Реферат: Природа и общество

ПРИРОДА И ОБЩЕСТВО




В. В. ДУБОВИЦКИЙ

мотивы присоединения
средней азии к россии:
от идеологических домыслов
и эмоциональных оценок
к геополитическому анализу

Говоря об условиях складывания многонациональной Российской империи и формах вхождения в нее в различные исторические периоды народов и государств, необходимо учитывать, что данная проблема распадается на ряд вопросов, связанных, с одной стороны, с мотивами такого присоединения и, с другой – с механизмом присоединения (вхождения), что как минимум предполагает решение вопроса о добровольности или насильственности такого акта.

Вся эта проблематика после 1991 г. (и даже раньше – с периода перестройки) чрезвычайно перегружена идеологизированными и эмоциональными оценками, которые обычно и подменяют научный анализ темы. В большей степени это характерно для учебной литературы, предназначенной для воспитания новых граждан новых независимых государств, где важную роль играет эмоциональная мобилизация национального духа, в том числе и через мифологизацию истории своего этноса, конструирование героики прошлого.

Понятно, что подобный подход к историческим событиям не способствует ни формированию единого гуманитарного пространства, ни созданию объективной научной картины прошлого наших народов. Исключение из научного оборота ученых СНГ теории исторического материализма, идеологический и методологический разнобой в подходе к изучению истории наводят на мысль о применении в качестве методологических ориентиров теорий геополитики. Среди большого их разнообразия, существующего в современном мире, наиболее плодотворными для изучения условий складывания многонациональной Российской империи и форм вхождения в нее других народов и государств являются евразийская теория, подробно разработанная русскими учеными в 1920–1940-х гг., а также теория неоевразийства, созданная на ее основе
в 1990-х гг. в Российской Федерации (см.: Дугин 1997; 2002).

Большой интерес в этом плане представляет и евразийский проект Нурсултана Назарбаева, хотя и не столь разработанный в историческом плане, как российская теория неоевразийства (Назарбаев 1994).

Сразу хочу оговориться, что применение в этой работе таких понятий, как «экспансия», «блок», «империя», «колония», «санитарный кордон» и др., носит исключительно геополитическое значение, абстрагированное от каких-либо эмоционально-публицисти-ческих оценок.

Уже расширение ареала проживания древних россов в ранний период существования Киевского государства на северо-восток (зона проживания финно-угорских племен) и юг (тюркоязычные кочевники) вызывает неоднозначные оценки, колеблющиеся от «слияния» и «ассимиляции» до «завоевания», «оттеснения» и «частичного истребления». Своеобразным историческим рубиконом в употреблении «силовых» оценок присоединения новых земель можно, пожалуй, считать начало русской экспансии за Уральским хребтом в конце XVI в.: начиная с первых походов Ермака Тимофеевича в начале 1580-х гг. крестьянская и монастырская колонизация упоминается только как сопутствующий и подчиненный элемент «казачьих походов» и «военных кампаний».

В данной статье автор касается сравнительно небольшого этапа в истории Российской империи – периода активного присоединения региона Средней Азии, длившегося 31 год (1864–1895 гг.).

Говоря о применяемой в статье геополитической методологии, необходимо отметить, что в продвижении России в Среднюю Азию огромную, а подчас и решающую роль играл ландшафтно-геог-рафический фактор, что, за редким исключением, не учитывается при анализе исторических событий.

Так, невозможность контролировать гражданский мир и без-опасность путей в Среднюю Азию в XVIII – начале XIX в. привела в конце концов к переходу от политики опосредованного контроля над киргиз-кайсацкими жузами через систему выборных султанов и летучих отрядов к выдвижению в степь крепостей и опорных пунктов, соединению их в «линии», «дистанции» с целью выведения беспокойного политического элемента в тыл страны (равно как и для прекращения доступа к нему политических сил, Россией не контролируемых, – хивинцев, кокандцев, английской агентуры). Такая концепция в русской среднеазиатской политике становится преобладающей в 1842–1853 гг. и на оренбургском направлении персонифицируется с генералом В. А. Обручевым, сменившим в 1842 г. генерал-адъютанта В. А. Перовского на посту оренбургского генерал-губернатора. В указе Николая I от 14 июня 1844 г. Оренбургской пограничной комиссии вменялось в обязанность «всякое дело о киргизах Малой орды» докладывать начальнику края, а о деле, вызывающем необходимость внесения каких-либо изменений в основные положения по управлению, «представлять» министру иностранных дел. Сразу вслед за этим началось и строительство постоянных укреплений в глубине киргизской степи:
в 1847 г. – Раимского, в низовьях реки Сыр-Дарьи; в 1848 г. – еще трех укреплений: на реках Иргиз, Тургай и Карабутак (Губернаторы… 1999). Русские укрепления строились не только на берегах степных рек, поймы которых были богаты травами и использовались киргизами для зимовок, что делало их легкоконтролируемыми, но и вблизи меридиональных караванных путей из среднеазиатских оазисов в Оренбург, Орск и Астрахань, наиболее часто подверженные нападению киргизских барантачей.

Таким образом, определение южной границы России в Средней Азии в конце 60-х гг. XIX в. в значительной степени было связа-
но с ландшафтно-географическими факторами, что в сочетании с
определенной политической обстановкой в Европе и событиями в приграничной с Кокандским и Хивинским ханствами зоне повлекло за собой вторжение русских войск на территорию земледельческих оазисов Средней Азии. Ландшафтно-географический фактор явился, таким образом, не главной причиной, но главным пусковым механизмом военной кампании 1864 и 1865 гг.

1864 г. знаменует новый этап в российской геополитике в Средней Азии. С этого времени началась короткая, но интенсивная и обширная по охвату военная кампания, завершившаяся присоединением к России территории Средней Азии общей площадью более чем 4000 км2 и созданием на этой территории Туркестанского генерал-губернаторства. Этот факт знаменует собой начало ка-
чественно нового периода во взаимоотношениях России и среднеазиатских народов.

Решение о продвижении России на территорию среднеазиатских ханств фактически было принято императором Александ-
ром II 20 декабря 1863 г. по предложению оренбургского генерал-губернатора А. П. Безака о соединении Сырдарьинской (считавшейся частью Оренбургской) и Сибирской пограничных линий:

«1. С будущего 1864 г. приступить к соединению передовых Оренбургских и Сибирских линий, на предложенных генерал-адъютантом Безаком условиях, т. е. от Джулека на Сыр-Дарье через Сузак, Аулиэата и далее по хребту Каратаусских гор, заняв Сузак войсками отдельного Оренбургского и Аулиэата, отдельного Сибирского корпуса с тем, чтобы впоследствии перенести границу на Арысь, проведя оную от Аулиэата через Чимкент;

2. Разрешить генерал-адъютанту Безаку немедленно приступить к приготовлению предстоящей экспедиции, дабы отряды могли двинуться в степь с появлением подножного корма, к таким же приготовлениям приступить и со стороны Западной Сибири, немедленно по утверждению сметы потребных для сего денежных расходов;

3. Самый способ исполнения предприятия представить ближайшему усмотрению обоих корпусных командиров, по их взаимному согласию» (Серебрянников 1908: 201–202).

Последний пункт данного решения находится в соответствии с прежними методами ведения политики со среднеазиатскими государствами, согласно которым начиная с момента учреждения Оренбургской губернии (1734 г.) ответственность за принятие государственных решений в отношении региона почти полностью возлагалась на оренбургского и в значительной степени на сибирского генерал-губернаторов. Именно в этих целях в Оренбурге была создана Оренбургская пограничная комиссия, исполнявшая как дипломатические, так и разведывательные функции. В духе продолжения этой политики находятся и чрезвычайные полномочия
«с правом вести войны и заключать мирные договора» первого генерал-губернатора Туркестанского края К. П. фон Кауфмана, полученные им от царя в 1867 г. (Кауфманский сборник… 1910: 17). Такой подход был абсолютно верен в смысле принятия оперативных военных решений, но вместе с тем нес в себе большую опасность рискованных политических действий, что не раз проявлялось на протяжении кампаний 1864–1868 гг. в регионах, известных как крупные исторические и культурные центры, в государственных образованиях, за контроль над которыми уже не менее ста лет боролась главная соперница России в европейской политике того времени – Англия.

Осуществление планов установления новой границы, принятых 20 декабря 1863 г., ярко демонстрирует переход к новому этапу построения геополитической системы России и является ключевым во всех дальнейших событиях в Средней Азии.

Мотивы действия «корпусных командиров» в продвижении
в глубь Средней Азии достаточно четко характеризует служебная переписка командующих войсками и военного министра Д. А. Милютина, относящаяся к 1864–1868 гг. Вот донесение командующего «оренбургским» направлением полковника Н. А. Веревкина военному министру по поводу взятия г. Чимкента: «Собственно по отношению к безопасности Туркестанской области владение Чимкентом могло бы быть весьма полезно, но не иначе как при сильном занятии его войсками Сибирского ведомства, или вновь высланными из Империи, которая (граница. – В. Д.) в таком случае пролегала бы от Чимкента прямо к Аулиэата, по южную сторону гор, то полагаю, что границу эту было бы охранять гораздо труднее, чем идущую, собственно по горному хребту. Границу по Арысу (река Арысь. – В. Д.) тоже нельзя считать за границу естественную или законную, либо оборонительную линию, так как Арысь, даже теперь, во время половодья Сыра (реки Сыр-Дарьи. – В. Д.),
в большей части своего течения во многих местах имеет совершенно удобные броды» (Серебрянников 1908: 267).

К доводам, приводимым командующим Сырдарьинской линией Н. А. Веревкиным, добавлялось и опасение об усилении сил кокандцев в случае достижения последними мирной договоренности с Бухарой.

На необходимость занятия этого важного стратегического пункта указывал и командующий Сибирским военным округом генерал Дюгамель: «Овладение этой крепостью, по моему мнению, составляет необходимое дополнение к тому, что уже сделано в настоящем году.

Окрестности Чимкента, по плодородию своему и развитию хлебопашества, имеют также значение для правого фланга передовой линии, как Алатауский округ для левой ее оконечности. Это две житницы, одинаково необходимые для продовольствия гарнизонов вновь приобретенного края, и, пока Чимкент не будет в наших руках, нельзя рассчитывать на безопасность сообщений между Аулиэата и Туркестаном» (Серебрянников 1908: 201).

На те же причины занятия г. Чимкента указывают и исследователи более позднего периода, в том числе и военные: «Причины необходимости занятия этого города уже известны: узел дорог, плацдарм для неприятеля, в исходящем углу границы и проч.» (Халфин 1968: 158–159).

Русские военные, неожиданно оказавшиеся на острие государственной политики России и вынужденные принимать решения не только о занятии, но и о правовом статусе тех или иных населенных пунктов и территорий, впервые должны были сделать это в период определения линии границы летом – осенью 1864 г. В этих условиях они фактически руководствовались уровнем тех геополитических взглядов, которые вырабатывались у них из сплава их военного образования, знакомства с неясной еще географией Средней Азии и политической обстановкой на месте. В то же время их действия часто не совпадали с планами и замыслами государственных деятелей, отвечающих за курс внешней политики России в целом. Типичным примером являются следующие документы, касающиеся решений в отношении г. Чимкента, с точки зрения генерал-майора Черняева, занявшего его, и военного министра России генерал-адъютанта Д. А. Милютина: «Пользуясь нравственным впечатлением от владения Чимкентом, можно поручиться за совершенное спокойствие края и в продолжении целого года.

Содержание настоящего моего письма доложите его превосходительству Дмитрию Алексеевичу» (Милютину, военному министру. – В. Д.) (Серебрянников 1908: 116).

Реакция военного министра, рассматривающего военно-поли-тическую ситуацию в регионе Средней Азии как составную часть общей политики России, была вполне однозначной и отражала внешнеполитическую линию страны на текущий момент: «…обстоя-тельство, которое несколько пугает меня, есть намерение г-м Черняева не только овладеть Чимкентом, но и удержать его за собой. Такое распространение границ никогда не входило в наши планы; оно чрезвычайно растягивает нашу линию и требует значительного
увеличения сил. К сожалению, сообщения наши так медленны, что всякое предписание придет слишком поздно; вероятно, дело уже сделано. Не мешает однако же телеграфировать генералу Дюгамелю, чтобы он удержал Черняева от крайнего увлечения. 29 сентября
1864 г.» (Серебрянников 1908: 117).

Еще в большей степени самостоятельность русских военачальников в Средней Азии, которая, по сути дела, и была в данный момент движущей силой в формировании новой геополитической модели в регионе, проявилась в отношении занятия Ташкентского оазиса.

К этому моменту в правительственных кругах России сформировалось твердое мнение о необходимости установления определенной и незыблемой границы в Средней Азии: «Окончательное определение нашего положения в Средней Азии и непременная неподвижность в будущем наших там границ» (Там же: 165) была главной чертой специального доклада императору Александру II вице-канцлера А. М. Горчакова 31 октября 1864 г., подготовленного на основе изучения политической обстановки в Средней Азии в результате военной кампании 1864 г., а также реакции европейских держав, и прежде всего Англии, на эти события.

Еще более определенно позиция правительственных кругов России высказана в совместной записке министерства иностранных дел и военного министерства на имя императора Александра II месяц спустя, 20 ноября 1864 г.: «В настоящее время дальнейшее распространение наших владений в Средней Азии не будет согласно ни с видами правительства, ни с интересами государства.

Вскоре осуществленное новое завоевание, увеличивая протяжение наших границ, требует значительного усиления военных средств и расходов, между тем как подобное расширение владений не только не усиливает, а ослабляет Россию, доставляя взамен явного вреда лишь гадательную пользу.

Нам выгоднее остановиться на границах оседлого населения Средней Азии, нежели включать это население в число подданных Империи, принимая на себя новые заботы об устройстве их быта и ограждения их безопасности.

Приняв за основание, что правительство не желает завоеваний в Средней Азии, виды в этой стране можно ограничить: 1) Прочным утверждением русской власти на занятом уже пространстве, устройством быта и введением цивилизации между подвластными
ордынцами; 2) Действительным ограждением этих племен от хищников и нападений среднеазиатских народов, поставив их в невозможность вредить нам или, по крайней мере, убедив, что никакое неприязненное действие с их стороны не останется без наказания и возмездия; 3) Приобретением нравственного влияния на Средне-Азиатские ханства, не вмешиваясь в их управление, внутренние дела и политические отношения, но стараясь путем мирных и торговых сношений рассеять их недоверие к нашей политике и установить прочные отношения, чтобы иметь возможность ограждать в самих ханствах интересы и безопасность наших подданных, развив нашу азиатскую торговлю, и открыть новые рынки для сбыта русских произведений и, наконец; 4) Удешевить содержание наших войск, довольствуя их местными способами, а не подвозом из России, и покрывая хотя бы часть расходов на их содержание доходами с занимаемого края.

На основании вышеизложенных соображений, министерства Иностранных дел и Военное, по взаимному обсуждению системы будущих действий наших в Средней Азии, пришли к заключению, что в настоящее время Россия может ограничиться достигнутыми уже результатами, отказываясь от дальнейшего наступления и приняв границей линию от китайских пределов по Тянь-Шанском хребту, водораздельной черте между долинами Чу и Таласа и бассейном Сыр-Дарьи, затем, по одному из отрогов Кызы-курта, впереди Арыса, Сыр-Дарью» (Серебрянников 1908: 196–201).

В этом документе предлагается также уже применявшийся в российской внешней политике XVIII в. вариант прикрытия юго-восточной границы с помощью формально независимых, но подконтрольных Империи государств, известных в международном праве как протекторат. Вместе с тем следует учесть, что протектирование родовых казахских объединений (Малая и Средняя орда) в XVIII в. не привело к положительному для России результату, что было связано с особенностями социально-экономического устройства кочевых народов. В середине 60-х гг. XIX в. планы протектирования предполагалось применить к оседлому земледельческому населению среднеазиатских оазисов, имевших, как правило, многовековые традиции государственного управления: «…не вмешиваясь в распри и внутренние дела ханства, стараясь поощрять торговые и дружественные сношения, если не с Кокандом, то по крайней мере с Ташкентом, дав понять жителям, что их собственный интерес заставляет быть в мире с русскими; но вместе с тем, посредством консулов или иных дипломатических агентов, которые при благоприятных обстоятельствах могут быть туда командируемы или даже водворены, зорко следить за положением дел в ханствах, чтобы быть в состоянии своевременно принимать необходимые меры для подавления в самом начале всяких замыслов, противных нашим интересам; в случае же грабежей или нападений, не оставлять ни одно неприязненное действие без должного наказания и возмездия» (Серебрянников 1908: 196–201).

Возникнув в 1864 г., вопрос о протектировании среднеазиатских владений или их полном присоединении к России становится ключевым в построении геополитической системы в Средней Азии. Уже в 1864–1865 гг. это ярко проявилось в вопросе о правовом статусе г. Ташкента и прилегающих территорий.

Впервые вопрос о взятии г. Ташкента встал сразу же после занятия г. Чимкента и диктовался исключительно соображениями развития оперативного успеха в целях ликвидации крупного опорного пункта кокандцев рядом с новой пограничной линией. Принимая решение о занятии Ташкента, генерал Черняев указывал, что этот шаг сократит сроки ведения войны и стабилизирует политическое положение в приграничной зоне: «Не представляйте кокандцев такими, какими они были в Пишпеке и т. п.; у них руководители не хуже наших, артиллерия гораздо лучше, доказательством чему служат нарезные орудия, пехота вооружена штыками, а средств гораздо больше, чем у нас. Если же мы их теперь не доканаем, то через несколько лет будет второй Кавказ.

26 сентября 1864 г. М. Черняев» (Там же: 116).

Однако попытка взять Ташкент с ходу не удалась, и этот факт привлек пристальное внимание как военного, так и политического руководства России – речь фактически пошла об установлении новой линии границы и о все большем участии в политической жизни Средней Азии. Дело осложнилось из-за претензии на город эмира Бухары, который попытался воспользоваться военными поражениями Коканда для: 1) территориальных приобретений; 2) установления политического контроля над Кокандом; 3) обеспечения контроля над транзитной торговлей через Ферганскую долину в Кашгарию. Это кардинально меняло всю политическую обстановку на территории междуречья Сыр-Дарьи и Аму-Дарьи, то есть древнего Мавераннахра, что требовало незамедлительных решений со стороны России. Центральным пунктом в этих событиях становилось определение международного правового статуса г. Ташкента и Ташкентского оазиса: «Известие о прибытии в Ташкент Худояр-хана с отрядом войск Бухарского эмира до сих пор еще не
подтверждается. Но сведения о сношениях Ташкента с Бухарой под-твердились и заговор, заблаговременно раскрытый Алимкулом, имел целью передачу Ташкента Бухарскому эмиру.

Впоследствии этих оснований Бухарский эмир требовал от Алимкула передачи ему Ташкента, в случае чего выразил намерение послать посольство в Россию для определения границ, но Алимкул ответил, что намерен оборонять Ташкент как от русских, так и от бухарцев и в крайнем случае предпочитает передаться русским» (Серебрянников 1908: 101).

Глава военного ведомства, понимая всю геостратегическую важность поднятого генералом Черняевым вопроса, вместе с тем вполне справедливо указал на необходимость внешнеполитического решения и запросил по этому поводу министерство иностранных дел России: однако МИД России, высказавшись за намеченные планы создания протектората, одновременно не дал однозначных рекомендаций в отношении военных действий и будущего политического устройства в Ташкентском оазисе, предоставив, по сути дела, в этом свободу выбора армии: «Мы решили не включать этот город в пределы Империи, потому что признали несравненно для нас выгоднейшим ограничиться косвенным на него влиянием, весьма действительным по близости наших военных сил. Но весьма может быть, что для нас было бы гораздо выгоднее, если Ташкент успел бы отмежиться от Кокандского ханства и образовать по-прежнему независимое владение. В зависимости от Коканда, именно Ташкент будет служить нам лучшим залогом в исполнении ханом условий доброго соседства. С восстановлением же прежней независимости, город этот послужит удобным оружием, в случае необходимости действовать на Коканд и отчасти на Бухару, и вместе с тем становится для нас оградою против всяких внезапных покушений Коканда и Бухары... Оставаясь верным к общему началу, что нам следует избегать вмешательства во внутренние дела ханства, необходимо было бы и окончательное устройство судьбы Ташкента предоставить ходу событий» (Там же: 83).

Военный историк М. А. Терентьев указывает: «Несмотря на неудачу, генерал Черняев вошел с представлением о необходимости немедленного занятия Ташкента и, думая согласоваться с прежними видами правительства, не желавшего распространять свои владения, он предлагал образовать из Ташкента отдельное, независимое от Коканда, владение, находившееся только под покровительством России.

Правительство не дало разрешения на представление генерала Черняева о занятии Ташкента, но вместе с тем озаботилось, по возможности безотлагательно, представить генералу Черняеву все средства для сильной обороны всего уже занятого нами пространства» (Терентьев 1906: 278). С этой целью в начале 1865 г. из территорий, занятых в течение предыдущего – 1864 г., с присоединением бывшей Сыр-Дарьинской линии в составе Оренбургского генерал-губернаторства была образована Туркестанская область, губернатором которой был назначен генерал Черняев. Создание этого административного образования имело цели оперативные (через два года область вошла в состав Туркестанского генерал-губернаторства), но стало важным этапом в организации геополитического пространства присоединяемого к России региона.

Однако действия, «отданные на усмотрение корпусных командиров», развивались на месте совершенно не так, как планировалось в Санкт-Петербурге: подчиняясь по-прежнему ходу военно-политических событий в Средней Азии, военный губернатор Туркестанской области генерал Черняев принял решение выйти по всей линии границы на реку Сыр-Дарью, приняв ее в качестве естественного рубежа с Бухарским ханством: «…прошу инструкций о следующем:

Найдет ли правительство удобным провести нашу границу в Средней Азии по р. Сыр-Дарье, как самую естественную;

Будет ли согласно с видами нашего правительства занятие Бухарским эмиром остальной части ханства за Дарьей, чему в настоящее время противодействовать я не могу;

Не будет ли разрешено мне вступить в переговоры по этому предмету с Бухарским эмиром теперь же» (Серебрянников 1908: 182–183).

Мнение генерала Черняева о новой линии границы разделяло и его руководство в Оренбурге: «Вообще же, по интересам и расположению населения, также по топографическим условиям торговых путей, наша настоящая граница в Кокандских владениях есть Сыр-Дарья во всем ее течении» (Серебрянников 1908: 192).

Эта позиция по установлению новой линии границы была вскоре выражена в прямом указании генералу Черняеву: «Течение Сыра (то есть Сыр-Дарьи. – В. Д.) должно быть обеспечено для нашего судоходства» (Там же: 194).

В конце апреля 1865 г. войска генерала Черняева заняли крепость Нияз-Бек под Ташкентом, контролировавшую подачу воды в город. Вскоре в одном из столкновений близ Ташкента был убит регент малолетнего кокандского хана, фактический глава ханства Мулла Алимкул. После этого в Ташкенте резко усилилась позиция партии, выступавшей за передачу города Бухаре, чему способствовала и дипломатическая активность эмира Музаффара, стянувшего для наступления на Кокандское ханство значительные силы к Ходженту. В этих условиях генерал Черняев принимает решение о занятии Ташкента, что было осуществлено русскими войсками 15–17 июня 1865 г.

Но несмотря на взятие г. Ташкента, в политических и высших военных кругах России продолжались все усиливающиеся споры по поводу дальнейшей судьбы города и новой линии границы с Кокандским ханством.

Принимая во внимание огромную стратегическую ценность Ташкентского оазиса и его ключевое значение не только в контроле с севера над Ферганской долиной, но и в качестве фактора взаимоотношения со все усиливающейся Бухарой, предъявлявшей все большие аппетиты к территории Кокандского ханства, генерал Черняев и его непосредственный начальник – генерал Крыжановский были склонны сохранить Ташкент в той или иной форме зависимости от России: «Образование из Ташкента отдельного ханства с вассальным подчинением его России, по моему мнению,
в настоящее время неудобожелаемо… Хан, поставленный нашим правительством, в глазах народа будет таким же русским чиновником, которым управляются они и теперь, но с тою разницей, что власть нашего чиновника они признают, потому что видят в ней силу, и в результате выйдет, что мы только лишимся средств, которые будут выделены на содержание хана.

Помимо всего этого, образование из Ташкента самостоятельного ханства лишит нас этого важного политического значения, которое приобрели мы с занятием этого города, стоявшего во главе всей Средней Азии» (Серебрянников 1908: 7).

Еще более развернуто свои соображения по присоединению новых территорий в Средней Азии изложил в донесении военному министру оренбургский генерал-губернатор Крыжановский, на долю которого, как и его предшественника Обручева, выпало принятие многих политических и военных решений по региону: «Их правительства (т. е. Коканда и Ташкента) должны быть к нам в вассальных отношениях и представлять ручательства для нашей торговли и спокойствия границы и далее течение Сыра должно быть обеспечено для нашего судоходства. Спрашивается, каким образом следовало добиваться этого ручательства и этого обеспечения от такого народа, как азиатцы? Можно ли было достичь требуемых результатов, не занимая постоянно вблизи Ташкента угрожающей позиции и самостоятельных постов по реке? Каким образом можно установить вассальные отношения, хотя над одним Ташкентом, городом, где сплетаются все интриги среднеазиатской дипломатии, стоя от него в 100 верстах или даже приходя туда, но лишь на время?

Каким образом, не занимая пункта вблизи Ташкента, обеспечить его от преобладания в самом городе сильной партии эмира, всегда готовой с оружием в руках поддержать и укрепить его владычество?

Наконец отчего, занимая временно разные посты впереди нашей границы, мы должны считать ее вновь перенесенной и отчего объявление Ташкента и Коканда независимыми владениями с обязательством защищать их от всякого рода нападений будет противоречить нашим официальным и журнальным заявлениям?

Независимый Ташкент может без нарушения своей независимости потребовать присутствия наших войск в разных пунктах своей территории и мы не можем отказать в том владению, находящемуся под нашим протекторатом» (Там же: 19–20).

Новая геополитическая реальность, сложившаяся в северных районах Средней Азии, вызвала большие затруднения в деятельности высших политических кругов России на международной арене. Однако вместе с тем успехи русских войск в этом регионе оказали ожидаемое давление на позицию Англии, проявлявшей все большее опасение по поводу своих колоний в Индии, а значит, смягчившей свои позиции в отношении России в Европе. Ташкент был оценен МИДом России как «узел нашего влияния в Средней Азии» (Серебрянников 1908: 283). Министерство иностранных дел посчитало целесообразным следующее: «Для оставления гарнизонов в Чиназе и Ниязбеке, а также в разных постах по Сыр, просьба о том жителей Ташкента была бы весьма уместная.

При объявлении эмира о предстоящем наказании за всякое нарушение спокойствия наших границ, равно как Ташкента и Коканда, не следовало бы упоминать о взятии Бухары, так как эта угроза трудно осуществима, а наше слово, в особенности обращенное к азиатцам, должно быть строго выполняемо» (Там же: 66). Этот взгляд в значительной мере совпадал со взглядами на устройство границы оренбургского военного начальства: «В Ташкенте надо образовать самостоятельное управление из местных жителей, без всякого вмешательства в домашние дела жителей кого-либо из русских чиновников. Само собой разумеется, что при этом крепость и жители должны быть немедленно обезоружены, а крепостные стены приведены в положение, совершенно для нас безвредное.

Было бы весьма полезно образовать при Ташкенте целый округ от страны, лежащей от нашей нынешней линии до берегов Сыра и Нарына, по всему их протяжению, и землю эту вместе с городом Ташкентом или отдать особому хану по нашему выбору, или подчинить муниципалитету» (Там же: 68). Министерство иностранных дел России в лице прежде всего директора его Азиатского департамента Стремоухова категорически возражало против такой линии границы, которую предлагал оренбургский генерал-губернатор Н. А. Крыжановский, старавшийся одновременно сгладить тот отрицательный эффект, который произвели в политических кругах слишком решительные и не согласованные с руководством страны действия генерала Черняева в отношении Ташкента: «Так же как и прежде, держусь его мысли, что, не окончив устройства главного здания и не имея даже денег на устройство его, не нужно начинать постройку ненужных флигелей: нечего нам делать новых завоеваний, когда не можем укрепить то, что уже имеем. В Азии гораздо легче делать громкие завоевания, чем трудиться над администрацией, тем более, что последняя приносит много горя и неудовольствия, а громкие, но вместе с тем весьма нетрудные завоевания, приносят чины и кресты. А потому не следует удивляться, что в Туркестане люди увлекаются: надо только подтянуть им поводья и направить воинственный удар на что-нибудь более разумное, чем расширение и без того широчайшей России.

Полагаю, по-прежнему (и решительно), остановиться на бывшей границе нашей через Ташкент и Аулиета, выдвинув немного вперед ее левый фланг. Думаю границу ту прикрыть вассальными нам владениями Ташкентским и Кокандским, но с обязательством защищать их от покушений Бухары. Если эмир захочет взять их, придется всякий раз открывать клапан геройства Туркестанских войск и брать Бухару с целью наказывать эмира контрибуциями. Считаю также необходимым обеспечить за нами судоходство по Сыру и для сего, по особой просьбе ташкентцев и снисходя к их крайнему и бедственному положению, оставить границы в некоторых пунктах по берегу реки. Если будет возможно, надо устроить так, чтобы ташкентцы платили арендную сумму на содержание тех гарнизонов. Когда ташкентское владение окончательно упрочится (а когда оно упрочится, знает только Бог и мы), тогда гарнизоны наши надо будет вывести» (Серебрянников 1908: 47–48).

Таким образом, высшее военное руководство Оренбургского генерал-губернаторства, отвечавшее за политику на среднеазиатском направлении в течение 130 лет, при всем понимании международного резонанса этих действий склонялось к геостратегическим решениям, исходящим из удобств обороны территории, снабжения войск, безопасности союзников и других факторов стратегического и оперативного характера.

Реакция Азиатского департамента МИДа на планы военных кругов по установлению новой линии границы была однозначной и находилась в русле общей политики России, определенной этим министерством: «Если мы будем расширять наши пределы только потому, что будем желать присоединять к себе каждое воинственное кочевое племя, могущее делать набеги, то вряд ли удастся нам когда-либо остановить свое движение на юг, и кажется, было бы выгодно или оградить границу укрепленною линией, или карать хищников подвижными колоннами…

Едва ли может входить в виды правительства распоряжаться судьбами всей Средней Азии, проникая даже до Бухары; подобные замыслы еще не входили, да и вряд ли должны входить, в нашу политическую программу, потому что ни в коем случае не оправдывались бы ни требованиями нашей торговли, ни общим политическим соображением, а между тем вовлекли бы нас в неизбежные затруднения» (Серебрянников 1908: 69–70).

Из приведенного документа директора Азиатского департамента МИДа России Стремоухова можно сделать вывод, что идея «пограничной линии» на юго-восточных рубежах, существовавшая здесь более ста лет, несмотря на то, что страна была вынуждена отказаться от нее в пользу непосредственного контроля над территорией, все еще находила своих приверженцев в правительственных кругах. Эту же мысль Стремоухов повторяет и в другом документе, направленном оренбургскому генерал-губернатору: «Скажу только о пятом пункте, о котором упоминает князь (А. М. Горчаков, вице-канцлер, министр иностранных дел. – В. Д.) в своем письме, а именно, о передвижении линии границы на левом фланге к Нарыну. Признаюсь Вам со всей откровенностью, что аргументы в пользу такого передвижения никак не убеждают. Линия по долине Таласа и углу Иссык-Куля и по этому озеру мне кажется прекрасною и вполне удобною; к ней примыкают горные проходы, которые легко запереть малыми постами или укреплениями и которые могут служить воротами и для нас, в случае нужды; по второй линии весьма легко устроить вполне удобные сообщения на всем протяжении. Не могу найти достаточных причин бросать эту линию и захватывать горную местность, перерезанную почти непроходимыми хребтами, бесплодную, кроме нескольких долин..., а сколько подобное предписание поднимает крику и как оно подо-рвет последнее к нам доверие в Европе. Право, игра не стоит свечей» (Там же: 104).

Показательно, что, решая вопрос об установлении новой линии границы по всему течению р. Сыр-Дарьи, и МИД, и военное министерство сошлись во мнении нецелесообразности перенесения границы на линию этой реки, которую они были склонны воспринимать только как транспортную артерию, без рассмотрения подчинения военно-политического пространства, расположенного севернее ее: «…главнейшей целью наших усилий в Средней Азии должно быть развитие нашей среднеазиатской торговли. – Разделяя вполне этот взгляд, я полагал бы правильным, чтобы, согласно с ним, и самая деятельность наша в Средней Азии была руководима этой целью, а не видами неограниченного расширения нашего влияния и ни в коем случае увеличения территориальных владений. Материальное влияние наше должно быть настолько сильно, чтобы обеспечить торговую деятельность, сообразно с действительным ее развитием