Реферат: Ресурсами, играет важнейшую роль для регулирования климата и экологии планеты, а его геополитическое значение в обозримой перспективе может существенно возрасти

Шабаев Ю.П.


Культурное пространство «Русского Севера»*


Введение

Европейский север России (как и север в целом) обладает огромными ресурсами, играет важнейшую роль для регулирования климата и экологии планеты, а его геополитическое значение в обозримой перспективе может существенно возрасти. На первый взгляд недостатка внимания к изучению севера нет, но в основном о проблемах северных территорий пишут экономисты, географы, а также экологи. Уже несколько лет подряд в стране проводятся международные Северные экологические конгрессы, но при этом ни экология человека, ни культурная экология северных сообществ так и не стали объектом заинтересованного обсуждения на тематических научных форумах, а внимание к продуманному и целенаправленному улучшению социально-культурной среды на севере не является предметом заботы политических менеджеров. Между тем экономическая, социальная и культурная ситуация в регионах европейского севера является крайне сложной. В этой связи отечественные специалисты все настойчивее пишут о деградации северных территорий [Север 2007; Пилясов 2009], а зарубежные в свою очередь говорят о многовариантности сценариев развития европейского севера РФ, включая и достаточно неблагоприятные [Brunstad 2004]. Что касается сферы публичных дискуссий, то и здесь обсуждение современных экономических, социальных процессов, свойственных указанному региону, очень часто имеет характер апокалипсических пророчеств, сводящихся к заявлениям о «потере Севера» [Данилов 2009]. Более того, формула «потерянный север» из сферы публицистики успешно перемещается в научные дискуссии. Таким образом, географическое понятие «европейский север» приобретает уже социальный смысл, поскольку этот регион все устойчивее воспринимается как культурная периферия, как стагнирующая территория, как зона социального неблагополучия.

* Работа подготовлена в рамках реализации проекта «Территориальные сообщества, региональные идентичности и этничность на европейском севере РФ: исторические и культурные основания процессов этнической дифференциации и межкультурной интеграции», выполняемого по Программе фундаментальных исследований РАН «Историко-культурное наследие и духовные ценности России». Направление 5. Традиции и новации в культуре народов России.


При этом в научной литературе и в восприятии культурной элиты европейский север рассматривается как историческая провинция, именуемая «Русским Севером» и ее значение в процессе формирования русского государства и русской ментальности оценивается весьма высоко. Современный образ европейского севера как культурной и социальной периферии полностью противоположен культурному мифу о севере как особом сакральном пространстве [Теребихин 2004]. В этой связи представляется полезным оценить культурные идентичности и трансформации в этом регионе.
^ Русский Север
Что представляет собой Русский Север не в географическом, не в административном и не в экономическом, а в культурном плане? На этот вопрос есть несколько ответов. Один из них сформулировали еще предшествующие поколения исследователей и в первую очередь историки, фольклористы и этнографы. Они, как уже сказано, считали Русский Север единой историко-культурной провинцией. При этом Русский Север воспринимался интеллектуальной элитой не только как историческая провинция России, но и как регион, сыгравший важную роль в формировании и поддержании этнической идентичности русских, как сугубо «русский» регион. Характерно, что в наиболее масштабном научно-популярном издании XIX в. – «Живописная Россия», изданном М.О.Вульфом, в первых же томах были даны этнографические описания северных и западных регионов и лишь затем – центральных. На роль типичного великоруса и наиболее яркого выразителя «русскости» во второй половине названного столетия исследователи нередко предлагали региональные группы населения Русского Севера [Деготь: 176-186].

Что касается последних нескольких десятилетий, то здесь наиболее показательно замечание академика Д.Лихачева: «Самое главное, чем Север не может не тронуть сердце каждого русского человека, - это то, что он самый русский. Он не только душевно русский – он русский тем, что сыграл выдающуюся роль в русской культуре. Он спас нам от забвения русские былины, русские старинные обычаи, русскую деревянную архитектуру…» [Лихачаев 1983: 7.] Многие современные исследователи согласны с предшественниками в оценке культурного значения региона [Русский 2004], но пишут не только о «заслуге Русского Севера в развитии культуры и образования» [Булатов 1999: 258], а также и о «метафизике Севера», его «сакральной географии», сущность которой состоит в понимании Русского Севера как «сакрального, русского, православного центра», вокруг которого формируется остальной мир [Теребихин, 2004: 5].

Но мифологизация культурного пространства европейского севера есть лишь попытка создания некой искусственной модели, которая возможно ценна гносеологически, но малопродуктивна в плане анализа социальной среды.

Безусловно, русские являются крупнейшей этнической группой во всех регионах европейского севера: в Архангельской и Вологодской областях их доля, согласно данным переписи населения 2002 г., превышает 90%, а в других она почти повсеместно растет (см. табл. 1), хотя абсолютная численность населения уменьшается как по причине отрицательного сальдо миграции, так и из-за превышения смертности над рождаемостью. Снижение численности населения северных регионов — устойчивая тенденция, причем этот процесс начался во всех регионах европейского севера примерно в одно и то же время, например, в Вологодской области снижение населения идет неуклонно, начиная с 1988 г., а в Республике Коми — с 1990 г. С 1989 по 2010 г., согласно данным переписей населения, Мурманская и Республика Коми потеряли треть населения. За указанный период значительно сократилось также население Архангельской области, где ежегодная убыль населения в среднем составляет 10 тыс. человек [Русский 2009], значительные потери населения имеют место и в других северных регионах.

По существу ныне происходит процесс деколонизации европейского севера, в результате которого деградируют и перестают существовать не только многие села и деревни, но и поселки, а в ближайшей перспективе вопрос стоит о ликвидации крупных поселений и целых городов.

Миграционный отток населения из регионов европейского севера порожден не только причинами социально-экономического порядка, но стимулируется и будет стимулироваться усиливающейся «миграционной готовностью» населения. Об этом в частности свидетельствуют результаты опроса населения Мурманска, Архангельска и Сыктывкара, осуществленного нами в марте 2010 г. Согласно данным опроса, 35,5% жителей Архангельска, 38,8% Мурманска и 39,6% Сыктывкара хотели бы уехать их своих городов и регионов навсегда или на длительное время, а среди молодежи в возрасте от 18 до 25 лет доля потенциальных мигрантов составляет уже 51,4%.

В этническом отношении среди выезжающих с севера преобладают представители славянских народов. Это позволяло предположить, что доля титульных этнических групп в составе населения двух национальных республик и одного автономного округа, входящих в состав региона, именуемого «Русским Севером» будет возрастать. Но перепись населения 2002 г. показала, что доля русских во всех регионах за исключением НАО возросла. Таким образом в статистическом отношении европейский север РФ продолжает оставаться «русским», поскольку русские численно доминируют во всех областях, республиках и округах. Русское население формируется как посредством естественного прироста, так и за счет ассимиляции аборигенного населением региона. Так, к примеру, опрос учащейся молодежи, проведенный в Коми в 1998 г., показал, что пятая часть городских школьников 16-17 лет, у которых оба родители коми, называли себя русскими [Шабаев 1998: 91-112]. Процессы ассимиляции в последующие годы не ослабевали, о чем свидетельствовали результаты переписи 2002 г., показавшей заметное сокращение численности карел, коми, вепсов, которое невозможно объяснить только превышением смертности над рождаемостью, имевшим место в последние годы [Клементьв, 2007; Шабаев, 2007а].

Вообще на европейском севере очевиден некий культурный парадокс, суть которого состоит в том, что крупные этнические меньшинства, расселенные в пределах своих республик и имеющие развитые культурные институты, оказываются менее стабильными этническими группами, чем уступающие им по численности и культурным ресурсам группы меньшинств [Shabaev 2010]. Так коми и карелы, численность которых значительна и проблема сохранения этничности которых является центральным звеном региональных моделей этнополитики, не только сократились между переписями 1989 и 2002 гг., но имеют и существенно худшие демографические показатели, чем ненцы и саамы, численность которых возрастает, хотя сами эти группы невелики. Этот парадокс отчасти порожден разницей в статусе этнических групп. Однако названный культурный парадокс не является единственным, когда мы оцениваем этнические процессы и межкультурное взаимодействие на европейском севере РФ.


Восприятие этничности и межэтническое взаимодействие

Значимость этнических определителей для представителей северных сообществ меняется. Во-первых, идет активный процесс смены этнического самосознания у представителей этнических меньшинств и, прежде всего, молодежи. Во-вторых, меняется само отношение к категории этничности. В-третьих, этничность все более начинает оцениваться с точки зрения ее рациональной ценности. В-четвертых, этнические идентичности все очевиднее начинают конкурировать с гражданскими.

Для оценки названных культурных явлений имеет смысл обратиться к истории.

Русская колонизация европейского севера начинает прослеживаться по историческим источникам с X-XI вв., когда славянами было освоено Белозерье. Движение на север осуществлялось двумя путями: из Новгорода и из Ростово-Суздальской земли. Уже в XII в. летописи сообщают о контактах славян с аборигенным (чудским) населением [Власова 2005]. Роль чудского населения в формировании великорусской народности и северорусского населения оценивается исследователями по-разному [Рябинин 1990], но очевидно, что это не был простой односторонний процесс ассимиляции чуди славянами, ибо само пространство европейского севера сохранило преимущественно финно-угорскую и самодийскую топонимию [Матвеев 1964; Субстратная 2001], а анклавы расселения финно-угорских и самодийских народов хотя и сократились, но остаются и ныне значительными. При этом несомненно, что славяне изначально оценивали себя как доминантную культурную группу, а свое окружение воспринимали как культурную периферию. Следствием такого восприятия и стало формирование этноцентричной модели мира, которая «отразилась и на восприятии земель Севера, населенных «инородцами», как иного, потустороннего мира, в котором, говоря языком русских странников, «все напротив». Поэтому вся этническая периферия Русского Севера наделялась характеристиками антимира...» [Теребихин: 5]. Культурная дистанция между русским и иноэтничным населением европейского севера была довольно устойчивой и проявлялась в восприятии представителей этнических меньшинств как «чужих», культурно отличных жителей севера. Такое отношение до сих пор сохраняется у старожильческого населения Мезенского района Архангельской области или Усть-Цилемского района Республики Коми применительно к ненцам. Но еще боле показателен в этом смысле пример с «чудью». Деревни, где проживают дальние потомки ассимилированных в ходе колонизации Севера финских племен на протяжении нескольких столетий жители соседних селений упорно называют «чудскими», а наиболее распространенной формулой для характеристики их населения является «там чудь живет» [Дранникова 2008; Предания 1991].

Позднее, когда на севере сформировалась поморская идентичность, всех пришлых стали называть «чужанами». В ХХ столетии местное население на европейском севере противопоставляло себя «вербованным», т. е. прибывшим на заработки по оргнабору. Таким образом, очевидно, что культурная оппозиция «свой» — «чужой» на севере весьма устойчива.

На формирование современного состава населения европейского севера и характер межэтнического взаимодействия весьма существенно повлияли сталинские репрессии 1930-1950-х гг., в результате которых на Севере были созданы сотни лагерей, лагпунктов и других учреждений системы ГУЛАГа [Шашков 1996; Морозов 1997; Коротаев 2004]. Огромный поток вынужденных переселенцев существенно изменил не только этнический состав населения республик и округов, но и соотношение между местным и пришлым населением. Казалось бы, возникли условия для формирования новых региональных идентичностей, для преодоления культурных дистанций между этническими группами. Однако, местное население и высланные представляли собой две разные и даже противостоящие друг другу социальные группы. Подавляющую массу мигрантов составляли спецпереселенцы и заключенные лагерей ГУЛАГА, с которыми местному населению контакты были запрещены. Кроме того, из числа местных жителей набирались охранники лагерей, официальная пропаганда изображала спецпереселенцев и заключенных как «врагов общества» и тем самым создавались новые культурные барьеры и культурные оппозиции. После того, как значительная часть заключенных была освобождена и многие из них осели на севере, культурные стереотипы, сформировавшиеся во время «расцвета» ГУЛАГА, переместились в бытовую сферу [Шабаев 2007б].

Вместе с тем усилившиеся во второй половине ХХ в. процессы урбанизации и унификации образа жизни, неизбежно вели к интенсификации взаимодействия между мигрантами и старожильческим населением, между представителями разных этнических групп. Важную роль в процессах культурной миксации играли и идеологические установки советского режима, нацеленные на формирование «новой исторической общности людей» и «дружбу народов». В сознании населения все более закреплялись стереотипы восприятия этнической идентичности как «вторичной» и «незначимой», при этом все более очевидной становилась гражданская, общесоветская идентичность.

Распад СССР и так называемый «кризис идентичностей», сопровождавшиеся в политическом плане процессами суверенизации и явлением, которое получило странное название «национальное возрождение», казалось бы, создавали почву для актуализации этничности и не случайно многие исследователи писали, что место советской идеологии заняла идеология национализма, в том числе этнического национализма.

Перед выборами 1993 г., т. е. спустя два года после того, как СССР перестал существовать был осуществлен российско-американский исследовательский проект «Предвыборная ситуация в России». В рамках этого проекта в Коми был проведен общереспубликанский опрос населения. Тогда только 6,9% респондентов в Коми признавали, что распад СССР был полезен, и 11,1% отмечали, что он «скорее полезен, чем вреден», а подавляющее большинство респондентов признавало его вредным. При этом 23,2% респондентов отметили, что считают родиной СССР, 35,5% назвали родиной Россию, 35,8% - Республику Коми, остальные затруднились дать ответ. Сходные ответы были получены и во многих других регионах РФ [Губогло 2003].

Три года спустя, по программе социально-психологического мониторинга в РК был проведен общереспубликанский опрос, в ходе которого выяснялось, в частности, отношение респондентов к этничности (см. табл.1).

Таблица 1

Распределение ответов на вопрос об отношении к национальности (этнической принадлежности), в %

1. Национальность дана человеку от природы или от бога и менять ее нельзя


24,6

2. Благодаря национальной принадлежности у людей сохраняется память о предках, о Родине и ее истории


22,7

3. Каждый нормальный человек должен гордиться своей национальностью


21,5

4. Национальность – это то, что объединяет людей, позволяет им добиваться общих целей


6,8

5. Не только в будущем, но уже сейчас понятие национальности в значительной мере устарело


10,1

6. Человек вправе сам выбирать себе национальность

8,2

7. Национальность – это то, что разъединяет людей, противопоставляет их друг другу

6,1


Очевидно, что в сознании большинства респондентов преобладало позитивное отношение к категории этнической принадлежности, хотя ее восприятие было неоднозначным. При этом характер этнической идентификации у представителей разных этнических групп населения республики существенно различался. Более однозначная этническая идентичность характерна для русских, ибо 72,6% русских респондентов назвали себя представителями только своей национальности. У коми таковых было 51,9%, у украинцев – 31,8, среди представителей других этнических групп – 40,0% [Вячеславов: 24-25], т.е. можно говорить о том, что значительные доли представителей всех этнических групп обладают множественной этнической идентичностью или находятся на стадии смены одной идентичности другой. Особо стоит заметить, что и значительная доля «русских» имеет множественную идентичность. И в данном случае можно сослаться на точное замечание С. Соколовского: «...Неопределенность Других, позволяющая в любой момент включить в эту категорию любое число новых членов, свидетельствует о протейном характере русскости, впрочем как и о характере любой доминирующей общности...» [Cоколовский: 42-43]

В плане оценки изменений, связанных с отношением к категории национальность (этническая принадлежность) показательны результаты опроса «Этнокультурный потенциал регионов как фактор формирования российской нации», который был проведен в Архангельске и Сыктывкаре в июне 2008 г. Опрос проводился по заказу Министерства регионального развития не только в Архангельской области и в Коми, но и в других регионах РФ.

Важным показателем, характеризующим этническое самосознание и культурные стереотипы, стали ответы на вопрос «Как вы понимаете «национальность»? Лишь 8,3% в Коми и 13,3% в Архангельске заявили, что это «то, что в советские времена обозначалось в паспорте», на основании чего можно было предположить, что советское понимание термина, когда этническая принадлежность и национальность были синонимами, практически ушло в прошлое. Но 61,2% в Архангельске и 65,8% в Сыктывкаре или абсолютное большинство считают, что «национальность» - это категория, связанная с происхождением родителей и предков (а 40,8% и 42,1% соответственно указали, что оно является производным от языка и культуры). Иными словами, понимание категории «национальность» не как гражданского определителя, а как этнического остается доминирующим. Вместе с тем, следует отметить, что достаточно значительная доля респондентов (24,7% в Архангельске и 19,3% в Сыктывкаре) понимает категорию «национальность» как гражданство, т.е. таким же образом, как и в других странах, что является свидетельством заметного сдвига в массовом сознании населения. Отчасти это, видимо, можно объяснить также и тем, что большая часть респондентов хоть раз, но выезжала за пределы страны (никогда не выезжали только 38,5% в одном случае и 38,3% - в другом).

Меняющееся понимание названной категории приводит и к изменению отношения к ней. Об этом свидетельствует тот факт, что 15,0% опрошенных в Архангельске и 18,4% в Коми согласны с тем, что человек может иметь две или более «национальностей», а еще около трети в обоих городах допускают такую возможность «в некоторых случаях» (30 и 40% выступают против этого). Почти треть (30,9% и 31,4%) признает, что человек может менять «национальность» в течение жизни. Таким образом, за 12 лет число тех, кто допускает свободный выбор этнической принадлежности самим человеком, выросло в 4 раза, если судить по Республике Коми. Правда, необходимо признать, что на селе общественное мнение более консервативно, но вряд ли данные по селу смогли бы существенно изменить картину перемен в массовом сознании, ибо наши исследования показывают, что позиции, к примеру, сельской коми молодежи быстро меняются.

Этничность на севере сегодня нельзя рассматривать только как культурный феномен. Она представляет собой и политический ресурс [Шабаев 2010а], и символический капитал, который успешно используется в борьбе за статус и ресурсы. С целью получения максимальных выгод от эксплуатации названного символического капитала этнические антрепренеры и некоторые политики стимулируют своей деятельностью процессы актуализации идентичностей, реидентификации и переосмысления этнических категорий. Данные процессы проанализированы в отдельной статье [Шабаев 2010б], хотя ситуация внутри рассмотренных нами культурных групп развивается столь динамично, что необходимо будет проводить новые исследования.

При этом необходимо заметить, что межэтнические отношения на европейском севере нельзя назвать образцом толерантности. Здесь показательными являются ответы на вопрос о недавних этнических мигрантах. Сначала опрашиваемым предлагалось выделить этнические группы населения РК, которые, по их мнению, возникли недавно. Затем предлагалось определить свое отношение к данным группам. Среди таких групп на первом месте по упоминаемости находятся «кавказцы», на втором азербайджанцы, на третьем армяне, затем идут китайцы и вьетнамцы. Количество и тех и других ничтожно, но в массовом сознании, видимо, уже прочно сформировано представление об угрозе из Азии, о предстоящем «нашествии» китайцев и вьетнамцев, а потому данные группы по упоминаемости обошли реально формирующиеся группы мигрантов. О своем положительном отношении к «новым этническим группам» заявили 10,1% и 13,7% опрошенных архангелогородцев и сыктывкарцев, о нейтральном – 59,9% и 64,6%, об отрицательном – 30,0% и 21,7% соответственно.

Слабость и неакцентированность региональных идентичностей приводит к тому, что конфликты идентичностей, которые вписываются в две культурные оппозиции «свои» - «чужие» и «северяне» - «южане» становятся все более многообразными. Свидетельством тому становится высокий уровень ксенофобии. Этот уровень одинаково высок в Коми, Карелии, в Архангельской и Мурманской областях, о чем свидетельствуют результаты целого ряда социологических исследований, в том числе и результаты опроса в марте 2010 г.: менее половины опрошенных в Мурманске, Архангельске и Сыктывкаре заявили, что для них нет народов, к представителям которых они относятся с недоверием. Остальные респонденты указывали на наличие подобных групп, что создает условия для устойчивого воспроизводства в массовом сознании образов «других» и «чужих» и для поддержания межэтнической напряженности в местных сообществах. Причем межэтническое противостояние и даже конфликты могут иметь место не только в крупных городских центрах с полиэтническим составом населения, но и в самых глухих поселках. Особо ощутимо неприятие «кавказцев» и вообще всех «южан», о чем свидетельствуют как наши собственные исследования [Шабаев, 2004], так и результаты других исследовательских проектов [Змеева 2009; Разумова 2006]. Конфликт между «южной» и «северной» идентичностями, вероятно, связан с разными культурными образами тех этнических групп, которые явно или опосредованно ассоциируются респондентами с названными идентичностями. Отчасти об этом свидетельствует и опрос, проведенный в трех названных городах, ибо в качестве основного отличия «северян» от остального населения называются психологические и поведенческие характеристики, при этом, когда в эту оппозицию вносятся этнические значения, сущность ее не меняется [Змеева 2007: 139]. Здесь следует согласиться с И.Разумовой, которая замечает: «Взаимные представления этнолокальных групп друг о друге в пределах российского пространства и поведенческие стереотипы создаются также в соответствии с расширенным спектром геополитических, этнических, характерологических и прочих значений, которыми наделяются оппозиционные понятия «севера» и «юга», «востока» и «запада» [Разумова 2007: 120].

В числе «прочих значений», безусловно, заслуживают особого внимания локальные, региональные и гражданские идентичности.

Локальные, региональные и гражданские идентичности

Говорить о европейском севере как о едином культурном пространстве возможно лишь оценивая некие материальные, вещественные элементы культурной среды, но вряд ли это допустимо, когда мы говорим о социальных общностях, формировавшихся и формирующихся на данной территории. Культурное единство названной территории весьма условно, поскольку изначально освоение огромного пространства носило очаговый характер. Этот очаговый характер освоения сохранился и в советские годы, когда шла промышленная колонизация севера. Не случайно специалисты называют северные города — городами-изолятами [Пилясов 2009]. Многие поселения и города никак хозяйственно не связаны с местной экономикой, а культурно — с другими местными сообществами.

Народы, которые проживают на пространстве европейского севера, этнографы условно разделяют на этнографические группы, поскольку культурные различия между группами были весьма заметны. Но помимо этнографических групп (часто весьма условных), в каждом этническом сообществе можно выделить еще много локальных культурных групп, у которых и ныне сохраняется довольно устойчивое локальное самосознание.

К примеру, русское население европейского севера и в первую очередь коренное население Архангельской области этнографы именуют поморами, но сами жители Архангельской глубинки и поныне разделяют себя на пинежан, лешуконцев, мезенцев, важан и т. д., причем местная солидарность проявляется не только в самоощущениях, но и в стремлении формировать земляческие объединения из тех, кто покинул родные края и перебрался, к примеру, в Архангельск.

О значимости локальных идентичностей можно судить на примере формирования местного политического движения «Важский край». В конце апреля 2009 г. главы пяти районов Архангельской и Вологодской областей заявили о начале процесса общеважской интеграции. Идеологи процесса исходили из того, что «Важский край как единое административное образование сначала был в конце XVIII в. разделен на две части (Вельский и Шенкурский уезды), а в конце 20-х гг. ХХ в. окончательно уничтожен при проведении «советского районирования». Начиная с конца 80-х гг. идея общеважской солидарности вновь стала возрождаться благодаря усилиям активистов-краеведов из разных районов, а в середине 90-х ее официально провозгласили ключевой в своей Программе члены движения «Важский край» [Главы 2009]. Важскую «инициативу» власти Архангельской области не поддержали. Сама же «важская инициатива» возникла потому, что в Архангельской губернии издавна существовала своя оппозиция «северяне» - «южане»: поморов противопоставляли ваганам, т. е. жителям юга губернии.

О значимости локальных идентичностей писал уроженец европейского севера Питирим Сорокин в «Системе социологии», заявляя, что среди социальных связей самыми сильными являются именно земляческие связи [Сорокин, 1991].

В это смысле весьма важной идентичностью должна являться региональная идентичность, но еще один парадокс ситуации на европейском севере заключается в том, что подобные идентичности здесь не сформировались, свидетельством чему может служить отсутствие каких-либо политонимов, обозначающих граждан трех национально-государственных образований: Республики Карелия, Ненецкого автономного округа и Республики Коми. Но более значимо то, как сами жители северных регионов воспринимают степень социальной интегрированности территориальных сообществ.

Весьма показательны в этом отношении данные опросов, которые были проведены в Республике Коми в 1996 и 2004 гг. [Шабаев, 2004б; 2008] В обоих случаях большая часть респондентов отрицала, что в республике сформировалось единое территориальное сообщество, объединенное общими интересами и общей идентичностью. Опрос, который был проведен нами в марте 2010 г. в трех областных центрах (Сыктывкаре, Архангельске, Мурманске) в данном отношении также дал показательный результат. На вопрос анкеты «Как Вы считаете, можно ли говорить о том, что жители вашего региона — это единое и сплоченное сообщество, у которого есть общие интересы и традиции» ответили «да» 39,7% респондентов в Архангельске, 38,8% в Мурманске и 32,8% в Сыктывкаре, а большая часть либо отрицала, что территориальное сообщество интегрировано, либо затруднялась ответить на данный вопрос. Северные региональные идентичности так и не сформировались, хотя успешный опыт целенаправленного формирования таких идентичностей, осуществлявшийся не на этнической, а на территориальной (гражданской) основе, в России имеется (татарстанцы - в Татарстане, югра – в Ханты-Мансийском автономном округе).

Таким образом, очевидно, что нынешние административные границы и статусы субъектов РФ оказывают незначительное воздействие на формирование региональных идентичностей.

С начала 1990-х гг., как уже отмечалось выше, характер идентификации россиян последовательно изменялся и наиболее очевидные изменения связаны с гражданской идентичностью.

В 1993 г. в Республике Коми был осуществлен уже упомянутый российско-американский исследовательский проект «Предвыборная ситуация в России». Помимо изучения электоральных предпочтений граждан, перед исследователями была поставлена задача оценить этнополитическую ситуацию в регионе и роль этничности и гражданства в культурных позициях местного сообщества.

Своеобразным индикатором тогда служили ответы на вопрос «Что для Вас является Родиной». Были получены следующие ответы: «моя Родина – бывший СССР» - 23,2%; «моя Родина Россия» - 35,5%; «моя Родина – Республика Коми» - 35,8%, остальные респонденты не смогли определиться с ответом на данный вопрос.

Опрос населения Мурманска, Архангельска и Сыктывкара помимо всего прочего показал, что местный патриотизм невысок, но общероссийская идентичность является доминирующей для жителей всех трех городов: гражданином России себя называют 58,7% архангелогородцев, 71,1% мурманчан и 55,1% сыктывкарцев и еще от четверти до трети респондентов в указанных городах заявили, что считают себя и гражданами России и гражданами своей области или республики (только гражданами области/республики назвали себя от 3 до 6%). Таким образом, тенденция к укреплению российской гражданской идентичности является очевидной.

Еще более показательно, в какой мере у населения трех северных городов сохраняется «советская идентичность». Гражданином (гражданкой) СССР себя назвали 7,4% респондентов в Архангельске, 6,4% - в Сыктывкаре и 0,7% - в Мурманске. Можно сделать вывод, что советская идентичность практически перестала являться значимой величиной среди гражданских идентичностей.

Не менее показательны результаты опроса 2008 года. Они показали, что для 28,8% и 33,0% респондентов в Архангельске и Сыктывкаре россияне представляются сообществом народов, т.е. для них более актуально этническое восприятие общности, а для 40,2% и 33,4%, т.е. для несколько большей доли респондентов, наиболее приемлемым является восприятие россиян, как гражданского сообщества и потому они считают правильным понятие «российский народ».

На вопрос «согласны ли вы с тем, что граждане Российской Федерации – это российская нация» ответили «да» 23,7% в Архангельске и 30,7% в Сыктывкаре, а еще почти 15% заявили, что для формирования нации потребуется еще несколько или много лет. Доля тех, кто согласен с утверждением «в условиях России единая нация возникнуть не может» оказалась весьма значительной – 35,9% и 35,9%, что свидетельствует как об объективных трудностях процесса формирования нации, так и о том, то пропаганда идеи нации и идеи российскости в обоих регионах ведется слабо и нациестроительство не является целью региональной этнополитики.

Но, как это ни парадоксально, 52,8% опрошенных в Архангельске и 61,9% в Сыктывкаре заявили, что «не отрицая своей национальной принадлежности» они могут сказать о себе «Моя национальность - россиянин»! С одной стороны это свидетельствует о неустойчивости этнических категорий, а с другой о потенциальной готовности населения к форсированию процессов нациестроительства, процессов гражданской интеграции.

Слабость региональных (и этнических) идентичностей на Севере, воздействие процессов деколонизации и деиндустриализации дают основания предполагать, что и общая северная идентичность также не может быть сегодня значимым культурным маркером. Но в реальности именно общая северная идентичность наиболее очевидно проявляет себя среди территориальных гражданских идентичностей. На вопрос «Ощущаете ли вы себя северянином» в 2010 г. в Архангельске однозначно положительно ответили 61,6% респондентов, в Мурманске – 77,3% и в Сыктывкаре – 58,1%, а доля тех, кто не желает признавать себя представителем северного сообщества, во всех трех городах менее 10%. Ответы на уточняющий вопрос об этнической составляющей северной идентичности позволяют говорить, что в понимании жителей названных трех «северных региональных столиц» северная идентичность не связана с «народами севера», то есть она носит не этнический, а гражданский характер. Значительная часть респондентов отмечала, что северянином может себя считать не только житель северных регионов, но и тот, кто живет за их пределами, но чья судьба связана с севером, т. е. это не просто земляческая связь, но именно идентичность.

Слабость региональных идентичностей и наличие прочной северной идентичности показывают, что европейский север воспринимается все же как «Русский Север», но не как русская этническая провинция, а как единый культурный регион, образ которого прочно укоренился в массовом сознании.

Заключение

Север европейской части России, долгое время представлявшийся культурной и интеллектуальной элитой страны как историческая провинция, сыгравшая важнейшую роль в формировании русской идентичности, как некое символическое и сакральное пространство, определившее культурный образ страны, утрачивает в последние десятилетия как свое экономическое значение, так и свою привлекательность для местного населения и мигрантов из других регионов страны. Одновременно происходит изменение культурного образа региона, ибо место образа хранителя национального духа и традиций, а также региона, представляющего большие возможности для реализации личных стратегий, занимает образ далекой и отсталой периферии, с которой нельзя связывать ни личные судьбы, ни судьбы Отечества. В результате Север продолжает активно терять жителей, и исход населения превратился в устойчивую тенденцию.

Этнические идентичности на европейском севере очевидно ослабевают, но при этом межкультурная дистанция между разными этническими группами сохраняется и в ее воспроизводстве и поддержании важную роль играет оппозиция «северяне» — «южане». При этом сам мигрантский характер северных сообществ мало влияет на конфликты идентичностей и причина такого положения дел кроется в отсутствии на региональном уровне реальной политики интеграции и местной идеологии, которая бы служила укреплению гражданской солидарности членов территориальных сообществ, формированию целостных гражданских сообществ.

Библиография

Булатов В. Русский север. Книга треть