Реферат: Семиотические исследования (знак, схема, знание, семиотический организм, феномен человека)

В. Розин


СЕМИОТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

(знак, схема, знание, семиотический организм, феномен человека).


Москва 2000


Введение. Постановка проблемы.


Становление семиотики в нашей стране происходило во второй половине 60, первой половине 70-х годов. Именно в этот период стали выходить тартуские "Труды по знаковым системам" [14], появилось много интересных статей, посвященных проблемам семиотики, в выпусках "Новое в лингвистике", "Вопросах философии" и других научных изданиях того времени. При этом семиотические исследования велись как бы на два фронта: наряду с эмпирическими и теоретическими исследованиями различных типов знаков и знаковых систем (например, в естественных языках, математике, отдельных областях деятельности - реклама, дорожные знаки, игральные карты и т.п.) достаточно большое внимание уделялось рефлексии, в частности, обсуждению предмета семиотики и особенностям семиотического подхода и метода. Для примера здесь можно вспомнить статьи И.И.Ревзина в "Вопросах философии" - "От структурной лингвистике к семиотике", Г.П.Щедровицкого и В.Н.Садовского "К характеристике основных направлений исследования знака в логике, психологии и языкознании", а также принципиальную статью Г.П.Щедровицкого "О методе семиотического исследования знаковых систем", к которой мы будем неоднократно обращаться [9 ;18 ; 19]. Именно эти и подобные им работы заложили необходимую методологическую основу для семиотических исследований, проведение которых позволило в течении примерно двух десятилетий создать вполне современный и, если так можно выразиться, конкурентно способный вариант российской семиотики. Я говорю о российском варианте не случайно, на мой взгляд, гуманитарные дисциплины (а семиотика в главном своем направлении является именно гуманитарной дисциплиной), ассимилируя все достижения западной мысли, тем не менее, развиваются на своей родной интеллектуальной почве; в их облике и, главное, методологии и стиле мышления чувствуется именно российский менталитет и проблемы. Но, конечно, с этим утверждением можно не соглашаться, считая, что нет никакого варианта российской семиотики, а существует просто семиотика.

В настоящее время мы переживаем новый интерес к семиотике. Буквально за последние несколько лет вышли интересные книги, посвященные семиотической проблематике, из которых можно назвать хотя бы увлекательное исследование Умберто Эко “Отсутствующая структура. Введение в семиологию” (1998), “История русской семиотики” Георгия Поченцова (1998), “Избранные труды, т. 1. Семиотика истории.Семиотика культуры” нашего классика Б.А. Успенского (1994), цикл работ по семиотике русской и не только русской культуры Ю.М. Лотмана (“Культура и взрыв”. М., 1992, “Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начала XIX века). Спб., 1994). Этот интерес не случаен. Здесь и попытка осмыслить “семиотический уклон” постмодернизма и объективная необходимость разобраться в роли языка и знаковых систем, значение которых колоссально возросло в современности (“модернити”). Концепции “языковых (семиотических) игр” или “культуры как коммуникационного процесса” (“культура, - пишет У.Эко, - есть по преимущественно коммуникация” [ c. 203 ]) являются не только кредом постмодернистов, но отражают реальные факты модернити.

Сегодня, поскольку накоплен большой объем семиотических исследований и возникла, если не историческая, то, во всяком случае, временная перспектива (дистанция), стало возможным по-новому взглянуть на предмет семиотики, еще раз заново, в соответствии с требованиями модернити обсудить методологические проблемы этой дисциплины. В качестве первой проблемы, с которой я ниже хотел бы начать анализ, может быть взята дилемма, сформулированная еще в середине 60-х годов Г.П. Щедровицким: будет ли семиотика развиваться только как приложение и продолжение других теоретических дисциплин - логики, психологии, языкознания, культурологии и пр. или же она, наконец, станет самостоятельной наукой. "Какой бы подход, - пишет Г.Щедровицкий, - мы сейчас ни взяли - логический, лингвистический или психологический - в каждом семиотика мыслится как простое расширение предмета соответствующей науки, как приложение ее понятий и методов к новой области объектов. Фактически нигде не идет речь о специфических методах семиотики, об особых - и они должны быть новыми - процедурах выделения и описания ее предмета... Поэтому можно сформулировать более общий тезис: основная задача семиотики как теории знаковых систем, если она хочет быть особой наукой, а не другим названием расширенной лингвистики, расширенной логики или психологии, состоит в объединении тех представлений о знаках и знаковых системах, которые выработаны к настоящему времени в психологии, логике, языкознании и других дисциплинах; семиотика будет иметь право на существование в качестве самостоятельной науки, если будет решать эту, ставшую уже насущной, задачу" [19, с. 21, 22].

О какой науке говорит Г.Щедровицкий и почему семиотика как самостоятельная должна возникнуть из синтеза отдельных дисциплинарных семиотических представлений? Судя по всему, о естественной науке, пользующейся объективным методом, в свете которого другие теоретические построения семиотики являются или ложными или не совсем адекватными. Действительно, возражая против "социально-психологического" подхода в семиотике, ставящего природу знака в зависимость от понимания и других психических процессов человека, Г.Щедровицкий противопоставляет этому подходу "совершенно точный и объективный анализ" знаков в социуме. Кредо социально-психологического ("ситуативного") подхода, пишет Г.Щедровицкий, "в резкой форме может быть сформулировано так: знаки существуют потому, что отдельные люди, индивиды, сознательно используют какие-то объекты в качестве знаков; знаки не существуют объективно в социально-производственных структурах и в "культуре" социума именно как знаки; они не имеют объективных функций и значений безотносительно к психике индивидов, их пониманиям и желаниям... В исследовании знаков этот подход постоянно приводит к одному и тому же тупику. Когда заходит речь о реконструкции функций, значений, содержаний знаков и становится необходимым обращение к так называемым внеязыковым условиям и факторам, исследователям приходится апеллировать к процессам понимания, осуществляемым индивидами, к их желаниям, целям, одним словом, к сознанию и его многообразному содержанию; последнее оказывается зависимым от прошлого опыта индивидов, от их психических установок и т. п., т.е. от факторов, пока совершенно не поддающихся точному научному учету. Именно поэтому все ходы в этом направлении и заводили в тупик. Возможен, однако, совершенно точный и объективный анализ содержания и значений языковых выражений, не связанный с описанием психических процессов и сознания индивидов" [19, с. 27-28 ].

Этот "точный и объективный анализ", конечно, же естественнонаучный анализ, и здесь Г.Щедровицкий вполне последователен, поскольку именно естественные науки он считал образцом и идеалом. "Щедровитянскую программу" построение семиотики интересно сравнить с программой построения психологии, выдвинутой Л.С.Выготским в конце 20-х годов. В тот период в психологии вопрос тоже стоял ребром (во всяком случае, так формулирует ситуацию Выготский): или много психологий на разные вкусы, или одна естественнонаучная, "общая", но зато правильная психология. "Психотехника, - пишет Выготский, - поэтому не может колебаться в выборе той психологии, которая ей нужна (даже если ее разрабатывают последовательные идеалисты), она имет дело исключительно с казуальной, с психологией объективной; неказуальная психология не играет никакой роли для психотехники. Мы исходили из того, что единственная психология, в которой нуждается психотехника, должна быть описательно-объяснительной наукой. Мы можем теперь добавить, что эта психология, кроме того, есть наука эмпирическая, сравнительная, наука, пользующаяся данными физиологии, и, наконец, экспериментальная наука" [1, с. 387, 390].

Задачу синтеза отдельных психологических теорий, школ и направлений (фрейдизм, бихевиоризм, рефлексология, гештальттерапия и т.д.) Выготский решает в том же естественнонаучном ключе. Он предлагает над этими частными психологическими теориями развернуть "общую психологию", которая будет выступать в роли своеобразной "философии психологии" [1, с. 310]. При этом Выготский полемизирует с Бинсвангером, который предлагал объединить (синтезировать) частные психологические теории на методологической основе. "Общая психология, - пишет Выготский, - следовательно, определяется Бинсвангером как критическое осмысление основных понятий психологии, кратко - как "критика психологии". Она есть ветвь общей методологии. Это рассуждение, сделанное на основе формально-логических предпосылок, верно только наполовину. Верно, что общая наука есть учение о последних основах, общих принципах и проблемах данной области знания и что, следовательно, ее предмет, способ исследования, критерии, задачи иные, чем у специальных дисциплин. Но неверно, будто она есть только часть логики, только логическая дисциплина, что общая биология - уже не биологическая дисциплина, а логическая, что общая психология перестает быть психологией... даже самому отвлеченному, последнему понятию соответствует какая-то черта действительности" [1, с. 310, 312]. И понятно, почему Л.С. Выготский возражает Бинсвангеру: с точки зрения естественнонаучного идеала синтез отдельных научных теорий осуществляет не методология, а "основания науки", т.е. дисциплина предметная, естественнонаучная, однако более общего (самого общего) порядка. Вероятно, именно этот вариант синтеза психологических знаний и предметов реализовал А.Н. Леонтьев, построив психологическую науку на основе представлений о деятельности. Деятельность в концепции Леонтьева - это и есть как раз та самая идея и объяснительный принцип, которым все еще соответствует "психологическая черта действительности".

По сути Г.Щедровицкий, кстати, высоко ценивший идеи Выготского и, по его собственному признанию, заимствовавший у последнего идею знака, пытается создать "общую семиотику", объединив и переработав на естественнонаучной основе основные семиотические идеи, сформулироваванные в разных направлениях семиотики. При этом подобное объединение, считает Г.Щедровицкий, тоже должно происходить с опорой на истинную семиотическую идею (именно ей, вероятно, соответствует самая обобщенная семиотическая черта действительности), которая и позволит создать семиотическую теорию, снимающую все остальные, правда, не как знания, а как описания разных сторон изучаемого объекта. Во всех существующих направлениях семиотики, пишет Г.Щедровицкий, "не было схвачено какое-то объективное свойство знаков, которое по сути дела является самым главным; оно объединяет другие уже выделенные стороны и задает их место в системе целого. Поэтому, чтобы построить новую модель знака, нужно прежде всего выяснить это свойство". А чуть выше он поясняет. "Объединение логических, лингвистических и психологических представлений о знаке и знаковых системах не может основываться на сведении одних представлений к другим, так как среди них нет главного; оно не может быть также механическим соединением их, ибо перечисленные представления являются не частями одного целого, а различными "проекциями" объекта, снятыми как бы под различными углами зрения. Чтобы осуществить синтез подобных проекций, надо построить совершенно новую модель знака и знаковых систем, которая выступила бы по отношению ко всем предшествующим представлениям как сам объект, с которого они "сняты" как проекции... отнесение всех существующих представлений к одной модели будет выступать как способ опосредованного связывания их друг с другом. То, что раньше было просто набором разных изолированных представлений, теперь выступит как сложная иерархическая система" [19, с. 22-23 ]. А вот что относительно связи общей психологии с отдельными психологическими направлениями пишет Выготский. "Единство отдельных психологических предметов и дисциплин в общей психологии достигается путем подчинения, годсподства, путем отказа отдельных дисциплин от суверенитета в пользу общей науки. Внутри нового целого образуется не сосуществование отдельных дисциплин, но их иерархическая система, имеющая главный и вторичный центры, как Солнечная система. Итак, это единство определяет роль, смысл, значение каждой отдельной области, т.е. определяет не только содержание, но и способ объяснения, главнейшее обобщение, которое в развитии науки станет со временем объяснительным принципом" [1, с. 300]. Не правда ли, похоже?

Постановку проблемы Г.Щедровицким интересно сравнить с проблемой определения семиотики, которую обсуждает Умберто Эко. Дело в том, что идею семиотики, как известно, высказал Ф. де Соссюр, но новую дисциплину он предлагал называть не семиотикой, а “семиологией”. Можно вообразить, писал он, “науку, изучающую функционирование знаков в общественной жизни... назовем ее семиологией (от греческого - знак). Эта наука могла бы рассказать нам, что такое знаки и какие законы ими управляют... Лингвистика только часть этой общей науки, законы открытые семиологией, будут приложимы к лингвистике, и таким образом лингвистика обретет свое вполне определенное место в ряду человеческих деяний” [ ] . Но Барт, говорит Эко, “перевернул соссюровское определение, трактуя семиологию как некую транслингвистику, которая изучает знаковые системы как сводимые к законам языка. В связи с этим считается, что тот, кто стремится изучать знаковые системы независимо от лингвистики (как мы в этой книге) должен называться семиотиком”[ с. 386 ]. Эко предлагает вернуться к первоначальному смыслу термина Ф. де Соссюра. “Мы, - пишет он, - будем именовать “семиологией” общую теорию исследования феноменов коммуникации, рассматриваемых как построение сообщений на основе конвенциональных кодов, или знаковых систем; и мы будем именовать “семиотиками” отдельные системы знаков в той мере, в которой они отдельны и, стало быть, формализованны (выделены в качестве таковых или поддаются формализации, внезапно появляясь там, где о кодах и не помышляли)” [ с. 386].

Однако, что Эко понимает, говоря о коммуникации. С одной стороны, коммуникация в трактовке Эко - это схема, на основе которой осмысляется именно семиотически понятый язык. Об этом свидетельствует исходное определение “коммуникативной модели”, которая задает известную структуру, содержащую такие основные элементы как “отправитель”, “адресат”, “сообщение”, “код”[ с. 35-77 ]. С другой - коммуникация как-то связана с практиками и культурой. Заканчивая свою книгу, Эко пишет следующее: “Коммуникация охватывает всю сферу практической деятельности в том смысле, что сама практика это глобальная коммуникация, утверждающая культуру и, стало быть, общественные отношения”[ с. 416 ]. Означает ли сказанное, что практика - это исключительно коммуникация? Если да, то с этим трудно согласиться. Если нет, то не получается ли опять, что коммуникация - это именно языковой аспект действительности. Тогда вариант семиотики Эко представляет собой опять же лишь одно из расширений существующих предметов, в данном случае лингвистики, искусствознания и теории массовой коммуникации.

Следующая проблема касается критериев строгости семиотических понятий. Многие авторы отмечают разночтение и несовпадение основных понятий семиотики (знака, значения, смысла, символа и других), что особенно становится очевидным при сравнении разных направлений семиотики. "Следует заметить, - пишет Е.Черневич, - что терминологический разнобой, существующий в семиотической литературе, в значительной степени затрудняет ее изучение. Часто одни и те же или близкие по смыслу понятия обозначаются различно, Например, синонимично употребляются такие последовательности слов:

выражение, знак, обозначающее, означающее, имя;

обозначаемое, денотат, предмет, объект, вещь;

означаемое, десигнат, сигнификат, концепт, или понятие денотата, смысл имени, или знака, значение знака;

отношение обозначения, денотации, именования, номинации;

отношение означения, выражения, десигнации, сигнификации.

Столь большое различие в словоупотреблении отражает тот факт, что термины в свое время вводили в оборот логики и лингвисты при исследовании совершенно различных научных проблем" [16, с. 35 ].

А вот еще один пример - отношение к традиционному пониманию знака В.Канке. “Существует, - пишет он, - целый ворох так называемых “простых” определений знака. Все они строятся по схеме средневековых схоластов, гласящих “Alquid stat pro aliquo“: Нечто стоит вместо другого.

замещает

представляет

Если^ А несет информацию о Глава первая. Семиотический подход и наука.


Каким же образом сегодня можно оценить программу Г.П.Щедровицкого, в реализации которой в 60-е годы участвовал и я сам? Эта оценка, вероятно, включает в себя обсуждение сущности семиотического подхода, в частности, задач, которые он призван решать. Большинство авторов, пишущих о семиотике, думают, что эти задачи очевидны и что сам материал показывает их характер. Например, в интересной работе В.А.Канке "Семиотическая философия" мы читаем: "Итак получен определенный список категорий философии как семиотики... что позволяет любую из традиционных философских категорий переформулировать и представить в семиотическом виде... есть все основания заявить, что семиотической философии нет альтернативы"[ 4, с.25, 39 ]. Но спрашивается, зачем традиционные философские категории редуцировать к семиотическим? Безусловно, семиотический анализ много дает, но почему без него нельзя обойтись и в каких случаях? Чувствуется, что не во всех, но точно понять, когда именно необходимы семиотические исследования, трудно, не прояснив суть семиотического подхода. В противном случае семиотический подход - во всяком случае в осознании - нагружается несвойственными ему широкими методологическими функциями, как, например, мы это видим в содержательной во всех других отношениях работе Е.В.Черневич. "Семиотическая точка зрения на графический дизайн, - пишет она, - позволяет свести воедино многие теоретические и методические проблемы исследования и проектирования систем визуальной коммуникации" [16, с. 30 ].

Попробуем выработать отношение к программе Г.Щедровицкого. Если последний разрабатывал методологию исходя из естественнонаучного идеала, то я сторонник гуманитарного подхода, допускающего, кстати, в качестве своего предельного отношения и естественнонаучный подход. (М.Бахтин считал, что это предельное отношение задается, когда мы человека рассматриваем не как личность, а специалиста; думаю, более обще - это позиция "использующего природного отношения"). С точки зрения гуманитарного подхода каждое направление семиотики имеет право на существование, поскольку, во-первых, отражает определенную ценностную позицию исследователя, во-вторых - определенную позицию (возможность) в культурном пространстве. Зайти, как выражается Г.Щедровицкий, в тупик основные направления семиотики не могут. Другое дело, что не всегда можно согласиться с какими-то рефлексивными суждениями по поводу семиотики, высказываемыми авторами тех или иных направлений. Но полемика и есть полемика. Это дело нормальное.

Гуманитарная установка может быть переформулирована в качестве методологического требования к себе - так осмыслить семиотику, чтобы отдельные ее направления получали свое значимое место. Второй момент - понимание и признание своей точки зрения (своего варианта семиотики) как одной из возможных наряду с другими. Конечно, каждый исследователь и я в том числе отстаивают свою позицию и видение как истину, но в качестве методолога я обязан помнить, что истина является не только мне (и мне она как раз в силу излишней пристрастности или каких-то других обстоятельств может быть и не дана), но и остальным исследователям, подвизающимся на ниве познания. Тем не менее, раз я сам участвую в разработке семиотики, занимаясь этим делом уже много лет, и так как я признаю другие направления семиотики, то думаю для нормальной научной коммуникации должен заявить свой подход и даже, если можно, указать его границы.

В связи со сказанным невозможно согласиться, что основной задачей семиотики является ее построение как самостоятельной естественной науки и что решается эта задача на основе синтеза (пусть даже при этом предполагается построение новой модели) основных представлений о знаках и знаковых системах. Щедровицкий прав, утверждая, что для построения новой модели знака, нужно предварительно "рассмотреть, каким образом изучались знаки и знаковые системы до сих пор, каковы основные пробелы и недостатки в существующих подходах" [19, с. 23]. И он это делает, но весьма характерно - с позиций именно своего варианта семиотики. Не случайно, фиксируя "основные недостатки существующих подходов к изучению языка как знаковой системы", Г.Щедровицкий строит свою аргументацию по типу "утверждается нечто, но не то, что есть на самом деле" (К.Бюлер, А.Гардинер, Ч.Моррис и многие другие семиотики утверждаю, что "знаки существуют потому, что отдельные люди, индивиды, сознательно используют какие-то объекты в качестве знаков; знаки не существуют объективно в социально-производственных структурах и в "культуре" социума именно как знаки; они не имеют объективных функций и значений безотносительно к психике индивидов, их пониманиям и желаниям" [19, с. 27]). С таким рассмотрением семиотического подхода согласиться невозможно. История семиотики должна быть осмыслена не с точки зрения частной семиотической позиции, которую, скажем, я считаю истинной, а именно с методологической и генетической точек зрения.


$ 1. Семиотический подход и его варианты.


Верно, что семиотика возникает в рамках отдельных уже сложившихся теоретических дисциплин - логики, психологии, языкознании, культурологии. Однако, почему, что не устраивало их представителей? Для прояснения этого вопроса, обратимся к одному высказыванию нашего известного семиотика Б.А.Успенского. Он пишет, что целесообразно различать семиотику знака, которую бы он отнес к логическому направлению в семиотике, и семиотику языка, соответственно, ее можно отнести к лингвистическому направление. В первом случае внимание исследователя "сосредоточивается на изолированном знаке, то есть на отношении знака к значению, к другим знакам, к адресату", "во втором же случае исследователь сосредоточивает свое внимание не на отдельном знаке, но на языке как механизме передачи информации, пользующимся определенным набором элементарных знаков. Иначе говоря, в первом случае знак рассматривается в принципе безотносительно к акту коммуникации, во втором же случае знаковость, семиотичность определяется именно участием в коммуникационном процессе, то есть предстает как производное от этого процесса. (Именно коммуникационный процесс, например, лежит в основе понятия фонемы: фонемы сами по себе не являются знаками - они не обладают самостоятельным значением, - но мы говорим о двух разных фонемах в том случае, если их смешение нарушает акт коммуникации)" [15, с. 30-31].

Чтобы лучше понять смысловой сдвиг, на который указывает Успенский, а именно, что "семиотичность определяется участием в коммуникационном процессе", вспомним, что в "Курсе общей лингвистике" Ф. де Соссюра сформулирован тезис о том, что "язык есть система, подчиняющаяся своему собственному порядку" и эта установка вдохновляла несколько поколений исследователей. Но если лингвистика рассматривает язык " в самом себе" как замкнутую систему, то он не может быть интерпретирован как "механизм передачи информации с помощью знаков". Недаром, выступая на IX Международном конгрессе лингвистов Р.Якобсон старался расширить трактовку лингвистики с тем, чтобы включить в нее и семиотику. "Конечно, - пишет он, - наша наука рассматривает язык "в самом себе", но не только "для самого себя", а для тех, кто создает его и пользуется им, потому что язык есть орудие, а не "автархическая независимость орудия" - это противоречие в терминах" [6, c. 579, 580, 582, 586-587]. Не менее характерен комментарий к этому высказыванию Г.Щедровицкого. "Хотя, - пишет он, - Р.Якобсон по-прежнему говорит, что лингвистика расматривает язык "в самом себе", но звучит это уже совсем не так, как раньше. И может быть, осталось не так уж много времени до того момента, когда получит широкое признание тезис, что язык, рассматриваемый вне мышления, культуры, деятельности, есть просто ничто" [19, с. 26].

Вдумаемся в данную ситуацию. Если последовать совету Г.Щедровицкого, то придется расстаться с лингвистикой, подобно тому как, начав с построения содержательно-генетической логики, Г.Щедровицкий оставил ее ради теории деятельности. Но в то же время для решения многих задач нельзя расматривать язык (соответственно, мышление, психику и т. п.) вне коммуникации, деятельности, практики. Б. Успенский для выделения семиотического подхода в языкознании указывает на процесс коммуникации, но ничего не говорит о том, какое обстоятельство, поворот специфицируют семиотический подход в логике. Восполним за него этом пробел и обратимся для этого к творчеству Перса.

Чарльс Сандерс Пирс начинает вроде бы почти с аристотелевского понимания -"мышление есть нить мелодии, протянутая через последовательность наших ощущенией" [7, с. 123] . Но далее, критикуя Декарта и Канта, утверждавших, что априорное знание является очевидным и ясным, он выходит на представления, в определенном отношении близкие к методологическим. В частности, Пирс старается показать, что ясность и истинность знания достигаются не отдельным человеком, а сообществом ученых, создающих понятия для применения их на практике. "Рассмотрите, какого рода следствия могущие иметь практическое значение, имеет, как мы считаем, объект нашего понятия. Тогда наше понятие об этих следствиях и есть полное понятие об объекте"[7, с. 125]. В другой работе "Закрепление верования" Пирс развивает идеи, напоминающие теоретико деятельностные. "Прагматизм, - пишет он, - полагает, что мышление состоит в живом, логически последовательном превращении смыслов, содержание которых - условные общие решения в действие" [8, с. 132 ] .

И вот, реализуя в логике прагматический подход, Пирс вынужден обсуждать функциональный прагматический добавок истины. Вероятно, именно теоретическое осмысление этого добавка заставило Пирса развести понятия знания и знака и развить первое семиотическое учение. Действительно, например, указанная выше персоновская типология знаков - "знаки-иконы", "знаки-индексы", "знаки-символы" - позволяет развести три основные случаи существования истины в практике. В первом случае, прямо по Аристотелю, знание описывает (характеризует) свой объект, во втором - связь знания с объектом обусловлена их физической природой (как в случае флюгера и ветра), в третьем случае связь знания с объектом опосредована различными мылительными или культурными обстоятельствами. Все эти три контекста Перс, очевидно, пытается подвести под понятие практики. Интересно, что представители ММК проделали аналогичный путь: начав с прагматически ориентированной содержательно-генетической логики, они затем вышли к семиотике.

Итак, наша гипотеза состоит в следующем. Для решения целого ряда задач, поставленных в конце XIX и в ХХ столетии (прежде всего, это задачи объяснения развития, различения разных контекстов и случаев употребления), пришлось традиционные объекты изучения (мышление, язык, психику и т. д.) включать в определенные контексты, подчинять образованиям другой природы. Например, мышление (получение знаний) рассматривать в контесте практического использования, язык - в процессах коммуникации, психику - в контексте обучения и развития человека. В этой ситуации семиотический подход возникает как естественный ход, позволяющий соединить традиционные предметы и объекты изучения с данными контестами и образованиями, то есть практикой, деятельностью, коммуникацией, обучением, развитием. Кстати, некоторые из подходов, сложившихся на этой основе, претендуют на то, чтобы включить в себя все остальные. Например, деятельность в широком своем значении включает в себя разного рода практики, коммуникацию, обучение и наделяется таким фундаментальным свойством как развитие [ 19 ]. Понятие практики у Пирса включает в себя деятельность, коммуникацию, обучение.

Таким образом, семиотический подход и возникшая не его основе семиотика являются посредниками или медиаторами между традиционными теоретическими дисциплинами и новыми подходами - прагматическим, деятельностным, коммуникационным (герменевтическим). С одной стороны, семиотический подход призван удержать ряд особенностей традиционных дисциплин, прежде всего знаниевый, языковой, эпистемологический планы, с другой - соединить эти планы с употреблением (знаний, языковых выражений), деятельностью, коммуникацией. Данную гипотезу можно подкрепить и генетическими соображениями.

Хотя говорить о знаках начинают в греческой культуре, настоящее философское обсуждение этого понятия (Августин, Боэций и др.) относится к средним векам. И вот почему здесь возникает необходимость вводить понятие знака. С одной стороны, приходится различать вещи как они созданы Творцом и выражены в слове (имени), с другой - их конкретные воплощения и модификации, данные сознанию человека или выраженные в произведении мастера. Разбирая этот момент, С.Неретина пишет. "Вещи, сотворенные по Слову (в этом смысле слово всегда деловито и технично), не ноуменальны. Они подвижны и неустойчивы в своих значениях. Это особенно ясно при чтении Боэциевых Комментариев к "Категориям" Аристотеля, где его мысль почти зримо соскальзывает с идеи имени как nomen на имя как vocabulum, обнаруживая трудности для перевода: оба термина - "имя", но это разные имена. Ибо nomen указывает на вечный и неизменный Нус, Ум, а звучащее vocabulum - на дрожь изменения, если не измены, имея прямое отношение к времени (что невозможно для Аристотева понимания имени), к глагольности. Отныне важным становится не утверждение эйдетичности имени, но его значение для человека, что самого человека непосредственно вводит в онто-теологическую систему. Земной мир, требующий умелости хотя бы ради человеческого спасения, предполагается не осколком вечности, а конкретностью, сращенностью с вечностью, обеспечивающей человеческое существование". Далее цитируя Августина, говорящего, что если бы в человеке "умолк всякий язык, всякий знак", то последний услышал бы непосредственно Бога и узрел вечную жизнь, Неретина старается показать, что знаки в средневековом понимании обеспечивают связь мистического знания вещей (тогда они не образы, а сами предметы) с обычным человеческим знанием вещей. Она пишет:"И еще более строго выраженная эта же мысль (Августина): в огромном вместилище памяти "находятся все сведения, полученные при изучении свободных искусств, и еще не забытые; они словно засунуты куда-то внутрь, в какое-то место которое не является местом: я несу в себе не образы их, а сами предметы". Обнаружить точку преображения рационального знания в мистическое (от образов или знаков предметов к самим предметам, от образа или знаков Бога к самому Богу) и помогает та самая техника, или умение ума силою вопрошания души" [5, с. 206-207].

Я бы прокоментировал этот текст так. Именно понимание вещей, как сотворенных Творцом по слову, и одновременно данных человеку во множестве конкретных воплощений, в сознании и техническом произведении, заставляет Августина вводить понятие знака как медиатора и связи слова (имени) и вещи, абсолютного значения и конкретного смысла. С одной стороны, понятие знака позволяет схватить, осмыслить акт творения вещи по слову (в дальнейшем - любой акт создания, начиная от ремесленной деятельности, кончая проектированием и инженерией), с другой - акт понимания и употребления вещи (в дальнейшем - коммуникацию и практическое использование). В понятии "знак" мысль получает возможность приписывать слову саму вещь (поскольку Творцом и в Творце она создана именно по слову) и одновременно указать на человеческий контекст (то есть, как вещь нужно понимать, как она используется). В этом плане за семиотическим подходом стоят две важные практики - создания вещей с помощью знаков (любых вещей и предметов, включая идеальные) и различения "семиотической нормы" (значения, денотата, предмета) и ее конкретной реализации (смысла, концепта).

Нетрудно сообразить, что поскольку семиотика строится от разных традиционных дисциплин и по-разному в смысле выбора новых подходов, а также способов перехода от традиционных теоретических дисциплин к этим подходам, то и вариантов семиотики должно быть несколько, что мы и наблюдаем в реальности. Другое следствие данной модели семиотики - понимание ее задач.

Во-первых, семиотические исследования должны восполнить традиционные (логические, лингвистические, психологические, социологические и т. д.) в области новых задач, которые были поставлены временем, но на которые эти дисциплины при их создании не были ориентированы (конечно, при условии, что ресурсы этих традиционных дисциплин пока не исчерпаны). Например, соглашаясь, что имманентное изучение языка за последние 40 лет кое-что дало, Г.Щедровицкий перечисляет новые задачи, которые, с его точки зрения, на основе этого подхода решены быть не могут: "1) о соотношении "языка" и "речи" (в соссюровском смысле), 2) о соотношении социального и индивидуального в них, 3) о законах развития "речи-языка" [19, с. 24 ]. Вряд ли эти задачи, особенно вторую и третью, взялись решать лингвисты традиционной ориентации, но Л.Ельмслев или Р.Якобсон их уже будут, во всяком случае, обсуждать.

Во-вторых, семиотические исследования должны очертить области, в которых необходимо менять контексты и соответственно логику изучения, говоря иначе - включать традиционные объекты изучения в принципиально новые образования. Именно поэтому одна из основных задач семиотики - построение классификаций (типологий) знаков и знаковых систем. Каждый такой класс (тип) задает свой особый случай связи традиционного объекта изучения с выбранным контекстом (образованием).

Наконец, в-третьих, важная задача семиотического исследования - проведение собственно семиотического объяснения. Его особенностью является перенос объяснения и оснований в область "жизни знаков". Для семиотиков бытие знаков является более ясным, чем существование других объектов и предметов, которые поэтому нуждаются в семиотическом прояснении. Понятно, что другие "дисциплинарии" с этим вряд ли согласяться, у них свои критерии ясности.

Если мы теперь с этой точки зрения посмотрим на разные направления семиотики, то сможем их охарактеризовать по-новому, найдя им достойное место в общем процессе семиотического познания. Например, Пирс шел от традиционной логики и изучения мышления, а в качестве нового подхода формировал представление о практике. Г.Щедровицкий отталкивался не только от изучения мышления, но и содержательной логики, психологии и педагогики; новый подход у него задавался идеями деятельности, обучения и развития. Ф. де Соссюр шел от языкознания, а новый подход задавался идеей коммуникации. В.Канке стартовал от традиционной философии в направлении ряда современных философских идей - значения языка, практики, понимания и ряда других. Е.Черневич шла от проблем визуалогии, лингвистики и традиционной логики, имея в виду в качестве нового подхода практику графического дизайна.

Эко идет от задач искусствознания, теории массовой коммуникации, лингвистики; новый подход для него задается идеей коммуникации, за которой маячат и ряд других - культуры, практики, общения. И хотя все перечисленные авторы, выступившие идеологами самостоятельных направлений в семиотике, вводят семиотические понятия и ведут семиотические исследования (или это делают их последователи), мы имеем существенные расхождения как семиотических понятий, так и характера семиотических исследований. Иначе, учитывая все сказа