Реферат: Города Ярославля



Управление культуры мэрии города Ярославля

Муниципальное учреждение культуры

Централизованная библиотечная система города Ярославля


Центральная городская библиотека

имени М.Ю. Лермонтова


Россия Лермонтова


Материалы Вторых Лермонтовских чтений


Ярославль 2002





Россия Лермонтова


Материалы Вторых лермонтовских чтений

15-16 октября 2001 года.


Составители:

Мельникова Л.В.

Шихваргер И.Х.


Редактор:

Мельникова Л.В.


^ Ответственный за выпуск:

Грибанова Л.Г.


Компьютерная верстка:

Свиргунова К.В.

Волкова А.Ю.


Статьи печатаются в авторской редакции

^ Тираж и цена договорные

Центральная городская библиотека

имени М.Ю. Лермонтова

150049 г. Ярославль, пр-т. Толбухина, 11

тел. 45-77-86

45-86-98
^ E-mail: foton@clib.yar.ru

© Центральная городская библиотека им. М.Ю. Лермонтова г. Ярославля





Гудкова А.А.,

ассистент кафедры культурологии ЯГПУ им. К.Д. Ушинского

М.Ю. Лермонтов. Мифология творческой личности

1. В центре моего внимания будут находиться те метаморфозы, которые претерпевает фигура М.Ю. Лермонтова в сознании широкого круга читателей.

Мифологизированная фигура Лермонтова – это фигура идеализированная и героизированная. Превращение в классика чревато потерями. Зазор между жизнью и творчеством ведет к тому, что, в глазах мифа, классик утрачивает личностную значительность: в пользу ли одного только своего статуса; в пользу безличного «литературного процесса»; в пользу собственных персонажей. Перекос в сторону биографии ведет к установке, что тексты его можно уже и не читать.

2. Мифологизированная фигура Лермонтова отвечает противоречивым запросам и способна примирить в оценке разные полюса: для Н.В. Гоголя Лермонтов – «великий живописец русского быта», для С.П. Шевырева – «эпигон-байронист»; ортодоксы любят его за молитвенную поэзию, за «Ангела», богоборцы – за стихотворение «с Небом гордая вражда»; демократы – за «Бородино», охранители – тоже за «Бородино», но в другой рамке.

3. Отсюда следует возможность тенденциозного манипулятивного использования фигуры Лермонтова как «знамени» в борьбе.

4. С этим же связана догматизация избранных фактов и сакрализация авторитетных оценок Лермонтова (главным образом советская мифология). Претензия на окончательное знание порождает попытку демифологизации («истинное знание» против «ереси»), различение интерпретаций «наш Лермонтов – не наш Лермонтов», «правильный – неправильный».

5
3
. Собственно содержание мифологии. Лермонтовская мифология – уникальная ценностно-фактологическая система, в основе которой лежит мифотворческий импульс самого поэта, проявляющая жизнеспособность вплоть до наших дней. Все факты жизни Лермонтова, способные стать основой мифологического сюжетосложения (детство в драматических обстоятельствах, поэтическое ученичество, страсти и конфликты; известность, подобная взрыву, опала и странствия, влияние имени на судьбу) – получают мифологическую обработку. Это смешение и игнорирование фактов, вчитывание и редукция смыслов, гиперболизация, внелогические объяснения, эмоциональность, субъективность. Основные структурные принципы мифологизации – наличие четкого сюжета и четкого, функционально оформленного персонажа.

При этом биографическая составляющая преобладает над художественными. Так, специфически «литературные» миф демонизма и миф тождества автора и героя (Демон, Печорин) получают смысл не сами по себе, а с точки зрения результата, сказавшегося на биографии.

6. Пример – смерть Лермонтова. Содержательное наполнение может быть разным, для мифа недопустима только случайность, он стремится найти выразительное объяснение. В концепции дуэли-злодеяния четко прослеживается расстановка сил (положительный герой и его антагонисты: сам император Николай I, его подручный Бенкендорф, Мартынов или неизвестное лицо, наемный убийца, стрелявший из кустов на скале). Так же прослеживается завязка (конфликт с царем – момент прочтения знаменитого «прибавления» к «Смерти поэта»), кульминация, развязка. В концепции, связывающей в мифологической логике любовь и смерть, завязка определяется возникновением треугольника Лермонтов, Мартынов и дама, на место которой миф подставляет разные реальные фамилии (Э.А. Клингенберг, Н.С. Мартынова).

Миф о смерти включает в себя ретроспективную актуализацию фактов чудесного характера: предчувствий, предзнаменований, предсказаний, якобы имевших место (сообщения Ю. Самарина, Е. Ростопчиной и др. о мучивших поэта предчувствиях; мотив жребия, определившего Лермонтову роковую дорогу в Пятигорск; недоказанный факт посещения Лермонтовым в Петербурге гадалки А.Ф. Кирхгоф, являющейся персонажем пушкинской мифологии). Мифологически осмыслены мотивы, причины дуэли (миф стремится «разгадать истинную причину»); ее обстоятельства (выстрел в воздух; гроза среди ясного неба). Достоянием мифологической интерпретации является недоказуемое убеждение, что Лермонтов предугадал и накликал свою смерть, рисуя ее образы в художественных текстах («Сон» – смерть от пули; «Герой нашего времени» – Кавказ, поединок; «Смерть поэта» – ситуация, описанная словами «Его убийца хладнокровно Навел удар – спасенья нет…» и т.д.).

Миф о смерти в итоге максимально способствует выходу фигуры Лермонтова за пределы чисто биографической мифологии – в надбиографическую вечность (феномен праздника – «юбилея смерти» в 1941 г.).

7
4
. Значение биографической мифологии Лермонтова можно определить, исходя из осмысления иерархического характера, который носит диада «Пушкин – Лермонтов». Мифологическому сознанию присуще сравнение по количественному принципу «кто больше гений». Пушкину

неотменяемо принадлежит первое место, фигура Лермонтова при нем неизбежно вторична, второразрядна, но и дополнительна. Роль лермонтовской мифологии, на мой взгляд, состоит в возможности рецепиента демонстрировать через ее посредство индивидуальную культурную позицию: с семантикой нестандартности, альтернативности, маргинальности.


^ Левагина С.Н.,

заместитель директора Ярославской областной юношеской

библиотеки им. А.А. Суркова.


Тенденция духовной энтропии:

путь от Константина Батюшкова к «странным»

героям Лермонтова


Сначала об энтропии. Речь идет о том, что в замкнутых объемах Вселенной действует закон энтропии, т.е. мертвая материя стремится к хаосу и тепловой смерти1.

Академик В.В. Струминский2, продолжив эту мысль в своих исследованиях, показал, что сложные молекулярные системы интенсивнее стремятся к хаосу, к тепловой смерти, чем более простые. И тут же задался вопросом: почему значительно более сложно организованные живые системы тут же не распадаются? Вывод один: потому что они одухотворены. «Лишенная духа биологическая система тут же становится простым набором химических элементов и умирает. Вступает в свои права закон возрастания энтропии»3.

В
5

6
ыходит, духовный мир, созданный человеком для противостояния мертвой материи – и есть основное назначение человека. Это вывод ученого. И он не кажется нам новостью, потому что об этом десятилетия и даже столетия назад писала великая русская литература4. Удивительно другое: единство духовного поля этой литературы, взаимопроникновение идей, мыслей, чувств, не зависящее от времени создания произведений. Часто случается так, что на сложнейшие вопросы бытия, даже, казалось бы, самые новые и современные, ответы неожиданно находятся у русских писателей, живших задолго до этой самой современности.

Духовное (вечное) и материальное (конечность нашей жизни) в постоянном конфликте. Накал конфликта создает творческий потенциал, который движет историей. При разрыве же связи духовного и материального, сознательного и бессознательного – творческий потенциал исчезает, что «может привести к кризису и даже гибели культуры», - считает Леонид Перловский5. И говорит о «молодости» русской культуры и русского языка, которая видна в структуре грамматики, падежных и родовых флексиях, эмоциональной окраске слов, а, главное, в той самой тесной связи созидательного и бессознательного, что дает невероятный творческий потенциал, ведущий к адекватному восприятию мира, а значит, к гармонии. Такова она, русская литература.

Мне близка, в частности, мысль исследователя Александра Панарина6 о неожиданной современности лермонтовского демонизма. «Забыть? – забвенья не дал бы Бог// Да он бы и не взял бы забвенья». Не этот ли романтический опыт духовно богатой личности, пережитый Лермонтовым, переживают многие наши люди, которые хотят «отказать в достоинстве, в духовном первородстве. Им заявляют, что их прошлое ничтожно и его следует предать забвению, что поприще, к которому они себя готовили, презренно, а вера и знания, ими выстраданные, пусты, фальшивы и ничего не стоят. Словом, от них требуют забвения самих себя» (с. 13).

Однако вывод исследователя о том, что чарующий каждого из нас Печорин близок нам, прежде всего, своим «непобедимо разрушитель

ным обаянием», ибо конечное слово о России всегда принадлежит разрушителям, а не созидателям, кажется мне плоским и неглубоки. Ему можно противопоставить верное, на мой взгляд, высказывание Ирины Шихваргер о творческом потенциале Печорина, который виден в его «Дневнике» (вспомним, к примеру, поэтичнейшую, блистательную «Тамань» - этот прорыв к высокому через воплощение красоты жизни в слове). Как раз именно в лишении героя творческого начала проявляется его «богооставленность». И действительно, разве при встрече с Максимом Максимычем Печорин осознается нами победителем, с которым хочется себя идентифицировать?

Выходит, интересно в нем именно наличие возможности высокой духовной составляющей, на проявление которой мы уповаем вместе с любящей его Верой.

Не случайно столько общего в «автопортрете» Печорина и мотивах ранней откровенной лирики самого Лермонтова.

Вопросы, которые его мучают, кажутся не только неразрешимыми, но и заданными впервые. Например, внутренняя раздвоенность как основа характера. Впервые? А вот эти строки вам никого не напоминают?

«Недавно я имел случай познакомиться с странным человеком, каких много! Вот некоторые черты его характера и жизни.

Ему около тридцати лет. Он тонок, сух, бледен, как полотно. Он перенес три войны и на биваках был здоров, в покое – умирал. В походе он никогда не унывал и всегда был готов жертвовать жизнию с чудесною беспечностию, которой сам удивлялся; в мире для него все тягостно, и малейшая обязанность, какого бы рода ни было, есть свинцовое бремя…

В нем два человека. Один добр, прост, весел, услужлив, богобоязлив, откровенен до излишества, щедр, трезв, мил. Другой человек…- злой, коварный, завистливый, жадный, иногда корыстолюбивый, но редко; мрачный, угрюмый, прихотливый, недовольный, мстительный, лукавый, сластолюбивый до излишества, непостоянный в любви и честолюбивый во всех родах честолюбия. Он жил в аде – он был на Олимпе… Он благословен, он проклят каким-то гением…»7

Да, это, кажется, «странный» человек Лермонтова, тот же Печорин. Тот же, да не тот. Есть существенное различие:

«
7

8
Оба человека живут в одном теле. Как это? Не знаю; знаю только, что у нашего чудака профиль дурного человека, а посмотришь в глаза, так найдешь доброго: надобно только смотреть пристально и долго. За это единственно я люблю его! Горе, кто знает его с профили!… Но в дружестве, когда дело идет о дружестве, черному нет места: белый на страже!..8 Или, говоря стихами, Пусть он «везде равно зевал,

Но дружбы и тебя нигде не забывал».

Я цитировала автопортрет Константина Батюшкова.

И именно в таком, казалось бы, незначительном различии в характеристике «двойственной» личности зашифрована правота той дороги, которая тоже может привести к смерти на дуэли, но в реальном или мысленном окружении друзей, жаждущих подставить взамен свою грудь под роковую пулю (вспомним гибель Пушкина).

И никогда такая дорога не приведет к оставленности всеми в минуту смерти – под грозовыми раскатами, под струями дождя у подножия Машука. Интуитивно Лермонтов шел в том же направлении, но, в силу его молодости, ему не хватило «взлетной полосы».

Чтобы понять суть уроков Батюшкова, которые, оказывается, могут быть насущными и для более поздних гениев, обратимся к некоторым сопоставлениям. И, это, прежде всего, те внутренние муки Лермонтова, что являются данью его юношеским комплексам и пути преодоления которых мы находим в творчестве Батюшкова.

Миф об оторванности Лермонтова от мнения света, от его целей тут же рассеивается, когда мы воспринимаем не декларацию желаемого, а поэтические строки, в которых сама искренность:

Она не гордой красотою

Прельщает юношей живых,

Она не водит за собою

Толпу вздыхателей немых.

И стан ее не стан богини,

И грудь волною не встает,

И в ней никто своей святыни,

Припав к земле, не признает.

Однако все ее движенья,

Улыбки, речи и черты

Так полны жизни, вдохновенья,

Так полны чудной простоты.

Но голос душу проникает,

Как вспоминанье лучших дней,

И сердце любит и страдает,

Почти стыдясь любви своей.9 (1832 г.)

Стихотворение посвящено Вареньке Лопухиной. Откуда это чувство стыда за свое поклонение перед простым и высоким в любви? Оттого, что оценивать должны те, кому этих чувств не понять, но мнение которых важнее почему-то даже того голоса, что звучит в душе поэта с колыбели, его памяти о матери. Это для них ведутся поиски в архивах, чтобы найти благородного предка, их нужно заставить завидовать и уважать.

И как тут не вспомнить другое описание возлюбленной, батюшковское:

О, память сердца! Ты сильней

Рассудка памяти печальной

И часто сладостью своей

Меня в стране пленяешь дальней.


Я помню голос милых слов,

Я помню очи голубые,

Я помню локоны златые

Небрежно вьющихся власов.

Моей пастушки несравненной

Я помню весь наряд простой,

И образ милой, незабвенной

Повсюду странствует со мной.

Хранитель Гений мой – любовью

В утеху дан разлуке он.

Засну ль? приникнет к изголовью

И усладит печальный сон. (1815 г.)

Здесь тоже подчеркнута простота, но «моей пастушки несравненной». И именно оттого, что ее не сравнивают с первыми красавицами, с богинями света, ее образ и приобретает подлинное величие. И данный любовью, прошедший через сердце – высшую инстанцию, по сравнению с рассудком, этот портрет вызывает не стыд, а сладость даже в печали и, странным образом, только добавляет высоты и достоинства автору. И речи не может быть о насмешке толпы, которой так страшится юный Лермонтов.

Что же он такое – рассудок, перед которым ничтожны движения сердца? Ведь, например. Печорин боится снизойти к искреннему общению с Максим Максимычем именно из-за уверенности превосходства своего ума. Каждый из нас боится упрощения собственного духовного мира, но вот вопрос: исключает ли приверженность к добру упоительную сложность духовной жизни? Хладному уму кажется, что простота и добродетель смертельно скучны. Но именно холодному уму. Какими сложными, многоцветными красками расцветает эта «скушная» добродетель и простота, пропущенная через сердце, говорит нам батюшковский опыт. Прочтите его воспоминания о Петине в стихах и прозе, воспоминания о простом офицере, друге, погибшем на поле боя. Батюшков страдает, что человек высокой души, казалось бы, особыми талантами не прославившийся, ушел из этого мира неоцененным. И силой своего поэтического дара воссоздает такую многогранность, яркую, светлую, «интересную» этого простого человека, что куда там Печорину или Вернеру со всем их умом. Увидев величие не в себе, а в другом, как он считает, более достойном, Батюшков открывает нам величие собственной души. Вот он, путь передачи миру грандиозности собственного «я» - он в открытости сердца. Герой же Лермонтова строит вокруг себя высокие защитные стены, и, огороженный ими, постепенно теряет свои могучие силы и разучивается чувствовать и желать.

«Любить… но кого же?..»

«Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?..»

«И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, -

Такая пустая и глупая шутка…»

(«И скучно и грустно», 1840 г., с. 49)

Показанием ущербности этой позиции служит отсутствие самоиронии. При всем остроумии, сарказме и даже цинизме по отношению ко всему окружающему – и Печорин, и сам Лермонтов боятся безжалостного луча самоиронии, в то время, как Батюшков и его окружение в самоиронии черпают силу и уверенность. Не страшно Батюшкову назвать «безделками» свои произведения, пусть даже за ним это повторят такие критики, как Белинский, если сам автор знает, чего он добивался этими «безделками». – Это были искренние поиски нового, не связанные никакими стереотипами, никакими ожиданиями непременно положительной оценки. Он шел, куда вело его сердце. И был прав, потому что, вероятно, именно эти невидимые, объединяющие людей душевные токи стояли у истоков того, как много взяла русская литература из «Опытов в стихах и прозе» Батюшкова. С течением времени, презираемые рассудком «безделки» дали толчок развитию новых направлений в литературе – от сентиментализма, неоклассицизма и романтизма до реализма и декадентских мотивов XX века. Рассудок изменчив, сердце вечно.

И
9

10
Лермонтов, герой которого Печорин презирал Максим Максимыча за интеллектуальное превосходство над ним, а значит и над его сердцем, над добротой, идущей от сердца, удивляется, обнаружив в себе самом «батюшковскую» странность:

Люблю отчизну я, но странною любовью!

Не победит ее рассудок мой.

Ни слава, купленная кровью,

Ни полный гордого доверия покой…

И сочетание несочетаемого в этой любви: радости и грусти, надежды и светлого одиночества – «люблю… встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге, дрожащие огни печальных деревень» - неожиданно передает такую щемяще-русскую ноту, которая затмевает национальный колорит пляски «под говор пьяных мужичков». И опять – «люблю… люблю… люблю…». Поразительна естественность, с которой говорит Лермонтов об этой любви. Словно он вдруг вспомнил ту песню, которую пела ему, трехлетнему, покойная мать, открывая для него мир любви.

Через эту искренность чувства мы ощущаем величественность проселочного пути, и этой величественности ничуть не мешает, что поэт любит… «скакать в телеге». – Явленная, наконец, миру любовь способна «освятить» все.

«Я с сердцем говорю» - та мысль, что, буквально, пронизывает лучшие стихотворения 1841 года. Вспоминается не только уже цитированная «Родина», но и «Сон», «Листок», «Утес», «Оправдание», «Выхожу один я на дорогу», «Нет, не тебя так пылко я люблю…». И вывод о том, что закрытое для другого сердце ведет только к тому, что «в мире новом друг друга они не узнали…»

Полно, да разве только «в мире новом», т.е. за гробом? И в этом-то попробуй узнай человека, не открывшись ему всем существом. Вспомним Н. Гнедича, переводчика «Илиады», который казался всем «закованным в латы» своего костюма, надменным, замкнутым, гордым настолько, что не оставался к обеду у Державина, а на самом деле был просто бедным человеком, не терпящим подачек. И светлый мир его души, полный высоких страстей и неожиданного юмора открывается нам только в его письмах и стихах к Батюшкову.

Б
11
езусловно, сердечная открытость часто гибельна для человека. Не отпускает мысль не только о гибели Пушкина, но и о сумасшествии Батюшкова, о «положительно прекрасном человеке» князе Мышкине у Достоевского, кончившем так же. Но… «бытие только тогда и есть, когда ему грозит небытие. Бытие только тогда и начинает быть, когда ему грозит небытие». (24; 240). Это мысль Достоевского, актуальная сегодня, как никогда. Единое пространство великой русской литературы продолжает бороться против возрастания духовной энтропии.

А прогресс «добился» многого – уже не раздвоения, а растроения личности. 2 человека было в Лермонтове и Батюшкове, а в нашем современнике – целых 3. Если для духовного человека характерно единство формы, содержания и его выражения, то мы привыкли видеть в жизни - отдельно мысли, отдельно поступки и отдельно слова, затемняющие истинный смысл тех и других. Такова стратегия выживания, ведущая к духовной энтропии, а значит, к смерти. Путь к жизни совсем иной – «батюшковский», Лермонтовский «проселочный» - объединение земного и небесного, сознательного и бессознательного – гармония на основе сердца.


Белов Д.,

учащийся школы № 69, 9 «А» класс

^ Науные руководители С.Н. Вельковский, М.Н. Лебедева


Память любви, память земли: Михаил Лермонтов,

Наталья Иванова-Обрескова,

Варвара Лопухина-Бахметева


Занимаясь краеведением – изучением настоящего и восстановлением прошлого родного края, я решил подробно разобраться и изучить жизнь и творчество М.Ю. Лермонтова и его связь с Ярославским краем. Мне пришлось работать в Ярославском государственном областном архиве, а также с уникальными изданиями в областной библиотеке имени Н.А. Некрасова в отделах краеведческом и редких книг. Хотелось бы выразить огромную признательность Галине Павловне Федюк, заведующей фондом редких книг областной библиотеки.

Наталья Федоровна Иванова – первая любовь Лермонтова. Познакомились они в Москве, в доме дальней родственницы Лермонтова, а общались в доме Ивановых. Теплыми летними вечерами, напоенными запахом близкой реки, развивался этот роман. Тайное обручение в запущенном саду, взаимные клятвы, первые для обоих, горячие поцелуи. У него впереди университет, она, конечно же, будет ждать. В конце того, самого лучшего их лета, появился в своем имении, расположенном неподалеку от дома Ивановых, бывший дворянин и офицер Николай Обресков.

П
12
о приговору военного суда 30 мая 1826 года поручик Обресков был лишен чинов и дворянского достоинства и переведен солдатом в Переяславский конно-егерский полк. Воевал на Кавказе в составе Нижегородского драгунского полка, который участвовал в русско-турецкой войне 1829 года. При взятии Арзарума отличился и награжден солдатским Георгием. Права потомственного дворянина возвращены 14 февраля 1846 года. Что же: жалость и доброта или новая влюбленность увлекли Натали в объятия Обрескова? Наверное это и не столь важно. Важна сила удара, которая была нанесена Лермонтову. Потрясенный и все еще не верящий в измену, он едет к Ивановым. Объяснение вновь происходит в саду – последнее. Вернувшись в Москву, Мишель становится в полном смысле слова другим человеком. Необычайно сильный по натуре, он выживает, причем чисто поэтическими средствами. Его стихи, посвященные таинственной Н.Ф.И., полны горьких упреков и воспоминаний, обещаний никогда не забывать ее угроз, изменницу накажет Бог.

Боль утраты настолько была невыносима для юного поэта, что в итоге он выливает ее на бумаге еще и в виде драмы «Странный человек», герой которой Арбенин погибает в конце – сходит с ума от любви к изменившей ему женщине… Все окружающие потрясены силой пера и проницательностью, зрелостью чувств юного и не по годам взрослого Мишеля. Но никому в голову не приходит, что пишет он о себе. Пройдет целых два года, прежде чем они встретятся вновь, и перед успевшей раскаяться в своей поспешности Натали окажется уже совсем другой человек: недоверие к женщинам, понимание самого себя как талантливейшего поэта. Любовь? Боже упаси, этого у него не будет никогда! Одного раза оказалось достаточно! Покинув Курск, где они встретились в самый последний раз, и где Натали предстояло прожить почти до самой смерти, пишет последние, посвященные ей стихи:

Отныне стану наслаждаться

И в страсти стану клясться всем;

Со всеми буду я смеяться,

А плакать не хочу ни с кем;

Начну обманывать безбожно,

Чтоб не любить, как я любил,-

Иль женщин уважать возможно,

Когда мне ангел изменил?.

Н.Ф. Иванова-Обрескова похоронена в Москве на Ваганьковском кладбище.

Князь Петр Андреевич Вяземский на склоне дней своих как-то заметил: «У Пушкина было много друзей, у Лермонтова их почти не было вовсе».

К
13
нязь был другом Пушкина и хорошо знал Лермонтова. Друзьями Лермонтова были два-три родственника, знакомые с детства и семья Лопухиных. Судьба распорядилась так, что именно дети Александра Николаевича Лопухина – сын Алексей и три его дочери Мария, Елизавета и Варвара стали самыми близкими его друзьями и остались верны его памяти за гробом. В доме Лопухиных в Москве Лермонтов был принят как родной. Близкое соседство (они жили на Большой Молчановке напротив окон поэта) способствовало частным свиданиям.

Именно в доме Лопухиных Лермонтов нашел и дружбу, и любовь, и понимание, и душевное тепло. Вот коротко история этой «веточки» большого рода Лопухиных..

Если говорить о родоначальнике Лопухиных, то он назван в писаной истории по имени и упоминание его точно датировано – 1022 годом от Рождества Христова, или 6530-м от Сотворения Мира. Имя родоначальника мы встречаем в самом древнем из русских летописных сводов в «Повести Временных лет». Вот эти строки: «В год 6530 (1022). Пришел Ярослав к Берестью. В то же время Мстислав, который владел Тмутороканью, пошел на касогов. Узнав же об этом, князь касожский Редедя вышел навстречу ему. И, когда стали оба полка друг против друга, сказал Редедя Мстиславу::

«Чего ради мы будем губить нам дружины? Но сойдемся и сами поборемся. И, если одолеешь ты, возьмешь имущество мое и жену мою, и детей моих, и землю мою. Если же я одолею, то я возьму все твое»». И сказал Мстислав: «Будь так». И сказал Редедя Мстиславу: «Не оружием будем биться, а борьбою».

И схватились бороться крепко, и долго боролись, и начал изнемогать Мстислав, ибо был велик и силен Редедя. И сказал Мстислав: «О пречистая Богородица, помоги мне! Если же одолею его, построю церковь во имя Твое».

И, сказав это, ударил Редедю о землю. И, выхватив нож, зарезал Редедю. И пошел в землю его, взял все имущество его и жену его, и детей его, и дань возложил на касогов. И, вернувшись в Тмуторокань, заложил церковь святой Богородицы и построил ее, стоит она и до сего дня в Тмуторокани».

К
14
нязь Мстислав Владимирович выполнил условия поединка, предложенные его противником, распорядился своим «новым имуществом». Прежде всего, как утверждает официальное родословие многих дворянских родов, основанное на свидетельстве «Бархатной книги», князь Мстислав крестил сына Редеди – Романа православным обрядом и женил его на своей дочери, которую звали Татианой. От них и пошло потомство, представители которых положили начало многим русским дворянским фамилиям, в том числе и Лопухиным.

Победа над Редедею была не единственным подвигом рыцарственного русского князя. Известный историк С.М. Соловьев так писал о нем: «Из всех сыновей Владимира, Мстилав больше всех походил на деда Святослава, который был князем-вождем дружины по преимуществу и был славен в народных преданиях как князь-богатырь.

Никон Великий – игумен Киево-Печерского монастыря из Тмуторокании, где княжил он с воинственными толпами прикавказских народов, приходил на Русь и даже заставил однажды старейшего брата Ярослава Мудрого поделиться отцовским наследством.

Таким образом, у истоков рода Лопухиных стояли сын касожского князя-рыцаря и дочь русского князя, который в первой половине 11 столетия владел половиной Киевской Руси, деля ее с Ярославом Мудрым. Нам удалось найти герб князей Лопухиных.

Известно, что первая жена царя Петра I, Евдокия Федоровна, урожденная Лопухина, принадлежала к этому семейству. Евдокия Федоровна – последняя Русская Царица. Эта фотография сделана с портрета, хранившегося в Покровском монастыре в Суздале.

Петр Васильевич Лопухин (1753-1827) - генерал-губернатор Ярославской области, принадлежал к одной из младших ветвей рода Лопухиных. Он при Екатерине II был генерал-губернатором Ярославским и Вологодским, при Павле I – был генерал-прокурором (1798-1799), при Александре I – министром юстиции (1803-1810), председателем государственного совета и кабинета министров. Он получил в 1799 г. княжеское достоинство, с титулом светлости.

Имел дочь – Анну Петровну (1777-1805) и сына Павла Петровича (1788-1873). Женой Павла Петровича Лопухина была светлейшая княгиня Жанетта Ивановна Лопухина, урожденная баронесса фон Венкасте, портрет которой храниться в Русском музее в Петербурге.

Тесная дружба связывала Лермонтова с Алексеем Лопухиным, с Марией Александровной, а к младшей сестре ее, Вареньке, - он испытывал до конца жизни глубокое чувство.

Мы знаем Мадонну Пушкина – «чистейшей прелести чистейший образец».

Первый поэт России был счастлив, он женился на своей избраннице Наталье Николаевне Гончаровой. Была своя Мадонна и у Лермонтова – Варвара Александровна Лопухина, но им не суждено было соединиться, хотя по свидетельству современника «они были созданы друг для друга». Разделенная, но несчастная любовь Лермонтова осталась в его стихах. Вот что писал поэт о своей возлюбленной:


15

Она не гордой красотою

Прельщает юношей живых,

Она не водит за собою

Толпу вздыхателей немых.

И стан ее не стан богини,

И грудь волною не встает,

И в ней никто своей святыни,

Припав к земле, не признает.

Однако все ее движенья,

Улыбка, речи и черты

Так полны жизни, вдохновенья,

Так полны чудной простоты.

Но голос душу проникает,

Как вспоминанье лучших дней,

И сердце любит и страдает,

Почти стыдясь любви своей!

Это стихотворение Лермонтов написал в начале 1832 года. Лермонтов, который часто бывал у Лопухёиных, видел Варвару Александровну и раньше, но только в первых числах 1831 года, когда ее привезли на первый в ее жизни великосветский сезон, поэт влюбился, вернее – полюбил, и, как выяснилось позже, на всю жизнь.

«Будучи студентом – писал в своих записках Шан-Гирей, – он был страстно влюблен… в молоденькую, милую, умную, как день, и в полном смысле восхитительную Варвару Александровну Лопухину, это была натура пылкая, восторженная, поэтическая и в высшей степени симпатичная… Чувство к ней Лермонтова было безотчетно, но истинно и сильно, и едва ли он его не сохранил до самой смерти своей». Исследователи творчества поэта считают, что «своей милой Вареньке» Лермонтов посвятил много стихов – одно перечисление заняло бы полстраницы. Ее можно узнать в героинях «Героя нашего времени» и «Княгини Лиговской». Ее образ угадывается в героине драмы «Два брата». Варваре Александровне адресовано посвящение, предпосланное поэме «Измаил-Бей».

Л
16
ермонтов не раз писал и рисовал ее портреты. Три акварельных портрета Вареньки Лопухиной, работы Лермонтова, дошли до наших дней. Один из них хранится в Институте русской литературы (Пушкинский дом) в Петербурге, другой – в Государственном литературном музее в Москве, третий – в отделе редких книг библиотеки Колумбийского университета в США. Наконец, ей Варваре Александровне Лопухиной, Лермонтов дважды посвятил своего «Демона». Еще в 1831 году, студентом, он предпосылает первому варианту только что законченной поэмы такие адресованные ей строки:

Прими мой дар, моя Мадонна!

С тех пор как мне явилась ты,

Моя любовь мне оборона

От порицаний клеветы.

Такой любви нельзя не верить,

А взор не скроет ничего:

Ты не способна лицемерить,

Ты слишком ангел для того!

Скажу ли? - предал самовластью

Страстей печальных и судьбе,

Я счастьем не обязан счастью,

Но всем обязан я тебе.

Как демон хладный и суровый,

Я в мире веселился злом;

Обманы были мне не новы,

И яд на сердце был моем.

Теперь, как мрачный этот гений,

Я близ тебя опять воскрес

Для непорочных наслаждений,

И для надежд, и для небес.

Всё и все свидетельствуют о том, что Варенька Лопухина отвечала любовью на чувства Лермонтова, но по причинам, которые вряд ли станут когда-либо известны «ее семья была против их брака. Главным противником любви Лермонтова и Варвары Александровны был ее отец».

После отъезда в Петербург поэт и Варенька виделись редко, но постоянно переписывались. В то же время родные Варвары Александровны настаивали на ее замужестве, вокруг было много женихов, но она все не соглашалась. Может быть, надеялась, ждала?

Н
17
аконец, в 1835 году, когда ей исполнилось двадцать, по представлениям того времени возраст для барышни критический, - она уступила настояниям семьи, точнее сестер и брата, отца уже не было на свете, и вышла замуж за случайно посватавшегося к ней крупного чиновника – Николая Федоровича Бахметева, который был старше ее на семнадцать лет. Семейные предания Лопухиных сохранили некоторые подробности этого сватовства. «Судьба бедной Вареньки решилась случайно, - писала О.Н. Трубецкая (двоюродная внучка Вареньки). В 1835 году на московских балах стал появляться Николай Федорович Бахметев. Ему было 37 лет, когда он задумал жениться и стал ездить в свет, чтобы высмотреть себе невесту. Выбор его колебался между несколькими приглянувшимися ему барышнями, и он молился, чтобы Господь указал ему, на ком остановить выбор. В этих мыслях он приехал на бал в Дворянское собрание и подымался по лестнице, когда, желая обогнать его, Варенька Лопухина защепила свой бальный шарф за пуговицу его фрака. Пришлось остановиться и долго распутывать бахрому, опутавшую пуговицы со всех сторон… Николай Федорович усмотрел в этом несомненное указание свыше – «перст», и посватался. Человек он был с большим состоянием и безупречной репутацией. Не знаю, кто повлиял на бедную Вареньку, но предложение Бахметева было принято…».

Аким Павлович Шан-Гирей был свидетелем того, как встретил Лермонтов весть о замужестве «его любимой Вареньки». «В Петербурге,-писал он,- мы играли в шахматы, когда человек подал письмо; Мишель начал его читать, но вдруг изменился в лице и побледнел; я испугался и хотел спросить, что такое, но он, подавая мне письмо, сказал: «Вот новость – прочти!», и вышел из комнаты. Это известие о предстоящем замужестве В.А. Лопухиной… Я имел случай убедиться, что первая страсть Мишеля не исчезла…»

Впрочем, поэт и позже видел свою любовь. Тот же кузен поэта писал и об их последней встрече. Весною 1838 года Варвара Александровна Бахметева, урожденная Лопухина, с мужем проездом за границу остановились в Петербурге. «Лермонтов, - вспоминает Шан-Гирей, - был в Царском; я послал к нему нарочного, а сам поскакал к ней. Боже мой, как болезненно сжалось мое сердце при ее виде. Бледная, худая, и тени не было прежней Вареньки. Только глаза сохранили свой блеск и были такие же ласковые, как прежде… Через два часа прискакал в Петербург Лермонтов. Это была наша последняя встреча с ней – ни ему, ни мне не суждено было больше ее увидеть», - заканчивает рассказ Шан-Гирей.

Во время этой, последней встречи Варвара Александровна попросила Лермонтова проверить ее список «Демона» - все ли в нем верно. Вскоре поэт прислал
Возвращение Натальи Арсеньевой:

белорусская поэтесса,
дальняя родственница М.Ю. Лермонтова


В одном из залов музея М. Богдановича висит небольшой портрет молодой женщины и рядом с ним – небольшой сборник стихов , помеченный 1927 годом. У этого фотопортрета экскурсовод обычно рассказывает о беженцах первой мировой войны, появившихся в Ярославле в 1914-1918 годах. Портрет принадлежит Наталье Арсеньевой , одной из самых талантливых поэтесс белорусского литературного зарубежья.

Родилась она в Баку в1903 году, где служил её отец - Алексей Арсеньев, который происходил из того же рода , который по женской линии дал миру великого русского поэта М.Ю. Лермонтова. Но сама поэтесса считала своей родиной г. Вильно , куда вскоре переехали её родители , город, г
еще рефераты
Еще работы по разное