Реферат: Каждая эпоха творит свою систему представлений

Вместо вступления


Время есть жидкая среда, в которой подрастает культура метафор

Вл. Набоков1


Каждая эпоха творит свою систему представлений; может, когда-ни­будь в каком-то средиземноморском затишье подводящей себе итоги ци­вилизации соберется несколько умов, свободных от влияний «школ» и «пар­тий», чтобы создать полную классификацию – бывших и возможных – «со­вершенных образов»2. В этой символогии, основанной на безупречных сис­темных принципах, отметинам времени будет отведено немаловажное ме­сто; не исключено, они-то и явятся питательной культуральной средой самой Игры. «Круг земной» человечества открывает свою историю и завер­шает этой идеей: мистерия цикла есть сам Homo ludens - от первого слова «Да будет!» до последнего «Ей, гряду скоро!». Сказать «Я» - значит сосчи­тать уже «все буквы Имени».

Этим задан сольный ключ и гармоническая тема метаморфоза психеи: перефразируя высказывание Лао-Цзы, жизнь возвращается к музыке, музыка – к числу, число же – к себе. И как бы ни были отвлечённы темы, с ними связанные – не станем упускать из виду принципа игры: ритуал может варьировать в деталях и сложности, суть же в том, что нам известен один ход – а следующего мы пока не знаем.

Исходное предположение отнюдь не ново – в том, что у времени, числа и сознания один корень. Точная наука имеет дело с процессами, которые все могут рассматриваться как циклы; если мысль об абсолютных вре­менных границах мира кажется абсурдной, то неизбежен вывод‚ что циклы могут вкладываться друг в друга наподобие матрёшек. Космология древних с её понятием единого бытия, связующего все концы, умела увязывать циклы в Цикл и предпочитала говорить о времени как о подвижной модели или подобии не-времени - вечности Платона3. Чисто «пифагорейские» и числовые намеки, разбросанные в Государстве и Тимее, показывают спо­соб, каковым эта привязка мыслилась возможной.

Все упомянутые моменты слагаются в нечто «близко-близкое», по вы­ражению А.Ф. Лосева, что, однако же, трудно выразить отчётливей:


«Если глаза открывают мне кое-что о Пространстве, то уши сообщают нечто о Времени»,

- говорит Вл. Набоков4.

Мы ведём речь о музыке - «этом вернейшем образе времени»5‚ сказать точнее, о духе музыки, для которой даже не звуки, но самые числовые отно­шения, по Шопенгауэру, суть только знаки:

«Она касается глубочайшей сущности мира и нашего Я»,

и далее:

«Доказать свое предположение я считаю по существу невозможным, ибо оно принимает и требует … чтобы в му­зыке видели воспроизведение первообраза, который нико­гда не может быть доступен представлению»6.


Прозрение в дух музыки Артура Шопенгауэра согласуется и с её ролью как наиболее популярного вида искусства - о том, что она «под­ражает душевным состояниям», знали уже Платон и Аристотель. По образу музыки устроена вся природа:

«Между её творениями и миром, т.е. природой, существует если не сходство, то несомненный параллелизм»7,

обнаруживаемый характером тех интегральных движений, что связывают отдельные действия и силы природы в единую эстетиче­скую реальность тела Космоса: на языке древних греков κόsμος означает - «ук­рашение».

Сказать яснее, в познании частных проявлений и «законов природы» учёные никогда не найдут разрешения загадки жизни: это как если бы из калейдоскопа достали осколки, но забыли про зеркала. Роль зеркал, ожив­ляющих кусочки стекла и претворяющих их россыпь в прихотливый узор‚ выполняют такие виды «дальнодействия», для выражения которых наука‚ претерпевшая в недавнее время небывалую революцию мышления‚ только нащупывает подходы.

Но человеческому познанию многие тысячи лет, и оно далеко не всегда связывалось правилами «научной игры». В иные времена свои ответы на животрепещущие вопросы давали учения религии и мистиков.

Возможно‚ Сфинга‚ загадавшая загадку Муз фиванскому царю Эдипу‚ имела в виду не только её первый‚ человечески-близкий‚ но и иной‚ доступный лишь посвящённым смысл:

«Утром на четырёх‚ днём на двух‚ вечером на трёх».


^ Умная, говорящая реальность, содержащая ответы на все загадки и по природе своей приближающаяся больше к слуху и числу, чем к зрению и образу, из­древле носила наименование «божественной речи» или Логоса (греч.- слова). О ней речение Гераклита (VII век до н.э.):

«Эту-вот Речь [Логос] сущую вечно люди не понимают

и не слышав вовсе, и даже выслушав однажды»8,

«Те же, кто слышали, но не поняли, глухим подобны:

«присутст­вуя, отсутствуют [курс. наш]» - говорит о них пословица»9.

Герметические философы Речь (Логос) отождествляли с Гермесом - «отцом» всякого знания и смысла; евангелист Иоанн и христианские богословы – с Христом. Оккультные мыслители средневековья усматривали присутствия Речи в каждом явлении природы и называли их «начертаниями» - signatura rerum; так трактуют Агриппа, Парацельс и Якоб Бёме. По­следний прямо указывает на числовую природу Слова, сотканного из «семи лучей - духов Божиих»10. Парацельс даёт феномену таинственное «звуча­щее» наименование - «трарамес», оставив в недоумении комментаторов11.

В древнеиндийской философии ^ Слово отвечало «шестому прин­ципу» - буддхи (или третьей по счету таттве системы санкхья)‚ - термин, не вполне корректно переводимый на русский язык как «понимание»12. Буддисты предпочитали говорить о праджня («мудрости»), противопоставляя её «вы­сказанному смыслу» – виджняне:

«Мысль изречённая есть ложь»
^ ( Ф.М. Тютчев).

К обсуждению природы Речи обратились вновь в XX веке:

«Мысль не средство познания. Собственный жест мысли - не вопрошание», -


утверждает с определённостью Мартин Хайдеггер13.

Теософами и Георгием Гурджиевым проявление «понимания» отнесено к деятельности высшего - внетелесного органа («высший ментальный центр»)‚ первичного по отношению к индивидуальному челове­ческому сознанию.

«Видение - это когда тебе одновременно объясняют в уши то‚ что ты видишь», -


сообщает дон Хуан Карлосу14.


Очевидно, что где-то здесь пролёг водораздел между «знанием адептов» и «знанием учеников», «науками логики» и «мировой волей», «оязыченной реальностью» и изначальным Путем (Дао) - различение, не упускать из виду которое советовал Людвиг Витгенштейн:

«7. О чем невозможно говорить,

о том следует молчать»15.

 

Когда-то разделившись и став антиподами‚ наука, искусство и ре­лигия сейчас вновь демонстрируют намерение сближаться. «Постмодернизм» мышления‚ родившийся в переломные для Запада 60-е годы‚ всё увереннее пробивает туннель‚ за которым маячит архаический свет золотого века. Учё­ные заговорили о мире-как-«автопоэзной сети», в которой лин­гвистические, биологические, физические и социальные феномены «ис­полняют утонченный и синхронизированный танец»16. Граница между материей и сознанием «истёрлась до дыр» – каждая перемена создаёт ак­т познания в универсальной «когнитивной сети».

Согласно теории Сантьяго Матураны и Варелы, «первичные акты познания» основаны на корреляции и синхронизации колебаний, что напоминает явление резонанса:

«Ключевая идея состоит в том, что переходные эмпирические состояния порождаются резонансным феноменом, известным как фазо­вая синхронизация быстрых осцилляций [нейронов мозга] в гамма- и бета- диапазонах; такие осцилляции обычно очень быстро возникают и затухают».

По Вареле,

«первичное сознательное переживание не сосредоточено в кон­кретном отделе мозга и не может быть определено в рамках специфиче­ских нейронных структур. Это не что иное, как преходящая, кратковре­менная синхронизация разнообразных ритмично осциллирующих ней­ронных цепей»17.


Известно, что всё в мире периодично и может быть описано как проявление волновой природы. На примере мозга синхронизация указывает способ, каким интеграция осуществ­ляется на уровне сообществ, биосферы и Космоса.

«Я нарисовал линию с несколькими штрихами на ней. Число штрихов здесь несущественно; важно то, что они расположены друг от друга на неравном расстоянии.

Я внезапно увидел все эти пересекающиеся жизни в виде простых знаков, а именно: в виде линий со штрихами. Количество штрихов уменьшалось или возрастало; они приближались друг к другу или удалялись; в их внешнем виде, приближении или отдалённости, а также в сочетании разных линий с различными штрихами выражались идеи и законы, управляющие жизнью людей»‚ -

говорит П.Д.Успенский о наблюдении того‚ что он называет «движущимися иероглифами», - также напоминающие «сигнатуры» Парацельса и Бёме18.

Представление близкое теории Сантьяго может быть почерпнуто и из визионерского отчёта, опубликованного в 1975 году двумя молодыми американскими ис­следователями, возвратившимися из колумбийской сельвы и предложившими собственную модель волны времени19. Упомянутый вид резонанс­ных связей не укладывается в классическую модель причинно-следст­венных отношений: согласно классической квантовой теории (теорема Бэлла, 1966)‚ корреляция зависимо-возникших частиц Вселенной сохра­няется при их бесконечном удалении‚ – они как бы «чувствуют друг друга» за пределами дей­ствия сигналов‚ распространяющихся со скоростью света.

Совпадение разнородных и «независимых» явлений хорошо известно из биологии и психологических исследований. Мутация‚ недавно возникший признак или модель поведения могут так быстро распространяться между особями, принадле­жащими одному виду или сообществу, что невозможно объяснить последовательной передачей или контак­том20. Подобно этому в эволюционных процессах наблюдается одновремен­ное включение множества однонаправленных изменений, для реализации которых механизмом «случайная мутация - отбор» потребовались бы про­межутки времени, на порядки превышающие реальную скорость эволюцион­ных процессов21. Вся живая поверхность – био­сфера - планеты ведёт себя как единый организм, при этом словно «зная» и о том, что происходит в недрах каждого отдельного вида22.

В качестве психологического факта похожее явление было описано Кар­лом-Густавом Юнгом в феномене синхронии‚ когда внешние собы­тия складываются как «значимые параллели» «чисто-субъективным» состояниям внутренней жизни.

Как отмечает Ст. Гроф‚

«Чувства, установки и поведение людей, в которых индивид под действием ЛСД увидел лиц своих «прошлых воплощений», имеют тенденцию изменяться в специфическом направлении, совпадающем с курсом событий психеделических сеансов. Причастные к ним лица могут находиться за сотни и тысячи миль во время психеделического сеанса... и всё же специфические изменения у них‚ очевидно‚ следуют общему паттерну и происходят в одно и то же время‚ с разницей в несколько минут»23.

Надо ли говорить, что подобный метод издавна применялся магическими практиками‚ в целительстве‚ гадании‚ предсказании и прочих.


Итак, «названа третья буква имени». Парками - пряхами судеб - ткань мира плетётся сочетаниями «встреч» и «невстреч», совпадением или расхождением, синхронизацией по фазе либо «несинхроном». В этих точках время и число соприкасаются, поскольку мерами колебательных или периодических процессов выступает не неисчислимое время Плотина (принцип времени), но лишь знаки времени, которыми служат числа. «Время» в этом качестве представляется всеобъемлющим организующим принципом индивидуации - душой Природы. И самую глубокую аналогию изысканным узорам его танцев в нашей «лакримавелли» являет искусство музыки. «Фазовая синхронизация» отвечает её основному гармоническому принципу, называемому обертоновым рядом:

«Отношение [музыки] к воспроизводимому ею миру должно быть очень глубоким, бесконечно истинным и верным, так как её мгновенно понимает каждый, и она свидетельствует о своей безошибочности тем, что её форма может быть сведена к совершенно определённым, выраженным в числах правилам, уклониться от которых она не может, не перестав быть музыкой»24.

Способность музыки «воспроизводить движения души» есть свойство «сближать отдалённое», что может быть определено понятием гармонизации:


«В самых низких тонах гармонии, в басу, который служит осно­вой, я узнаю неорганическую природу, массу планеты. Все высо­кие тона, легко приходящие в движение и быстро отмирающие, действительно, сами звучат одновременно с ней, вследствие её побочных колебаний. Это аналогично тому, что все тела и орга­низмы природы следует рассматривать как возникшие в последо­вательном развитии из планетной массы: она их носитель, она же их источник – так же высокие тона относятся к основному басу»,

- пишет А. Шопенгауэр‚

«Отклонение от арифметической правильности интервалов по­средством темперации [курсив мой – Б.С.] или нарушения тональности аналогично отклонению индивида от видового типа; диссонансы, не обра­зующие [правильных] интервалов‚ можно уподобить чудовищным выродкам, монстрам, от скрещивания двух видов животных или человека и животного».

Отношение уровней, в котором любая ступень относится к про­чим как часть к целому‚ определяет системный, иерархический, «верти­кальный» или синхронический характер связи; наряду с тем

«В ведущем мелодию, высоком, поющем главном голосе, который ведёт за собой все и в ничем не стесняемом произволе с начала до конца движется в беспрерывной, полной значения связи единой мысли и даёт изображение целого, я узнаю высшую ступень объ­ективации воли, осмысленную жизнь и стремление человека»25.


Движение мелодии, возможное только в высоком голосе и носящее пре­ходящий, «мгновенный» и временнόй характер, и воспроизводящее при этом все моменты, на другой шкале и в ином ритме, низких голосов, отвечает за­даче и функции жизни, роли «уравновешивающего элемента», исполняе­мой ею в мировом организме.

«Жизнь формируется на планетах, находящихся внизу ми­ровой октавы, для балансирования этих неустойчивых косми­че­ских образований с центром Галактики», –

утверждал Г.И. Гурджиев26.

В значении этой «живой поверхности» и наиболее утончённого её компо­нента – человеческого сообщества – для космического целого заключается ответ на вопрос, почему о «поддержании баланса» так заботи­лись древние‚ и почему астрология - в настоящее время невинная забава на последних страницах популярных газет и в конце новостей местных радио­станций - была важным и секретным искусством древних.

В этом есть и разгадка слов, что были сказаны Богом Аврааму:

«Если Я найду в городе Содоме пятьдесят праведников, то Я ради них пощажу всё место сие»

(Бытие 18:26).

*

Интересные циклы, порой, описывает человеческий ум на путях «обре­тения самоидентичности»: каждые семьсот лет, по словам Павича, женские имена сменяются на мужские и обратно; метод Декарта нуждается в пере­открытии, видимо, не реже в христианнейшей Европе, культура которой была основана на методе молитвы, т.е. «сердечного самоуглубления в Боге». Самодостоверная очевидность «Я существую» в естественном свете – чего? разума, рассудка или «места, в котором находится человек»? – в первой половине семнадцатого века стала будоражащей новостью для великих мыс­лителей Нового времени27. Параллель, казалось бы, с «зарождением рациона­лизма» не связываемую, мы находим двадцать два века ранее (и астрономы безошибочно определят этот срок продолжительностью зодиакального ме­сяца) в словах Просвётленного (Будды):

«Будь сам себе светильником, о Ананда, и не полагайся ни на какое иное основание: естественный свет, который ты в себе открыл, есть единственное прочное основание»; -

и это также в стране, жрецам которой предписано ежедневно, троекратно погружаясь в воду, повторять формулу Гаятри-мантры об этом самом свете.

«Самоестественное основание» одно, но потребности, из него происте­кающие, скажут нам, разные. Отчего бы, и в самом деле, декартову Полиандру не совершить свой следующий шаг феноменологической редукции: уж по­скольку все извне воспринимаемые мнения не обладают достоверностью (уже!), но в себе самих, сомневающихся, сомневаться мы не можем (по­скольку нам тогда пришлось бы следовать мнениям других), то естествен­ный свет - самодвижущийся перводвигатель рассудка - единственно указывает нам прочное основание, из источника которого следуют акты сомнения или синтетического суждения «Я мыслю». Ведь язык подобной активности не открыт ещё нами заново, а был почерпнут у тех же наставников и учителей с ве­сомым багажом недостоверного опыта, от которого мы ищем избавиться…

Не «опровергнем» ли мы так и платонизм, постигнув дхармы, движу­щиеся «в минимумах чувственно воспринимаемого» и в «минимумах мысли­мого времени», а также претерпевающие клинамен в промежутки времени меньшие последнего28‚ - или же, обратное тому, откроем «в источнике себя» строй сфер, которые суть одна Сфера?

Да, есть шкала, некое раскачивание, один из экстремумов коего, «нуле­вая точка», - клинамен («momentarily lapse of conscious», если угодно), а дру­гой – Вечность (эон); бесконечно малая флюксия Ньютона с одной стороны, монада Лейбница – с другой; Ад или Рай; крестный путь Сына поруганного и царский чертог Озириса восстановленного. Мистерия двойственности и единства, шахматная доска для одного игрока:


«Я царь - я раб - я червь - я бог»,

словами поэта29.


Содержание человеческих представлений хотя и принимает форму противоположных воззрений (скажем, бытие = Нус Протагора или бытие = атомы Демокрита‚ претерпевающие отклонения; планета Земля - богиня Гея или окружающая среда‚ и т.д.) - в действительности подобно координатной оси или шкале, отмечающей температуру или положение маятника. Атом, заморо­женный до абсолютного нуля, достигнет «сверхпроводимости» и вездесущей способности пребывать в любой точке Вселенной, а Нус Протагора, если «разогнать» его до достаточной скорости, предстанет роем хаотически дви­жущихся атомов. Теории и мысли человека соответствуют месту, которое он занимает в глобальной системе.

«Декартов метод» платонизма своё воплощение находил в эпоптейе или «восхождении (вспомним «коней» Платонова Федра): имеется в виду не восхождение к причине в аристотелевом умозаключении, а изменение точки положения наблюдателя от умо-заключения (cogito ergo…) к умо-зрению - «видению очами ума» (eidomai = быть видимым).

Тем положением, которое наблюдатель принимает, обратившись к точке своей природы, он иконически (εικον), т.е. в совершенстве – именно, «то что есть» - с самодостоверной очевидностью отражает форму того закона, который составляет его бытие или «существование». «Аристократизм» же или «антидемократическая направленность» платонова метода познания (гно­зиса) проявилась в том, что способность эта лишь факультативно, а не облигатно присуща роду человеческому30.


В науке для достижения определённого результата достаточно выпол­нить все необходимые материальные условия (эксперимента или техноло­гии), сколь бы ни были они трудоёмки или дорогостоящи; гнозис же при равенстве прочих обстоятельств зависит от того свойства «поверхности», что является «лёгкостью» или освобождённостью (качествами пневмы «субъекта»).

Мы знаем, как «волеизъявление камня» рисует форму траектории в данном поле тяготения, а также и то, что камень может лежать, а не падать. Один вид энергии извлекается при трении, другой при горении, третий – при ядерном распаде. Здесь имеет значение тот факт, что устрой­ство человеческого организма - не исключающее познания - не содержит в себе также и никаких препятствия к тому‚ чтобы человеку стать адекватным «изображением» или иконой абсолютных реальностей – по­верхностью или полем, в котором эти реальности самоестественно себя ото­бра­жают. Тем же способом‚ каким они - без сомнения - рисуют себя на другой картине - иконе Космоса.

 

Вакх, Шива или Озирис; алхимия пресуществления воды в вино или вина в кровь с целью вознесения бренной плоти к вечным звездам преследовала мистериальную цель с колыбели человечества. Ещё до смерти избранный мог родиться снова, дабы полу­чить прививку от нового мира – с изначала времён сущего, и идущего на смену тяжкому веку - не менее трудному для богов, чем для лю­дей. В действительности, понятия времён и сроков замешаны тут как сим­волы (а время - символ независимо от того‚ что оно). Всё есть Всегда, а наше здесь-и-сейчас (и там-и-завтра) составляют формат индивидуальной обусловленной жизни. Изначальная Слава не поблекнет нисколько – подтверждением тому канон и эксперимент; но проявлена она в таких средах (мы – в такой среде), что «не узнаём себя»: свет = чистая действенность.

Воля заключена в круг («свобода - это круг», скажет Иммануил Кант): акту­альная бесконечность, что единственно дана разуму в качестве основания, на котором возможно строить. Так и у Декарта «мыслю» и «существую» обращаются в круге‚ имея отношение к одному лишь Я: если б за философа мыслил иной или иное - как иногда бывает - ему затруднительно было бы утверждать чьё бы то ни было существование. И лишь поскольку рефлексия имеет верительную грамоту единства, она обладает качеством мира как факта столь же неопровержимого, что мы ходим под небом и солнце светит.


Всё «кантианское барокко» открывается парадоксальным декоративным элементом зеркальной поверхности31: самого зеркала нет, но мир зазеркалья – точное подобие лежащего перед ним: вернее, это нам нужно оборотиться назад. Фуга являет трансцендентальный закон запредельного мира, но – с поправкой на средства темперации.

Что оказалось умело сокрытым зеркальной стеной – это таинственная область полной и самообоснованной активности: «в-себе» ли? В той мере, в какой зерно лежит «в-себе», пока оно не пустило росток в огромную реаль­ность «для-себя»: в действительности, это задание неразрешимо - показать, каким образом «истины разума» оказываются заранее согласованными с «истинами факта». Например, почему столь полезна математика, выводимая совершенно умозрительно, «нравственность заложена в природе вещей», а сказки и мифы, возникшие на разных концах Земли, в одних и тех же словах говорят «о самом главном».

Может быть, случилось так, что наше cogito оказалось расщеплено (пра­вое и левое мозговые полушария были разъединены) - и то‚ что мы считаем за два‚ в действительности одно?


Однажды было проницательно замечено, что доля истины в философ­ском умозаключении прямо пропорциональна заключённой в нём истине математической. В одном лице гениальный математик и выдающийся философ‚ Лейбниц предложил в своё время теорию которая, вряд ли будучи достаточно понята, тем чаще многократно опровергалась – идею того, что никаким причинным способом (действием или передачей «информационных сигналов») не связанные суб­станции (изолированно взятые «самодостаточные существования») посредст­вом некоей гармонизации - закона‚ который мы называем временнм - могут быть приведены в согласное действие образования единого целого‚ тела Вселенной:

«естественные изменения монад происходят из внутреннего принципа‚ так как внешняя причина не может иметь влияния внутри монады»32‚

«Таким образом... всякая сотворённая монада представляет весь универсум»33.

Синхронистически (в смысле К.-Г. Юнга) Лейбницем была переоткрыта двоичная система счисления, на которой основан И цзин - древнекитайский «Канон перемен»‚ содержащий принцип этой гармонической связи: па­раллелизм различных уровней реальности (Неба, Земли и Человека), как сказали бы сегодня, в рамках единого системного закона.

Теория предустановленной гармонии давала‚ очевидно, more geomet­rico способ избежать логического кошмара индукции бесконечного ряда действующих причин, вынужденных рано или поздно ухва­тить себя за хвост: какая-то из них неизбежно окажется «причиной самой себя» - causa sui. И, без предубеждения смотря на положение дел, можно ска­зать определённо – распутывая детерминистский клубок причин и следствий‚ новоевропейская наука по мере своего развития становилась всё более лейбницеанской и пифа­горейской, в то время как её философия всё глубже увязала в саморазоблачаю­щей диалектике.


Герман Вейль тоже заметил как-то, что нигде так тесно, как в геометрии, не пересекаются проблемы чистой математики, естественных наук и фило­софии.

Можно было сказать и более обще: в умозрительности математики (примером классический квадривий – арифметика, геометрия, музыка и астрономия) - только и залог её практической пригодности34. Эта мысль не ориги­нальна со времён Пифагора и Евклида, хотя её древность и очевидность отнюдь не служат гарантией понятности.

Не меньше удивления должно вызывать указание, что в некоторых куда более отдалённых от нас культурах теория числа служила демонстрацией связующего звена между мирами абстрактного и реального. Древние цивилизации Месопота­мии, Юго-восточной Азии и Центральной Америки предоставляют яс­ные свидетельства на сей счёт.

«Пифагорейская традиция» - это часть учения, что было повсеместно распространено в эпоху «бронзового века» (а возможно‚ и далеко за пределами «бронзы»); и основные его принципы благополучно перешли через все рубежи истории благодаря, главным образом, сочинениям Платона и его последова­телей - неоплатоников. История убеждает нас в том‚ что сколь скорые плоды ни приносили бы опытные методы науки и основанные на ней технологии‚ некоторые виды знания могли быть приобретены лишь за весьма длительные сроки‚ неизбежно поэтому включая в себя условие традиционной передачи.

Мировоззрение древних, о котором мы ведём речь, характеризует осо­бая знаменательная черта, которую можно было бы назвать направленностью интереса – не на пространственный аспект явлений (что‚ в частности‚ было и нами заимствовано у греков - народа мореплавателей и торговцев по преимуществу, по особому стечению об­стоятельств оплодотворивших последующую культуру Европы вкупе с иного рода прагматизмом – ближневосточным, составившими вместе особо прочный сплав35), но на аспект временнόй - причуда странная и чаще поражавшая оседлые земледельческие цивилизации, развивавшиеся в бассейнах крупных рек:


«время разостлано плоско, как воловья шкура… карта времени, которую ты волен читать из конца в конец, понемногу заполняя отметками случайных совпадений»36.


К слову сказать, пресловутой прямой зависимости между вкусом к ис­числению времени и астрономическим познаниям - с одной стороны, периодиче­скими паводками, развитием систем ирригации - и следствием этого, централизованных деспотий‚ взимающих регулярные подати‚ с другой - скорее всего нет вовсе. Этот фактор‚ кажется‚ не имел значения для древних майя‚ полагавшихся на непременный ливень тропи­ков (и тем паче для коренных американцев, что остались на уровне охотничьего хозяйства каменного века), и всё же использовавших наиболее изощрённую кален­дарно-числовую систему: главной задачей исследователей до сей поры остаётся обнаруживать хоть какую-то её связь с реальными «природными факторами».

Так и египтологи считают, что время разлива Нила определялось восхо­ждением Сириуса и не влекло практической необходимости «наблюдения дней и часов» в качестве специальной дисциплины е.с., а вместе с тем трудно указать культуру, более озабоченную «консервацией времени», чем древнеегипетская. Утверждается‚ что в Египте существовало три системы письменной передачи зна­ния: 1) иератическая, в абстрактных символах, 2) иероглифи­ческая, применявшая условные изображения и 3) демотическая или «народная», использовавшая буквенные знаки.


Следующее важное отличие (вытекающее из первого) касается качественно­сти подхода, что лишь подчёркивает особую (невнятную пока и для принятой в математике концепции) роль числа. В современной теории чисел, например, имеют значение только выражения (теоремы), представ­ленные «в общем виде», то есть алгебраически, любой же «изолированный» числовой факт рассматривается как частный случай, «математическая безделушка» и не более.

Весомость этого заключения не вызовет сомнения ни у одного здравомыслящего человека с маломальским университетским образованием; но тут мы спро­сим себя, отослав снова к Герману Вейлю, которым открывался весь пас­саж: а разве форма пространства (как его представляют геометрия и физика) не демонстрирует ли частного случая нашего эмпирического мира - случая‚ правда, весьма «мощного» по содержанию в нём всяких «общих фактов». Математика показала теоретическую возможность любых самых экзо­тических пространств, единственным критерием «истинности» для которых будет соблюдение условий непротиворечивости, заложенных в их устройство.

Поэтому вполне допустимо предположение‚ что так же как частная форма геометрии обусловлена физическими свойствами мира, в котором мы находимся, так и те особые роли, что были приписаны древней теорией арифметике - числам, числовым циклам, прогрессиям и пропорциям‚ и установленная ими связь чисел с природными и психологическими фактами - могут быть отражением природы той всеобъемлющей основы‚ что обычно именуют проявлениями времени.

И как на определённом уровне абстракции пространство сводимо к числу (свойства размерности, связности и т.д.), исстари выделенные качества чисел «самих по себе» - вне связи с количеством или мерой - могли‚ вероятно, указывать на некие фундаментальные «кванты» архе­типических реальностей, в силу «дуального единства» общих для «истин разума» и для «истин факта»:

«Нужно принимать во внимание происхождение чисел‚ которыми оперирует математика»37.


А сказать проще‚ не к ним ли в конечном итоге и сводятся танцы нашего ума?


Числа были знаками иных реальностей. Музыкаль­ная и другие числовые системы - как китайский И цзин или Цолькин майя - определяли симметрические свойства про­цессов: законы повторения, возвращения, параллелизма и инверсии. Выразительным и точным описанием «музыкального характера» мировых связей мы обязаны П.Д. Успенскому:


«Я припоминаю, что видел математические законы в действии и мир как результат действия этих законов. Так, процесс сотворения мира, когда я думал о нём, явился мне в виде дифференциации некоторых простейших принципов или количеств. Эта дифференциация протекала перед моими глазами в определённых формах; иногда, например, она принимала форму очень сложной схемы, развивающейся из довольно простого основного мотива, который многократно повторялся и входил в каждое сочетание во всей схеме. Таким образом, схема в целом состояла из сочетаний и повторений основного мотива, и её можно было, так сказать, разложить в любой точке на составные элементы. Иногда это была музыка, которая также начиналась с нескольких очень простых звуков и, постепенно усложняясь, переходила в гармонические сочетания, выражавшиеся в видимых формах, которые напоминали только что описанную мной схему или полностью растворялись в ней. Музыка и схема составляли одно целое, так что одна часть как бы выражала другую [курсив мой - Б.С.]»38.


Числа - первые члены натурального ряда‚ - как явствует из пифаго­ровой доктрины, - менее всего были числами в обычном понимании математиков но, скорее, иероглифами символического языка, внятного посвящённым:

«Душа имеет арифметическое начало так же, как тело имеет геометрическое»‚ -

учили платоники39.

Знаменательно, что и в современной общей алгебре символы 0 и 1 входят в основные определения структур («единичные элементы» колец и групп)‚ на основании системы счисления 2 построены основные результаты теории чисел; набором неких основных симметрий и квантовых значений задан тот «бастион простоты», который ныне стремится завоевать фундаментальная физика. К фрактальным циклам - аттракторам - новая наука в лице синергетики свела «хаос» нелинейностей, извечную «головную боль» классической математики. Решения же природы всегда конечны – по­скольку в них виртуальные бесконечности редуцированы к конкретным событиям.

Будучи‚ по выражению неоплатоников‚ изваянной смысловой фигурно­стью число, в этом смысле, само есть воплощение симметрии. Параллели явлены свойствами материи, изысканными микрофизикой и теорией поля. «Школьный» пример - Периодическая система химических эле­ментов Д.И.Менделеева, служащая впечатляющей иллюстрацией числовой гармонии природы:


«Космос есть разная степень [выражения] ритмико-симметрической символичности»40.

Пифагорейское положение «(натуральные) числа правят миром» хорошо знакомо топологии – взять известную формулу Эйлера‚ определяющую связь между геометрическими элементами многогранни­ков‚ или пространственную группу Фёдорова-Шенфлиса, описывающую всё фор­мальное разнообразие кристаллов.

Предприняты многочисленные попытки распространить «табличную форму» классификации - а следовательно, общий системный подход - на любые естественные классы: живые организмы41, геологи­ческие формации, сказки и мифы, обряды и общественные институты, и даже эпистемологические установки (неявные предположения) науки и философские доктрины. Последние упомянутые, таким образом, не являются исключением, но отражают те же законы формы.

Подобные «исчерпывающие» классификации, по замыслу их авторов, обладают свойством интенсиональности – то есть должны включать в себя не только уже существующее, но также могущее суще­ствовать «в принципе». Близкие этому подходы объединены общим назва­нием «теории систем» и «теории классификации»42, но способ формирова­ния «всех возможных общих умозаключений» исследовался и в европей­ском средневековье – взять, к примеру, «логическую машину» Рай­мундо Луллия. В восемнадцатом веке Иммануил Кант пришёл к пониманию интеллекта как системы категорий - универсальной порождающей структуры (мандалы): визионер­ская интуиция, мало повлиявшая на ход европейской мысли, линеаристской по преимуществу. Одной из последних попыток вы­явить архетипическую природу знания можно указать пример Артура Янга43‚ коего вполне оригинальные выводы демонстрируют удивительный параллелизм как с результатами Канта‚ так и с математической моделью Октавы (см. ниже).


С ускорением «клячи истории» интуитивное ощущение приближения Всё и Вся стало отчётливее выражаться учёными достижениями и исканиями новаторского искусства: живопись вдруг заинтересовалась выразительными свойствами мазка или линии самих по себе‚ музыка - возможно­стями развития и спонтанности‚ а литература отправилась на поиски неисчерпаемого кладезя слов и сюжетов44.

Но древние не меньше знали толк в исчерпывающих системах. Египет­скими бордюрами и орнаментами, как считают математики, представлены все 17 видов симметрии, возможные на плоскости. В качестве языковой па­раллели можно привести литературные памятники такой раз­витой культуры как, например, индийская: в Махабхарате и шастрах мы находим исчерпывающие всесторонние рас­суждения на те или иные темы с последовательным применением всех возможных фигур и стилистических «украшений» санскрита. Гротескностью своих изображений прославлен собор Парижской Богоматери‚ но в скульптурных группах храмов Карнака и Кхаджурахо мы обнаруживаем все способы сопряжения человеческих тел.

Востоком ценима весьма каллиграфия‚ способная скупым росчерком пера выразить глубинную суть ^ Дао или одной прихотливо извитой линией - барака непостижимого Эль. Мистические свойства двух языков Передней Азии – арабского и иврита‚ которыми записаны известные священные тексты - вполне воз­мещают аскетичность зримых форм, представленных изобразительным ис­кусством этих народов: строение корней слов и самый порядок букв в них, по утверждению мастеров, таковы‚ что уже содержат в себе ключ ко всем загадкам мира45.

История науки «Всё и Вся» на этом далеко не закончена. Намётки «док­трины грядущего» известны всем, кто читал роман Г. Гессе «Игра в бисер».

<