Реферат: Ночной ветерок трепал волосы Стива, и это было чудесное ощущение

Поппи БРАЙТ

ПОТЕРЯННЫЕ ДУШИ


Перевод с английского Т.Покидаевой


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ


1


Ночной ветерок трепал волосы Стива, и это было чудесное ощущение.

"Тандерберд" был огромным. Обычно Стив воспринимал эту тачку как старое и

капризное механическое чудовище, но сегодня у него было чувство, как будто

он капитан парохода, который идет по волшебной реке - по реке из сияющего

асфальта с берегами из темных сосен и густых зарослей пуэрарий. Они отъехали

далеко от Потерянной Мили. Сейчас они были где-то на полдороге к

электростанции Роксборо, откуда шоссе уходило дальше, к границе Северной

Каролины с Виргинией.

Дух спал на пассажирском сиденье, его голова чуть ли не свешивалась из

окна, его светлые волосы развевались на ветру, лицо было омыто бледным

светом луны. Между ног он сжимал бутылку виски, пустую почти на три

четверти, которая грозила перевернуться, выскользнув из-под его вялой руки.

Стив протянул руку, забрал бутылку и сделал неслабый глоток.

- Это "тандерберд" пил, - пропел он ночному ветру. - Да, это "тандерберд"

пил... а не я.

- А, - встрепенулся Дух, - что?

- Ничего, - отозвался Стив. - Спи. На вот, глотни и спи. - Он прибавил

газу. Потом он разбудит Духа, но уже по пути домой - для компании. А сейчас

пусть он поспит еще, пока Стив не обстряпает одно неприятное дельце. Опасное

дельце. Во всяком случае, Стиву было приятно думать, что задуманное

предприятие будет опасным.

Дух взял у него бутылку и тупо уставился на этикетку, пытаясь

сфокусировать взгляд. Его голубые глаза затуманились, чуть сощурились, и в

них мелькнула какая-то искра, но лишь на мгновение.

- "Белая лошадь", - прочитал он. - Слушай, Стив, это же "Белая лошадь".

Ты знаешь, что Дилан Томас выпивал в баре "Белая лошадь" в ту ночь, когда

умер?

- Да, ты говорил. Мы поэтому ее и купили. - Стив скрестил пальцы и

мысленно приказал Духу заснуть.

- В тот вечер он выхлестал восемнадцать стаканов виски. Неразбавленного,

- с благоговением выдохнул Дух.

- Это ты выхлестал восемнадцать стаканов виски.

- Неудивительно, что у меня все плывет в голове вместе с луной. Спой мне,

Стив. Спой колыбельную.

Они как раз выехали на мост, который, казалось, просел под весом древнего

"тандерберда". Стив увидел, как на черной воде пляшут отблески лунного

света, и запел первое, что пришло на ум:

- Южная серебряная луна... десять лет я считал себя твоим сыном...

Когда-нибудь я вернусь к тебе, моя серебряная луна.

- Тут надо не так. Я лучше знаю, я ее написал. - Голос Духа как будто

уплывал и становился все тише и тише. - Южная серебряная луна... обмани меня

снова своей сладкой ложью, а потом дай окунуться в твои глаза...

- Когда-нибуууудь, - подхватил Стив. Все-таки вместе с виски они убаюкали

Духа. Виски - своей усыпляющей, мягкой, янтарной песней, а Стив - просто

голосом, который сорвался, когда он попытался взять ноту повыше. Река

осталась-за спиной. Она тихо плескалась в ночи, и низкие ветви нежно

касались воды, и их листья гнили от влаги. Лунный свет растекался, как

масло, по черной воде. Дух спал, положив голову на округлую выпуклость между

сиденьями, - спал и видел сны.

Они проехали Роксборо. Электростанция на озере Гайко вся светилась

зелеными и белыми огоньками, словно гигантский торт к дню рождения. Миллионы

ее труб, и стеклянные изоляторы, и металлическая отделка отражались в

спокойной воде. На обратном пути, если Дух проснется, они подъедут поближе и

поднимутся на холм, который Стив заприметил уже давно, и остановят машину, и

будут долго смотреть на зеленые пастбища, и на озеро, и на мерцающий Млечный

Путь. После часа глубокого сна Дух обычно просыпался на редкость бодрым и

полным энергии. Его сны придавали ему сил. Или заставляли смеяться или

плакать. Или пугали до полусмерти.

Стив положил руку Духу на голову и убрал растрепавшиеся волосы с его

глаз, которые лихорадочно метались туда-сюда под закрытыми веками. Ему было

действительно интересно, что сейчас происходит под его рукой - под тонкой

костью, внутри костяной оболочки, в совершенно завернутых мозгах Духа. Кто

сейчас рождался и умирал от руки убийцы и вновь возрождался в глубинах этой

безбашенной черепушки? Какое странное действо разворачивалось перед глазами

спящего друга, какие тайные призраки легонько трогали Духа за плечо и

заставляли его стонать во сне?

Духу часто снились вещие сны о том, что будет, или о том, что было, но о

чем он никак не мог знать. Пророческие предчувствия посещали его и наяву, но

во сне они были ярче и намного сильнее. Хотя, как правило, и непонятнее

тоже. Например, он точно знал, когда умрет его бабушка. Впрочем, она сама

тоже знала. Пусть это было мучительно и болезненно - знать такое, но они

хотя бы не потеряли зря время, отпущенное им обоим на последнее прощание.

И все же они попрощались не навсегда. После бабки Духу остался дом в

Потерянной Миле, где он и жил сейчас вместе со Стивом. Еще мальчишкой Стив

проводил в этом доме немало времени: наблюдал за тем, как мисс Деливеранс

смешивает свои травы или режет печенье острой формочкой в виде сердечка,

строил форты на заднем дворе, спал в одной комнате с Духом. И даже сейчас,

спустя пять лет после смерти Духовой бабушки, Стиву иногда казалось, что она

где-то рядом - может, в соседней комнате или во дворе. А Дух так вообще

воспринимал это как должное.

Стиву вдруг стало не по себе при мысли, что он может коснуться снов Духа,

и он поспешно убрал руку.

Они проехали мимо старого кладбища с подгнившими надгробиями и срезанными

цветами, мимо заброшенной железнодорожной станции, мимо придорожной

шашлычной с плакатом у входа: ГРАНДИОЗНЫЕ ВЕЧЕРИНКИ НА СВЕЖЕМ ВОЗДУХЕ КАЖДУЮ

ПЯТНИЦУ И СУББОТУ. Кролик выбежал на дорогу. Стив вдарил по тормозам, и

голова спящего Духа перекатилась на тонкой шее - такой беззащитной и

хрупкой. В последнее время у Стива развилась странная паранойя: он боялся,

что с Духом что-то случится. Дух был слегка не от мира сего, это да; но он

мог за себя постоять. Однако Стив все равно опекал его и старался оберегать

от опасностей. И особенно теперь, когда он понял, что Дух - единственный

человек на свете, с кем он может нормально общаться.

Разумеется, у них с Духом были и другие друзья, но эти ребята только и

делали, что нажирались, укуривались травой и говорили почти исключительно о

"Волках" - футбольной команде университета штата. Все это было вполне

нормально, даже с учетом того, что "Волки" играли на редкость паршиво; но

Дух был совсем другой. Дух клал большой-эрегированный на футбол, Дух мог

легко перепить любого и оставаться практически трезвым, когда все давно

валялись под столом, и Дух понимал, как тяжело было Стиву в последнее время

из-за всей этой пакости с Энн. Дух никогда не спрашивал у Стива, почему он

не может забыть свою Энн и завести себе другую девчонку; Дух понимал, почему

Стив не хотел видеть Энн или любую другую бабу - и не захочет еще очень

долго. Если вообще когда-нибудь захочет.

Но не раньше, чем сможет снова себе доверять. Сейчас он вообще недостоин

того, чтобы рядом с ним была женщина. Как бы ему ни было одиноко, как бы ни

свербило в штанах, он не искал утешения даже со случайной девчонкой - это

было заслуженное наказание за то, что он сделал с Энн.

Он вел машину одной рукой, а второй рукой играл с волосами Духа:

накручивал длинные пряди на палец, в который раз поражаясь, какие они мягкие

и шелковистые - рассыпчатый каскад сияющего серебристого золота. Чтобы

почувствовать разницу, он провел рукой по своим собственным жестким волосам

цвета воронова крыла - непослушным и своевольным кудрям. Волосы у него были

грязными. И кстати, у Духа тоже. В последнее время Стив не следил за собой -

он мог не мыться несколько дней подряд и уже месяц не менял одежду; на

прошлой неделе он трижды опоздал на работу - он работал в магазине

музыкальных записей; он выпивал чуть ли не каждый день по упаковке

"Будвайзера" на двенадцать банок, - но он очень надеялся, что Дух не

заразится его дурным примером. Пусть даже и из сочувствия. Что-что, а

сочувствовать Дух умел - даже слишком. Рука казалась противно жирной. Стив

вытер ее о футболку.

0ни приехали на место. Стив понятия не имел, где находится, но он увидел

то, что искал: бледный свет древнего автомата "Пепси" у входа в лавку

товаров для охотников и рыболовов, который отбрасывал тусклые красно-синие

отсветы на грязную автостоянку перед магазинчиком. Стив припарковал

"тандерберд" у тротуара и заглушил двигатель. Голова Духа сползла на колено

к Стиву. Он осторожно высвободил ногу, стараясь не разбудить спящего друга.

На колене Стивовых джинсов осталось маленькое мокрое пятнышко. Слюна Духа -

слюна пьяного спящего Духа. Стив растер пятнышко пальцем и рассеянно сунул

палец в рот. Слабый привкус виски и черной патоки... и какого хрена он тут

сидит и облизывает со своего пальца чужие слюни?! Впрочем, все это фигня.

Дух крепко спит - бродит где-то в своих сновидениях. Пора делать дело.

Стив обернулся и пошарил на заднем сиденье. Россыпь кассет - так вот где

окончили свои дни эти кошмарные "Cocteau Twins", от которых тащилась Энн.

Стив так и не понял, как это вообще можно слушать: сиплый девичий голос,

который поклонники этой группы почему-то считали ангельским, и

тошнотворно-бесплотная волна звука. Пустые пакеты из-под жратвы и россыпь

банок из-под пива - опять же пустых. Наконец Стив выудил свой инструмент -

обломок проволочной вешалки с крючком на одном конце. Потом он подумал, что,

может быть, стоит подогнать "тандерберд" поближе к автомату - так, чтобы

закрыть обзор с улицы. Но по здравом размышлении решил, что не стоит; если

кто-то и проедет мимо, то в такой глухой час это может быть только тот, кто

занят таким же не праведным делом, как и сам Стив.

Стив оглянулся на спящего Духа, потом встал на колени перед автоматом,

просунул вешалку в прорезь для сдачи и легонько подвигал ею туда-сюда, пока

крючок не зацепился. Он осторожно потянул, и его усилия были вознаграждены:

на грязный асфальт посыпалась мелочь. Стив аккуратно собрал монетки, ссыпал

их в карман, потом быстро забрался в машину, включил зажигание и помчался

прочь.

Миль через двадцать Стив врубил радио на рок-волне, и Дух попытался

решить, стоит ли ему возвращаться в мир живых прямо сейчас.

- Мы где? Еще в Северной Каролине?

- Ага. - Стив приглушил "Led Zeppelin" и повернулся к Духу в ожидании

рассказа. Дух всегда пересказывал Стиву свои сны: иногда они были связными и

яркими, иногда - бестолковыми и красивыми и почти всегда - чуточку

страшными. Дух сел прямо и потянулся, разминая затекшее тело. Его легкий

свитер слегка приподнялся, обнажив полоску голой кожи на животе. Бледная

кожа, завитки золотистых волос. Пару миль Дух просто смотрел к окно, хмуря

брови. Взгляд у него был рассеянным и слегка озадаченным. Это означало, что

он вспоминает. Стив терпеливо ждал, и Дух наконец заговорил, тщательно

подбирая слова:

- В ранней юности... они были просто очаровательными. Им было очень

небезразлично, что о них думают другие, хотя они делали вид, что их это

совсем не волнует. Они любили гулять по ночам, хотя по ночам их родной

городок казался еще более грязным и серым. Они выходили из дома под вечер,

они бродили по маленьким магазинчикам, легонько касаясь стекла и фарфора

своими тонкими нежными пальцами. Им нравилось трогать красивые вещи: они

брали их осторожно, двумя пальцами, как будто боялись испачкать руки в грязи

их унылого города. - Он произнес слово "испачкать", как будто смакуя на

языке глоток крепкого вина; и оно вдруг наполнилось темным, насыщенным

вкусом. - Словно боялись испачкать руки. Старшие мальчики у них в школе

обзывали их грязными, нехорошими словами - словами, которые пахли, как

пахнут надписи на стенах в общественных туалетах. Но с ними никто не дрался,

потому что все знали, что в близнецах есть что-то волшебное: Никто даже не

сомневался, что однажды они переедут жить в большой город, где в окурках,

мокнущих в сточных канавах, иногда попадаются бриллианты, а луна в синем

бархатном небе похожа на круглый неоновый сыр - такая же яркая и

ослепительная. И так оно и случилось. Они уехали в Новый Орлеан.

Дух на мгновение умолк, глядя на рельсы железной дороги, через которые

они сейчас переезжали. Где-то вдали мерцали крошечные разноцветные огоньки -

блуждающие огоньки фей из сказки, рождественские огни, хотя была только

середина сентября.

Стив на мгновение закрыл глаза, вспоминая дорогу.

- А дальше? - спросил он. - Что было с ними в городе?

- Они стали сниматься в порно. Они же были близнецами, а богемная публика

любит подобные извращения. Их порнография зеркальных отражений была высоким

искусством. Они были как два Давида Донателло, изящные, утонченные и

красивые - совсем не такие, как у Микеланджело. Андрогинные юноши, которые

мазали друг друга губной помадой по всему телу. Город дал им все: всю свою

роскошь и все утонченные извращения - из-за их ярких чувственных губ, и

лениво прищуренных глаз, и их нежных рук. Они очень скоро пресытились и

устали, но в постели они по-прежнему были неистовы и ненасытны. Они

прожигали жизнь как могли, и вот уже вокруг глаз у них появились первые

морщинки. Годы и годы неумеренной выпивки и дорогих сигарет, самых разных

наркотиков и страстей неизбежно испортили их когда-то прелестные лица. Они

гляделись в зеркало, как будто смотрели кино о приближении собственной

смерти: в холодном жару, зачарованные и испуганные. В отчаянии они

прижимались друг к другу, вгрызались друг другу в горло, надеясь, что кровь

вернет им былую красоту - они пили пульсацию жизни. Но их кровь стала

жидкой, разбавленной, слабой - когда-то насыщенный алый поток иссяк. Они

перестали выходить из дома. Целыми днями валялись в кровати, как две

иссохшие веточки. Часто они забывали поесть. Они просто лежали бок о бок и

наблюдали, как расползается по потолку паутинка трещин - в точности как

морщины у них на лицах. Они...

Пронзительный вой сирены расколол ночь надвое. Дух умолк на полуслове. В

зеркале заднего вида отразились огни синей мигалки, лицо Духа в их отсветах

стало мертвенно-бледным. Пустые пивные банки на заднем сиденье задребезжали.

- Блин, - выдохнул Стив, пытаясь решить, стоит ему останавливаться или

нет. В голове все смешалось от синего света полицейской мигалки: магазин с

этим гребаным автоматом "Пепси" остался уже в сорока милях сзади! Никто не

видел, как он выгребал мелочь. Никто. И что теперь, он загремит в тюрягу?! И

Дух вместе с ним - как сообщник преступления, которое он проспал?! Дух будет

врать: скажет, что это он придумал ограбить автомат, - чтобы выгородить

Стива. Духу всего двадцать два, Стив на год старше. У них впереди целая

жизнь, а в руках - початая бутылка виски... Блин! Блин!Блин! Стив

лихорадочно соображал. Радио заиграло громче, вой сирены рвал темноту в

клочья, а Джимми Пейдж наяривал на гитаре, и во всем этом гаме голос Духа

прозвучал на удивление спокойно:

- Остановись, Стив. Остановись, ты, придурок!

Стив вывернул руль вправо, вдарил по тормозам, машину чуть не занесло, а

потом под колесами зашуршал гравий... медленнее... еще медленнее... и они

остановились, оставив на темном асфальте тонкий след черной резины. Но они

были целы и невредимы, и машина тоже была в порядке, и - что самое

замечательное - полицейские проехали мимо: сирены по-прежнему надрываются,

синяя мигалка бешено крутится, как обезумевший электрический дервиш.

- Ебать-копать, - выдохнул Став, убрал руки с руля и уронил голову на

подголовник сиденья. Он скорее почувствовал, чем увидел, как Дух наклонился

вперед, чтобы заглушить двигатель, а потом положил руку ему на плечо и

придвинулся ближе. Никаких вопросов (С чего бы ты так испугался легавых, а,

Стив? У тебя с собой травка на два косяка? Или ты снова ограбил автомат

"Пепси"? Или прячешь в багажнике труп своей бывшей подружки - изнасилованной

в извращенной форме и изрезанной на куски?), никакой ругани (Ты что,

рехнулся?! Ты же чуть нас не УБИЛ!), никаких слов - только ласковая

понимающая рука Духа у него на затылке и тихие мысли Духа у него в голове.

Пару секунд Стив жадно и благодарно впивал это умиротворяющее утешение.

Потом он вспомнил, кто он такой (Стиву Финну не нужно ничье сочувствие, ему

вообще ничего не нужно - ни от кого), резко выпрямился на сиденье и стряхнул

руку Духа. Дух убрал руку и отодвинулся - он все понимал. Даже слишком. Так

хорошо понимал, что это даже бесило. Ставу вдруг захотелось обидеть Духа,

сделать ему больно - что угодно, лишь бы перекрыть этот ток обходительного

сочувствия с пассажирского сиденья. Но он не сумел подобрать никаких

подходящих обидных слов, но если бы даже сумел, то все равно бы их не

произнес. Самое злое, что он сумел из себя выжать, звучало так:

- Не называй меня придурком.

- Хорошо. - Дух произнес это так тихо, что Стив едва его расслышал.

Впереди на дороге что-то происходило: мигали огни, суетились люди.

Какой-то мужик, вроде бы в полицейской форме, показал знаками Ставу, чтобы

он притормозил. Стив остановился, но мужик махнул ему рукой: мол, проезжай -

только медленно. "Скорая помощь". Две полицейские машины. Полицейский

беседует с усталой, заспанной теткой в замызганном банном халате и с

бигудями на голове. Тетка еле удерживает за ошейник огромного добермана. Пес

рычит на полицейского и пытается броситься на "тандерберд", когда тот

проползает мимо на скорости пять миль в час. Кирпичный фермерский дом стоит

у самой дороги, по заросшему двору разбросаны сломанные игрушки и детали

автомобиля; на крыльце - любопытствующее семейство. Теткин муж и четверо

ребятишек, которых он загоняет в дом. Мужичок щуплый, костлявый и тощий, как

ощипанный цыпленок. Ребятишки отчаянно тянут шеи и тычут пальцами - они

умирают от любопытства.

На дворе перед домом, ближе к дороге, лежит что-то странное: то, от чего

нервничает собака, - то, что пытаются разглядеть детишки. Что-то голое,

сморщенное, сухое. Мертвый ребенок... но что его так иссушило, что высосало

из него все соки? Стив разглядел рядом с телом открытый рюкзак, откуда

торчали нехитрые вещи. Одежда. Пара игрушечных роботов. Из телерекламы Стив

знал, что это трансформеры. Парень скорее всего убежал из дома. В нежную

кожу его лица воткнулись острые камушки; голова, запрокинутая назад, была

наполовину отделена от туловища, глубокая рваная рана на горле влажно

блестела при свете мигалок - но крови было совсем немного, а обнажившиеся

сухожилия и хрящи были почти сухими, как будто из них специально выжали всю

кровь. Изломанное под неимоверными углами тело было прикрыто серым одеялом.

Из-под одеяла торчала смуглая маленькая рука, тонкая и грязная, вся

исцарапанная придорожным гравием.

Пока Стив предъявлял полицейским свои права, Дух развернулся у себя на

сиденье и еще раз внимательно посмотрел на прикрытое одеялом тельце. Его

взгляд стал рассеянным; а потом он закрыл глаза. Теперь Дух смотрел сквозь

одеяло, сквозь смерть. Теперь он видел живого мальчика - с любопытными,

умными глазами. Имя пришло так же ясно, как воспоминание: Роберт. Он

чувствовал злость и ярость, которые заставили Роберта убежать из дома:

вылезти в окно и уйти в ночь, прочь от родителей, которые буквально душили

его своей неуемной любовью. Они запретили ему что-то такое, чего ему очень

хотелось, - пойти с ребятами на футбол или переночевать у приятеля. Дух уже

почти понял, что именно; но мысль все-таки ускользнула. Впрочем, это не

важно. Важно было другое: он мог бы еще жить и жить, этот мальчик. Он не

должен был умирать. Дух чувствовал, как было страшно Роберту - одному, под

высокими темными деревьями и безбрежным полуночным небом с равнодушными

звездами, тускло мерцающими в темноте. Он чувствовал, как мальчик почти

повернул назад, почти спас себе жизнь... но ему не позволила гордость,

уязвленная подростковая гордость.

Дух чувствовал, как страх Роберта превратился в панический ужас, когда он

услышал странные звуки - вкрадчивый шепот, тихий смех, - не обычные звуки

ночи, а нечто призрачное, нездешнее: более темное, более странное и очень

страшное, очень. А потом были руки, обхватившие его сзади, четыре сильных

руки с длинными острыми ногтями, и голодные жаркие рты, которые шарили по

всему его телу, выпивая его силу и жизнь. Под конец осталась только боль:

сияющая спираль боли, которая все раскручивалась и раскручивалась,

устремляясь ввысь, пока не растянулась в совсем уже тонкую ниточку, -

утонченная, запредельная боль. Боль, которая поглощает все мысли, всю

память, всего тебя. Познать эту боль - значит утратить себя, самому

сделаться болью, умереть унесенным болью, пока ее высокая песня звенит у

тебя в ушах за пределами всяких звуков. Именно так все и было с Робертом.

Дух полулежал на сиденье - неподвижно и молча. Он проникся бесчувственным

одиночеством мертвого тела на темной обочине - он чувствовал, как оно

остывает, чувствовал, как вкус крови бледнеет на языке, как стекленеют

глаза. Он знал, что ему уже никогда не прикоснуться к живому теплу, Никогда

не узнать утешения. Дух хотел проглотить слюну, но в горле все сжалось, и он

едва не задохнулся и почувствовал, как Стив взял его за руку и сжал его

пальцы, вдавливая жизнь обратно в его стылое тело.

- Не надо, Дух, - сказал Стив. - Ты не можешь вобрать в себя всю боль

мира. Не надо, дружище. Вернись.

Дух вздрогнул всем телом и стал возвращаться. Тепло. Кровь - там, где и

положено быть крови: у него в венах. Все хорошо. Безумие схлынуло. "Скорая

помощь", полицейские машины, одинокое мертвое тело, накрытое одеялом, - все

осталось далеко позади.

- А что было дальше с теми близнецами? - спросил Стив. - Из твоего сна?

Дух задумался, вспоминая. Он вдруг понял, что ему очень не хочется

говорить про этих близнецов.

Но Стиву хотелось узнать, чем все закончилось в этой истории. Дух очень

надеялся, что это только история, только сон. Поначалу он никогда не знал,

которые из его снов обернутся правдой.

- Они совсем ослабели, - сказал он. - В конце концов дошло до того, что

они стали жить через день: один жил, а второй лежал мертвым - с

остановившимся сердцем, застывшим взглядом и пересохшим ртом. Тот, который

был живым, охранял своего бездыханного брата. С первыми проблесками рассвета

мертвый брат начинал шевелиться, а тот, который живой, вытягивался на

кровати и умирал на ближайшие сутки - его кожа чуть ли не трескалась на

выпирающих костях, его длинные волосы рассыпались по голым худым плечам, как

сухая трава. И однажды... однажды... они оба открыли глаза, но ни тот, ни

другой не смогли даже пошевелиться.

Дохнув на Стива виски и страхом, Дух замолчал. Он как-то вдруг загрустил.

Стив по-прежнему держал его за руку. Пальцы у Духа дрожали.

- Господи, - выдохнул Стив. - Господи, Дух.


2


Последние дни уходящего лета. Осень всегда наступает быстро. Первая

холодная ночь, ежегодная перемена обычно мягкого мэрилендского климата.

Холодно, - думает мальчик; мозги работают заторможенно - они как будто

оцепенели. Деревья за окном похожи на громадные черные палки, они дрожат на

ветру - то ли боятся, то ли просто пытаются выстоять против него. Каждое

дерево там, за окном, было таким одиноким. И звери тоже были одинокими,

каждый у себя в норке, в тонкой пушистой шерстке - и те, кого сегодня собьют

на шоссе, будут умирать в одиночестве. И еще до утра, думает мальчик, их

кровь замерзнет в трещинах на асфальте.

На исцарапанном и истертом столе перед ним лежит открытка. Разноцветный

абстрактный узор: ядовито-розовые кляксы, подтеки цвета морской волны, серые

полосы, золотые вкрапления, вытесненные на ярких листьях. Он взял свою

перьевую ручку с изящным пером в форме сердечка, окунул кончик в чернила

(ручку с чернилами он стащил из кабинета рисования) и написал несколько

строчек на белой стороне открытки.

Потом мальчик вытянул ноги подальше под стол и пододвинул к себе бутылку,

которую он там прятал. Это виски было темнее по цвету, чем то, к которому он

привык, и когда он сделал глоток, едкий вкус дыма больно обжег ему горло. Он

проглотил жгучую жидкость и облизал губы, увлажнив их крепким виски и своей

чистой слюной. Потом поднял открытку, поднес ее к губам и поцеловал:

по-настоящему, чуть ли не взасос - так, как он мечтал поцеловать самый

сладкий, самый сочный на свете рот. Потом снова взял ручку и подписался:

Никто.

Завитушки на прописном "Н" загибались петлей, как крылья летучей мыши.

"Т" было похоже на кинжал, который воткнули вертикально в землю. Он отпил

еще глоток родительского "Johnnie Walker" и почувствовал первые признаки

опьянения: легкую тошноту в животе, плывущую легкость в голове. Он отъезжал

от двух глотков виски. Похоже, что эта гадость из бара родителей была

значительно крепче того дешевого пойла, которое они с друзьями переливали в

пустые бутылки из-под "пепси" и пили в машине, когда катались за городом по

шоссе.

Он поглядел на подпись на открытке и нахмурился. Чернила высохли, и Никто

смотрелось как-то уж слишком бледно. Надо было подписаться кровью. Может,

еще не поздно. Кончиком пера он проткнул запястье. Капелька крови была

ярко-красной на его бледной коже. На ее поверхности дрожало крошечное пятно

света, отражение от лампы. Он еще раз написал свое имя: Никто - красной

кровью поверх черных чернил. Чернила расплылись в крови, а когда высохли,

стали ржаво-коричневыми, цвета корки на зарубцевавшейся ране. В целом все

это смотрелось вполне даже стильно.

Кровь тонкой струйкой стекла по руке, открасив красным тонкие невидимые

волоски и подчеркнув старые шрамы от бритвы. Он слизнул кровь с руки,

испачкал губы и улыбнулся своему отражению в темном оконном стекле. Ночной

Никто с той стороны стекла улыбнулся в ответ. У мальчика в окне были такие

же длинные волосы, выкрашенные в черный цвет, такой же острый подбородок,

такие же миндалевидные глаза - и только улыбка была другой, холодной. Очень

холодной.

Никто выключил лампу, и отражение в стекле пропало - осталась только

холодная ночь. Он лег на кровать и стал смотреть на планеты и звезды,

мерцавшие у него на потолке за слоями черной рыбацкой сети, которую он там

повесил. Он сам разрисовал потолок светящейся краской: кольца Сатурна

какие-то кривобокие, созвездия все перепутаны.

Он чувствовал, как сгущается темнота и подступает к нему совсем близко;

она не хотела его напугать, разве что показать свою силу. Его комната в

темноте казалась не то чтобы чужой... просто он никогда не знал точно, что в

ней есть. Сигареты. Цветы с кладбища и эта странная кость - его приятель

индеец-сиу так и не раскололся, откуда она взялась. Книги, большинство из

которых украдены с пыльных полок магазинчика уцененных товаров. Ужастики,

тонкие томики со стихами. Дилан Томас, конечно же, и другие. "Обернись в

сторону дома. Ангел". На обложке: камень, сухой лист, закрытая дверь и

каменный ангел с дебильным застывшим лицом. Лилия, выпавшая из руки ангела,

умерла в камне. Пыль. Старые чучела зверюшек. Глиняный скелет, который его

друг Лейн привез из Мексики, со Дня Мертвых: глаза - красные бусинки, ребра

присыпаны блестками. Все эти вещи, все рисунки карандашом, развешенные на

стенах, все вырезки из музыкальных журналов и секретные записи у него в

блокнотах - все это прячется в темноте и имеет над ним какую-то странную

власть. Плетет для него паутину.

Он укрыл ноги одеялом. Потрогал свои выпирающие ребра и тазовые кости -

ему нравилось, что он такой худой. А потом дверь открылась, и яркий свет из

коридора ворвался в его темную комнату. Он поспешно убрал руки и натянул

одеяло до самого подбородка.

- Джейсон? Ты уже спишь? Еще только девять. Много спать вредно.

Это закупоривает каналы, - подумал он.

В комнату вошли родичи, и странная паутина власти разорвалась - только

обрывки нитей скользнули по его лицу. Мать, которая только-только вернулась

со своего семинара по целительным кристаллам в Центре искусств, была явно

перевозбуждена: глаза горят, щеки пылают румянцем. А отец, маячивший у нее

за спиной, был просто доволен, что он наконец доехал до дома.

- Ты домашнее задание сделал? - спросила мать. - Мне бы очень не

хотелось, чтобы ты преспокойно ложился спать, да еще так рано, если ты не

доделал домашнее задание. Ты знаешь, нас с папой совсем не обрадовали твои

оценки за прошлую четверть. Тем более что ты такой умный мальчик... и

получил тройку по алгебре!

Никто взглянул на учебники, сваленные в кучу на полу у шкафа. Там была

одна книжка в обложке тошнотворно бирюзового цвета. И еще одна -

ярко-оранжевая. Чтобы не было так противно, он прикрыл их черной футболкой.

Ему вдруг пришло в голову, что если сложить их все в аккуратную стопку, то

можно построить алтарь.

- Джейсон, нам надо поговорить. - Мать прошла через комнату и присела на

корточки у кровати. На ней был пестрый двухцветный свитер из мягкой шерсти,

розовый с голубым. Как завороженный Никто наблюдал, как мать - а она была в

светлых кремовых брюках - опустила одно колено на ковер, прямо на пятно

пепла. Он приподнял голову и проверил одеяло; все нормально, он укрыт вполне

прилично. Ему показалось, что его тазовые кости слегка выпирают под одеялом.

- Сегодня мой круг медитировал с розовыми кристаллами, - сказала мать. -

Я думала о тебе. Я хочу, чтобы ты полностью состоялся как личность, и не

хочу тебе в этом мешать или как-то тебя подавлять. И еще я хочу, чтобы ты

раскрыл весь свой потенциал. - Она умолкла, взглянула на отца, маячившего в

дверях, а потом выдала главное откровение:

- Можешь проколоть ухо, если ты все еще этого хочешь. Мы сходим с тобой в

салон, либо отец, либо я.

Никто повернул голову, чтобы мать не, заметила две маленькие дырочки у

него в левом ухе, которые он проколол себе сам как-то в школе чертежной

кнопкой и продезинфицировал водкой. В ювелирном салоне на бульваре

прокалывали уши всем желающим, но "детям до восемнадцати" - только с

разрешения родителей, и уж тем более - мальчикам во всем черном, которые

выглядят младше своих пятнадцати и подделывают подписи на записках якобы от

родителей. И неудивительно, что отец так распсиховался. Это было уже

предельное унижение: сын хочет носить сережки!

- Подожди-ка. А это еще что за хрень? - Отец в два шага пересек комнату и

выудил из-под стола бутылку "Johnnie Walker". Последние нити оборванной

паутины мягко прошелестели по лицу Никто и растворились в воздухе. По

комнате разлился призрачный запах ладана. - Молодой человек, я бы хотел,

чтобы вы объяснились...

- Подожди, Роджер. - Мать излучала доброжелательность и духовную

цельность. - Джейсон совсем неплохой ребенок. Если он пьет, это наш

недосмотр. Мы должны посвящать больше времени...

- Ага, уже разбежался. - Никто подумал, что в последнее время отец ему

более симпатичен, чем мать. Не то чтобы он так уж сильно любил их обоих, но

отец все-таки раздражал его меньше. - И Джейсон уже не ребенок. Ему

пятнадцать, и он связался с какими-то панками, которые научили его выпивать

и бог знает чему еще. Он красит волосы черной краской, которая пачкает

наволочки, а заодно и мои рубашки при стирке. И еще он курит. "Lucky

Strikes". - Отец аж скривился от отвращения. Никто взглянул на пачку

"Vantages", которая торчала из папиного нагрудного кармана. - Он не носит

одежду, которую мы ему покупаем, а если и носит, то предварительно изорвав

ее в клочья. А теперь он еще и ворует у нас спиртное. Надо что-то МЕНЯТЬ,

иначе...

- Роджер. Мы это обсудим наедине. Ты не волнуйся, Джейсон, никаких

неприятностей у тебя не будет. - Мать вышла из комнаты, утащив за coбой

отца. Выходя, отец демонстративно хлопнул дверью. С полки у двери упало

несколько книг:

Плат, Брэдбери и Уильям Бэрроуз рассыпались по полу в вакханалии бумаги и

пыли.

Из коридора донесся отцовский голос:

- Что ты имела в виду: никаких неприятностей у него не будет?! Очень даже

будет, я тебе обещаю...

Никто на мгновение закрыл глаза, наблюдая за вихрем искрящихся красных

точек под закрытыми веками. Потом он поднялся - кстати, он был абсолютно

голым, - потянулся всем телом, тряхнул волосами и помахал руками, чтобы

отбрыкнуться от материного прикосновения. Отец забрал с собой хорошее виски,

но у Никто было свое - припрятанное в шкафу. Бутылка непонятной забористой

гадости под названием "Белая лошадь". Никто заставил своего приятеля Джека

купить это виски исключительно из-за названия: Дилан Томас выпил свои

последние восемнадцать стаканов виски в нью-йоркском баре, который назывался

"Белая лошадь".

Никто лежал в темноте и потихонечку отпивал из бутылки, глядя на звезды

на потолке. Через какое-то время созвездия перед глазами поплыли и

закружились. Надо отсюда бежать, - подумал он перед самым рассветом, и

призраки всех американских детей из семей среднего класса, в свое время

сбежавших из дома, спасаясь от самодовольного благополучия, застоя, и скуки,

и тихой смерти "в кругу семьи", встали у него перед глазами, шепча слова

одобрения.


***


На следующий день на уроке английской литературы они обсуждали

"Повелителя мух". Миссис Маргарет Пиблз в очередной раз умудрилась выдавить

из хорошей истории всю ее полудетскую прелесть, всю ее первозданную магию.

Никто знал, что половина класса даже не открывала книгу. Впрочем, винить их

нельзя: если судить по тому, что рассказывает миссис Пиблз, это лучше вообще

не читать. Но ему повезло в том смысле, что он прочел "Повелителя мух" еще

три года назад, когда валялся с температурой; и когда он закончил книгу, у

него дрожали руки. Эти дикие, совершенно безбашенные мальчишки с просоленной

кожей никак не шли у него из головы. Он даже плакал по ним - таким юным,

которые постарели так быстро.

Он взглянул на чистую страницу открытой тетради. Ровные розовые и голубые

линеечки. Он начал считать их, но сбился. На часах было 09:10. Двадцать

минут до конца урока. Голова у него раскалывалась от вчерашнего виски,

ужасно хотелось спать. Он принялся рисовать у себя в тетради. Линии и

завитки.