Реферат: Прозрение истины местного значения, или четыре любви Саньки Александровой

Прозрение истины местного значения, или четыре любви Саньки Александровой

23 октября, 2008 ПОВЕСТЬ ОБ ОБРЕТЕНИИ ВЕРЫ


ЧАСТЬ I

Любовь первая и вторая


Все беды начались, как это часто бывает, с хорошей учёбы.


И, конечно, во всём были виноваты родители. Как всегда, они хотели как лучше. Ну,

а получилось…


Началось всё так. Сразу же после успешного (на все пятёрки!) окончания второго

курса, родители отправили Саньку, доченьку свою, отдохнуть в Крым. Как же не

вознаградить было Саньку за такую хорошую учёбу!


Будущему научному работнику, возможно, кандидату, а может быть, и доктору около

библиотечных наук, после окончания второго курса института культуры, была

куплена родителями путёвка в пансионат «Чайка» на южном побережье Чёрного моря,

недалеко от Ялты.


Да, да, да… Мало чем отличалась Санька от других людей, хоть и была устремлена в

свою книжную науку.


«Пьяный воздух свободы» сыграл с нею свою злую шутку. Как, бывало, играл свои

злые шутки со многими, даже куда более крепкими людьми, чем она.


Да, да, да… Воздух и впрямь был пьяным, тёплым и пряным.


Пансионат находился на самом берегу моря, прямо у подножия красивой, невысокой

горы, заросшей какими-то экзотическими растениями. И этой горой пансионат был

отделён от всего остального мира. Чтобы выйти в мир, надо было подняться на гору

по петляющей вверх дороге, как по связующей нити.



Асфальт этой горной дороги был разбит и пронизан корнями деревьев. Да и сама

дорога была тесна от подступающих со всех сторон растений, так что две машины

расходились едва-едва.


Местные жители ездили на работу сверху вниз, а возвращались снизу вверх. Внизу,

рядом с корпусами пансионата, стояла только пара маленьких прибитых к горе

домиков – остатки бывшего здесь когда-то рыбачьего посёлка.


А сам пансионат состоял из нескольких трехэтажных, весьма приличных корпусов,

большой столовой, и большой танцплощадки.


Дорожки от корпусов сбегали к морю, на побережье с мелкой сияющей галькой. Все

предметы культурного пляжного отдыха были налицо – и навесы, и топчаны, и

шезлонги, и даже душ с пресной водой.


Был и волнорез с лесенкой на самом краю, для любителей понырять, и маленькая

лодочная станция небольшой гараж на четыре лодочки. Всё было.


Надо сказать, что дома Санька вела жизнь строгую, почти, можно сказать,

аскетическую. Дорога в институт из маленького подмосковного городка занимала

почти полтора часа – надо было рано вставать. Потом институт – и учёба. Книги,

книги, книги.


Библиотека, читальный зал, конспекты, доклады, рефераты – и снова книги, книги,

книги.


Санька не страдала от такой жизни. Такая жизнь нравилась ей. Или, может быть,

она сама себя уверяла, что ей нравится такая жизнь, и никакая другая. По крайней

мере, постоянная загруженность помогала ей не думать о другой стороне своей

жизни.


Ведь в свои двадцать лет Санька Александрова не то, что не влюблялась «по-настоящему»

ещё ни разу, но даже и «не по-настоящему» – ещё не влюблялась. И не целовалась

ни разу, ни с кем, если не считать Витьку, одноклассника. Да и то было это украдкой,

один раз, в далёком девятом классе.


Что-то мешало Саньке в этой стороне жизни. Может быть, обилие прочитанных книг,

в которых любовь выглядела всегда идеальной, воздушной, и какой-то недосягаемой.


Сравнивая себя с главными героинями любимых книг, Санька испытывала щемящую,

проникающую глубоко, в самое нутро, тоску. Как могли любить эти героини! Какими

были смелыми, какими уверенными в себе. Какими красивыми они были! Ну где, хоть

в одной книге, видели вы некрасивую героиню?


Да, было от чего появиться и расцвести настоящей тоске!


А тут ещё это зеркало…Ох, уж это зеркало! Даже подходить к нему – и то не

хотелось.


Потому что не врало зеркало, а отражало всё время одно и то же лицо.


Её, Санькино, лицо. Вроде бы и симпатичное, но черты – уж такие простецкие! Ни

тебе чёрных глаз, ни кудрей, ни бровей вразлёт. Да ещё и очки! Постоянные очки,

съезжающие на нос! То же мне, Джульетта! То же мне, Ассоль!


Может, мешали Саньке и другие мысли. Где-то в глубине души сидела, как заноза,

мысль о высоком своём предназначении, о своей дальнейшей выдающейся жизни и

карьере научного работника.


Такие мысли постоянно подогревали в ней родители, особенно мать. Сами-то

родители были людьми «простыми» – по положению, но не простыми – по мечтам своим

и амбициям.


Мать была бухгалтером на заводе. Но когда она начинала рассказывать о своей

работе, то, казалось, что главнее, чем она, на заводе никого нет. Иногда даже

казалось, что и в министерстве никого главнее нет.


Мать очень гордилась, что смогла закончить, хоть и заочно, экономический

институт. И всегда прибавляла: «Мне была открыта дорога в науку! Но я предпочла

посвятить себя семье!»


А если ссорилась с отцом, то тоже говорила всегда одинаково: «Ах, лучше бы я

пошла в науку!»


Отцу так и не удалось закончить институт – он закончил радиотехнический техникум.

Превратности судьбы привели его к должности завхоза, вернее сказать, заместителя

директора по хозяйственной части главной гостиницы в городе.


Отец так и называл себя: «Я зам директора по хозяйственной части!» И тоже

гордился, и пользовался благами своего положения. Не то, чтобы воровал просто

пользовался. Так, в меру.


И оба родителя души не чаяли в своей Сашеньке, гордились её способностями и умом,

и ждали от неё многого. По крайней мере, что станет Сашенька доктором наук, или

кандидатом – в крайнем случае.


И про замужество мать всегда говорила одно и то же: пойдёшь, Сашенька только за

профессора какого-нибудь, или, опять же, в крайнем случае – за военного, но чтоб

не меньше полковника.


Такая подготовка к дальнейшей жизни велась систематически, с самого первого

класса. Поэтому не удивительно, чем закончился первый Санькин роман.


Роман закончился, не успев начаться. Витька, конечно, Саньке нравился. Но после

первого свидания Санька поставила Витьке условие: хочешь со мной встречаться –

исправь свои двойки! Витькины чувства такого испытания не выдержали.


В институте же группа была девчоночьей, а на танцы Санька не ходила. Так,

помечтает иногда о принце – и вся, как говориться, любовь.


Вот так и поехала в Крым – неопытная, нецелованная, со своей кашей, а, вернее

сказать, со своим компотом в голове.


Тут, уважаемый читатель, я вынужден сделать «лирическое отступление». Да, я

решился рассказать вам эту историю… Значит, я как бы отвечаю за неё. За всё, что

в этой истории будет происходить.


История-то, в общем – простая, житейская. Таких историй кругом – тьма.


Возьми, останови на улице любого прохожего и он расскажет тебе историю, может

быть, и похлеще, чем эта.


А если взять одну и ту же историю?


И послушать, как разные люди будут эту – одну и ту же – историю рассказывать.

Или как одну и ту же историю будут разные люди слушать.


Насколько разными получатся эти истории! Как по-разному люди рассказывают, и как

по-разному слушают! Ведь каждый из нас в каждой истории видит, что-то своё, и

это своё и считает в ней главным.


Один считает историю затянутой и надоедливой, другой – закончившейся слишком

быстро. Один поддакивает тебе: «Да, да!» А другой говорит: «Нет! Как ты можешь!

Как язык у тебя поворачивается!» А третий – просто повернётся и уйдёт. Или

бросит книжку в угол, и скажет: «Какая ерунда!».


Не суди, мой дорогой читатель, слишком строго мою героиню, даже если сам ты

человек верующий.


Я-то знаю, что ты стал верующим совсем недавно.


Вон как ты категоричен, как резок и прямолинеен!


Наверняка, Санька тебе не очень понравилась. Так, или нет?


– Да, честно говоря. Что-то я не вижу в ней ничего примечательного.


- Может ты и прав. Однако, давай мы договоримся с тобой – пусть наши герои идут

по своему пути. А мы, как верующие люди, будем с ними рядом. И помолимся о них,

когда им будет трудно. Ты согласен?


- Да.


***


Первые дни пребывания в пансионате напоминали Саньке прекрасную волшебную сказку.

Ласковое море, бездонное полуденное небо, теплая галька.


Нежность рассвета, страстность заката, таинственность ночи в обрамлении огромных,

сияющих звёзд не могли не тронуть поэтических струн Санькиного сердца.


В первые дни Санька вела себя, как голодный, которому дали миску борща. Она как

бы поглощала окружающую красоту, и не могла оторваться. Она забиралась на гору –

не высоко, правда – и подолгу сидела среди непонятных и незнакомых цветков и

трав, глядя на открывающееся с высоты море. Вечером же она сидела на волнорезе,

провожая солнце, и встречая огромную, красного цвета луну.


Душа её была наполнена окружающим миром, и не желала ничего больше.


На танцы же она пришла только к концу первой недели. Соседки по комнате чуть не

силком потащили её, порядочно обсмеяв за созерцательный образ жизни, и обозвав

синим чулком.


Чулок нарядился в своё лучшее, синее же, с голубыми оборочками платье, и сдался

на милость судьбе.


Любовь пришла сразу, с первого взгляда. Санька увидела Его, и сердце её

всколыхнулось до самой своей заветной глубины.


Он стоял возле бортика танцплощадки. На нем была рубаха цвета рассветного неба.

Вернее, это была обычная полосатая рубаха, но полоски были розовато-сиреневыми,

и как-то неестественно ярко отсвечивали при свете фонарей.


Правильное, удивительно спокойное лицо. Прямые волосы, спадающие на лоб. И нос

прямой, какой-то скандинавский, что ли.


Однако, довольно глупо говорить о том, какой у человека нос, или – какие волосы,

когда сердце уже сказало тебе самое главное. Да, сердце сказало, сказало сразу.

Это Он! Санька замерла.


Надо бы немного отвлечься и рассказать, какие попались Саньке соседки по комнате.


Комната была на четверых. Койку у окна справа заняла сама Санька, а напротив

расположилась весьма замечательная женщина.


Замечательна она была тем, что была хороша собой, ухожена, и чётко настроена на

главное – на обязательное заведение курортного романа. Было ей лет тридцать, и

звали её Наташа.


В ней всё было замечательно – и прекрасно завитые волосы, и хорошо накрашенные

губы, и красивая одежда. Был у неё, правда, один небольшой изъян

непропорционально длинная талия. Но Наташа считала свою талию не недостатком, а

достоинством, и всячески её подчёркивала. Наташа работала в каком-то учреждении,

была разведена в течение двух лет, и весьма искушена в вопросах взаимоотношения

полов.


Кровать ближе к двери, справа, занимала Галя симпатичная, смешливая хохлушка,

лет тридцати пяти, полненькая и певучая, обладающая безоблачными ясным взглядом

на мир. У Гали был муж, и двое детей, а путёвку она получила от профсоюза, за

хорошую работу на кондитерской фабрике.


Слева же располагалась Надежда Георгиевна, очень достойная женщина, лет сорока

двух – сорока пяти, сохранившая стройность и привлекательность. Густые, седеющие

волосы собраны были сзади в тугой, тяжёлый узел. Это прекрасно гармонировало со

стройной её фигурой и придавало значительность, даже какой-то аристократизм

всему её облику.


Уже прошло лет пять, как она была вдовой. Её дочь, была почти ровесницей Саньке.

Работала Надежда Георгиевна в проектной мастерской.


Главным же, в её теперешней жизни, было всё то же. Как и все одинокие женщины

она хотела найти Его – друга, мужа.


Вот они-то и вытащили Саньку на танцы. Вытащи ли навстречу первой любви.


Конечно, Санька не осмелилась пригласить Его на белый танец. А на танцы других

цветов он не пригласил её. Он её просто не заметил.


Однако появление Саньки на площадке не осталось совершенно незамеченным.

Невысокий, худенький парнишка пригласил её на второй танец, а потом ещё раза два.


Невысокий, чёрненький, смуглый. Во время танца парнишка смотрел Саньке прямо в

глаза, может быть потому, что были они одного роста. Саньке казалось, что глаза

его спрашивали: «Кто ты? Кто, и зачем?»


- Санька, ты глянь, как Костик сразу на тебя глаз положил! – Наташа подошла к

Саньке в перерыве между танцами


- А что это за Костик?


- А местный, из тех вон домиков. У него мать здесь на кухне работает. А он на

лодочной станции подрабатывает. – Наташа за неделю уже знала почти всех. –

Смотри, он молодой ещё совсем. Пацан. Ему лет семнадцать, не больше.


Танцуя с Костиком, Санька старалась не упускать из вида Его, Его, самого

главного. Он танцевал с разными женщинами, но не часто, пропуская некоторые

танцы. И два раза – с Надеждой Георгиевной. И Санька отметила про себя, что эта

пара смотрел ась очень красиво.


Закончились танцы, и началась для Саньки новая жизнь. Хотела она пройти,

проследить, где Он живёт, в каком корпусе. Да только с первого раза не получилось

– подошли Наташа и Галя, а с ними несколько мужчин – шумных, весёлых.


- Сашенька, пошли, пошли! На берегу посидим, винца выпьем, песни попоём! Пошли,

пошли! Не отпирайся!


Не устояла Санька, пошла. Дома она вина не пила – на семейных праздниках ей

наливали символически, она пригубит – и всё. А тут! Точно, пьяный воздух свободы!


Компания расположилась на берегу. Откуда-то взялись и бутылки, и стаканы, и

закуска. Докторская колбаса, плавленые сырки, сало, огурчики, помидорчики.

Крымский колорит тоже был выдержан – сезон абрикос и персиков – просто гора

ароматных, сладких плодов. Ешь – не хочу!


Санька выпила полстаканчика сладкого вина, потом ещё полстаканчика. Закусывала

абрикосами. Вино пилось легко, как лимонад.


Саньке налили ещё, и она стала пить потихоньку, маленькими глоточками, закусывая

маленькими кусочками фруктов.


Она утеряла нить общего разговора. Ей просто было хорошо, тепло.


Компания шумела, потом начались песни. Песни вернули Саньку к действительности.

Санька любила песни, любила слушать, любила петь. Голос у неё был небольшой, а

слух хороший, верный. Санька стала подтягивать, вливаясь в общий песенный поток,

становясь частью чего-то большого, открытого, сильного.


«Ой, мороз, мороз – не морозь меня!» И это совсем не казалось странным на берегу

тёплого моря, бархатным июльским вечером, почти ночью.


Чувство песенной мощи не зависит от времени, места, и даже мало зависит от

количественного и качественного состава поющих. Песня как бы живёт сама и даёт

поющим какое-то время пожить внутри себя, вкусить себя, почувствовать себя.


Сколько уже поколений людских пребывало там, внутри этой немудрёной песни! «Ой,

мороз-мороз!»…


И правда – разворачивается душа, как неоглядный белый простор заснеженной

равнины. Огромной равнины, таящей в себе и мощь свободы, и мощь победы, и

возможность потери, возможность безвременной погибели.


Только к концу посиделок заметила Санька напротив себя жгучие карие глаза

маленького Костика. Угасающее пламя костра отблескивало в них. Глаза были

устремлены на неё.


Даже когда компания разошлась, и в палату свою Санька вернулась – глаза Костика

всё ещё блестели перед ней, как две маленькие искорки.


Но это ещё был не конец вечера. Как ни странно, позже всех пришла в палату

Надежда Георгиевна.


Правда, ещё никто не спал, и даже свет ещё горел. Надежда Георгиевна сияла.


- Девочки, с каким я интересным человеком познакомилась! – сказала она. – Так

прекрасно поговорили!


- А целовались? – смеясь, поинтересовалась Наташа.


- Ну, что ты, Наташа! Это же приличный человек! – А з приличным цилуватыся слаще!


- Галя, Галя, и вы туда же!


Посмеялись ещё немного, да угомонились.


Знала, знала Санька, с кем гуляла Надежда Георгиевна. Почувствовала нутром. Но

красное вино, теплая ночь и спетая песня не дали ей ни опечалиться, ни от

чаяться, ни просто расстроиться.


Как ни странно, Санька уснула почти счастливой.


***


- Ну и ну! Мне трудно даже слушать твоё повествование! Ты так просто

рассказываешь, как девчонку развращают на твоих глазах! А ещё в Бога веруешь!

Что же не плачешь, не возмущаешься?


- Знаешь, я плачу. Я ведь примерно знаю, что героине моей предстоит пережить. Я

просто рассказываю, как было. А тебя – об одном попрошу: даже если ты прав, не

будь так строг! Не руби сплеча! Не будь фарисеем!


- Как же не возмущаться! Всё происходящее явно греховно, и никто не чувствует

этого. Пьют, любовь крутят. А не крутят, так собираются крутить.


- А ты сам, ты то – давно безгрешен? Не сомневаешься, не ошибаешься? Разве ты –

судия им? А потом, иногда неизвестно, что для кого в жизни может быть самым

светлым. Ведь мы, люди, разные все. И по-разному – всем дано от Бога. Может, для

кого-то этот«Мороз» будет самым светлым воспоминанием в жизни.


– Ладно, посмотрим… Только не называй меня фарисеем, хорошо?


– Договорились. Но и ты не забывай, что мы сами грешны. Грехи только другие.


***


Санька уснула почти счастливой, а проснулась совершенно счастливой. Она уже

знала, где познакомится с ним, где найдёт его. Почти первой пришла она в

столовую. Увидев, к какому столику направляется он, она быстро-быстро засеменила

со своим подносом туда же.


- Можно за ваш столик? – спросила она у его соседа, сама удивляясь своей

решимости и полному отсутствию колебаний и сомнений.


– Пожалуйста, пожалуйста, девушка! Украсьте нашу мужскую компанию!


- Пожалуйста, – сказал и он. – Сашенька, кажется? – мы ведь знакомы заочно, мне

Надежда Георгиевна рассказывала о вас.


Сердце у Саньки дрогнуло, когда услышала она своё имя из его уст.


- Александра. Александра Александрова, – сказала она слегка охрипшим голосом. –

А можно и Санька, и на «ты».


– Николай, – сказал его сосед


– Алексей Иваныч. А можно – Алексей. И на «ты».


Счастье продолжалось. Сердце Саньки пело: «Алексей! Алексей!» Завтрак пролетел,

как одно мгновение.


Уже на выходе она столкнулась с Надеждой Георгиевной, и поймала её недоумевающий,

сожалеющий, и несколько ревнивый взгляд.


На пляже Санька раскинула своё полотенце в обозримой близости от своих новых

знакомых. Потом отскочил мячик, потом надо было надуть матрац.


Потом завязался разговор.


– Где учишься? Где живёшь? А сколько тебе лет?


Какая молодая!


– А вам, Алексей Иванович, сколько лет?


- Тебе, Сашенька, тебе! Мне, Сашенька, тридцать три.


- А, я знаю! Тридцать три – возраст Христа, когда его распяли на кресте. Это

значит – возраст наивысших свершений человека.


«Я младше его на двенадцать лет!» – подумала она про себя. – «На двенадцать лет!»

Сашенька не решилась спросить его о самом главном – женат ли он? Не спросила

также, где он работает – не смогла.


Как хорошо было ей рядом с ним! Как прекрасно! Как заманчиво-таинственно, и в то

же время – спокойно. Если бы знала она, сколько раз в своей жизни будет

вспоминать она эти мгновения. Несомненно, это была любовь.


На сколько Сашенька была младше Алексея, на столько Надежда Георгиевна была его

старше. Но… любви все возрасты покорны – увы! Этот человек был единственным, на

ком остановился взгляд Надежды Георгиевны.


Вчера вечером ей показалось, что что-то может произойти между ними – и, вот, вот

оно, препятствие Сашенька!


«Да нет, не Сашенька, – грустно сказала себе Надежда Георгиевна. – Наверно,

препятствие в моём возрасте… Грустно… Однако, не будем отчаиваться».


Надежда Георгиевна поправила причёску и отправилась на пляж – занимать место с

другой стороны от Николая с Алексеем.


Как быстро летит время, когда мы хотим его продлить!


Ещё неделя пролетела, как чайка над водой – развернула белые крылья, и нет её.

Сашенька и на пляже, и в столовой, и вечерами была рядом с Алексеем. Она уже

легко называла его на «ты», и уже давно рассказала ему всю свою немудрёную жизнь.

Она даже решилась задать ему главный вопрос: женат ли он?


Ответ был обнадёживающим. То есть он сказал, что не разведён пока, но уже год не

живёт с женой, а живёт у матери, там же, в том же городе. В городе Воронеже.


Даже название города вызывало у Сашеньки чувство счастья, и, не побоюсь сказать,

благоговения, как вызывало это чувство всё, касающееся Алексея. Эдакая воронёная

нежность цвела в Санькиной душе. Не ходила она по пансионату – летала.


Даже внешность её претерпела изменения. Сашенька сняла очки. Ведь она, к стыду

своему, не читала ничего – ни единой книги за две недели!


Ровный, золотистый загар покрыл Санькино лицо, руки, ноги. Волосы выцвели и

стали почти белыми, а глаза, засветились синевой – именно синевой, а не

голубизной. Они приобрели странный, редкий, васильковый оттенок.


И стала Сашенька похожа то ли на русалку без хвоста, то ли на наяду – в общем,

что-то сказочное произошло с ней, и сама она стала похожа на сказку.


По крайней мере, сердце Костика она разбила, и разбила окончательно, разбила это

бедное сердце на мелкие кусочки.


Костик появлялся, как тень, и смотрел на неё. На танцах Сашенька теперь была

занята – танцевала с Алексеем. Костик же сидел на бортике, и смотрел.


На пляже место Костика было рядом с лодками, на маленькой лодочной станции.

Поэтому Костик забирался на волнорез, чтобы видеть и Саньку, и свои лодки.


Алексей предлагал Саньке покататься на лодке, и не раз. Санька согласилась

однажды. Они пришли к лодкам, и Костик дал им маленькую лодочку. Так, вдвоём,

уплыли они далеко-далеко – туда, где только море и небо, и ветер…


На берегу же ждал их Костик – чёрный, худой, грустный.


Один раз решился Костик с Санькой поговорить. Подсел к ней на берегу.


- Сашенька… Я хотел спросить…


- Чего?


- Тебе он очень нравится?


- А тебе зачем?


- Нет, ты ответь!


- Да, Костик, он мне очень нравится.


- Он женат. У него сын есть, восьми лет.


- А ты откуда знаешь?


- А я в книге регистрации посмотрел, там знакомая наша сидит.


– Он женат, а с женой не живёт! Он мне сам говорил!


- Сашенька, я тут в пансионате такого навидался! Тут все мужики – или не женатые,

или с жёнами не живут. Ты-то ведь – не роман крутишь, ты-то по настоящему… Я это

вижу.


- Знаешь, Костик, ты прав. Я – по настоящему. Я за ним – в огонь и в воду пойду!

Только семью я разбивать не хочу. Если бы он с женой жил, я бы с ним… Я бы на

него даже не посмотрела. Я на чужом несчастье – никогда бы… Я ему верю, верю! Он

разведётся, и я замуж за него пойду. И сына его буду любить. Я всё сделаю для

него!


- Это всё – обман! – Костик перевернулся на гальке животом кверху. – Мне уже

восемнадцать. Подожди меня немного, я в мореходку поступлю, приеду к тебе…

Сашенька, я тебя не обману! Подожди, не гуляй с этим…


Сашенька повернулась к Костику лицом, потом села на полотенце, обхватив руками

колени. Костик то же сел. Сашенька протянула руку и дотронулась до чёрных

Костиковых волос. Волосы были жёсткими и колючими.


- Спасибо тебе, Костик, – сказала она. – Спасибо, но его я люблю.


Костик встал, и с разбегу прыгнул в море. И поплыл – далеко, далеко. Еле-еле

была видна вдали чёрная точка, потом и её стало не видно. Санька вглядывалась,

вг лядывалась вдаль…


Костик, конечно, не утонул. Плавал он, как рыба. Вечером, на танцах, снова на

бортике сидел.


На третьей неделе Алексей впервые поцеловал Сашеньку, поцеловал по-настоящему,

по-мужски. Почувствовала Сашенька, что она любима, почувствовала, что она

желанна. Она почувствовала, что может стать женщиной, стать настоящей женщиной,

отданной, преданной любимому целиком, без остатка.


Она впервые в жизни лежала на крепкой мужской руке, подложенной ей под голову.

Они лежали вместе на горе, выбрав более-менее ровное место, и смотрели на звёзды.


- Как я люблю тебя, Сашенька! – сказал Алексей. – Как хочу быть с тобой долго,

долго – может, и всю жизнь.


– Скажи это ещё раз, – попросила Сашенька


Ещё, ещё раз!


– Сашенька, я тебя люблю.


– Я люблю тебя, Алёша. Алёша. А-лё-ша. – Сашенька вскочила, закружилась на месте,

подняв лицо прямо к звёздам. – Я люблю тебя, Алёша! – закричала она в небеса. А

может, не закричала, а зашептала.


Когда Сашенька пришла в палату, там были только Галя и Надежда Георгиевна.

Наташа же отсутствовала с героем своего очередного романа.


На лице Сашеньки было написано так много, что Надежда Георгиевна отвернулась,

чтоб не подсматривать чужих секретов.


Надежда Георгиевна уже давно поняла, что у неё нет никаких шансов, и теперь

смотрела на Сашеньку с какой-то почти материнской нежностью.


- Любишь его? – спросила Надежда Георгиевна – Люблю.


- Сашенька, ты мне скажи – ты девушка ещё? Уж извини за вопрос.


- Угу.


- Не торопись опрометчивые поступки совершать.


Это я тебе как дочери говорю. Успеешь ещё. А пока не торопись!


Санька не знала, как ей ответить. Она любила, и была готова на всё. Она

опасалась, но была готова. Может, Надежда Георгиевна просто ревнует? Ну и противная,

подлая такая мыслишка! Санька прогнала её. Нет, нет.


- Спасибо, Надежда Георгиевна, – промямлила Санька, и укрылась с головой –

убежала, унеслась на крыльях мечты в свой сияющий, влюблённый мир.


Четвёртая неделя пребывания была последней. Сашенька и Алексей почти не

расставались. Сразу после ужина убегали на гору, ибо только там можно было

побыть в одиночестве. И разговаривали, и пели, и целовались.


И о роде занятий Алексея Сашенька уже узнала. Закончил он в своё время

пединститут, исторический факультет. По специальности не работал, а работал в газете,

чем-то вроде репортёра. Потом стал снимать фоторепортажи, а потом, перешёл в

фотоателье, где и работает до сих пор. А попутно ещё – и репортажи делает для

газеты, и с детьми занимается – фотостудию ведёт. Всё это нравилось Сашеньке,

всё это казалось ей значительным и поэтичным.


Всё в нём было для Сашеньки значительным, всё было поэтичным. Всё в нём

воспринимала она, как бы это точнее сказать, как часть своей будущей жизни. Принимала

всё, без остатка.


Неотвратимо приближал ось окончание срока. Сашенька ждала, ждала от Алексея

решительных и окончательных слов.


Предпоследним вечером они снова забрались на гору, на «своё» место.


Алексей расстелил на траве казённое одеяло, достал бутылку вина, персики,

абрикосы, и большие, неправдоподобно розовые груши. Санька сидела и молча смотрела

на него – она любовалась им, впитывала в себя каждое его неторопливое движение.


- Прошу вас, мадемуазель, на прощальный ужин.


– Почему прощальный? у нас ещё целых два дня, сказала Санька, и подумала: «И

целая жизнь».


Села солнце, и южная ночь обняла их обоих, осветила звёздами – и Сашеньку, и

Алексея, и остатки трапезы прощания.


Алексей приблизился к Саньке, ласково обнял её.


Никаких сомнений не было в Саньке – только счастье принадлежать любимому. Только

небо, только звёзды.


И вдруг Алексей сел и как-то резко отстранился от нее.


– Сашенька, я не могу… прости, я не в праве… милая моя! Вот, возьми, – он вынул

из кармана рубашки маленькое витое серебряное колечко. – Возьми, надень.


Санька надела кольцо. Оно мерцало на пальце отражённым звёздным светом, как

маленькая упавшая звёздочка.


Прощальный ужин был окончен.


***


– Где Леша? – спросила Санька за завтраком у Николая.


– Как где? Ты разве не знаешь? Он уехал сегодня, рано, в пять утра. Собрался и

уехал.


– А… а… что сказал?


– Сказал, что телеграмму из дома получил.


– А мне… ничего не передавал? Никакой записки?


Адреса не оставил?


– Нет, Сашенька, нет…


– Коля, а ты адрес его знаешь?


- Нет… Да ты не грусти, Сашенька! Это же курортный роман – они всегда так

кончаются, честное слово!


Сашенька не могла пошевелиться. По щекам текли слёзы, текли сами по себе, не

меняя остановившегося выражения на Санькином лице.


- Ничего, Сашенька! – продолжал Николай. Домой приедешь, хорошего парня себе

найдёшь. И забудешь, как его звали, Лешку-то… Да Бог с ним, с Лёшкой этим!

Сколько у тебя ещё Лешек таких будет.


Сашенька и слышала его, и не слышала. Потом она доплелась до своей комнаты, и

рухнула на постель. Она не могла пошевелиться. Мир почернел, угас. Санька

забылась тяжёлым, не приносящим бодрости сном, и проспала часов до четырёх дня.


Просыпаться не хотелось. Уже проснувшись, Санька продолжала лежать, слушая

утешения всех, по очереди, соседок по комнате. Утешали примерно так же, как

Николай, и только Надежда Георгиевна присела к Саньке на постель, взяла её за

руку, и сказала:


- Знаешь, Сашенька, в этой жизни за всё надо платить. И, как ни странно, дороже

всего приходится платить за любовь.


- Как это?


- Приходится платить за ту радость, которую даёт тебе любовь. Зато – ты любила,

и это дорогого стоит. Не верь, что ты забудешь. Не забудешь никогда. Боль

притупится, а то, как ты любила – будешь помнить.


- Ну, Надежда Георгиевна, ну, утешила! – возмутилась Наташа. – Не верь ей, не

верь, Сашка! Забудешь сразу, как нового найдёшь! Все мужики – одинаковые, кобели

и сволочи, так и знай!


– Леша – не такой… – слабо сопротивлялась Санька Наташиному напору.


- Такой, не такой. Все кобели! Поэтому меняй их без жалости, Сашка, бросай их,

пока можешь! Пусть бегают за тобой, пусть в рестораны водят, пусть подарки дарят.

Прекрати ныть! Забудь, забудь его, кобеля, забудь!


Вечером Наташа почти насильно подняла Саньку, и снова, как вначале смены,

оказалась Санька на берегу, в шумной компании Наташиных и Галиных приятелей.


Почти не раздумывая, автоматически, взяла она из рук Наташи полный стакан.

Выпила, как воду, всё вино. Потом ещё. Она потеряла счёт стаканам, она потеряла

счёт времени, потеряла память о себе.


Очнулась Санька уже под утро – на скамейке, возле танцплощадки. Её голова лежала

на коленях у Костика. Костик тихонько гладил её по волосам. Курточка Костика

прикрывала ей ноги.


- Костик! Ты здесь… Ты что, всю ночь здесь просидел?


- Я пришёл туда, где вы отвальную праздновали. Ты потом совсем пьяная стала, все

плакала, да его звала. Падала, вон, смотри, коленку разбила. Ну, я и остался с

тобой.


– Спасибо, Костик. Не смотри на меня, я, наверно, страшная сейчас. Лохматая…


– Ты же знаешь – мне всё равно – лохматая ты, или причесанная.


Они помолчали.


- Костик! Ты можешь узнать…


- Что?


– Достань мне адрес его! У тебя же тётка там знакомая, регистраторша. Достань,

прошу тебя. Я поеду к нему, и у него всё спрошу сама. Я ему верю, слышишь, верю!


Слова эти не получили опоры в Костике. Они заколебались, и Санька услышала их

как бы со стороны. И сама вдруг не поверила им.


«Я верю, верю, верю. Леша, я верю тебе!» – прошептала она в голубое рассветное

небо и не услышала оттуда никакого ответа.


– Я сделаю это. Ладно, – сказал Костик. – Сделаю для тебя.


Костик пришёл вечером и принёс две бумажки. На одной был воронежский адрес

Алексея, а на другой – его, Костика, адрес.


– Побудешь дома и сама выберешь, по какому адресу письма писать. А ещё – вот.


И Костик протянул ей маленькую коробочку.


– Хочешь – носи, а хочешь – выброси, – сказал он.


В коробочке было тоненькое серебряное колечко. Оно было гораздо тоньше того,

которое подарил Алексей, и не такое красивое. Просто две полоски, перевитые одна

с другой.


– Как я хотел быть с тобой, – сказал Костик, поймав её взгляд.


Санька надела колечко, подошла к Костику и обняла его. Потом тихо поцеловала его

в щёку – не поцеловала даже, а просто прикоснулась губами.


Вечером они не пошли на танцы. Сидели на волнорезе до самых звёзд. Стихи читали.

Санька много знала стихов. Как ни странно, и Костик знал немало.


Утром Костик пришёл провожать Саньку. Когда автобус тронулся, Костик ещё долго

стоял и смотрел ему вслед, смотрел на пустую дорогу, по росшую корнями растений.


Растения были до боли знакомы ему, ведь он вырос на этом берегу, рядом с этой

дорогой, ведущей вверх.


Санька же, откинувшись не мягкую спинку сидения, твердила наизусть адрес: город

Воронеж, улица Школьная, дом…


Дорога укачала её, и она уснула, убаюканная надеждой на скорую встречу с любимым.


***


- Я недоумеваю…


- От чего?


- От их слепоты… от их неумения отличить истинное от ложного… от их метания из

одной крайности в другую… Я просто теряюсь, честное слово… столько у них желаний,

которым не суждено сбыться. Сколько страданий впереди…


- Может, тебе их жаль?


- Всё у них неправильно, всё неровно. Всё в этом мире наполнено грехом, даже то,

что мы называем «любовью».


- Ты начинаешь вспоминать, как сам был влюблён? Это было ещё до того, как ты

стал таким праведным? И ты сам не мог отличить истинное от ложного, главное – от

второстепенного. Разве ты не помнишь этого? Разве не это ты вспомнил, и разве не

от этого ты плачешь?


– Зачем мне возвращаться туда, где меня давно уже нет? Я покинул те края,

покинул!


– Раз мы возвращаемся, значит, мы что-то забыли там. Или – ещё не всё поняли.

Может, и ты понял ещё не всё? Тогда ты должен вернуться. И должен приготовиться

– тебе там может быть нелегко, а может быть и обидно, и неприятно. Может

понадобиться всё твое мужество.


- Для чего же мужество?


- А мужество – «увидеть свои прегрешения». – Причём тут «мои» прегрешения?


- А потому, что ты – человек. И ничто человеческое не чуждо тебе, как и героине

нашей. Понял? Ты возвращаешься в своё прошлое – для того, чтобы покаяться. И,

может быть, вспомнив себя, ты не будешь так строг и к ним.


***


У Саньки осталось после пансионата немного денег, и где-то числа двадцатого

августа она придумала поход с однокурсниками. «На три, а может, н