Лекция: Поучение второе на освящение церкви 4 страница

Может быть, кто-нибудь скажет, что усопший в Боге пастырь, взойдя на высокую честь властительства, особенно в этой святой обители, не восходил на кафедру, не произ­носил проповедей. Таковому я отвечу: этот премудрый ловец Христов больше уловил са­мим своим добрым делом, чем кто-либо дру­гой словом; больше научил своим набожным житием, чем кто-либо проповедью; больше приносил пользы молча, чем кто-либо другой многословный, ибо голос дел громче и дейст­веннее, нежели голос слова.

Пусть ты способный оратор, как второй Демосфен, пусть ты разумный философ, как второй Аристотель, пусть ты сладкоречив, как второй Цицерон, но без добрых дел ты никог­да не сделаешь того, что сделал косноязычный Моисей своими добрыми делами. Те никого не уловили для неба, и сами увязли в своих се­тях: «В сети своей увяз грешник» (Пс. 9. 6), — а этот своей исправностью пред Богом в доб­рых делах как бы сетью извлек весь Израиль из Чермного моря на сушу.

Если рассуждаешь мудро, а живешь бе­зумно, учишь добру, а живешь во зле, поуча­ешь других, а сам развращаешься, то много ли успеешь? Грешнику Бог сказал: «Зачем ты про­поведаешь уставы Моя и держишь завет Мой в устах своих, ведь ты возненавидел наставление» (Пс. 49, 16-17). Недаром святому Богослову, когда ему была дана с неба книга, поведено было тотчас же съесть ее: «Возьми книгу и съешь ее» (Откр. 10, 9).

Зачем же повелевается ему съесть книгу? Разве учителю недостаточно иметь книгу при себе, носить и читать ее, и других поучать из нее? Недостаточно. Учителю необходимо прежде всего самому съесть книгу, то есть са­мому быть прилежным исполнителем закона Божия, исполненным добрых дел, и затем уже учить других. Недостаточно иметь сеть науки, но необходимо иметь для сети и золото, то есть добрых учеников, если хочешь за свое слово быть записанным у Бога.

Ныне поминаемый отец и пастырь наш воистину имел золотые сети, имел мудрую науку с добрыми делами, уловляя сначала простой сетью, потом же, когда он достиг со­вершенного возраста, сделавшись мужем со­вершенным пред Богом и людьми, духовная ловля его велась золотой сетью.

Еще видим на том духовном столпе и зо­лотые лилии, как сказано в книгах Царств: «На столпах возложения сделаны венцы наподобие цветка лилии» (3 Цар. 7, 19). Да позволено бу­дет мне назвать лилиями убогих и милосты­ню, творимую убогим. Сам Господь, желая, чтобы слуги Его были нищими духом, пове­лел им взирать на лилии и уподобляться им: «Посмотрите на полевые лилии, как они растут» (Мф. 6, 28). Нищий и убогий человек воисти­ну — лилия полевая, полевой цветок, не име­ющий, где главы приклонить, а если и имеет какую-либо хижину, то в ней, как в поле, «есть где сесть, да нечего съесть». Поэтому убогий человек без преувеличения может быть назван лилией.

Милостыня, творимая убогим, есть также лилия! Цветы лилии Сам Бог назвал некой одеждой: так одевает Бог полевую траву и го­ворит, что в такую одежду не облачался «и Соло­мон во всей славе своей» (Мф. 6, 29-30). Кто же облачался? Возлюбленная Его, соцарствующая Ему, о которой Он говорит в Песни Песней: «Как лилия, так возлюбленная Моя» (Песн. 2, 2).

Что же это за одежда, украшенная лилия­ми? Это воистину святая милостыня, творимая убогим, как о том свидетельствует блажен­ный диакон Агапит, который в письме к царю Юстиниану говорит так: «Одежда неветшающая — это риза благотворения, а нетленное одеяние — любовь к нищим, поэтому хотя­щему благочестно царствовать следует укра­шать такими одеждами душу, ибо одетый в порфиру нищелюбия сподобляется небесно­го царствия».

Милостыня, говорит он, есть та единст­венная порфира, в которую одевается лицо, царствующее вместе с Христом, и такая пор­фира, такая риза делается из полевых лилий, а не из лилий садовых. Ибо между лилиями, растущими в поле, и лилиями, растущими в саду, немалая разница. Лилия садовая ограж­дается оградой, и не всякий может свободно подойти к ней, разве только один господин или званый гость. А к полевой лилии может приступить каждый: сорвет всякий, кто бы ни захотел, и она увеселит красотой очи его и за­пахом нос. Поэтому и Христос Господь, когда восхотел назвать Себя цветком, то не назвал­ся цветком, растущим в саду, а цветком, рас­тущим в поле: «Я цветок полевой и лилия долин» (Песн. 2, 1), — и это для того, чтобы все зна­ли, что к Нему, как к растущему в поле цветку, невозбранный доступ для всех: как для людей великих, так и для малых детей. «Не возбраняйте»,— говорит Он, —»детям приходить ко Мне» (Лк. 18, 16).

Поэтому из полевых, а не из садовых ли­лий слагается порфира милостыни у лица, царствующего вместе со Христом, то есть из имений, щедро раздаваемых, а не из удержи­ваемых скупостью. Ибо есть такие, которые укрывают свои имения, как лилии в саду, в шкатулки, в сосуды, и к ним нет доступа ни для кого, кроме одного только господина, да еще злодеев, которые временами добираются до них. Такие не могут облечься в порфиру небесного царства. Но есть и другие, которые сажают эти лилии, имения, говорю, свои, в открытом поле, то есть в руки убогих, и такие заслуживают себе нетленное, вечноцветущее славой одеяние на небе.

Признаете, милость ваша, что поминае­мый ныне высокопревелебный его милость отец архимандрит обильно насаждал лилии имения в поле — в руках убогих, что он был щедрым раздавателем милостыни, что сей ду­ховный столп был украшен цветком лилии, как бы некой порфирой, ибо он был столь милостив к убогим, что его называли вторым Иоанном Милостивым. Украшение его было в том, чтобы ущедрить нищего, в том его уте­шение, чтобы напитать алчущего, его лилии в том, чтобы одеть нагого. Уступаю я здесь свое место вам, полевые лилии, вам, говорю, убо­гие, калеки, бедные, странствующие: вы по­хвалите своего благодетеля за милостыню, вы ублажите своего питателя за милость его, вы возвеличьте своего утешителя в бедах за щед­рость его, помяните, увенчайте словесными лилиями, — достойными памяти похвалами!

Он был для сирот отцом, который не пре­зрел и наименьшего, и воззрел на него лас­ковым оком. Он был для овец пастырем, ко­торый заботился о том, чтобы хорошо про­кормить и самую захудалую овечку. Он был благодетелем, от которого никто не ушел с пустыми руками: Блажен щедрый и дающий; блажен милостивый, ибо он (в надежде на Бо­га) помилован будет (см. Мф. 5, 7). Ибо тво­римая милостыня поистине никогда не про­падет, но всегда обретется на небе.

Екклезиаст советует: «Отправляй хлеб твой в воду, так как через множество дней найдешь его» (Еккл. 11, 1-2). Что же это за воды, в кото­рые он советует бросать хлеб, чтобы после найти его и пользоваться им? Воистину, это не иные воды, как люди убогие, согласно сло­вам Богослова: «Воды, которые ты видел, суть люди и народы» (Откр. 17, 15). Брошенный в эти воды хлеб, то есть добро, творимое ближ­нему, помощь убогому, милостыня бедному, по прошествии многих дней земной жизни найдется в водах, которые превыше небес.

Некогда в Риме был найден некий древ­ний гроб с приваленным к нему камнем, оче­видно, принадлежавший какому-либо знат­ному лицу. В этом гробе около костей была найдена табличка, на которой были написаны в две строчки следующие слова: «Я истощил, даровал, сохранил, имел, имею, погубил». Что означали эти слова, — никто не мог по­нять.

Созвали людей мудрых, оказавшихся там в это время, и они после долгого разбиратель­ства пришли к единому соглашению и истол­ковали эти слова так: «То, что я истощил, имел; что отдавал, то имею; что сохранил, то погубил». То есть мертвец в том письме как бы говорил живым: только то, что я сделал ко­му-либо доброго при жизни моей, что отдал просящему, неимущему, я нашел после смер­ти моей, только то у меня не пропало, только то я имею навеки; все же, что в жизни было истрачено, вложено в шкатулку, замкнуто в хранилище, сохранялось в земле, — все это пропало, и я не имею от него никакой прибы­ли: «Что отдавал, то имею; что сохранил, то погубил».

Но кто же усомнится в том, что усопший в Боге отец наш ныне нашел на небе все то, что при жизни своей раздал убогим? Хлеб святой милостыни, брошенный «в воду», то есть отдан­ный убогим, он нашел «на тихой воде» (Пс. 22, 2), обрел благодать у Бога, и подобно римско­му мертвецу ныне говорит нам: «Что отдавал, то имею», — то, что истощил убогим, имею у Бога, что раздал на земле, то собираю на небе, что даровал увечным, то ныне получаю стори­цей и наследую вечную жизнь.

Наконец, мы можем видеть на нашем ду­ховном столпе яблоки позолоченные, кото­рыми служат добрые дела его, ибо добрые де­ла подразумеваются в Священном Писании под плодами дерева. Так, святой Давид про­видел о блаженном муже: «Будет как дерево, которое плод свой даст в свое время» (Пс. 1, 3). Потому же и возлюбленная говорит о своем Возлюбленном в Песни Песней: «Как яблоня среди деревьев, так брат мой» (Песн. 2,3).

Яблоками у блаженной памяти преставив­шегося отца нашего являются его добрые де­ла. Сколь велико их число, о том знать мы не можем, только Сам Бог, «исчисляющий множе­ство звезд» (Пс. 146, 4), ведает число этих пло­дов. Пророк Иеремия исчисляет на столпах Соломоновых по пятьдесят яблок гранатовых около венцов. Я же не отважусь исчислять ду­ховные плоды сего мысленного древа и мыс­ленного столпа Церкви Божией, ибо не смогу исчислить их, и не хватит мне времени для повествования. Да и кто может счесть и от­крыть сокровенные, одному только Богу изве­стные его подвиги, как-то: умерщвление тела, всенощные молитвы, постоянные воздыхания к Богу, возношения очей, сердца и рук?

О, если бы могли поведать о том те места, на которых он подвизался: если бы келья и скит рассказали о том, сколько времени упо­требил сей набожный архимандрит на при­лежные молитвы, сколько капель слез излил он пред Богом, сколько раз подобно мытарю ударял в грудь, сколько положил великих, но смиренных поклонов! Но все это уже воздает­ся ему явно вместе со всеми в добре подвизав­шимися, ибо говорится в Писании: «Помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно» (Мф. 6, 6).

В древности на столпах возлагали венцы. В подражание тому и Соломон в церкви Свя­тая Святых возложил на столпах венцы, ибо и золотые сети были сделаны вокруг наподобие венцов, и круги из лилий и яблок были возло­жены в виде венцов, как упоминает об этом и пророк Иеремия: «Яблоки на венцах по кругу» (Иер. 52, 22).

Достоин поистине и сей столп наш духов­ный быть увенчанным венцами. За свою ве­ликую премудрость при золотой сети достоин венца из неувядающего лавра. За отличное подаяние милостыни при цветах лилий до­стоин золотого венца. За все высокие досто­инства достоин того, чтобы мы все своими молитвами испросили ему у Бога тот венец, которого ожидает апостол: «Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил; а теперь готовится мне венец правды, который даст мне Господь, Праведный Судия, в день оный» (2 Тим. 4, 7-8).

Святой Иероним упоминает о древнем обычае римлян осыпать гробы умерших лю­дей розами, фиалками и иными различными пурпурными цветами. Другие же говорят, что они возлагали на умерших венцы из цветов, как бы увенчивая течение их жизни при ее окончании. Подобно этому и здесь у гроба ныне поминаемого во блаженной памяти преставившегося его милости господина, от­ца и пастыря нашего, вижу сплетенные и рас­сыпанные цветы. Когда высокий в Боге превелебный его милость господин архимандрит с превелебными их милостями отцами игуме­нами киевскими и со всеми отцами и братиею встанут по обычаю церковному вокруг пе­чального сего катафалка, окружая его, то это будет венцом, а когда братья начнут петь па­нихидные гимны, — это будет цветами.

И ныне, когда в Божественном алтаре около приносимой Жертвы за душу преста­вившегося стоит столь именитый круг служа­щих, — это венец, а когда творят молитвы за упокоение его души — это цветы. Когда и благосклонность ваша окружает сей гроб сво­им присутствием — это венец, а когда говори­те: «Помяни, Господи, во блаженной памяти преставльшагося архимандрита Иннокентия», — это цветы. Когда и убогие во множестве ок­ружают гроб своего благотворителя, — это ве­нец, а когда восклицают с плачем: «Нет наше­го отца и благодетеля!» — это цветы. И если кто-либо из братий, помнящий любовь отца своего, перейдет за него вервицу (четки) мета­ний (поклонов) на правиле своем в кельи, — это будет венцом; воздохнет раз и другой за него к Богу, — и это будет цветами. Итак, наш духовный столп имеет при гробе своем венцы и цветы.

Таким образом, поставив при гробе усоп­шего в Боге архимандрита пирамиду, или столп из духовных материй — словами поми­новения, — напишем на нем слова Сираховы: «Память о нем не погибнет, и имя его будет жить в род и род; премудрость его прославят на­роды, и Церковь исповедует хвалу его» (Сир. 39, 12—13). На столпе твердого в иночестве жития его напишем: «Не погибнет память о нем»; дол­го будет памятным не только в этой обители, но и всем российским монастырям и мир­ским людям примерное житие его, взирая на которое, как на светлую свечу, все будут полу­чать от сего пользу, и через это память о нем не отойдет от святой обители, и его самого всегда будут вспоминать сердце и устах все братия в церковных и келейных молитвах и в проникнутых любовью беседах.

На золотой сети премудрости его напи­шем слова: «Премудрость его прославят народы». На лилиях милостыни напишем: «Имя его бу­дет жить в род и род»; долго убогие будут вспо­минать своего благодетеля. На яблоках добро­детелей напишем: «Церковь исповедует хвалу его», — ибо за свои добрые дела он воистину достоин быть восхваленным в церкви, как го­ворит и апостол: «Слава, и честь, и мир всякому, делающему доброе» (Рим. 2, 10); достоин того, чтобы память его, как венец из цветов, была сплетена из похвал ему от нас: «Память пра­ведного с похвалами» (Притч. 10, 7).

Оканчивая начатое дело, напомню еще один обычай древних людей, у которых при положении во гроб какого-либо доброго и знаменитого человека, приятели, слуги, свер­стники и друзья его, сделав из золота или се­ребра или из другого металла сердце, или сле­пив его из воска, полагали в гроб и погребали вместе с ним, и это — в знак сердечной любви к нему и после смерти, как бы говоря: «Как при жизни твоей мы сердечно любили тебя, так и по смерти не перестаем любить тебя, и хотя ты с нами, а мы с тобой и разлучаемся те­лесно, но сердце наше неразлучно с тобой; мы спогребаемся тебе сердцем нашим, желая, чтобы память о тебе не умирала, но вечно пребывала в наших любящих сердцах».

Теперь, когда ныне поминаемый во бла­женной памяти преставившийся отец и пас­тырь наш отошел во гроб, я не хочу толковать о том, кто и каким сердцем спогребается ему: сотворенным ли из золота любви, или из се­ребра приязни, или из какого-либо другого металла чувств сердечных. Скажу только то, о чем известно, что преемник преставившего­ся, высокий в Боге превелебный его милость господин отец Варлаам Ясинский, архиманд­рит этой святой Лавры, отец и пастырь наш, спогребается своему предшественнику, высокопревелебному его милости отцу Иннокен­тию Гизелю, архимандриту Печерскому, серд­цем, сотворенным как бы из воска, расплыва­ясь своим сердцем в ревностном сокрушении о нем и говоря вместе с Давидом: «Сердце мое стало как тающий воск посреди чрева моего» (Пс. 21, 15). Он спогребается ему таковым сердцем для того, чтобы память о нем, как печать, изображенная на воске, всегда пре­бывала незабвенной, ибо, как известно, он с крайним сожалением вспоминает несказан­ную любовь и милость к себе отца своего, — он, который познал великие благодеяния его, получал властительскую его благосклон­ность, много лет имел приятные беседы с ним и утешался им, и потому слышит голос его, говорящий ему словами Писания: «Поло­жи меня как печать на сердце твое» (Песн. 8, 6) в незабвенную память, как и полагает его в сердце своем. Ибо, поминая отца и благоде­теля своего, отзывается словами Давида: «Да будет забыта десница моя, прилипнет язык мой к гортани моей, если не буду помнить тебе, ес­ли не поставлю тебя, как верх веселия моего» (Пс. 136, 5-6).

Таковым же сердцем и вся святая обитель Печерская спогребается отцу и управителю своему и, творя ему годичное поминовение, возглашает: «Высокий в Боге превелебныи господин, отче Иннокентие, отец и пастырь наш! Да будет тебе у нас вечная память, как память Иосии у Сираха, который говорит: «Память Иосиева» (а мы скажем: Иннокентиева), «как состав фимиама, приготовленный ис­кусством мироварника! Во всяких устах она бу­дет сладка, как мед и как музыка при угощении вином» (Сир. 49, 1-2)».

Да будет тебе и во всей Российской Церк­ви вечная память, как у израильтян память о Моисее, о котором тот же Сирах говорит: «Воз­люблен Богом и людьми Моисей» (а мы скажем: возлюблен Богом и людьми Иннокентий), «ему и память во благословениях; уподобил его славе святых» (Сир. 45, 1 -2). Да будет тебе веч­ная память и на небе вместе с преподобными и богоносными отцами нашими Антонием, Феодосием и прочими отцами Печерскими, и да слышишь там всегда такое приветствие, какое некогда было сказано Ангелом милос­тивому Корнилию: «Корнилий! Молитвы твои и милостыни твои пришли на память пред Богом» (Деян. 10, 3).

Иннокентий! Услышаны все твои молит­вы, которые ты возносил при жизни, и все милостыни, которые ты творил щедро, ныне воспоминаются пред Богом, и если ты име­ешь дерзновение пред Ним, не забудь и вспомнить пред Ним и о нас. Да будет тебе у нас, на земле, а нам — у тебя, на небе, пред Богом вечная память! Аминь.

46. Слово на поминовение окольничего Тимофея Борисовича, сына боярина Бориса Гавриловича Юшкова («Наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божия и, услышав, оживут» (Ин. 5, 25))

Творя поминовение во блаженной памяти преставившегося раба Божия, окольничего Тимофея Борисовича, слышим слова святого Евангелия, ясно говорящие нам, что мертвые, услышав глас Сына Божия, оживут и восста­нут из гробов своих, слушатели православные! Мы несомненно веруем этим евангельским словам и чаем воскресения мертвых. Чаем, го­ворю, то время, когда каждый, подобно рож­дению из материнской утробы, выйдет из своего гроба для воскресения к бессмертной жизни, но уже не как младенец, а как жених, выходящий из чертога (см. Пс.18,6), плотью, не подлежащей ни страданию, ни тлению, ибо «тленное сие облечется в нетление и смерт­ное сие облечется в бессмертие» (1 Кор. 15, 54).

Тогда рабы Господни, исшедшие «в воскре­сение жизни» (Ин. 5, 29), узрев себя живыми, целыми, непричастными тлению, сияющими преестественной красотой, осияваемыми сла­вой благодати Господней и сияющими как солнце, согласно Писанию: «Праведники вос­сияют, как солнце, в царстве Отца их» (Мф. 13, 43), — узрев это, они возрадуются великой ра­достью, и не только сами о себе, но и друг о друге: отец о сыне, сын об отце, мать о доче­ри, дочь о матери, супруг о супруге, брат о брате, сестра о сестре, сродник о сроднике, ближний о ближнем, знакомый о знакомом! Все, кто обретутся в благодати Господней, возрадуются друг о друге, ибо у всех будет единодушная любовь к Богу и друг к другу, любовь неразрушимая и никогда не отпадаю­щая (см. 1Кор. 13, 8).

А до того времени, когда мы по милосер­дию Божию сподобимся этой благодати об­щего воскресения, находясь ныне в живых, мы должны как несомненно чаять общее вос­кресение, так и помнить о нашей смерти и всегда поучаться в этой памяти смертной. Ибо только те сподобятся такого славного и радостного воскресения, которые ныне по­учаются в памяти смертной.

Итак, предложим вышесказанные еван­гельские слова: «Наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божия и, услышав, оживут», — предложим, говорю, эти слова в полезное для нас поучение о па­мяти смертной, «при Господнем содействии» (Мк. 16, 20).

В словах этих, ясных и без толкования, непонятно и требует разъяснения одно: «и на­стало уже. Наступает», — сказано, — «время и настало уже». Эти слова изрек Сам Господь пречистыми Своими устами в то время, когда жил с людьми на земле, то есть уже тысячу с лишнем лет тому назад. Каким же образом Он мог сказать тогда о воскресении мертвых, ко­торое должно быть в далеком будущем, о воз­буждении их гласом Господним, то есть тру­бой архангельской, в настоящем времени: «и настало уже?» Каков смысл этих слов?

Толкователи Божественного Писания да­ют двоякое толкование этим словам: одно буквальное, другое духовное.

В буквальном толковании — по разуме­нию Феофилактову — смысл слов: «наступает время и настало уже», следующий: грядет час всеобщего, будущего при конце мира, воскре­сения мертвых, и ныне — час воскресения не всеобщего, а воскресения некоторых лиц, как, например, дочери Иаировой, сына вдовицы, четверодневного Лазаря и многих других, ко­торые воскреснут потом, во время крестных страданий, когда потрясется земля, отверзут­ся гробы и многие тела усопших святых вос­станут и войдут во святой град, и явятся мно­гим (см. Мф. 27, 51). Это первое толкование.

Второе, духовное толкование объясняет эти слова так: «и настало уже», то есть настоя­щая жизнь — это время духовного воскресения от душевной смерти. Ибо в настоящее время бывает двоякая смерть: особо-телесная и осо­бо — душевная, кроме третьей смерти — смерти вечной, которою после всеобщего воскресения на Страшном Суде будут наказа­ны правосудием Божиим грешники. Эта смерть будет вместе смертью души и тела в ге­енне огненной, от чего да сохранит нас Гос­подь!

Телесная смерть предстоит всем вообще, как говорится в Писании: «Человекам положе­но однажды умереть» (Евр. 9, 27); душевная же — не всем, а только нераскаянным грешни­кам. Тело умирает однажды, а душа много раз: сколько раз согрешает, столько же и умирает, ибо сказано в Писании: «Душа, если согрешит, то умрет» (Числ. 19, 20); без числа согрешает, без числа и умирает.

Для тел мы ожидаем единое воскресение, которое будет при кончине мира, для умира­ющих же душ час воскресения настал уже. Но рассмотрим сначала, что такое смерть ду­ши и что означает ее воскресение?

Смерть души — это разлучение с Богом, то есть лишение присутствия благодати Божией, бывающее через смертный грех. Ибо как для тела жизнь — это душа, так для души жизнь — Бог. И как после разлучения души с телом те­ло умирает, так и при отступлении от души благодати Божией душа становится мертвой. Согласно с этим святой Каллист говорит: «Многие имеют в живом теле души мертвые, как бы погребенные во гробе».

Внемлем: он называет тело грешного че­ловека живым гробом для мертвой души. И правда! Ибо и Христос Господь, обличая ли­цемерных фарисеев, говорит в Евангелии: «Уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты» (Мф. 23, 27). Если душа мертва, то ты можешь назы­вать тело гробом, полным костей смердящих, хотя оно и живо, ибо каждое греховное дело человека, каждая злая мысль, исходящая из сердца его, — это кость смердящая.

О, если бы можно было кому-либо и кро­ме Всевидца Бога заглянуть в чье-либо сердце и посмотреть, что в нем есть! Сколь много на­шел бы он в нем костей тех смердящих! Гос­подь говорит в Евангелии: «Из сердца исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любо­деяния, кражи, лжесвидетельства, хуления» (Мф.15,19), и прочие неизреченные мертве­чины, смердящие и сгнившие (см. Пс. 37, 6). И вся эта мертвость является тогда, когда от души человеческой отступает благодать Бо­жия.

По какой же причине благодать Божия от­ходит от души, как душа от тела, и делает ду­шу мертвой? Всем известно, что причина это­го — грех. Ибо как в человеческие тела смерть телесная вошла через грех Адамов, так через грех же входит в души наши душевная смерть. Смерть телесная вошла однажды через грех Адамов, а смерть душевная входит много раз через наши согрешения. Сколько раз мы со­грешаем, и согрешаем тяжкими смертными грехами, столько же раз благодать Божия отьемлется от душ наших, и наши души стано­вятся мертвыми. Вот в чем заключается смерть душевная.

Что же есть воскресение души? Воскресе­ние души — это возвращение благодати Бо­жией к душе человеческой. Ибо как во время общего воскресения, когда души возвратятся к своим телам, тотчас же все тела оживут, так и в настоящей нашей грешной жизни, когда благодать Божия возвращается к душам на­шим, тотчас же души наши оживотворяются. И в этом состоит воскресение души.

Что же возвращает благодать Божию в на­ши души и оживотворяет их? Поистине, не что-либо иное, как истинное покаяние. И как всякий раз, когда человек согрешает, он уми­рает душой, так и всякий раз, когда человек кается, он воскресает. И как в смерти душев­ной повинен грех, так воскресение души вы­зывается покаянием.

Но что может побудить человека, валяю­щегося во грехах и отчаянного, к истинному покаянию? Мы знаем, что тела мертвых воз­будит глас Господень, который будет в виде трубы архангельской, согласно Писанию: «Ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными» (1 Кор. 5, 52).

Что же возбуждает к покаянию мертвые души? Глас Господень, ныне возглашающий, как говорит Сам Господь: «Наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат глас Сы­на Божия и, услышав, оживут». Мертвые душа­ми услышат и оживут покаянием. Что же это за глас Господень, ныне восставляющий мертвые души к жизни? Это не глас громо­гласной трубы архангельской, желающий восставить тела мертвые, а глас, молчащий в безгласии, но самим явлением вопиющий во вселенной громогласнее трубы, слышимый не столько плотскими, сколько сердечными ушами и говорящий: «Помни последняя твоя, и вовеки не согрешишь» (Сир. 7, 39), а в тех послед­них прежде всего смерть, а затем Суд и все прочее, следующее за ним. Итак, сначала по­мни о смерти.

Глас тот исходит от Сына Божия, жизнью и смертью обладающего, не только через кни­ги и учителей, проповедующих слово Божие, но и через видимые образы мертвости. Уви­дишь, грешный человек, мертвеца, несомого для погребения, и открой уши сердца твоего, и слушай, ибо это глас Божий, обращенный к сердцу твоему и говорящий: «Умрешь, чело­век, и ты умрешь!»

Почему же нерадишь о спасении души своей? Увидишь ли гробы мертвых, — знай, что это глас Божий, из каждого гроба вещаю­щий тебе: «Умрешь и ты, человек!» Зачем дол­го валяешься во грехах, как в грязи? Увидишь ли древние здания, дома дедов и прадедов твоих, — знай, что и это глас Божий, взываю­щий к тебе: «Были у тебя деды и прадеды, и ныне уже нет их, умерли. Ведь и ты также ум­решь; почему же не готовишься к своему ис­ходу?»

Слушаешь ли исторические повествова­ния, или сам читаешь хроники, — знай, что и это глас Божий, говорящий тебе: «Эти были царями, те князьями, другие воеводами, иные прославленными, и ныне уже нет их, все умерли. Славен был царь в Вавилоне Навухо­доносор, — умер; славен царь в Персиде Да­рий, — умер; славен в Риме Август, — умер. Все умерли, и ты не найдешь не только кос­тей, но и гробниц мертвых. Умрешь и ты, и также, как они, обратишься в ничто. Почему же живешь без печали, как будто совсем не собираешься умереть?»

И сами поминовения мертвых, панихиды, Литургии об умерших — все это гласы Божий, возбуждающие тебя к покаянию. Поминаешь ли отца, праотца, супругу, сына, дочь, брата, сестру, сродника, — это поминовение есть глас Божий, гласящий: «Умрешь и ты, и нико­им образом не избегнешь смерти, ибо ты зем­ля и обратишься в землю (см. Быт. 3, 19). По­чему же ты нерадишь об умершей через грехи душе твоей? Почему не стараешься воскре­сить ее покаянием?»

Этот глас Сына Божия вопиет к нам по­стоянно, днем и ночью, вопиет каждый час, влагая нам в ум и сердце память о смерти. И этот глас Господень — если кто слышит его — поистине глас крепкий, восставляющий ле­нивых, глас, сокрушающий кедры — гордели­вые сердца, глас, пресекающий в нас пламень греховного огня, глас, сотрясающий и посекающий в нас пустыню многомятежных житей­ских попечений, глас, укрепляющий оленей духовных (см. Пс.28, 4-9), чтобы мы скоро текли на стезю спасения, лишь бы только за­хотели слушать этот глас, а не затыкали от не­го, как глухие аспиды, свои уши.

Но, о горе нерадения нашего! Ибо ушами своими слышим плохо, ибо окаменело сердце наше! Но посмотрим, сколь тот глас Сына Бо­жия, память, говорю, смертная, как пропове­дуемая нам Божественными словами, так и сообщаемая к ведению нашему видимыми образами мертвости, сколь глас тот силен и действенен в слушающих.

Глас этот силен не менее, чем глас тех труб, от звуков которых сокрушились Иери­хонские стены, как повествуется о том в Пи­сании: «Вострубили первосвященники трубами, и пали стены вокруг города» (Нав. 6, 19). Греш­ный человек, пребывающий в непокаянии ожесточенным сердцем, не есть ли он как бы некая бесчувственная стена? Это выразил в немногих словах апостол Павел, сказавший ожесточенному неверием и злобой еврейско­му архиерею Анании: «Бог будет бить тебя, стена подбеленная!» (Деян. 23, 3), подбеленно­го (украшенного) достоинством сана, но твердого в сердечной жестокости, бесчувст­венного в мертвой душе.

Что может сокрушить такую стену, что, го­ворю, может привести к покаянию и умиле­нию ожесточенного человека? Ничто. Увеще­вай его словами, чтобы прекратил грешить, увещевай даже с молением и угрозами, обе­щай от Христа небесное царство, он, минуя все это, считает, что лучше всего временная греховная сладость, и желает ее более всего.

Не увещевали ли с молением и угрозой Моисей евреев, Самуил Саула, Илия Ахава, и чего достигли? Ничего. Они остались бездуш­ными, как стены. Однако и для таких стен, подобно Иерихонским, есть одно средство, которое может сокрушить их. Какое? Глас трубы, именуемой памятью о смерти.

Разболелся Езекия, царь иудейский, обре­мененный многими грехами. Пришел к нему Божий пророк Исайя и сказал: «Умрешь и ты. И обратился Езекия лицом к стене, стал пла­кать и молиться» (4 Цар. 20, 1—3). Смотрите, как напоминание о смерти, подобно гласу трубному, сокрушило эту стену, то есть Езе-кию, ожесточившегося во грехах, умягчило окаменелое сердце и привело к умилению. Ожесточен был и Саул, царь израильский, но когда услышал от воскрешенного пророка Самуила: «Утром ты и сыновья твои умрете, — то тогда пал на землю в страхе великом» (1 Цар. 28, 19). Смотрите, при жизни своей пророк Божий не мог увещать его многими словами и вселить страх Божий, а явившись же ему после своей смерти, единым словом о смерти устрашил, сокрушил и привел к плачу и ры­данию.