Реферат: Кузнецов борис Вячеславович, кандидат исторических наук

КУЗНЕЦОВ Борис Вячеславович,

кандидат исторических наук

ГЕРОЙ НЕ НАШЕГО ВРЕМЕНИ

(История о жизни и судьбе унтер-офицера Филиппа Ефремова)


В нашей истории, да и в любой другой, не часто можно встретить такого персонажа, которого в литературе принято именовать «положительным героем». Реальная история, впрочем, как и реальная жизнь, такими людьми не богата. Часто отличить историю реального человека от созданных о нем исторических мифов – дело крайне сложное.

Давайте попробуем все-таки начать «с чистого листа» и посмотрим на такого деятеля, жизнь которого еще не успела обрасти густым историческим мифом. Давайте заглянем в век XVIII, век полный коварства и страстей. За теми фигурами, что стоят у переднего края российской исторической сцены, если внимательно приглядеться, можно различить некоего Филиппа Ефремова. На фоне бурного «века просвещения» его история совсем затерялась. Сейчас она знакома лишь совсем немногим литературоведам, и то лишь благодаря небольшой книге воспоминаний, которую оставил после себя сам Ефремов - «Российского унтер-офицера Ефремова девятилетнее странствование и приключения в Бухарии, Хиве, Персии и Индии». Ну что ж, попробуем окунуться в историю жизни этого унтер-офицера.

Итак, всецело отдаваясь биографическому жанру, жизнеописание этого удивительного человека следует, как и положено, начать с рождения.


Герой наш родился без малого двести пятьдесят лет назад, в 1750 году. В том же самом году умер Иоганн Себастьян Бах, но родился Антонио Сальери, Вольтер переехал ко двору прусского короля Фридриха II, а граф К. Г. Разумовский стал последним гетманом в истории Украины, умер историк В.Н. Татищев, а известный российский путешественник С. П. Крашенинников стал действительным членом Петербургской Академии наук. Все это произошло в 1750 году. Спустя тридцать четыре года в книге своих воспоминаний, Ефремов скупо, как в формулярном списке о службе, напишет о себе: «Уроженец я Вятской и сын Сергея Ефремова, секретаря тамошней духовной консистории».

Таким образом, детство Филиппа Ефремова проходило в настоящей российской глубинке, в небольшом городке даже о меркам непритязательного XVIII века. Население Вятки составляло тогда едва ли четыре тысячи человек. (Сейчас, кстати, название этого города на карте уже не найти, с 1934 года и по сей день, он называется Киров.) Семья Ефремовых, по всей видимости, жила не слишком богато. Вряд ли место секретаря, то бишь стряпчего, в управлении делами епархии давало большие доходы. Как часто тогда бывало, Филиппа еще тринадцатилетним мальчиком зачислили солдатом в Нижегородский пехотный полк. Судя по всему, в отличие от дворянских недорослей, мальчика на самом деле отдали в солдатскую службу. Уже в девятнадцать лет он был произведен в сержанты. В это время Ефремов со своим полком воевал в Крыму на Турецком фронте.

И вот настал 1774 год. Россию захлестывала волна крестьянского восстания, «пугачевщина». Филиппу Ефремову 24 года. Под его командой 20 человек солдат и казаков и одна небольшая пушка. Оренбургские степи, застава Донгуз, один из дальних форпостов гарнизона, до самого Оренбурга пятнадцать верст. В степях неспокойно.

Не успел небольшой новоприбывший отряд обустроиться на новом месте, как одна из пугачевских «ватаг» напала на заставу. Перевес сил был не в пользу солдат, нападавших было около 500 человек. Как потом вспоминал Ефремов: «Что может храбрость произвесть там, где противу одного сорок человек?» Однако нападавших удавалось сдерживать с раннего утра до полудня. Ефремов не стал приписывать эту стойкость какому-то исключительному геройству, он откровенно сказал, что ватагу нападавших, вооруженных чем попало, сдерживала лишь только ружейная пальба, да пушка. Конечно, долго это противостояние продолжаться не могло. К полудню порох закончился. Сержант Ефремов забил пушку, чтоб она не досталась врагу, и приказал всем бежать к Оренбургу. «И как порох у нас вышел весь и только в ружьях осталось по заряду, то я на бегу последним зарядом выпалил.» Естественно, далеко убежать не удалось. Кому-то может и посчастливилось скрыться, Ефремову – нет. Пугачевцы его загнали и взяли в плен. «Один, догнав меня, ударил саблею вдоль ружья моего и оною отрубил у левой руки большой палец, другой поразил меня саблею над правым ухом, а третий копьем ранил в голову выше лба.»

Контуженый, Ефремов потерял сознание. Когда пришел в себя, был уже связан по рукам и ногам. Пролежав так до ночи, он присматривался и искал возможность для побега из временного становища пугачевцев. «Ватага их состояла из яицких казаков и мужиков, не знающих военных предосторожностей, то и не поставили они стражи.» Для молодого сержанта это было достаточным поводом к побегу. «Стал я напрягать все свои мышцы, чтоб ослабить веревки, которыми был связан, и усилие мое было не бесплодно.» Освободившись, он развязал двоих солдат, которые лежали рядом. Побег остался незамеченным. Остаток ночи и половину следующего дня они пролежали в камышах у речки Донгуз. Посчитав, что опасность миновала, Ефремов решил пробираться в Оренбург.

Однако, незамеченными беглецы прошли всего лишь три версты. Их обнаружили казахи, которые, «пользуясь мятежным временем», вылавливали в степях людей, а затем продавали их на невольничьих рынках Средней Азии. Сержант и его солдаты опять оказались в плену. От казахов, поднаторевших в содержании невольников, Ефремову сбежать уже не удалось. Да и раны его дали о себе знать. В казахских улусах Ефремов от них едва не умер, если бы не старый казах, проникшийся к русскому пленнику и выходивший его.

Через два месяца за Филиппа Ефремова, еще не совсем оправившегося от ран и болезней, казахи смогли получить на рынке в Бухаре всего лишь четыре выделанные телячьи кожи. Прибрел его хожа Гуфур, подаривший через месяц русского пленника «тестю своему Даниар-беку, который в Бухарии полновластен и называется аталык, то есть владетель». Ефремов стал рабом человека, который в это время фактически вместо хана управлял всем Бухарским ханством.

Сначала русский пленник выполнял черную работу: носил воду, работал в саду и в поле, охранял сад. Затем, по всей видимости, он чем-то заслужил расположение аталыка, и тот поручил ему крайне ответственную и почетную задачу – надзирать за своим гаремом.

Расположение Данияр-бека имело и свои отрицательные стороны. Вскоре аталык начал уговаривать понравившегося ему русского раба принять ислам. Сначала обещал различные милости, а потом приказал его пытать. Пытка была по-азиатски изощренной. В невольника силой закачивали густой соляной раствор. Когда от болей он начинал терять сознание, чтобы сохранить жизнь, ему промывали желудок и давали съесть масло. Когда же он приходил в себя, пытка возобновлялась. Так продолжалось три дня. Пытки не сломили Ефремова, мусульманином становиться он не собирался, а Данияр-бек, по всей видимости, не хотел до смерти мучить хорошего раба. «Видя аталык, что все его мучения недействительны, убеждал меня по крайности ему присягнуть, чтоб служить верно. Ту присягу я сделал из пристрастия языком, а не сердцем.»

Для аталыка присяги оказалось вполне достаточно, и Ефремов стал лензибаши, то есть пятидесятником в бухарском войске. Вслед за этим русскому рабу были сделаны богатые пожалования, аталык одарил его землей, чистый годовой доход с которой «300 червонных тамошних, кои в России меняются по три рубли». То есть доход Ефремова был 900 рублей в год. (Надо сказать, что далеко не каждое дворянское поместье в России приносило своим хозяевам такие деньги.)

На службе Бухарскому ханству Филипп Ефремов быстро «происходил чинами». Вскоре он стал юзбаши, то есть сотником. Воевал храбро, сам принимал участие в сражениях, брал пленных, за что аталык жаловал его еще неоднократно землей и деньгами. Данияр-бек, видимо, доверял Ефремову и уважал его воинские таланты. Во время одного из походов на Мерв и Хиву, русский раб фактически командовал всем бухарским войском. Бывший русский сержант, который на русской государевой службе командовал самое большее 20 человеками и одной пушкой, делал в бухарском войске неплохую карьеру военачальника. Кроме того Ефремов обнаружил удивительную способность к языкам. За пять лет, что пришлось провести ему в Бухаре, он выучил таджикский, персидский, узбекский, казахский и какие-то другие восточные языки, которые он скромно не стал перечислять в своих воспоминаниях.

Жизнь в Бухаре для Ефремова не обошлась и без романтической истории. О ней он сдержанно поведал, вспоминая свои приготовления к побегу. «Влюбилась в меня аталыкова ключница, коя всячески старалась, чтоб я носил имя ее мужа, на что я не согласился. Она после изъявляла прямое и усердное желание со мною уйти, куда б я ни пожелал. Она же родом персиянка и еще молода захвачена бухарцами. Я ей обещал, когда найду свободный случай к уходу, ее не оставить.»

Вскоре «случай к уходу» представился. По поручению аталыка Ефремов постоянно разъезжал между Бухарой и постоянно воюющей армией. Появились связи, влияние и какая-то видимость свободы, деньги же у него, кажется, были всегда. Летом 1780 года Ефремову «за сто тамошних червонцев» (то есть за триста российских рублей) удалось сделать себе подложную грамоту, где он фигурировал как посланец аталыка Данияр-бека в Коканд. Любвеобильная персиянка-ключница, выкрала для него ханскую печать, которой он и заверил свои бумаги. Верная своей привязанности, она хотела бежать вместе с Ефремовым. Но ему пришлось отказать ей, «ибо, взяв оную с собою, никак бы не мог спасти ни себя, ни ее».

С бухарским юзбаши Филиппом Ефремовым сбежали еще двое русских. По дороге он весьма успешно выдавал себя за посла, и ему везде выдавали сменных лошадей и провиант. По пути беглецы останавливались в Самарканде, где Ефремову раньше уже приходилось бывать во время военных походов. Самаркандцы запомнились ему как «народ весьма здоровый, только к войне робкий».

Добравшись так до Коканда, беглецам пришлось срочно сменить амплуа. Теперь они выступали в роли татарских купцов. Для того чтобы полностью соответствовать новой роли, Ефремову пришлось купить товар, сменить одежду и обзавестись собственным рабом-арапом. Путь на родину не получался коротким. Назад поворачивать было нельзя, пережидать на одном месте – тоже, и потому пришлось двинуться дальше на юг в полную неизвестность с первым же торговым караваном.

Поездка предстояла не самая легкая, торговцы готовы были идти на риск ради возможных крупных барышей. Путь каравана лежал через Тибет, через перевалы выше 5000 метров. (Например, перевал Кара-Корум находится на высоте 5658 метров, а самая высокая гора Кавказа Эльбрус - на высоте 5642 метра.) Ефремов очень скупо отозвался о трудностях пути по Тибету: «Большие пропасти, узкие проходы и худые дороги». Однако, о том, как тяжело было на самом деле, можно понять уже из того, что двое его спутников погибли в дороге один за другим. Ефремов, верный своему христианскому долгу, похоронил их по православному обычаю. Сделать это было непросто, ведь для всего каравана они были татарами. Ефремов ночами тайком ото всех перетаскивал тела своих товарищей в укромные расселины, где отпевал и погребал их.

Вскоре заболел и сам Ефремов. Что-то произошло с его ногой, и она страшно загноилась, ему пришлось отстать от поредевшего каравана и бросить все свои товары, с ним остался только слуга-негр. На счастье Ефремова на Тибете его приютил и выходил местный старик. За месяц он поставил его снова на ноги. Среди тибетцев Ефремов провел почти четыре месяца. О них он вспоминал как о людях «по большей части стройных, цветом изчерна желтых, склонных к войне, но притом честных и дружелюбивых». Единственное, тибетцы «весьма неопрятны, и по правилам своей веры не смеют бить ни блох, ни вшей, ибо по их рассуждению, и сии твари имеют разумную душу».

Боясь привлекать к себе ненужное внимание, Ефремов в одиночку продолжать путь с Тибета опасался. Не долго думая, он вместе со своим арапом превратился в нищего мусульманского паломника и вместе с группой таких же отправился дальше. Пройдя через Кашмир, тогда еще территорию, принадлежавшую Афганистану, в итоге Ефремов очутился в Дели. Здесь он отбился от группы паломников-магометан, дальнейший путь он предпочитал проделать без них.

Ефремову везло, на его пути всегда попадались люди, которые помогали ему. Возможно, это было закономерностью, и русский скиталец был просто таким человеком, который располагал к себе людей. Так произошло и в Дели. Он познакомился с неким армянином Симеоном, который близко к сердцу принял историю русского беглеца и приютил его у себя в доме. Армянин этот, видимо, уже давно жил в Индии, и успел наладить приличные связи. Он направил Ефремова с сопроводительным письмом к своему приятелю в английские владения в город Лякнаура.

Тут Ефремов надеялся через англичан добиться отправки в Россию. Однако, здесь он некстати приглянулся коменданту города Медлитону. Он пытался завербовать русского беглеца в английскую колониальную армию. После того, как уговоры не помогли, комендант распорядился держать Ефремова под караулом. Еще совсем недавно прикидываясь нищим паломником, на этот раз Ефремов заявил, что он секунд-майор русской армии и родственник президента Военной коллеги З.Г. Чернышева. (Он не мог знать, что его фиктивный родственник вынужден был покинуть свой высокий пост и уже шесть лет как являлся всего лишь наместником Полоцкой и Могилевской губерний.)

Тем не менее, несостоявшегося английского солдата вынуждены были отпустить и сопроводить с письмом в Калькутту, которая была тогда столицей британских владений в Индии. Ефремову пришлось пересечь весь полуостров. Страна показалась ему, хоть и чрезмерно жаркой, но богатой и плодородной, правда, люди там «от чрезмерных жаров черны, ленивы и весьма сластолюбивы».

В Калькутте Ефремов вновь проявил чудеса изворотливости. И, в конце концов, подарив своего арапа некоему «мисту Чамберу», он был посажен на почтовый корабль, следующий в Англию.

Обогнув Африку, Ефремову удалось насладиться видами небольшого острова Святая Елена, где они запасали пресную воду. Шел 1782 год. Нашему герою – 32 года. В это время в Парижской военной школе учится тринадцатилетний мальчик Наполеон Буонапарте, которому через тридцать три года так же придется посетить эти места и провести здесь последние годы своей жизни. Ефремову островок не приглянулся, ибо он «совсем бесплоден, а дрова и провизию сюда привозят из Англии».

Миновав Святую Елену, корабль прибыл в Ирландию. И вот уже из Ирландии сухим путем Ефремов добрался кое-как до Лондона. В июле 1782 года он предстал перед русским послом И.М. Симолиным, который и помог ему перебраться в Петербург.

26 августа 1782 года. Прошло почти девять лет с тех пор, как молодого сержанта Нижегородского пехотного полка отправили с 20 солдатами и одной пушкой на Донгузскую заставу. Бывший сержант русской армии, бухарский юзбаши Филипп Ефремов вернулся на родину. Столица же жила своей жизнью. Обсуждали постановку комедии «Недоросль» Д.И. Фонвизина, на улицах в новой форме появились новые полицейские чины – квартальные надзиратели и приставы, столичная знать была озабочена раздачей первых орденов Святого Владимира, на Сенатской площади открыли новый памятник Петру I – знаменитый «Медный всадник».

Делу Ефремова предстоял долгий извилистый путь по канцеляриям, ведь ни в каких списках он уже не числился, с довольствия был снят и живым нигде не фигурировал. Но ему вновь повезло, его приютил у себя в доме весьма влиятельный человек - Александр Андреевич Безбородко, секретарь Екатерины II. Он же и представил Ефремова самой императрице.

Аудиенция состоялась 5 ноября все того же 1782 года. Екатерина любила экзотику, а потому с рассказом о своих странствиях Ефремов выступал перед ней «в азийском платье». Императрицу рассказ, судя по всему, позабавил. Бывшего сержанта разом произвели в прапорщики, что было тогда уже офицерским чином, и зачислили переводчиком в Коллегию иностранных дел «по знанию бухарского, персидского и других азийских языков». Вместе с этим Екатерина распорядилась выдать Ефремову 300 рублей. По иронии судьбы это была та же сумма, что он заплатил в Бухаре за свои подложные проездные документы.

По настоянию А.А. Безбородко Ефремов сразу же по прибытию начал писать книгу-отчет о своих странствиях. Судя по обстоятельным землеописаниям с указанием даже дней пути от города к городу, Ефремов писал книгу на основании путевых дневников. В 1784 году он ее закончил и посвятил своему благодетелю. В рукописном виде книга постепенно начала расходиться по Петербургу и в 1786 году была издана даже без ведома самого автора. (Стоит сказать, что при жизни Ефремова она переиздавалась еще дважды – случай не такой уж частый и для нашего поголовнограмотного времени.)

Жанр путешествий и странствий был в то время очень любим читающей публикой, и потому в печати тут же появились весьма хвалебные рецензии на книгу. На какое-то время Ефремов стал популярным автором. Но литературной славы он искать не стал, саму книгу он замысливал не как увлекательный рассказ о приключениях, которые, кстати, описаны довольно скупо и сухо, а как страноведческое и этнографическое описание, тех земель, где он побывал. В большей степени она похожа на отчет военного разведчика или торгового агента. В предисловии к книге Ефремов написал: «Не хвастовство тем, что претерпел я разные бедствия, ниже желание прославить себя описанием испытанных мною странных случаев, побуждает меня представить краткое об оных начертание: но единственно то, что земли, в коих судьба определила мне страдать, и народы, у которых долженствовал я раболепствовать, мало знаемы единоземцам моим».

Что касается земель Средней Азии, то о них кое-что все-таки знали в России, и они уже утратили ореол далеких сказочных стран, но к любым новым сведениям Военная коллегия и Коллегия иностранных дел прислушивались с интересом. Ефремов заметил: «Кажется по всему, что России предоставлено утвердить и здесь верховное свое владычество». Действительно, через 80 лет русским людям, в лице солдат, предстояло гораздо ближе познакомиться с этими землями, а к середине 80-х годов XIX века вся Средняя Азия уже вошла в состав Российской империи.

Земли же Тибета и те, что находятся за ним, и в самом деле были «мало знаемы» в России, да и не только здесь, но и в Европе сведения о них были скудны. Ефремов первым из европейцев проник в Индию сухим путем через Тибет. Последним же из русских, кто побывал в Индии, и что-то написал об этом, был тверской купец Афанасий Никитин. Как и у Ефремова, путешествие Никитина заняло почти девять лет и, подобно Ефремову, странствовать по Индии тверской купец не собирался, так же его пытались заставить принять ислам, так же ему пришлось претерпеть много бед и лишений, так же он вынужден был, спасая жизнь, выдавать себя за купца магометанина. Все это было за триста лет до Ефремова. Только вот при жизни Никитин так даже и не успел отдать переписчику свои путевые записи, которые потом стали до хрестоматийности знаменитым «Хождением за три моря».

Ефремов же не стал развивать свой неожиданный литературный успех, но и жизнь его на этом не закончилась. Его ждала служба в Коллегии иностранных дел, но Ефремов не превратился в заурядного чиновника, смешавшись со множеством таких же. В 1783 году, меньше чем через год после возвращения, ему было поручено сопровождать из Петербурга бухарского посла. Сложно сказать какие чувства он должен был испытать, выполняя это поручение. Вернувшись назад в Петербург, Ефремов отказался от дипломатической карьеры. Здесь он обратился с ходатайством к сенатору графу Александру Романовичу Воронцову, и тот устроил его надзирателем в Петербургской таможне. В благодарность за оказанную услугу Ефремов подарил ему два рукописных экземпляра своей книги. Вполне возможно, что именно Воронцов и стал первым анонимным издателем книги Ефремова.

В Петербургской таможне в 1785 году Ефремов служил под началом своего сверстника Александра Николаевича Радищева, так же вошедшего в историю своей привязанностью к литературному жанру путешествий. Книга надзирателя Ефремова была уже написана и должна была выйти в следующем году. Более скромное по размаху странствий, но гораздо более известное «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева должно было увидеть свет только через пять лет, за что начальнику Ефремова, «бунтовщику похуже Пугачева», предстояло отправиться в Сибирь.

Радищев, что очень вероятно, был непосредственно знаком с историей своего подчиненного и уж точно читал его воспоминания. Отрывок из них он даже использовал в своей поэме «Бова», описывая обычаи и верования тибетцев. Вот как пишет об этом сам Ефремов: «Больше всего почитаются у них шарики, делающиеся из калу далай-ламы и богдо-ламы…, сии шарики всем раздаются вместо святыни и всякое зло отвращающего дара, так же и моча сих обоих ламов почитается за спасительное средство во многих болезнях». Радищев же следующим образом претворил эти сухие сведения в поэтические строки:

«Иль в Тибете, иль в Бутане,

Где живет тот царь священной

Своих сладких яств останки,

Что в священных его недрах

Благодатная природа

В млеко жизни претворила,

В веществе сие изящно

Далай-лама которо

Всем в подарок правоверным

Для десерту рассылает».


Недолго продолжалась совместная служба двух путешественников. Автору «Девятилетних странствований» на одном месте не сиделось. Ефремов начал новый период своих служебных скитаний, но только уже по России, благо знание языков и свойства деятельной натуры, позволяли ему это делать. Из столицы он вскоре перевелся в новоучрежденное Кавказское наместничество, где занял должность заседателя Верхнего земского суда с чином коллежского асессора. Для прапорщика это уже был серьезный служебный сдвиг, по табели о рангах это соответствовало военному чину майора. Но через год Ефремов покинул заседательское кресло для того, чтобы по распоряжению самого всесильного князя Григория Потемкина стать директором Астраханской портовой таможни. Уволившись оттуда, оказался в Вологде асессором уголовного суда, но уже с чином надворного советника, что уже приравнивалось подполковнику военной службы. Из Вологды в 1795 году Ефремов был вскоре командирован на юг России, там два года назад основали город, который в том же 1795 году получил название Одесса. Ефремов должен был устроить в нем городской магистрат.

Заслуги его были по достоинству оценены: 25 апреля 1796 года «за беспорочное поведение и усердную службу» он был пожалован грамотой на потомственное дворянское достоинство. На гербе дворянского рода Ефремовых изображены дорожные сапоги, что должно было символизировать жизнь-странствование самого Филиппа Сергеевича.

Но дворянский титул и достоинство не смогли заставить Ефремова благополучно осесть на одном месте. Надворный советник служит директором Кизлярской, потом Моздокской таможни. В возрасте пятидесяти лет увольняется по болезни, за заслуги ему назначают пожизненную пенсию 500 рублей в год. (Кстати, если вспомнить, то бухарский аталык лучше обеспечивал своего раба. Там Ефремов имел самое меньшее 900 рублей в год.) На пенсии Ефремову не сидится, и он опять служит на таможне директором Бухтарминской заставы в Западной Сибири.

В 1805 году в 55 лет Ефремов окончательно увольняется и едет жить в Петербург, но столичная жизнь не для него, и он переезжает в Саратов, а оттуда в 1810 году в Казань. В это время мы узнаем, что за двадцать восемь лет служебных странствований по просторам России Ефремов обзавелся женой и детьми, которые последние годы переезжали с места на место вместе с ним. Последние сведения о его жизни относятся к 1811 году. В этом году в Казани магистр исторических наук Петр Сергеевич Кондырев издает в третий раз книгу Ефремова. О самом авторе он пишет: «Состояние его весьма посредственно, но оно тем более приносит ему чести, что он, имевши случаи соделаться богатым, по любви к истине и добру государей и отечества, не захотел воспользоваться оными так, как пользуются сим весьма многие».

На этом следы Филиппа Сергеевича Ефремова теряются. Ему 61 год, состояния он своей верной службой полной соблазнов и искушений не нажил. За плечами бурная жизнь: сын вятского стряпчего, стал сержантом, потом рабом в Бухаре, юзбаши, много и храбро воевал, прошел пешком Среднюю Азию, Тибет, Кашмир и Индию, объехал полмира, вернулся на родину, написал популярную книгу, но литератором не стал, происходил чинами, служил отечеству, стал дворянином, обзавелся семьей. И вот 1811 год. Ефремов еще достаточно бодр. Впереди роковой 1812 год, Наполеон, Отечественная война. Но на этом самом месте достоверные страницы биографии Филиппа Сергеевича Ефремова закрываются. Дальше остаются только предположения, и полная свобода творческого вымысла.