Реферат: Г. А. Балл «Отношение» в контексте двухуровневой модели

Мир психологии. – 2011. – № 4. – С. 39-53

Г. А. Балл

«Отношение» в контексте двухуровневой модели

категориально-понятийного аппарата психологии1


Обосновывается двухуровневая модель категориально-понятийного аппарата психологии. В его составе выделяются качественно различные единицы знания: а) категории; б) научные понятия, в которых категории находят конкретизацию. Характеризуются обобщающий и разграничивающий подходы к понятийной конкретизации категорий. Наибольшее внимание уделяется единицам научного знания, описываемым с помощью русского слова «отношение».

Ключевые слова: отношение, единица знания, категория, научное понятие, термин, концепт, понятийная конкретизация категорий.


1. Атрибутом самосознания науки является внимание к ее логическим и лингвистическим средствам, среди которых выделим:

а) единицы знания (идеальные модели), характеризующие те или иные множества изучаемых наукой объектов, в том числе такие идеальные модели, которые описываются под названием понятий и категорий. Упомянутые объекты могут обнаруживаться в мире или конструироваться самими учеными (а также быть результатом взаимодействия этих процессов). Понятие «идеальная модель» (как и общее понятие модели) трактуется в настоящей статье согласно [];

б) языковые знаки (главным образом, слова и словосочетания), служащие для обозначения указанных единиц знания. При соблюдении некоторых условий, о которых пойдет речь ниже, такие знаки называют терминами.

Наибольшее внимание в данной статье уделяется единицам научного (прежде всего, научно-психологического) знания, описываемым с помощью русского слова «отношение» (и соответствующих ему слов других языков). Как известно, эти единицы знания играют важнейшую роль в характеристике бытия (в том числе человеческого) и сознания.

2. Определяющий для науки принцип рациональной подтверждаемости знаний находит, среди прочего, воплощение в требовании как можно более четкого очерчивания содержания используемых понятий (о категориях временно умолчим) и однозначного соответствия между этими понятиями и обозначающими их терминами. Согласно Н. И. Кондакову, «одним из главных качеств научного термина должна быть устойчивая однозначность» [. С. 595]. Соблюдение этого требования необходимо для выполнения логического закона тождества, согласно которому, когда в процессе умозаключения речь идет о каком-либо предмете А, то на протяжении всего этого процесса А = А, то есть, говоря словами В. Ф. Асмуса, мы должны «мыслить именно этот самый предмет и в том же самом содержании его признаков» (цит. по [. С. 596]). Если же этот закон не выполнен, то, строго говоря, полученные выводы нельзя считать рационально подтвержденными.

Здесь, правда, возникает следующее сомнение. Как известно, в процессе реального мышления, в том числе научного, его предмет то и дело изменяется, уточняется. Встает вопрос: как совместить это с соблюдением требований формальной логики? Ответ можно дать такой: следует различать осознаваемое, рефлексируемое, контролируемое ученым изменение предмета его мышления, с соответствующим трансцендированием законов формальной логики (в частности, закона тождества), и изменение не рефлексируемое, выражающееся в досадных формально-логических ошибках.

Учитывая сказанное, надо признать естественным, что одни и те же слова выполняют разные функции в научных текстах, с одной стороны, и в повседневной речи, а также в художественных, публицистических, пропагандистских текстах, с другой. В первом случае слова, о которых идет речь, являются преимущественно носителями унифицированных значений (именно такие слова обычно называют терминами; примером может быть слово «сила», когда оно обозначает одну из величин в формулировке физического закона); во втором же случае те же слова (хотя бы «сила» как обычное существительное русского языка) становятся носителями более размытых значений и вместе с тем, в большой мере, эмоциогенными носителями смыслов. Наиболее ярко эта функция проявляется в поэзии – ее характеризуют, среди прочего, как «деятельность по умножению и усложнению смыслов» [. С. 484].

Г. А. Сатаров на примере того же слова сила проиллюстрировал «миграцию понятий» из повседневного языка в научный и обратно: «…Понятие сила первоначально имело сцепления в обыденном языке вроде сила льва или сила армии. Затем, попав в науку, будучи использованным в ней, оно обрело новые сцепления типа сила трения, сила притяжения. Затем эти сцепления, возвратившись в обыденный язык..., породили новые сцепления и смыслы. Вот пример фразы, иллюстрирующей этот процесс: “Сила притяжения ее очарования была необычайно высока”» [. С. 8].

Ясно, что одной из предпосылок адекватного понимания текста является выяснение того, используется ли определенное слово или словосочетание как элемент сугубо научного языка (то есть в терминологической функции) или как многофункциональный элемент национального языка.

3. Вместе с тем следует учитывать, что жесткие требования к средствам научно-познавательной деятельности – это скорее идеалы, чем нормы, подлежащие безусловному выполнению. Возможная степень приближения к указанным идеалам зависит, во-первых, от характера исследуемых объектов и, во-вторых, от т. н. исследовательской программы, или парадигмы []. Ориентируясь на эти критерии, выделяют определенные типы наук. Наиболее обоснованным (см. выступление В. П. Филатова на круглом столе []) представляется различение четырех типов, а именно: 1) «точных» естественных наук (физика, химия и т. п.); 2) описательно-классификационных естественных наук (как, например, науки о Земле); 3) социальных наук (таких как экономическая наука, социология), стремящихся выяснять закономерности функционирования человеческих сообществ; 4) гуманитарных наук (историческая наука, культурология и т. п.). Еще теснее, по сравнению с «точными» естественными науками, приближаются к вышеупомянутым идеалам не вошедшие в классификацию Филатова математика и математическая логика – науки, ориентированные не непосредственно на познание мира, а на создание и изучение формальных моделей, которые могли бы стать средствами такого познания. На противоположном полюсе рассматриваемого ряда за гуманитарными науками можно разместить философию – по преобладающему ныне мнению, отдельную от науки сферу культуры, обладающую, в рамках рационального познания, максимальной свободой в выборе его средств.

Границы между обозначенными типами наук (точнее, областей рационального познания) отнюдь не четкие, в каждой области практикуются разные типы дискурсов, а в ряде дисциплин соревнуются принципиально разные парадигмы. Как отмечает Р. М. Фрумкина, в лингвистике «построения, которые одни исследователи считают наукой, для других будут выглядеть в лучшем случае эссеистикой. В психологии примерно та же картина» [. С. 146]. В самом деле, как мы знаем, в психологии большей частью конкурируют (а должны бы более конструктивно взаимодействовать) естественнонаучная и гуманитарная парадигмы (или, лучше сказать, традиции), отдающие предпочтение соответственно номотетическим и идиографическим методам исследования.

По мере перехода от «точных» наук (математических и естественных), через промежуточные типы, к гуманитарным наукам и к философии, становятся менее строгими нормы рационального познания; на их смягчение идут ради более полного охвата свойств весьма сложных исследуемых объектов, в том числе таких свойств, которые очень трудно формализовать.

Указанное смягчение требований касается и языковых средств науки. Конечно, когда слова национальных языков используются, скажем, как психологические термины, семантические свойства этих слов, как и в случае «точных» наук, изменяются. Сравним – подобно тому, как это было сделано в п. 2 по отношению к слову «сила», – слово «чувство» как обычное русское существительное и как психологический термин. Можно констатировать, что поле значений русского слова «чувство» охватывает и те явления, для обозначения которых в научно-психологическом дискурсе более адекватными, чем термин «чувство», оказываются термины «ощущение», «эмоция», «аффект» и др. Итак, терминологическое и нетерминологическое поля значений слова «чувство» не тождественны. Однако здесь нет такого резкого различия, как (см. п. 2) между терминологическим (действующим в физической науке) и нетерминологическим полями значений слова «сила».

Сетуя на характерные для психологических текстов «языковые вольности», Е. А. Климов резонно замечает, что «в пределах одной науки едва ли уместно одни и те же слова употреблять как в строгом, так и в обыденном значении» [. С. 54]. Однако преодолеть этот недостаток в гуманитарно ориентированных текстах крайне затруднительно.

Впрочем, у гуманитариев есть свои оправдания. Точные науки, пишет Г. С. Померанц, «имеют дело с банальными предметами мысли, потому они и точны. Можно точно высказаться о свойствах меди, с органической молекулой дело обстоит хуже... А с человеком совсем плохо. Попробуйте точно высказаться о Гамлете» [. С. 27].

4. Эти слова можно интерпретировать как вызов психологической науке: в какой мере способна она, сохраняя четкость высказываемых мыслей, определенность и обоснованность выводов, приблизиться к достигаемой художниками (хотя бы тем же Шекспиром) глубине проникновения в тайны человеческой души?

Одним из средств такого приближения является усовершенствование понятийно-терминологического аппарата, в частности, через уплотнение понятийной сети, или так называемое «расщепление понятий на два или большее их число» [. С. 11], – оно дает возможность отображать с надлежащей четкостью всё более тонкие качественные особенности исследуемых объектов. Однако для реализации такой стратегии всегда недостает терминов – эту недостачу преодолевают, обращаясь к латыни, древнегреческому языку и т. п. В результате удается, например, разграничить значения изначально синонимических слов – сугубо славянского «действие» и слова латинского происхождения «операция», или, в английском языке, – слов с разными латинскими корнями «action» и «operation». При этом соответствие между значениями понятий и обозначающими их терминами часто устанавливается в разных дисциплинах по-разному, или даже противоположным образом. В самом деле, при психологическом анализе деятельности обычно исходят из того, что действие направлено на достижение определенной цели, а способ этого действия состоит из операций (в том числе ориентировочных, исполнительных и контрольных). Как писал Д. Б. Эльконин, «способ действия усваивается тем лучше, чем полнее представлен состав входящих в него операций и чем тщательнее отрабатывается каждая из них» [. С. 249]. Наряду с этим в хирургии, в военном деле, в т. н. «исследовании операций» (прикладной математической дисциплине, используемой для планирования деятельности) операция, наоборот, трактуется как система действий, которая должна обеспечить достижение определенной цели. Спорить о том, какое из двух альтернативных распределений терминов между понятиями лучше, столь же бессмысленно, как выяснять, что правильнее: как в польском языке, обозначать фонему [с] буквой s, а фонему [ш] – сочетанием sz, или, как в венгерском, – поступать наоборот.

В научной коммуникации всегда важны содержания используемых понятий. Менее существенно то, каким термином обозначают определенное понятие, если его содержание очерчено и участники коммуникации согласны в отношении этого содержания и удерживают его в своих размышлениях и дискуссиях. Сошлюсь здесь на В. С. Библера, который, размышляя над соотношением понятий, обозначаемых терминами «мораль» и «нравственность» (и охватываемых этими понятиями явлений), указывал на существенность не дефиниций, а «реального различения двух сфер человеческой этики, реального их сопряжения. А что как называть, это уже дело десятое» [. С. 245]. Как и в случае с терминами «действие» и «операция», здесь расщепление понятий достигнуто путем отказа от изначальной синонимии терминов, один из которых имеет славянский, а другой – латинский корень.

5. Как было отмечено в п. 3, человековедческие (в особенности, гуманитарные) термины, по сравнению с терминами «точных» наук, значительно ближе по своей семантике к обычным (не привязанным к определенному типу дискурса) словам национальных языков. Поэтому содержание понятий в гуманитарной сфере (а в «пограничных» науках, таких как психология, – при следовании гуманитарной традиции) оказывается зависимым от особенностей национальных языков, а значит, и национальных культур; зафиксированные словарями соответствия терминов зачастую лишь приблизительны, а претендующий на высокое качество перевод на другой язык научно-гуманитарного текста (как, скажем, и художественного) представляет собой сложную творческую деятельность. При этом, сколь бы совершенен ни был перевод, он не способен точно воспроизвести мысль иноязычного автора, но лишь приблизиться к ней.

Конечно, все развитые языки позволяют передавать сложнейшие мысли. Однако необходимые для этого средства оказываются разными: там, где в одном языке хватает, чтобы выразить определенное содержание, одного слова, в другом нужно словосочетание, а иногда – развернутый комментарий.

6. Обратимся теперь к наиболее интересующему нас термину «отношение» и рассмотрим прежде всего обозначаемое им логическое понятие. Отношение в логике (см. [; ]) – это то, что, в отличие от обычного свойства, характеризует не отдельный предмет, а пару, тройку и т. д. предметов. В математической логике свойство эксплицируется как одноместный предикат, а отношение – как n-местный предикат, где n ≥ 2.

Мы видим, что слово «отношение» в качестве логического термина (обозначения логического понятия), как и слово «сила» в качестве физического термина (обозначения физического понятия – см. п. 2), обладает гораздо более узким значением по сравнению с полем значений этого слова в русском языке, но зато значением четко определенным – что и требуется для научных применений. Такая четкость позволяет установить определенные отношения с другими понятиями. В частности, связь выступает как частный вид отношения (в отличие от частого использования слов «отношение» и «связь» как взаимозаменяемых не только в обыденной речи, но и в научно-гуманитарных дискурсах). Два или большее число предметов (материальных или идеальных) уместно считать связанными, если свойства одного (одних) из них зависят от свойств другого (других) из них. Примерами могут служить жесткие и гибкие механические связи между твердыми телами, а также функциональные (в математическом смысле) и стохастические (вероятностные) зависимости между величинами.

На понятии «отношение» основывается введение понятия «система», в его наиболее общей трактовке. «Вещь, характеризуемая отношением, в отличие от обычного свойства, рассматривается не как отдельная вещь и не как множество отдельных вещей, а как система элементов, каждый из которых предполагает остальные» [. С. 59]. Термин «вещь», использованный А. И. Уёмовым, синонимичен более распространенному ныне в логике и философии термину «предмет»; предмет, в свою очередь, может быть охарактеризован как объект, у которого зафиксированы те или иные свойства. Подчеркну также, что свойства (в том числе отношения) могут рассматриваться как специфические предметы.

7. Чтобы проиллюстрировать значение логического понятия «отношение» для психологии, обратим внимание на использование этого понятия (вместе с понятием «система») для характеристики качеств предмета в их отличии от его (прочих) свойств. В соответствии с одной из трактовок понятия «качество» (см. []), качество предмета фиксирует отношение последнего к другим предметам в рамках некоторой системы. Например, чтобы изделие прошло технический контроль или чтобы претендент на должность был на нее зачислен; обобщая эти примеры – чтобы качество предмета было признано удовлетворительным (а, может быть, – хорошим, отличным и т. п.), этот предмет должен пребывать в определенных отношениях с некоторыми критериями, которые, наряду с ним, входят в систему контроля или отбора. Такая трактовка качества была применена в [] с целью характеристики личности как качества человеческого индивида (лица), точнее – такого качества, которое позволяет этому индивиду быть относительно автономным и индивидуально своеобразным субъектом культуры. При этом личность выступает интегративным качеством лица, а ее компоненты (например, способность к деятельности того или иного рода; точнее – к овладению ею, ее осуществлению и совершенствованию в ней) – парциальными качествами. Каждое такое качество, будь то парциальное или интегративное, может быть описано как система свойств, касающихся и функциональных возможностей данного человека (физических и психических), и черт его характера, и особенностей Я-концепции, и (last but not least) ценностно-мотивационной сферы.

При всем том в [] было обращено внимание и на относительность различия между качествами предмета (в частности, лица) и его (прочими) свойствами. В самом деле, установить наличие у предмета любого свойства и количественно охарактеризовать (измерить) последнее можно (как и в случае качества) только благодаря определенным отношениям между рассматриваемым и другими предметами. Но идентифицируя некоторую характеристику предмета как его свойство, мы вправе забыть о том, с опорой на какое отношение были установлены её наличие и мера («стороны отношения как бы сняты в свойстве» [. С. 39]); свойство интересует нас как то, что присуще именно данному предмету. Фиксируя же качество предмета, мы помним о том, с опорой на какое отношение оно рассматривается (в рамках какой системы оно имеет место). В частности, говоря о качестве лица, мы фиксируем некоторое изначально интересующее нас социокультурное отношение, в котором участвует это лицо (например, его готовность к определенному виду деятельности). Применительно же к свойству лица такое отношение интересует нас лишь в плане того, каким образом было установлено наличие этого свойства и дана его количественная оценка.

8. От применения в психологии логического понятия «отношение» желательно перейти к психологической категории «отношение». Но для этого сначала надо рассмотреть категории в более общем плане.

Термин «категория» многозначен, как и другие ключевые термины философии и гуманитарных научных дисциплин (включая методологию науки). А. Н. Книгин указывает четыре главных «различных, но внутренне связанных» [. С. 3] значения (Книгин пишет: «смысла») этого термина, а именно:

1) «категория» как род, сорт, группа и т. п.;

2) «категория» как «фундаментальное, узловое на данном этапе развития, понятие некоторой науки» [там же];

3) «категории» как «философские понятия, обладающие предельным значением. Например, категориями называют такие понятия философии как дух, жизнь и смерть, сознание, свобода, экзистенция, трансценденция и т. п.» [там же];

4) «категории» как «объективные универсальные формы мышления и бытия» [там же], такие, например, как материя/форма, часть/целое, возможность/действительность и т. п.

Нас непосредственно интересует второе из указанных значений. Продолжу поэтому цитирование его характеристики А. Н. Книгиным. Фундаментальные понятия, указывает он, «есть в любой науке. В математике это, например, число, множество, группа и т. п. В физике – поле, элементарная частица, масса и др. В исторической науке – народ, нация, война, реформа и т. п. Вокруг таких понятий-категорий выстраиваются научные описания, гипотезы, концепции, теории» [там же].

Вместе с тем, как уже отмечалось в [; ], возникают сомнения в адекватности трактовки категорий (в рассматриваемом смысле) в качестве частного вида научных понятий. В значимости категорий нет оснований сомневаться, но логическим требованиям к научным понятиям категории (по крайней мере, в гуманитарной сфере) не удовлетворяют и, собственно, не обязаны удовлетворять. Возьмем, например, такие категории, как «культура», «личность», «деятельность», «сознание», «смысл», «диалог», «творчество». Трудно указать более или менее четкие критерии, которые позволили бы с уверенностью идентифицировать любой предложенный предмет как подпадающий под подобную категорию либо, напротив, категорически отвергнуть такое предположение. Но это обстоятельство вовсе не обесценивает категории, поскольку их назначение иное, чем научных понятий. Представляя, в рамках некоторой научной области, какой-то аспект бытия, каждая категория находит конкретизацию в научных понятиях, являющихся компонентами концепций, гипотез, теорий. По сравнению с категориями эти понятия должны быть более определенными по содержанию и в большей мере удовлетворять логическим требованиям (пусть и ослабленным в гуманитарных дисциплинах по сравнению с «точными» науками). Такие понятия – вместе с терминами, которыми они обозначаются (и которые несут на себе, помимо прочего, специфику национальных языков), – образуют понятийно-терминологическое поле данной категории.

Впрочем, в предыдущем абзаце описано желательное состояние, от которого отличается реальное положение дел (в частности, в психологической науке): и при теоретическом обосновании осуществляемых исследований, и в учебной литературе понятийная конкретизация категорий, если и осуществляется, то не рефлексируется. И категории, и понятия, как правило, обозначаются одними и теми же терминами. Одно из приятных исключений – применение А. Н. Леонтьевым термина «отдельная деятельность» (или синонимического – «особенная деятельность») для обозначения одного из понятий, которое (наряду с понятиями, обозначаемыми терминами «действие», «операция» и др.) используется в построении теории деятельности. Кстати, «действие», как понятие указанной теории, будучи в этом качестве одним из средств конкретизации категории деятельности, служит также одной из многих конкретизаций категории действия, роль которой (как и ряда других ведущих категорий) в развитии психологической науки проследил М. Г. Ярошевский []. Разумеется, значения термина «действие» в рассмотренных контекстах существенно различны.

Здесь уместно процитировать высказывание М. Г. Ярошевского, раскрывающее обозначенную выше функцию категорий (в данном случае – психологических): «Категориальный аппарат психологии (становление которого и занимало автора главным образом) и есть тот, выращиваемый за счет усилий поколений исследователей психической реальности, “магический кристалл”, благодаря которому эта реальность становится всё более зримой для научного видения и всё более доступной для научно-практического освоения. Исторически сложилось так, что различные “узлы” категориального аппарата психологии сделались – каждый – центрами работы различных направлений и школ: категория действия – функционализма и бихевиоризма, категория образа – структурализма и гештальтпсихологии, категория мотивации – психоанализа и т. д.» [. С. 21].

9. По своим логическим, семантическим и психологическим характеристикам категории – как они охарактеризованы в п. 8 – ближе не к научным понятиям, а к составляющим индивидуального и общественного сознания, описываемым в современной социолингвистике и культурологии под названием концептов. Для исходной ориентации читателя приведу пример. Есть житейское понятие о доме как типе строения (разумеется, в отличие от используемых в строительном деле и в юриспруденции, – понятие нечеткое, не устанавливающее, в частности, ясных границ, отделяющих «дом» от «хижины» или «хибарки», с одной стороны, и от «дворца», с другой). А есть концепт «дом», используемый в выражениях «отчий дом», «родной дом», «чужой дом», «наш общий дом» и т. п.

Само собой, термин «концепт», подобно очень многим терминам гуманитарных наук, многозначен (не говоря уже о различиях – см. п. 5 – в значениях близких к нему по звучанию слов в разных европейских языках; такие различия проследил В. З. Демьянков []). Но, ориентируюсь на то, как трактуются концепты в [; ; ; ], укажу главные свойства, отличающие их от понятий, в особенности от полноценных научных понятий:

а) эмоциональную насыщенность концептов – в отличие от эмоциональной нейтральности понятий, особенно научных. «В концептах нет “знания” вне “эмоций”… Именно этим концепты и отличаются от “понятий просто”» [. С. 114];

б) подвижность, нечеткость концептов – в отличие от устойчивости и четкости научных понятий. В современной англоязычной научной литературе, употребляя термин «concept» (а не «notion»), часто «стремятся подчеркнуть нестандартность и неокончательность решения вопросов, иногда казавшихся давно решенными» [. С. 614];

в) стихийность, естественность становления концептов – в отличие от целенаправленного формирования научных понятий и их систем. «…Понятия – то, о чем люди договариваются, их люди конструируют для того, чтобы “иметь общий язык” при обсуждении проблем; концепты же существуют сами по себе, их люди реконструируют с той или иной степенью (не)уверенности» [. С. 616]. «…Понятие – то, о чем люди договариваются, определяя смысл выражений. Мы договариваемся о том, как следует понимать технические термины. Иногда даже вводим новые понятия. Однако по-русски вряд ли допустимы – или требуют нестандартного домысливания – выражения типа: договориться об общих концептах» [. С. 615].

А теперь вспомним о категориях, в частности психологических, как они описаны М. Г. Ярошевским. Разве не обладают они свойствами, обнаруженными у концептов? Скажем, разве образ или гештальт в свое время для гештальтпсихологов или деятельность для приверженцев деятельностного подхода – это только предметы изучения и средства интерпретации эмпирических данных? Нет, для психологов, считающих эти (или иные) категории основными, они обладают несомненной ценностью, ибо опираясь именно на них, как убеждены эти психологи, следует развивать психологическую науку. Вместе с тем (см. выше свойство «б» концептов) представления о психологических категориях отнюдь не неизменны, они уточняются и развиваются, в том числе, как правило, и в рамках отдельных научных школ. И, наконец, вряд ли имеет смысл «договариваться» о категориях; видимо, предпочтительнее фиксировать объективные тенденции их развития и с учетом этого высказывать те или иные рекомендации. В отличие от этого, о понятиях как элементах теории – во всяком случае, в рамках сообщества, которое эту теорию готово принять и, тем более, основывать на ней технологии (диагностические, обучающие и пр.), – договариваться можно и должно.

С учетом сказанного, я бы счел возможным заменить утверждение, с которого начался этот параграф, на более категоричное и сказать, что категории некоторой научно-гуманитарной области – это ведущие концепты мышления в этой области (в отличие от концептов обыденного мышления, преимущественно изучаемых социолингвистикой).

В заключение приведу еще одно высказывание исследователя концептов. Понятие, пишет Ю. С. Степанов, – «предмет науки логики», а концепт – «предмет иной науки – культурологии… Понятие “определяется”, концепт же “переживается”» [. С. 19–20]. Психологические понятия и категории мы относим, естественно, к сфере психологии. Но, изучая и разрабатывая их, следует ориентироваться и на науки, упомянутые Ю. С. Степановым.

10. Итак, применительно к человековедческим наукам (во всяком случае, гуманитарным либо имеющим, как психология, весомую гуманитарную составляющую) выше обоснована двухуровневая модель их категориально-понятийного аппарата, предполагающая наличие в его составе качественно различных единиц знания (идеальных моделей): во-первых, категорий, каждая из которых, напомню, представляет, в рамках некоторой научной области, какой-то аспект бытия, и, во-вторых, научных понятий, в которых категории находят конкретизацию.

Приведу пример. Удачной характеристикой смысла как категории (во всяком случае, в сфере психологии) мне представляется следующий тезис Д. А. Леонтьева: «Смысл (будь то смысл текстов, фрагментов мира, образов сознания, душевных явлений или действий) определяется, во-первых, через более широкий контекст и, во-вторых, через интенцию или энтелехию (целевую направленность, предназначение или направление движения)» [. С. 26]. Согласуется с излагаемым в настоящей статье подходом и продолжение этого тезиса: «По-видимому, следует рассматривать эти две характеристики – контекстуальность и интенциональность – как два основополагающих атрибута смысла, инвариантных по отношению к конкретным его пониманиям, определениям и концепциям» [там же]. В конкретных психологических концепциях используются понятийные конкретизации рассматриваемой категории. Ими можно считать, в частности, понятие личностного смысла по А. Н. Леонтьеву и понятие операционального смысла по О. К. Тихомирову. Более формализованное понятие смысла как компонент системы психолого-эпистемологических понятий (включающей также понятия «объективное значение» и «субъективное значение») введено в []. Кстати, в его характеристике использовано логическое понятие отношения.

К научным понятиям и их системам предъявляется требование логической релевантности. В частности, термины, обозначающие эти понятия, должны удовлетворять закону тождества (см. п. 2). В самом деле, из логически нерелевантных «понятий» нельзя построить ясную и непротиворечивую теорию, иными словами, такую, которая обладала бы достаточной степенью «внутреннего совершенства», а без него нельзя сколько-нибудь надежно решить вопрос о «внешнем оправдании» теории, т. е. о ее соответствии реальности, на отражение которой она претендует (напомню: требования «внутреннего совершенства» и «внешнего оправдания» предъявлял к научным теориям А. Эйнштейн). Точно так же, логически нерелевантные «понятия» не могут быть положены в основу стандартизованных процедур – экспериментальных, психодиагностических и т. п.

В отличие от этого, от категорий логическая релевантность требуется в значительно меньшей мере в связи с тем, что их назначение состоит в предметной, мировоззренческой и методологической ориентации творческой деятельности исследователей (теоретиков и экспериментаторов), разработчиков технологий и гуманитариев-практиков (практических психологов, педагогов, социальных работников и т. п.). Логические огрехи дискурса, содержащего характеристику и обсуждение категорий, более или менее компенсируются при этом интуицией реципиента – деятеля, к которому этот дискурс обращен.

11. С опорой на рассмотренную двухуровневую модель категориально-понятийного аппарата гуманитарного человековедения был осуществлен анализ представленных в этой области знания понятийных конкретизаций целого ряда категорий (таких как «культура», «личность», «творчество», «диалог», «смысл» и др.). При этом были выделены (см. [; ]) два принципиально различных подхода к характеристике вводимых при такой конкретизации понятий. Первый подход – обобщающий, ориентированный на возможно более широкое использование рассматриваемого понятия. Второй подход – разграничивающий, ставящий это понятие в соответствие прежде всего наиболее ярким проявлениям отражаемого им явления или качества. Характерный пример высказывания приверженца такого подхода: «Мы говорим: самостоятельная личность. Но несамостоятельная личность – и не личность вовсе» [. С. 125].

Обобщающий подход обладает несомненными методологическими преимуществами, поскольку: а) он соответствует оправдавшей себя в методологии науки тенденции ко всё большему обобщению основных понятий; б) содержание, вкладываемое в обсуждаемое понятие в соответствии с разграничивающим подходом, может быть передано (причем четче) и на основе обобщающего подхода посредством установления родо-видовых отношений (когда, например, «духовные смыслы» рассматриваются как частный вид смыслов в широком понимании). Это дает весомые основания предпочитать обобщающий подход. Но вместе с тем следует уважать мотивы, то и дело побуждающие ученых-гуманитариев отдавать предпочтение разграничивающему подходу. В центр своей деятельности (часто не только научно-познавательной, но и научно-практической – предусматривающей непосредственное воздействие на социум и/или его членов) такой ученый чаще всего ставит феномен, которому придает ярко выраженный положительный смысл и который он стремится поэтому как можно шире утвердить в социальной практике (либо, напротив, феномен, которому придает явно отрицательный смысл и от которого стремится, по возможности, избавить социальную практику). Соответственно, он склонен определять главное понятие разрабатываемой им концепции так, чтобы оно описывало именно этот феномен, – и отдавать такому понятию предпочтение как главному перед понятиями более обобщенными, более четкими, но ценностно нейтральными.

Понятия, вводимые в рамках разграничивающего подхода, если можно так выразиться, не вполне научны – хотя бы потому, что они несут для использующих их людей смыслы (можно сказать также: ценности), выходящие за рамки сферы науки; в этом отношении такие понятия сродни концептам. Вместе с тем, учитывая социально-психологические закономерности функционирования науки и воспользовавшись типологией научно-психологических дискурсов по А. Н. Кричевцу [], можно признать уместность разграничивающего подхода в дискурсах, рассчитанных либо непосредственно на изменение ценностных установок реципиентов, либо предлагающих реципиентам (например, педагогам или практическим психологам) способы воздействия на ценностные установки их подопечных. В дискурсах же, претендующих на объективное представление фактов и закономерностей, преимущества обобщающего подхода неоспоримы.

12. Я не вправе пройти мимо того обстоятельства, что в предложенную двухуровневую модель укладываются далеко не все относящиеся к обсуждаемой теме факты функционирования, в частности, научно-психологического сообщества. Я имею в виду, прежде всего, разработку системы психологических категорий [; ]: она противостоит высказанному в п. 9 скепсису по поводу того, чтобы «договариваться о категориях». Признавая полезность этой разработки, я бы высказал в ее адрес следующие замечания. Во-первых, ценность конструируемой системы (в данном случае – как методологического средства), даже при хорошо проработанных отношениях между ее элементами (см. п. 6), оказывается сниженной, если содержание каждого элемента остается недостаточно определенным (а с этим мы неизбежно сталкиваемся, работая с психологическими категориями). Во-вторых, как отмечается в заключительной главе книги [], для преодоления возникающих трудностей приходилось либо создавать особый язык для обозначения, по крайней мере, некоторых из вошедших в систему 24 категорий, либо использовать уже имеющиеся в психологии термины, но так или иначе видоизменяя их значения. Таким образом, разработанная система, хотя и учитывает историю и нынешнее состояние психологической науки, но в целом представляет собой некоторый проект. Он полезен как ориентир, но вряд ли его удастся сколько-нибудь полно воплотить в исследовательской практике.

Что же касается описываемой в настоящей статье двухуровневой модели категориально-понятийного аппар