, что трехчленная связь повторяется многократно).

Относительно сложившегося мнения о том, что изолированное иноязычное слово идентифицируется как единица лексического компо­нента речевой деятельности, необходимо заметить следующее. При практическом использовании иноязычного слова (в живом потоке речи), семантика иноязычного слова усваивается преимущественно интуитив­но, т.е. без осознания соответствующего понятия, что находится в явном противоречии с дидактическим принципом сознательности обу­чения. Обучающиеся усваивают в этом случае лишь лексические значения слов, а соответствующие по­нятия не образуются, вследствие чего затрудняется требуемое практическое использование слов в иноязычной речи, на что справедливо указывает А.А. Леонтьев, анализируя возможности применения суггестопедии в практике преподавания иностранного языка. Очевидно, что для реализации идеи оптимиза­ции учебного процесса необходимо формировать у обучающихся такие связи слов, которые свойственны этим иноязычным словам. Это может быть осуществлено одним из наиболее рациональных способов доведения до сознания обучающихся основного значения иноязычного слова - структурированным способом истолкования генерализирующих понятий, который способствует образованию в сознании испытуемых соответствующего понятия с симультанной реализацией значения в речевой деятельности.

В предпринятых автором статьи экспериментах, оптимизации учебных возможнос­тей обучающихся изучались возможности узнавания при непосредствен­ном и отсроченном восприятии и осмыслении обучающимися лексики в изолированном виде, в контекстуальном, в комбинированном, в плане вписывания в общую структуру занятия. Отсроченная проверка прово­дилась через 6 дней, до очередного подкрепления объясненных слов в соответствующих текстах.

Рассмотрим приемы системного использования увеличенных одноразовых объе­мов лексики и организации ее расширенного запоминания и укажем в связи с этим, что изучение возможностей запоминания при обучении возрастающему объему лексики осуществлялось и с оценкой состояния работоспособ­ности студентов в условиях объяснения иноязычных слов, семантизи­руемых изолированно и контекстуально,

Первоначально испытуемым раздавались карточки, на которых были написаны английские слова с соответствующим их объяснением, а также экземпляры таблицы.

Общая схема методики экспериментальной подачи английских слов заключалась в следующем: слова зачитывались вслух, испытуемые по­вторяли чтение и записывали форму иноязычного слова на своей карточке (без перевода), орфография слов запоминалась непроизвольно. Выпи­санное слово перечитывалось повторно, проговаривалось не менее двух раз про себя и тем самым запоминалось.

Поэтапно предъявлялись карточки, содержащие контрольные зада­ния. Это тестирование слов было рассчитано на проверку па­мяти (узнавание), и заключалось оно в дополнительном двукратном повто­рении и проверке объясненного количества слов, разбросанных хаоти­чески на фоне такого же количества необъясненных английских слов. Номера объясненных слов, узнанных посред­ством одновременных и последовательных сличений, фиксировались в листках испытуемых с последующим их переводом. Завершающим этапом проведения опытов явилась повторная обработка корректурной табли­цы. Замерялось время обработки каждым студентом и проверка считалась законченной. Суммарные результаты полученных опытов по проверке возможностей запоминания и состояния работоспособности обрабатывались статистически с их математической корреляцией на ЭВМ.

Следующий шаг: многословное толкование значения иноязычного слова как структурированный способ семантизации иноязычных слов и расширенного запоминания обучающимися лексики по "обобщенным вариантам перевода".

Этот способ использован, в частности, в первой и четвертой серии опытов при описании предельно увеличенных лексических доз в 48 и 60 английских слов.

Как показала обработка экспериментальных данных первой серии эксперемента, студенты, используя способ многословного толкования, правильно распознавали неизвестные варианты перевода, а количест­во допущенных ошибок в упражнениях было незначитель­ным.

Связь операций распознавания с процессом развития памяти в условиях первичного и отсроченного восприятия, узнавания и вос­произведения лексики проверялась в четвертой серии опытов.

Психологический анализ полученных экспериментальных данных первой и четвертой серии опытов убеждает в том, что многословное толкование способствует не только более быстрому распознанию студентами неизвестных значении иноязычного слова, но является также эффективным способом развития па­мяти.

Однако уровень эмпирического в указанных взаимообусловленных компонентах в процессе интенсификации обучения иностранному языку значительно выше обычного значения-комплекса и его нельзя отождествлять с эмпирическим мыш­лением; обобщение строится не путем формального сравнения, а "посредством установления связей, исходного общего".

Поскольку преобразования, связанные с адекватным отражением содержания, осуществляются в заданной системе не только «per se» а преимущественно с опорой на восприятие эмпирического материала текстов иностранного языка, позволим себе назвать этот процесс "дифференцированным теоретическим мышлением".

Наглядным примером сокращения умственных операций и реализа­ции значения в процессе речевой деятельности могут послужить обобщенные эталоны перевода следующих английских предложений, взятых из учебника художественной литературы.

She had to run the gauntlet of her mother’s liking for her company and her father’s wish for her to go with him to Richmond and play golf. (J. Galsworthy, «Fraternity», ch.XIV).

… она была между двух огней: ее мать хотела, чтобы она оставалась с ней, а отец звал ее с собой в Ричмонд, чтобы играть в гольф.

Проверка такого рода обобщенных эталонов предложений соответствующих параграфов, выполненных студентами самостоятельно, дока­зала, что путь дифференцированного теоретического мышления прави­лен и высокоэффективен при овладении умением адекватно отражать содержание воспринимаемых текстов.

Следующий ход: запоминание иноязычного лексического материала в условиях повторения.

Одной из важных сторон методики и психологии обучения ино­язычной лексике является вопрос о ее повторении Изучая влияние непосредственного многократного повторения на рецептивное запоми­нание иноязычной лексики в условиях первичного восприятия, мы по­нимали под повторением не только то проговаривание, которое осу­ществляется совместными усилиями экспериментаторов и испытуемых, но и такое проговаривание, которое можно было бы условно назвать « проговариванием во внутренней речи».

Некоторые из общемет