Реферат: М. Швецова «поляки» змеиногорского округа кому случалось бывать в западных предгорьях Алтая, тот не мог не обра­тить внимания на селения так называемых «поляков», т е. русских староверов, живших ранее в Польше и

М. Швецова «ПОЛЯКИ» ЗМЕИНОГОРСКОГО ОКРУГА

Кому случалось бывать в западных предгорьях Алтая, тот не мог не обра­тить внимания на селения так называемых «поляков», т.е. русских староверов, живших ранее в Польше и в прошлом столетии поселившихся на Алтае. Назва­ние «поляков», данное им алтайскими старожилами, настолько привилось, что сами староверы называют себя не иначе как «поляками», противополагая себя «сибирякам», т.е. коренному русскому населению на Алтае.

Селения поляков резко выделяются из ряда всех остальных селений той же местности: физический тип населения, речь, костюмы, жилища, внутреннее убранство последних—все это отмечено своеобразными чертами чего-то са­мобытного, туго поддающегося влиянию окружающего. Даже самое повер­хностное наблюдение «поляков» убеждает, что перед нами особая этногра­фическая группа русского населения края, притом весьма устойчивая в своих характерных особенностях.

В литературе об алтайских поляках имеется очень мало указаний, да и те ка­саются более истории самой высылки их в Сибирь; сведения же относительно их жизни уже на Алтае большей частью заимствованы у П а л л а с а, посетивше­го поляков вскоре после их водворения на Алтае и уделившего им несколько страниц в своей книге, чего, конечно, слишком недостаточно для знакомства с такой интересной этнографической группой.

Располагая летом двумя месяцами свободного времени, я решила воспользо­ваться им для ознакомления с «поляками» и предложила свои услуги Западно-Си­бирскому отделу Географического общества, который и командировал меня на Алтай для этнографических исследований поляков в Змеиногорском округе Том­ской губернии, в западных предгорьях Алтая, т.е. в главном районе первоначаль­ного поселения их здесь.

Результаты своих двухмесячных наблюдений над поляками я и предлагаю вниманию читателей в настоящей статье, дополнив свои наблюдения сведения­ми, доставленными мне В.П. Ивановым, которому приношу свою искреннюю признательность.

Благодаря любезности г[оспод] Томского губернатора и начальника Алтайского округа, я имела доступ к архивам, как горным (архивы Главного управления и горных контор Змеиногорской и Риддерской), так и волос­тным — в тех волостях, где поселены поляки — Риддерской, Владимирской, Александровской и Алейской, а также в Усть-Каменогорской, в архиве кото­рой хранятся многие старинные дела, относящиеся к полякам. На основании данных, извлеченных из этих архивов, я и составила главным образом истори­ческий очерк заселения Алтая поляками и характеристику современных об­ычно-правовых воззрений последних. К сожалению, большинство архивов далеко еще не приведено в порядок, и многие дела, даже целые столбы дел, особенно относящиеся к прошлому столетию, не имеют номеров, почему мне пришлось ограничиться лишь указаниями, из какого архива был взят тот или иной документ, без ссылки на номер, а иногда и без даты.

Что касается литературных источников, которыми я пользовалась, то они мною указаны в применениях к тексту статьи.

I

С переходом Колывано-Воскресенских заводов и рудников с приписанными к ним землями и населением от Демидова в руки Правительства, т.е. с 1747 года, начались заботы о скорейшей колонизации Алтая и защите его от беспокойных соседей—сперва джунгар, а затем китайцев и киргиз, которые часто нападали на ближайшие к границе русские селения, грабили их, угоняли скот и пр.

С целью защиты края была устроена Колывано-Воскресенская пограничная линия казачьих редутов и форпостов, шедшая от Иртышской линии по р. Убе до впадения в нее речки Шемонаевки, а оттуда к р. Алею и далее к Змеиногорскому руднику, Колыванскому заводу и т. д. до г. Бийска или Бикатунской крепости

Что же касается заселения края, то почти одновременно с указом о приня­тии в казну Демидовских заводов, императрица Елизавета издала другой, по­велевавший «по рекам, текущим близ здешних заводов, селить пришлых в Си­бирь», которые «должны зарабатывать на заводах подати государские и помещиковы», причем за работу сверх обязательной, им должны были платить «по существующей цене». В 1749 году подтверждено снова приказание приписы­вать к Колывано-Воскресенским заводам всех пришлых и присылаемых из раз­ных местностей Сибирской губернии, а в 1751 году «приговоренных к смер­тной и политической казни колодников, содержащихся в Сибирской губер­нии» повелено обращать в казенные работы, и в силу этого повеления к Колывано-Воскресенским заводам в том же году было приписано 1779 чело­век ссыльных3. Благодаря этим мерам, а также вольной колонизации, шедшей наряду с правительственной, и уже в 1757 году при Колывано-Воскресенских заводах числилось «всех заводских людей 10 935 душ мужского пола, по док­ладу Олсуфьева»4.

В то же время росло и развивалось горное дело на Алтае, а в половине про­шлого столетия был открыт ряд новых рудников (Нижне-Лазурский, Соснов-ский, Николаевский и др.), что требовало и нового притока сил для работ в са­мых рудниках, а также, если не больше, и для обеспечения горнозаводского населения продовольствием: сами горнорабочие не имели времени заниматься земледелием; доставлять же на рудники и заводы хлеб и прочие съестные при­пасы из других местностей было немыслимо, вследствие дороговизны и отсу­тствия путей сообщения; единственным выходом являлось поселение вблизи заводов крестьян-земледельцев, которые производили бы достаточное коли­чество хлеба как для собственного потребления, так и для нужд горнозавод­ского населения.

Кроме того, ввиду расширения области русских поселений на Алтае, пре­жняя пограничная линия уже не могла служить защитой, так как она оказалась не на границе, а внутри русских областей, почему решено было провести но­вую линию, которая защищала бы путь в русские области со стороны оз. Зайсана от нападения китайцев, завоевавших Джунгарию в 1758 г., а с запада — от киргиз, около того же времени перекочевавших из Средней Азии в иртышские степи. На место уничтоженных редутов и форпостов старой линии — Шемонаевский, Екатерининский и др. — предположено было селить крестьян для раз­вития хлебопашества в крае; на новой линии также предполагалось поселить хлебопашцев в тех местах, которые окажутся удобными для поселения5.

С этою целью стали производить, начиная от р. Бухтармы, изыскания мес­тностей, через которые удобнее провести линию, и в то же время продолжа­лось приселение крестьян различных местностей и «сибирских обывателей» к Колывано-Воскресенским заводам. Так, в 1759 году к ним приписано 12 925 душ крестьян Томского и Кузнецкого округов, а также и из других местностей6; в 1760 году Сенат издал указ, разрешавший государственным крестьянам «Архангелогородской, Устюжской и Вятской провинций» и «сибирским обы­вателям» селиться, в количестве 2 000 семей, «на состоящих в ведомстве

Усть-Каменогорской крепости, по рекам Убе, Ульбе, Березовке, Глубокой и по прочим впадающим речкам во оные и в Иртыш реку, местах».

В 1762 году Сенат, на основании манифеста Екатерины II от 4-го декабря того же года, издал указ, которым приглашал возвратиться добровольно в оте­чество русских староверов, бежавших в Польшу от религиозных преследова­ний. Добровольно возвратившимся обещано было полное прощение за все совершенные ранее преступления и предоставлялось на свободный выбор вернуться на прежнее место жительства и в прежнее состояние или поселиться на местах, обозначенных в особом «реэстре» при указе, в качестве госуда­рственных крестьян; в числе местностей, назначенных для поселения, кроме поименованных в указе 1760 г. мест «по рекам Убе, Ульбе» и пр., были названы губернии Астраханская, Оренбургская и Белгородская (нынешние Курская и Харьковская). Сверх того, добровольно возвратившимся давалась льгота от всяких податей и работ на шесть лет, по истечении которых, они наравне со всеми остальными раскольниками подчинялись установленному Петром I двойному податному окладу, пользуясь по-прежнему свободой относительно вероисповедания и правом носить старинную одежду2. Вслед за обнародованием этого указа, 22 января 1763 года был послан другой всем начальникам по­граничных с Польшею городов и крепостей, а также «всем губернаторам и во­еводам тех мест, куда пойдут раскольники», чтобы последним не только «ни от кого никакого препятствия чинено не было б», но чтобы им оказывали возмож­ную помощь при поселении их, для чего сделать надлежащие распоряжения, о числе же поселившихся давать знать в Сенат. При этом из бывших помещичьих крестьян, «во удовольствие тех помещиков», годные зачитывались за рекру­тов, а за негодных их бывшим владельцам должна была выдаваться «некото­рая плата» из податей, собранных с раскольников после окончания льготного срока.

13-го мая 1763 года был повторен Манифест 1762 г., а в 1765 г. Сенат снова издал указ, приглашающий беглецов возвращаться в Россию «без всякого опа­сения и страха», при чем подтверждались обещанные ранее льготы, но с ого­воркою, что этими льготами могут воспользоваться только добровольно воз­вратившиеся; относительно же «не самовольно возвращенных» заявлялось, что их «повелено отправлять в Сибирь для комплектования там учреждающих­ся вновь конных двух и пехотных пяти полков, также и на поселение»2. По это­му поводу Словцов говорит, что «выводимые с 1763 г. из Польши беглые..., оказавшись негодными для предположенных на защиту Сибири ландмилицких полков, отсылались на поселение в разные места для распространения хлебо­пашества».

По словам того же историка Словцова, несмотря на обещанные льготы, из Польши никто не явился добровольно. В противоположность Словцову, у П. Милюкова мы находим указание, что в Оренбургской губ. на р. Иргизе было основано несколько «новых монастырей, возникших вследствие пригла­шения Екатерины»; а проф. Беликов6 говорит даже: «хлынули волной расколь­ники из-за рубежа» и т. д. Из личных опросов выяснилось также, что, по край­ней мере, некоторая часть раскольников пришла на Алтай добровольно. Так, в д. Черемшанке Риддерской волости 80-летний старик объяснял мне появление поляков на Алтае следующим образом: «Наши деды по старой вере жили. Как стал царем Петр, наш гонитель, они ушли в Польшу, свою душу спасая. А Ека­терина нам милости дала — мы и вернулись; только на свое место уж не пошли, а тогда в Сибирь вызывали, вот мы и попали сюда». Еще подробнее и опреде­леннее рассказывал о добровольном переселении один крестьянин с. Бобров­ского г[осподину] Иванову, любезно предоставившему в мое распоряженье имеющиеся у него сведения о поляках Бобровской волости, и я приведу здесь этот рассказ дословно. «Мой прапрадедушка Василий вот что рассказывал про себя: «Был я у пана заведующим псарным двором; пан ездил на охоту, а я с со­баками за ним ходил. Воротится пан домой, накормит собак — этим же кормом и меня кормит. Двое из наших давно уж подговаривали меня бежать в Сибирь, да я все не решался: догонит пан, думаю, убьет! Раз они говорят мне: «Мы идем; если хочешь идти с нами, сегодня ночью приходи туда-то, мы и тебя увезем». Пришла ночь, темная такая... Пойду, да как подумаю: «догонит, не уйти от смерти» — и вернусь назад..., а потом думаю: «жизнь моя хуже смерти — уми­рать, так умирать! Положил идти, поклонился на восток и пошел... Товарищи дожидались меня, я с ними отправился, и добрались мы до Лосихи1, а потом сюда перешли».

Но наряду с подобными рассказами о добровольном переселении на Алтай, в тех же селениях мне пришлось слышать и прямо противоположные, по кото­рым предки рассказчиков были высланы на Алтай после того, как «русские взя­ли Польшу» — под этим, вероятно, нужно понимать усмирение восстания в Подолии в 1768 г. — так называемая «Барская конфедерация». В той же Черемшанке, где я слышала приведенный выше рассказ старика, многие передавали историю своего поселения на Алтае совсем иначе. «Жили деды, — рассказы­вали они, — в хорошем месте: все там росло, и яблони, и груши, не то, что здесь... Да вздумали они бунтовать — их усмирили и сослали сюда. Ссылали наших двумя партиями: одна сюда шла, другая — в Иркутск; без всякого разбо­ра хватали, кто в какую партию попадет: которые бабы из наших в иркутскую партию попали, к чужим мужикам, а ихние к нам... Потом уж, дорогой сменялись которые, отпросились у начальства, а другие так и ушли в Иркутск». Подобные же противоречивые рассказы относительно того, как попали на Алтай предки теперешних поляков, приходилось слышать и в других селениях — в д. Екате­рининской, с. Лосихе и Староалейском.

Таким образом, нужно признать, что не все алтайские поляки принадлежат к категории ссыльных, но среди них есть и добровольные переселенцы. К сожа­лению, имеющиеся у меня данные не позволяют определить точно, какую именно часть всех здешних поляков составляла последняя категория, но, веро­ятно, незначительную, судя, как по печатным источникам, так и по устным рас­сказам. Что же касается категорического утверждения такого авторитетного лица, как покойный историк Сибири, будто бы из Польши никто не явился доб­ровольно, то, надо думать, это относится собственно к жителям Ветки, кото­рые, как известно, действительно отказались переселиться, что в связи с их на­падениями на соседние русские селения вызвало разгром Ветки генералом Масловым и ссылку ее жителей в Сибирь, о чем между прочим говорит и проф. Беликов в упомянутой выше статье: «Жители польской Ветки и раскольничес­ких слобод около нее из-за рубежа выходить не хотели и, мало того, стали очень громко заявлять себя частыми разбоями, как в самой Польше, так и в со­предельных российских местах. Упорство и буйство беглецов заставили Импе­ратрицу послать туда генерал-майора Маслова с войском. Маслов разорил Вет­ку и вывел оттуда до 20 000 раскольников, которые и были затем препровож­дены в Сибирь. Немало их было поселено в Барабинской степи, но особенно много в Алтайских горах, по pp. Убе, Ульбе, Глубокой и прочим притокам Иртыша с правой стороны. Это были прадеды тех раскольников, которые ныне составляют самое зажиточное население в Бийском и Змеиногорском округах, и которые известны там под странным именем «поляков» (выходцев из Польши)».

Что касается времени поселения поляков на Алтае, то, по свидетельству Словцова, оно началось с 1763 г., т.е. тотчас же вслед за изданием вышеприве­денного указа 14-го декабря 1762 г.; но, принимая во внимание, что больши­нство алтайских поляков пришло с Ветки и соседнего с нею Стародубья, надо думать, что главная масса их поселена здесь после 1764 г., т.е. времени разоре­ния Ветки Масловым. Паллас, посетивший Алтай в 1770 г., уже застал сущес­твующими все «коренные» польские селения: Староалейское, Екатерининку, Шемонаиху, Верх-Убинское, Секисовку и Бобровку, причем Шемонаиху он называет «новостроенной деревней», а о Екатерининке говорит следующее: рассказав о том, что сюда, к полякам было приселено «некоторое число рос­сийских ссыльных», чем первые были недовольны, так как ссыльные отлича­лись «тунеядством», он поясняет это недовольство таким образом:«... ибо они сами с прихода их летом на отведенной им земле не только успели построить свои дворы, но....»2 и т. д. Отсюда можно заключить, что Екатерининка была за­селена поляками в предшествующем посещению Палласа, т.е. в 1769 г., а, ве­роятно, и Шемонаиха заселилась около того же времени — иначе Паллас не назвал бы ее «новостроенной».

Данные о времени основания других коренных польских селений менее определенны; можно предполагать только, что они основаны ранее, так как у того же Палласа мы находим указание, что селение Староалейское уже в его время имело 150 дворов3, а навряд ли можно допустить, что оно достигло тако­го многолюдства в один год, особенно если сопоставить это с тем, что в Шемонаихе тогда же было всего 30, а в Екатерининке — 13 дворов, хотя в настоя­щее время Шемонаиха значительно, почти на треть, многолюднее Староалейского, а Екатерининская лишь настолько же малочисленнее. Относительно Секисовки, В[ерх]-Убинского и Бобровки Паллас ограничивается одним пере­числением этих селений. Из Владимирского волостного правления мне дали сведения о времени возникновения сел В[ерх]-Убинского (Лосихи) и Секисов­ки, полученные, по словам волостного писаря, путем расспросов стариков. Но эти сведения, как основанные на рассказах местных жителей, большею частью имеющих лишь смутные воспоминания о прошлом, не могут быть точны, во-1-х, а, во-2-х, они, очевидно, относятся к существовавшим здесь раннее ка­зачьим поселкам (Иртышская пограничная линия), на место которых уже впос­ледствии были поселены поляки, селения которых иногда, как в Бобровке и Лосихе, образовывались рядом с казачьими, иногда же лишь на месте послед­них, а казаки переводились во вновь открываемые форпосты и редуты: так, го­дом основания Лосихи показан 1737, а Секисовки — 1747 г., т.е. время, когда не возникало еще и мысли о поселении поляков на Алтае; казачьи же поселки того же названия могли в то время существовать, так как тогда уже была устро­ена значительная часть Иртышской пограничной линии.

Резюмируя сказанное, я прихожу к выводу, что периодом заселения Алтая поляками нужно считать 60[-е] годы прошлого столетия, именно с 1763 по [17]69 г., когда основаны были следующие селения: Верх-Убинское (Лосиха) и Секисовское теперешней Владимирской волости, с. Шемонаевское и д. Екате­рининская Александровской вол[ости], с. Бобровское — Бобровской и Староа-лейское Алейской вол[ости], а, может быть, также с. Шипуниха и д. Каменка Алейской же вол[ости], так как, по словам поляков, эти селения принадлежат к числу «самых старинных, коренных наших селений, куда еще наши прадеды пришли»; впрочем, я должна оговориться, что о времени образования этих двух селений я не нашла никаких указаний ни в печатных, ни в архивных источниках.

Все жители названных селений, как пришедшие добровольно, так и сослан­ные, были поселены на правах государственных крестьян, с обязательством платить двойной податной оклад, установленный для всех раскольников Пет­ром I. При поселении, наравне с другими поселенцами в Алтае, полякам выдава­лось от казны «семян для засева 3 десятин, покосов на 50 копен, казенного хле­ба 54 пуда и 5 р[уб.] на лошадь в виде безвозвратного пособия»1. Переселен­цы добровольные, сверх того, пользовались шестилетней льготой от всяких податей и повинностей.

Как сказано, польские селения устраивались возле бывших казачьих форпос­тов, редутов и защит, жители которых, казаки, частью оставались на своих ста­рых местах и образовывали рядом с польским селением особый казачий посе­лок, имевший свое особое устройство и управление,—так было, например, в ее. Лосихе и Бобровке; но большей частью казаки уходили на новую линию. Неко­торые из казаков под влиянием поляков переходили в старую веру — «воспри­нимали древлее благочестие», как выражаются староверы, но большинство осталось православным и держалось особняком от последних. В те же селения, по крайней мере, в некоторые из них присылались и российские ссыльные, пред­ставлявшие также чуждый полякам элемент и лишь впоследствии, чрез более или менее продолжительное время, слившиеся с ними.

Может быть, из-за этого соседства православных, грозившего, по мнению староверов, опасностью чистоте «древляго благочестия», из-за нежелания «мирщиться», быть в общении с никонианами, раскольники, оглядевшись не­сколько на новых местах, вскоре же начали расселяться по окрестностям и обра­зовывать новые селения, состоявшие уже исключительно из «своих», и уже в конце прошлого века явились три новые деревни, населенные исключительно поляками: Малая Убинка, основанная в 1787 г., Быструха — в 1790 и Черемшанка — в 1799, а затем, в XIX веке и остальные, существующие в настоящее время.

Наряду с[о] стремлением обособиться, в расселении поляков мог играть роль и недостаток в некоторых селениях удобных земель, конечно, относи­тельный, проистекавший большею частью из незнакомства с местными услови­ями и неуменья бороться с природой. Так, о д. Староалейской Паллас говорит Следующее: «Но сия многочисленная деревня не токмо имеет недостаток в лесе, но также и в доброй пахотной земле... Жители не имели почти с самого первого времени их поселения ни одной доброй жатвы и должны необходимо при всем своем рачении прийти в худые обстоятельства, если показанная им столь худая земля не будет переменена». В Лосихе старики рассказывали мне, что раньше «трудно жить было: кругом лес, звери всякие водились. На пашню идешь с ружьем; лес огромный — топор не берет; каждый кусок земли чистить да корчевать приходилось... А народу у нас мало было, сил то и не хватало — ну, и разъезжались по разным местам, где попривольней».

Вероятно, на образование новых поселков влияло также и быстрое возраста­ние населения. Так, в 1770 г., по данным Палласа, в Шемонаихе было 30 дворов, в Староалейской — 150 всего населения, вместе с ссыльными и остававшимися еще на старых местах семьями казаков, в Екатерининке— 13 дворов поляков (одних), а из ведомости о взыскании податей в 1781 г. у одних поляков, за вычетом осталь­ных групп населения, было податных душ муж. пола: в Шемонаихе — 66, в Ста­роалейской — 178, в Екатерининке — 60, Лосихе — 91, Секисовке — 276, Боб-ровке — 194. Так как сведения о числе собственно поляков за 1770 г. имеются от­носительно одной только Екатерининки, то определить степень увеличения народонаселения можно только в ней же. Считая в среднем даже по две податные души на двор, что в сущности будет более среднего3, в 1770 г. в Екатерининке было всего 26 таких душ, а в 1781 г. — уже 60, т.е. за 11 лет население возросло более, чем вдвое. Относительно прочих селений, за отсутствием цифровых дан­ных собственно о поляках за 1770 год, можно высказать только предположение, что, при одинаковости главных условий поселения в них и Екатерининке, и прирост населения должен был также быть приблизительно одинаков.

Как государственные крестьяне, поляки были свободны от обязательных от­ношений к заводам, почему и не занимались никакими заводскими работами. По­пав в глухой, отдаленный край, где не было никаких сторонних занятий, кроме горного дела, имевшего уже свой постоянный контингент рабочих, они, естес­твенно, занялись хлебопашеством, развитие которого на Алтае, ради нужд того же горного дела, и составляло главную цель их поселения здесь. Уже Паллас, посетивший их всего лишь чрез несколько лет после их прихода сюда, говорит о шемонаевских жителях: «Оным поселянам можно в честь поставить, что они весьма рачительные и добрые земледельцы», а екатерининцев называет «трудо­любивыми земледельцами» и рассказывает, что уже тогда, т.е. на второй год их прибытия на Алтай, у них было две мельницы-мутовки4. Помимо развития хлебо­пашества, западный Алтай, по свидетельству того же Палласа, обязан полякам и развитием огородничества и пчеловодства; последнее в настоящее время со­ставляет один из крупнейших промыслов края.

В одинаковых условиях с поляками стояли и российские «колодники», по своему положению ничем не отличавшиеся от первых и скоро настолько слившиеся с ними, что в настоящее время уже нет возможности определить, кто из жителей является потомком поляков, и кто — колодников, — все безразлично называют себя поляками. Только те селения, где колодники поселены были от­дельно, — Выдриха, Большая Речка и др. — еще помнят свое происхождение, и жители их отличают себя от поляков; но и у них в большинстве случаев сущес­твует самая тесная связь с поляками: все они также принадлежат к единоверцам и старообрядцам, а д. Выдриха, заселенная в 1747 году «колодниками» из Ишим-ского округа Тобольской губернии является даже в некотором роде религиоз­ным центром для беглопоповцев, священник которых одно время жил здесь, и поляки охотно роднятся с выдринцами, почему большинство жителей этой де­ревни теперь представляет уже помесь ишимцев и поляков.

Вот и все, что дают документальные данные относительно времени и перво­начальных условий поселения поляков на Алтае. Еще менее сведений имеется касательно их местожительства до побега в Польшу, и здесь приходится огра­ничиться исключительно рассказами самих поляков, воспоминания которых о прошлом обыкновенно очень смутны.

Известно, что они, за немногими исключениями, переселились на Алтай с так называемой Ветки и Стародубья, этих знаменитых центров раскола. Печат­ные источники даже и не упоминают о других пунктах выхода поляков. Но вот рассказ бобровского крестьянина, сообщенный мне уже упомянутым В. П, Ивановым, долгое время бывшим народным учителем в с. Тарханском Боб­ровской волости: «Когда стали теснить за приверженность к старым книгам, старики наши с Федосеем Васильевичем бежали к Риге, где и поселились. Там сторона польская, пан к пану», и т. д. В с. Староалейском мне также говорили, что «наши предки жили в Польше, где-то около Балтийского моря». Отсюда следует, что не все поляки пришли на Алтай из Подолии, но были выходцы и из других областей Польши.

О первоначальном своем местожительстве, откуда они бежали в Польшу, помнят лишь очень немногие. Приведенный рассказ Бобровского крестьянина о том, что «наши предки бежали с Федосеем Васильевичем», позволяет пред­положить, что эти предки жили ранее в Новгородском крае, так как известно, что родоначальник федосеевщины был там дьячком до своего побега в Поль­шу. В с. Староалейском мне совершенно определенно называли своей роди­ной посад Клинцы Тверской губ., откуда «старики» бежали в Польшу, из кото­рой и были высланы на Алтай «за бунт против бояр», в память чего многие по­лучили прозвище «боярский», обратившееся впоследствии в фамилию, которую и сейчас носит значительная часть староалейцев. В Польше им жи­лось хорошо, пока их не стали «раздавать боярам», из-за чего и произошел бунт; с Алтая они несколько раз подавали просьбы о разрешении вернуться туда. В том же Староалейском я слышала и другой рассказ, несколько поясня­ющий о каком «бунте» идет речь. «Прадеды теперешних стариков наших, — говорил мне один старик, — при Петре I бежали из Вятской губ. в Польшу, на границу Австрии и жили там до царицы Екатерины, которая взяла за себя эти места, а нас всех освободила от рекрутчины и от подушной подати, и жили мы вольно, сами по себе». В благодарность за это они поставили в каждом селении статую Екатерины, «чтобы и внуки наши поминали да чтили ее». Но потом ока­залось, что льготы были даны на известный срок, по истечении которого их стали привлекать к отбыванию воинской повинности и «раздавать «боярам раз­ным». Тогда они «взбунтовались», изломали и уничтожили статуи Екатерины, которая будто бы «обманула» их, за что были сосланы на Алтай. Надо думать, что первый рассказ говорит о том же «бунте», вызванном, по-видимому, недо­разумением раскольников, которые считали данные им льготы бессрочными. В Секисове и селениях Риддерской вол [ости] жители помнят только, что до при­езда сюда они жили «в теплых местах, в Польше», а некоторые прибавляют, что эти места — «в Подолии, на Ветке»; где их предки жили ранее, не знают: «ничего не слыхали — надо быть, всегда тут (в Подолии) жили».

Эти рассказы в большинстве подтверждаются историческими данными или, по крайней мере, не противоречат им. Наиболее трудным является согласование рассказов поляков о том, что они сосланы «за бунт», с документальными и печат­ными источниками, в которых бунт совсем не упоминается. Но и это кажущееся противоречие, по моему мнению, устраняется вышеприведенным соображени­ем, а также сопоставлением этих рассказов с тем фактом, что в 1768 г. в Подолии происходило усмиренное в том же году восстание так называемых «барских конфедератов», в котором принимали участие и некоторые из русских поддан­ных, живших в Подолии, причем последние по усмирении восстания были от­правлены в ссылку, и таким образом могли попасть на Алтай, как не самостоя­тельные бунтовщики, а «подговоренные» к бунту «презрительными сочинения­ми», по выражению Екатерины в манифесте об объявлении войны Турции.

Откуда бы ни бежали староверы в Польшу, и как бы они ни попали оттуда на Алтай — в качестве добровольных переселенцев или ссыльных, — все они, повторяю, в начале своего поселения стояли в одинаковых условиях, кроме шестилетней льготы от податей и повинностей, предоставленной доброволь­ным; все они были государственными крестьянами и, как раскольники, платили двойную подать, за что назывались «двоеданами».

Но в 1779 г. их юридическое положение сразу и резко изменилось: в виду расширения горного дела на Алтае потребовалось увеличение контингента ра­бочих сил, и 21 мая 1779 г. был издан манифест о приписке к заводам крестьян «из казенного ведомства», т. е. государственных, живущих в «ближних к заводам и рудникам» местностях. Первой, третьей и четвертой статьями этого манифеста точно определялось, к каким именно работам и на каких основаниях следует привлекать приписных к заводам крестьян. Так как на основании этого манифеста

крестьянами оставались «приписными к заводам», несли все возложенные на них манифестом 1779 года работы и взамен воинской повинности были под­вержены рекрутскому набору в горнорабочие и мастеровые при рудниках и за­водах, и набор этот производился одновременно и на одинаковых условиях с общегосударственным.

Самой обременительной из заводских повинностей была обязанность дос­тавлять руду, дрова и прочий необходимый материал на заводы и рудники. Селе­ния, где были ямские станции, отстояли друг от друга на 20-30 и более верст; до­роги, которые и сейчас оставляют желать многого, в те времена были, конечно, еще хуже, и возчики зачастую ломали сани, загоняли и калечили лошадей, в бы­вающие же здесь сильные бураны и морозы отмораживали себе руки и ноги, а случалось, и вовсе замерзали, сбившись с пути и попав в какую-нибудь трущобу. Не легка была и рубка дров, так как лес к концу прошлого столетия был уже по­вырублен вблизи селений, и за ним приходилось ехать в горы, на склонах кото­рых главным образом и сохранился нужный для заводов хвойный лес.

Но с наибольшей враждебностью поляки, как раскольники, относились к рекрутской повинности, в силу которой они вынуждены были отдавать своих детей в мастеровые при рудниках и заводах и, таким образом, терять их на­всегда, так как до 1849 г. служба мастеровых была бессрочная, а новые рек­руты посылались в различные рудники и заводы, сообразно заводским над­обностям, иногда за несколько сот верст от родины, причем их семьи часто даже не знали, где они находятся. Эта повинность тяжела была для всех крес­тьян, но для раскольников, считавших грехом даже случайное общение с пра­вославными, она равнялась духовной смерти, так как при ней неизбежна была потеря «чистоты», а, следовательно, и гибель души. Поэтому они всеми сре­дствами старались уклониться от нее: когда можно было, они откупались от нее при помощи взяток; если же откупиться не удавалось, бежали в горы, на Бухтарму, в Уймон и другие места — спасались от «мира» в свою излюблен­ную «мати-прекрасную пустыню», еще не оскверненную присутствием чело­века. Таким образом, в глуши Алтая, в трудно проходимых и почти недоступ­ных горных дебрях появлялись новые русские селения, распространялась русская колонизация края.

Этим я и закончу исторический очерк поселения поляков на Алтае и перей­ду к их современному положению.

II

Район первоначального поселения поляков занимает северо-западные склоны Алтая, переходящие постепенно, рядом все более понижающихся горных гряд в холмистую степь, которая на западе сливается с киргизскими сте­пями.

Северо-западная часть этого района орошается реками Алеем (приток Оби) и Убою (приток Иртыша) с их многочисленными притоками и представ­ляет холмистую степь с роскошным травяным покровом и плодоносною по­чвою, вполне пригодную для хлебопашества и скотоводства. Долины горных речек, впадающих в Убу, большей частью заросли разнообразными цветущими кустарниками и деревьями — шиповником, жимолостью, акацией, черему­хой и пр. — вперемежку с хвойными деревьями и представляют все удобства для устройства пасек.

Юго-восточный угол описываемой местности далеко вдается в горы, поче­му по своему характеру резко разнится от северо-западной части того же райо­на: здесь местность гористая и лесистая, повышающаяся к югу до 3 000 футов; вместо открытой, залитой солнцем степи вы видите горные долины, окружен­ные со всех сторон высокими горами, склоны которых большей частью по­крыты хвойным лесом; местами эти долины суживаются в дикие ущелья, по ко­торым, между обнаженных каменных скал причудливой формы, с бешеным ре­вом несутся горные потоки, лишь постепенно, с расширением ущелий в долины принимающие более спокойное течение. Главные реки этой части ра­йона—Уба и Ульба в их верхнем течении, составляющиеся каждая из несколь­ких горных речек и принимающие в себя массу притоков. Вследствие гористос­ти местности и высоты положения, обусловливающей известную суровость климата, хлебопашество здесь развито уже гораздо менее, чем в предыдущей части района; зато превосходные пастбища и цветущие долины представляют все условия, необходимые для широкого развития скотоводства и пчелово­дства, которые и являются главными занятиями местных крестьян.

Польские селения описываемого района принадлежат к Алейской, Алек­сандровской, Владимирской, Риддерской и Бобровской волостям Змеиногорского округа; кроме того, до 50 дворов поляков живут в «сибиряцком» селе Саушке Курьинской волости того же округа, но это село 3 года назад принад­лежало также к Алейской вол[ости], и живущие в нем поляки — выходцы из других селений той же волости и ничем не отличаются от своих бывших односельцев.

Две первые из названных волостей расположены в северо-западной, степ­ной части «поляцкого» района; Риддерская занимает его юго-восточный, го­ристый угол, а Владимирская и Бобровская представляют переход от степи к горам.

Живут также поляки и в некоторых волостях Бийского округа — в Чарышской, Ануйской и Алтайской1, куда они переселились уже из мест своего перво­начального поселения на Алтае; есть они и в Забайкалье, где их называют «семейскими», и куда они были сосланы также при Екатерине II из Польши; по сло­вам алтайских поляков, «много наших и на Уймоне, и на Бухтарме». Но обо всех этих местностях у меня, к сожалению, нет сведений, кроме отрывочных рассказов, так как районом моих наблюдений были только названные волости Змеиногорского округа, да и из числа этих последних Бобровскую мне не уда­лось посетить лично, и сведения о ней получены мною частью путем опросов встреченных мною бобровцев, частью же, как уже сказано, от г[осподина] Иванова.

В настоящее время в пяти волостях Змеиногорского округа имеется по­льских селений 21, а именно: в Алейской — 3 селения: ее. Староалейское, Шипуновское и д. Каменка; в Александровской — 2: с. Шемонаевское и д.

Екатерининская; в[о] Владимирской — 7: ее. Верх-Убинское, или Лосиха, Секисовское, дд. Быструха, Малая Убинка, Волчиха, Зимовская и Александровская; в Риддерской — 6: дд. Черемшанка, Бутакова, Попереч­ная, Стрежная, Пихтовка и с. Орловка; наконец, в Бобровской волости — 3 селения: ее. Бобровское, Тарханское и д. Чистополька.

Из этих селений только 6 относятся к первоначальным пунктам поселения поляков — Староалейское, Лосиха, Секисовское, Шемонаевское, Екатери­нинская и Бобровское; об образовании Шипунихи и Каменки нет точных све­дений; все же остальные — выселки названных шести селений, большей час­тью с. Секисовского, про которое его жители говорят: «Наша Секисовка плодущая матка была — никак десять роев отсадила». Действительно, вы­ходцами из Секисовки основаны все шесть польских селений Риддерской во­лости и четыре Владимирской — Быструха, М[алая] Убинка, Волчиха и Зи­мовская. Из других селений д. Александровская выселилась из Быструхи, Тарханка — из Бобровки, Чистополька — из Тарханки.

Год образования коренных селений уже указан в предыдущей главе, на­сколько его можно установить по имеющимся данным. Здесь же я приведу только данные Владимирского и Риддерского волостных правлений относи­тельно времени основания выселков, так как о других волостях я не могла получить этих сведений.

Владимирская волость__________________Риддерская волость

Малая Уби[н]