Лекция: Поучение второе на освящение церкви 2 страница

Ожесточен был и Саул, но когда услышал от пророка Самуила о смерти: «Утром», — ска­зал он ему, — «ты и сыновья твои умрете», то тотчас же пал на землю и испугался. Кто на­учил такого горделивца и безбоязненного грешника смирению и страху? Смерть была его учителем (см. 1 Цар. 28, 19-20).

Разболелся Езекия, отягченный многими грехами, и пришел к нему пророк Божий Исайя и сказал: «Умрешь ты. И обратился Езе­кия лицом к стене, стал плакать и молиться» (4 Цар. 20, 1-2). Кто же научил его такому сердечному сокрушению и умиленной молит­ве? Слово пророческое: «Умрешь ты», — смерть была его учителем.

Можно удивляться тому евангельскому браку, от которого отказывались званые, отго­вариваясь один селом, другой куплей волов, третий женитьбой. Но потом пришли многие, случившиеся на распутьях, злые и добрые, без всяких отговорок и отрицания, и «наполнился брак возлежащими» (см. Лк. 14, 16-24). Кто же уговорил их, кто научил не отказываться, а тотчас же согласиться на приглашение? На­учило то, что они видели трупы умерших избиенных. Ибо, как повествуется в Евангелии, царь разгневался на непришедших и, послав слуг, умертвил их. Другие же, видя это, тотчас пошли на брак. Учителем их была смерть.

Вы же, слушатели мои благочестивые, всегда помните слова Писания: «Помни кончи­ну твою, и вовек не согрешишь». Аминь.

44. Слово на поминовение («Да не смущается сердце ваше и да не устрашается и прочее. Если бы вы любили Меня, то возрадовались бы, что Я сказал: иду к Отцу» (Ин. 14, 27-28))

Великая печаль, смущение и сокрушение сердца бывает при разлучении любящих. Сколь тяжко разлучаться душе с телом, так же и любимому с любящим, ибо, по общему ра­зумению, душа лучше живет там, где любит, чем там, где оживляет. Намереваясь уйти из Ефеса в Иерусалим, святой Павел созвал свя­щенный собор епископов, иереев и прочих церковных чинов и, после пространной ду­шеполезной беседы, сказал им: «И ныне, вот, я знаю, что уже не увидите лица моего все вы, между которыми ходил я, проповедуя царствие Божие» (Деян. 20, 25). После этих слов «нема­лый плач был у всех, и, падая на шею Павла, це­ловали его, скорбя особенно от сказанного им слова, что они уже не увидят лица его» (Деян. 20, 37-38). Печальное и слезное разлучение бывает между любящими друг друга, особен­но тогда, когда это разлучение таково, что увидеться им более невозможно.

Послал некогда Товит сына своего Товию младшего в мидийский город Раги к Гаваилу за серебром, данным взаймы, и когда послан­ный сын, задержавшись там, не возвратился в назначенный день, он начал весьма скорбеть, а Анна, жена его, как рассказывает Божест­венное Писание, плакала неутешными слеза­ми, говоря: «Увы мне, сын мой, зачем мы по­слали тебя в путь далекий! О свет очей наших и жезл старости нашей, утешение жизни на­шей и упование наследия нашего! Имея в те­бе одном все, мы не должны были отпускать тебя!» И не находя ни в чем утешения, она ежедневно ходила, смотря вокруг, и обходила все пути, по которым он мог возвратиться, чтобы издалека увидеть его приближение (см. Тов. 9 и 10 гл.).

Столь великую, неутешную печаль, если не навсегда, то на долгое время, доставила любящей матери разлука с сыном. Такую же печаль производит и всякое разлучение любя­щих, более же всего смерть. Ибо смерть есть не иное что-либо, как разлучение души с те­лом, с друзьями и со всеми, с кем она бывает в общении. О, сколько страданий доставляет любящим разлучение смертное!

Когда братья продали Иосифа в Египет и, помазав кровью козленка его одежду, послали ее к Иакову, его отцу, ложно сказав, что съе­ден лютым зверем, — Иаков, узнав одежду своего сына и думая, что он действительно похищен зверем, растерзал свои ризы, возло­жил на себя власяницу и оплакивал своего сына много дней. Сколь великая скорбь и пе­чаль! Утешали его сыновья и дочери, но он не хотел, не мог утешиться и говорил: «Сойду к сыну моему, сетуя, во ад» (Быт. 37, 33—34).

Возвестили Давиду, что сын его, злобный и мятежный Авессалом, убит на брани, кото­рую он нечестиво воздвиг на своего отца. Всякий мог бы думать, что Давид возрадуется погибели скорее врага, чем сына своего. Но к здесь разлучение смертное сделало горький плач. «И смутился Царь», — говорит Писание Божественное, — «и войдя во дворцовую пала­ту, горько плакал по Авессаломе, и взывал в плаче своем: «Сын мой Авессалом, сын мой Авессалом, кто мне даст смерть вместо тебя»« (2 Цар. 18, 33)! Хотя и поднял ты восстание, но был моей кровью, и я не могу спокойно перенести смертное разлучение с тобой! Луч­ше было бы мне умереть, чем разлучиться с тобой смертью!

«Глас в Раме слышен, плач и рыдание и вопль великий». О чем это великое рыдание, напол­няющее весь мир? О потерянных ли богатст­вах, или о лишении чести? Нет! О разлуче­нии смертном. Любила Рахиль плачущая де­тей своих «и не хочет утешиться, ибо их нет» (Мф. 2, 18).

Мало того. Наступило время Спасителю нашему смертью разлучиться с любящими Его апостолами, и Он возвестил об этом апо­столам, сказав: «Еще недолго быть Мне с вами, будете искать Меня, и не найдете; и где буду Я, туда вы не можете прийти» (Ин. 7, 33—34). Что же апостолы? Они исполнились столь неизре­ченной печали, что не могли ответить ни од­ного слова. Сам Спаситель замечает это: «Те­перь иду к Пославшему Меня, и никто из вас не спрашивает Меня: куда идешь? Но оттого, что Я сказал вам это, печалью исполнилось сердце ваше» (Ин. 16, 5—6).

Воистину, разлучение любимого с любя­щим, особенно же разлучение смертное, про­изводит великую печаль у людей: разлучение друзей с другом, братьев с братом, детей с ро­дителями никогда не бывает без плача и мно­гого рыдания. Но так ли должно быть? Спро­шу об этом в новой благодати и отыщу ответ сетующим в Божественном Писании, у Само­го Спасителя нашего. Скажи нам, Спаситель наш, приличествует ли безмерно сетовать, когда кто-либо любимый нами по Твоему из­волению отлучается от нас смертью времен­ной? Отвечает нам Спаситель наш то же, что отвечал скорбящим апостолам: «Да не смуща­ется сердце ваше и да не устрашается» (Ин. 14, 27). Но как возможно было не скорбеть апос­толам? Ведь Ты оставлял их, любящих Тебя! Оставлял сиротами, разлучался с ними смер­тью, и смертью позорной, крестной, которою обыкновенно умирали только разбойники и злодеи! Умирал не в старых летах, умирал тогда, когда только бы и жить Тебе! На это отвечает Спаситель наш: «Да не смущается сердце ваше», — и прочее.

Но какая же причина, почему любящим Тебя апостолам можно не смущаться, разлу­чаясь с Тобой? Причина такова, говорит Он, что Я от мира сего «иду к Опту», а поэтому лю­бящим Меня подобает радоваться, а не ры­дать. «Если бы вы любили Меня, то возрадова­лись бы, что Я сказал: иду к Отцу» (Ин. 14, 28). Не смотрите, как бы говорит Спаситель наш, на то, что Я оставляю вас, что смертью, и смертью бесчестной, разлучаюсь с вами, что не в старости, а в тридцати годах умираю; смо­трите на то, что «Я иду к Отцу» от этой жизни, исполненной печалей, к жизни, где «ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет» (Откр. 21,4), но будет жизнь бесконечная. И то, что Он сказал апостолам, сказал и всем верующим в Него (ср. Ин. 17, 20), чтобы в скорбях, осо­бенно происходящих от разлучения смертно­го, все могли иметь утешение более всего в том? что верующий во Христа, в каких бы го­дах и какою бы смертью он ни умер, переходит от жизни этой, исполненной смятения и скорби, к Отцу Небесному. Об этом-то я и по­беседую вкратце на радость душевную и теле­сную всем верующим во Иисуса.

«Да не смущается сердце ваше и да не уст­рашается, — и прочее. Если бы вы любили Ме­ня, то возрадовались бы, что Я сказал: иду к Отцу». Если бы подобало безмерно сетовать о разлучении с любимым, то только в том од­ном случае, когда его отшествие от нас было бы лишением какого-либо блага и переходом ко злу. Но когда разлучение бывает переходом не от блага ко злу, а наоборот, от зла к благу, то не подобает любящему скорбеть о таком раз­лучении.

Например, достойная сетования причина, когда чей-нибудь друг отлучается и этим от­лучением переходит из свободы в узы, от ра­дости к печали, из Отечества в изгнание, от чести к бесчестию, от жизни к смерти. В про­тивном же случае, когда через это разлучение он переходит от печали к радости, от уз и тем­ницы к свободе, из плена домой, из изгнания в Отечество, от смерти к жизни, от смятения и напастей к покою, то не возможно другу об этом печалиться, иначе он любил бы его не истинной любовью, а любил бы более всего самого себя, и это была бы не любовь, а пре­небрежение.

Ибо что значит любить кого-либо? Значит желать ему блага и делать его, когда возмож­но, как говорит Аристотель и утверждает апо­стол Павел: «Любовь не ищет своего», а тому, ко­го любит (1 Кор. 13, 5). Враг, а не друг тот, кто скорбит о том, что избежал зла и получил бла­го его друг, который в каком-либо случае и в какое-либо время жизни своей перешел от зла к благу. И именно так бывает при смерт­ном разлучении верующих во имя Иисусово. Смерть для верующих во имя Иисусово есть не что-либо иное, как разлучение души с те­лом, и вместе с тем переход от бедствий мира сего к благам небесным.

Для того, чтобы лучше убедиться в этом, рассудим, что есть наша жизнь или что есть человек, в этой жизни пребывающий? Логика или диалектика на это отвечает так: человек в этой временной жизни есть не иное что, как некий краткий довод, не имеющий в себе ни­чего, кроме предыдущего и последующего, или. начала и конца, то есть рождения и смерти. Математика изображает человека так: человек — это некая круглая фигура, то есть некий круг, ибо как круг там же кончает­ся, где начинается, так и человек в жизни сей от земли происходит и в землю же возвраща­ется. Астрономия, рассматривающая лунное течение, дает такое рассуждение о человеке, пребывающем во временной жизни: человек изменяется как луна, то есть никогда не оста­ется в одном состоянии, но непрестанно рас­тет и умаляется. Познал это и Сенека, хотя и помраченный еллинским заблуждением, ко­торый дает о непостоянстве нашей жизни та­кое премудрое рассуждение (Сенека, письмо 24): каждый день мы умираем, ибо с каждым днем отнимается часть нашей жизни; и в то время, когда мы растем, жизнь убывает и уменьшается. Сначала лишаемся детства, по­том младенчества, затем мужского и самого крайнего возраста. Все время, которое прохо­дит, — погибает, и каждый день, который мы ни проживем, мы отдаем смерти.

Обратимся к себе, слушатели, сочтем на­ши годы, и мы увидим, что каждый приближа­ется к смерти: одни вышли из детства, другие оставили позади себя цветущую молодость, все уже потеряли большую часть своей жиз­ни, и даже нынешний день мы уже поделили пополам со смертью.

Зачем спрашивать логиков, математиков, астрологов и мудрецов еллинских о жизни че­ловеческой? Спросим Духа Святого, говоря­щего в Писании, и собственный наш опыт: что есть жизнь наша? Она есть вкушение мно­гих бедствий в краткое время. Праведный Иов так говорит о ней: «Человек, рожденный от же­ны, живет мало лет и исполнен гнева; как цве­ток поцветет и опадет; отбежит как тень, и не постоит» (Иов. 14, 1-2). Краткое время на­шей жизни подобно цветку, который утром за­цветает, а вечером опадает. «Как утренняя тра­ва пропадает, по утру поцветет и отцветет; а к вечеру опадет, ожестеет и засохнет» (Пс. 89, 6). Желая изобразить краткость человеческой жизни, Иов говорит, что она проходит скорее, чем бегущий человек, чем корабль, несомый ветрами, чем птица, летящая на корм: «Жизнь моя скоротечна: пробежала и не увидел; как след корабля на морс, или путь орла летящего, ищу­щего добычу?» (Иов. 9, 25-28).

Быстро проходит жизнь человеческая, но в краткое время много бед с человеком бывает. Не помнит жена скорби, которую терпит, рождая чадо, не помнит из-за радости о рож­дении человека в мир (см. Ин. 16, 21), радует­ся тому, что родился человек, и не рассуждает, на радость ли он рожден; забывает, что чело­век также появляется в мир на труды, на бо­лезни, на печали, как птица для полета. На ра­дость ли родила мать Моисея? На смерть: он был еще во чреве, а враги уже изготовили на него меч. «Родила», — говорит Писание, — «мла­денца мужского пола; и видя, что он очень кра­сив, скрывала его три месяца» (Исх. 2, 2). Какова же радость для Моисея укрываться от смерти? Но и эта плачевная радость ненадолго: только на три месяца. Ибо, не имея возможности до­лее скрывать, его положили в ковчежце на во­ду. Вот на какую радость родился: из чрева ма­тери — сразу в реку на гулянье.

Но и все мы рождаемся на такие же радо­сти мира сего, едва только человек исходит из чрева материнского, как в то же время попа­дает во власть бурных волн, бесчисленных бедствий моря мира сего. Да спасет вас Бог, матери, за такую любовь и радость! Не верьте этому! Рассмотрите хотя бы некоторые бедст­вия человеческие (ибо всех указать невозмож­но), как душевные, так и телесные.

О, сколь много бедствий имеет тело чело­веческое! Во-первых, само тело — бренное, полно смрада, тленное, нагое и срамное на вид, подвержено всяким немощам и потому требует лекарств, докторов, сечения жил, теп­лых помещений и прочего. Временами терпит холод, временами жар, алчет, жаждет; когда пьет и ест мало, — ропщет, если же много, — отяжелевает.

Во-вторых, каждый возраст имеет свои бедствия: детство — слабость, невежество, страх; юность — непостоянство, безрассудст­во; мужество — труды, суету, гонения, вражду, соревнования; старость — постоянные немо­щи, лишение памяти, унижение.

В-третьих, и сами чувства гораздо более мучают человека и губят его, чем приносят пользу. Сколько зла, и своего, и чужого, ви­дим мы очами, сколько зла, сколько укоров, досаждений, клеветы слышим ушами!

Что же сказать о внутренних, душевных бедствиях? Душа подвержена грехам и паде­ниям во многих случаях. А потому «житие че­ловеческое не искушение ли есть на земле?» — как говорит Иов (Иов. 7, 1). Ибо, во-первых, имеет внутреннего и неразлучного неприяте­ля — похоть, влекущую человека, как некое бремя, к плотским и скотоподобным вожде­лениям, с которыми он должен непрестанно бороться, если не хочет уподобиться скоту и погибнуть. Нужно ли говорить о внешних ду­шевных бедствиях: зависти, ненависти и о на­пастях, которые бывают причиняемы или ему другими, или им другим? Прекраснейший образец того мы имеем в Иакове, великом угоднике Божием, который как только стал богатеть благословением Божиим и своими трудами на службе у Лавана, тестя своего, тотчас же увидел лицо его отвращенным от себя, не таким, «каким было вчера и третьего дня» (Быт. 31, 5). Услышав затем завистливые поношения от сыновей Лавановых, якобы он нажил имения не своими трудами, а из иму­щества Лаванова, он вынужден был возвра­титься в свое отечество.

И такие внешние бедствия случаются во всяком состоянии. Имеешь ли ты высокое положение, сколь много имеешь против себя козней, зависти, суеты, ненависти! Находишь­ся ли в низком и подчиненном состоянии, и здесь ты унижаем и подвластен сильнейшим. Отчего так много воплей и воздыханий? От­того, что имеющий много желает еще боль­шего, поставленный высоко хочет быть еще выше, а тот, кто имеет мало или ничего не имеет, жаждет обладания.

Откуда являются скорби и печали, пусть скажет нам Ахав. Сколь великой скорби ис­полнился он, желая отнять у Навуфея вино­градник, и не имея возможности для этого! «И пришел Ахав домой в смущении от оскорбитель­ных слов, какие сказал ему Иавуфей» и прочее. «И была душа Ахава смущена, и он покрыл лицо свое, и не ел хлеба» (3 Цар. 21, 4).

Пусть скажет Аман, который, увидев, что Мардохей не кланяется ему в царском дворе, так разъярился и опечалился, что все стало неугодно ему: ни богатство, ни слава, ни по­чет, хотя он был первым после царя, а Мардо­хей находился во дворе царском.

Пусть скажут и другие, которые, не полу­чив желаемого, были снедаемы печалью. Кто сочтет все те бедствия, которые случаются в кратковременной жизни человеческой? Но если бы их и совсем не было, то было бы до­статочно одного, — что всех ожидает смерть. Уже из-за одного этого зла не стоило бы лю­дям желать жизни и не иметь в ней никакого утешения.

Дионисий, тиран Сиракузский, созвал не­когда великий пир, пригласил на него многих и между ними Дамокла, своего сотрапезника, над которым он повелел повесить на одном только волоске обоюдоострый меч. На том пиру было много различных яств и напитков, много музыки и пения. Но Дамокл ничем не мог увеселиться, видя меч, висящий над сво­ей головой.

Подобным образом и каждый из живущих на земле, видя висящую над этой временной жизнью смертную косу, хотя бы имел все ра­дости, не мог бы веселиться, как не может ра­доваться осужденный на смерть, услышав­ший смертный приговор. И люди, слыша в Небесном Суде приговор Божий, о котором написано у святого Павла: «Человекам положено однажды умереть, а потом суд» (Евр. 9, 27), — могли бы они любить жизнь эту, если бы по­мнили его?

Но не это одно зло случается с людьми в сей земной жизни: много зла совершается в краткое время! Припомните зло темничное, все оно имеется и во временной жизни, ибо жизнь — это темница. Потому-то взывает Псалмопевец к Господу: «Изведи из темницы душу мою» (Пс. 141, 8), то есть из тела сего. Вспомните зло, случающееся с человеком в чужой стране, удаленной от Отечества и не­знакомой: и это все случается в сей жизни. Ибо жизнь — это странствие, как говорит Бо­жественный Павел: «Водворяясь в теле, мы ус­транены от Господа» (2 Кор. 5,6).

Припомните также зло находящихся в из­гнании из города, из дома, из Отечества: все это имеется и в жизни сей. Ибо жизнь — это изгнание, ссылка, как говорит тот же апостол: «Не имеем здесь постоянного града, но ищем бу­дущего» (Евр. 13, 14). Вспомните зло от голода, жажды и лишения всего необходимого к су­ществованию, и это все есть в изобилии в жизни сей, что лучше всего видно из апос­тольских слов: «Даже доныне терпим голод, и жажду, и наготу, и побои, и скитаемся» (1 Кор. 4, 11). Ибо эта жизнь никого не насыщает полностью, насыщение только на небе, как говорит Псалмопевец: «Насыщусь, когда явится мне слава Твоя» (Пс. 16, 15). Подумайте, какое зло быть в плену, в узах, в смерти! Все это есть в жизни, ибо жизнь — это плен и смерть, как говорит святой апостол Павел: «Бедный я чело­век! Кто избавит меня от сего тела смерти?» (Рим. 7, 24).

Представьте себе страх живущих в доме, угрожающем падением: такова жизнь наша, ибо «знаем, что, земной наш дом, эта хижина, разрушится» (2 Кор. 5, 1). Поэтому святые Бо­жий желали лучше умереть и жить со Хрис­том, чем продолжать дни свои в этой жизни. «Предпочел я лучше повергаться у дома Бога моего, нежели жить в домах грешников», — го­ворит Давид (Пс. 83, 11). Он же хотел прово­дить время в печали, ходить в одежде сетова­ния, пока жил в теле сем, ибо говорит: «Разо­рвал вретище мое и препоясал меня веселием» (Пс. 29, 12).

Тело наше — это рубище, облекшись в ко­торое мы ходим сетуя, без веселия, когда же оно разрывается смертью, облачаемся в весе­лие. «Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти?» — взывал святой Павел (Рим. 7, 24). «Ибо мы, находясь в этой хижине, воздыхаем под бременем, потому что не хотим совлечься, но облечься, чтобы смертное погло­щено было жизнью» (2 Кор. 5, 4). Самому Спа­сителю, несмотря на то, что Он пожил не­много лет, так омерзела эта жизнь, что Он до­бровольно избрал позорную смерть в тридца­титрехлетнем возрасте, и никогда так не воз­ненавидел смерти, как эту жизнь. Он никогда не говорил о смерти с таким гневом и поно­шением, как о жизни: «О, род неверный и раз­вращенный! Доколе буду с вами? Доколе буду терпеть вас?» (Мф. 17, 17).

Поэтому гораздо счастливее те из людей, которые исполняют смертный долг в молодых годах, чем те, которые живут много лет. Они меньше претерпевают телесных бедствий и намного меньше творят душевного зла, и ско­рее переходят вслед за Христом к Отцу Небес­ному для безбедной и беспечальной жизни. Но и при малых летах во многом превосходят и столетних старцев, ибо пред Богом имеют значение не годы, прошедшие от рождения, а добрая жизнь.

«Один год мудрого не сравняется с целой жизнью безумного, — говорит иудей Филон, хотя и не христианский писатель, но отнесен­ный святым Иеронимом к числу достойных. «Тех, — продолжает он, — которые много лет прожили без добродетелей, подобает назы­вать взрослыми отроками, ибо они никогда не достигали разума, достойного седины».

«Да не смущается сердив ваше и да не устра­шается», родители, лишающиеся своих детей в молодых годах! Если любите их, лучше радуй­тесь, что они по изволению Божию восходят от этой горестной жизни к Отцу Небесному. Если любовь ваша родительская желает не­разлучного пребывания с ними, то здесь оно неразлучным быть не может. Желайте его там, где возможно вместе пребывать вечно, а на земле — до тех пор, пока захочет Бог.

Вы не лишаетесь, не погубляете умерше­го, но, напротив, передаете свое чадо из из­гнания в Отечество, из плена и уз на свободу, с земли на небо, от смерти к жизни, чего да сподобит и его Всемилостивый Бог получить, и вас после этой долголетней жизни там до­стигнуть и навеки с ним и с Ангелами, и все­ми святыми вселиться, прославляя Отца и Сына, и Святого Духа ныне и присно, и во ве­ки веков. Аминь.

Пирамида, или столп во блаженной памяти преставившемуся к Богу превеликому Его милости господину отцу Иннокентию Гизелю, архимандриту великой Чудотворной Лавры Киевской, поставленный на вечную память о нем в годовщину погребению его, месяца февраля, в 24 день, 1685 года

«Вовеки память его в благосло­вении» (1 Мак. 3, 7).

«Память о нем не погибнет, и имя его будет жить в род и род; премудрость его прославят наро­ды, и Церковь исповедует хвалу его» (Сир. 39, 12-13).

Смерть и время издавна стремятся и лю­дей, и память о них истребить на свете, слу­шатель преизрядный, что и доказывают сво­им действием. Ибо смерть обращает людей в не людей, а время — память о людях в непа­мять. Смерть вводит каждого во гроб, а долгое время предает каждого забвению.

О, как много людей, начиная с Адама, смерть смешала с землей! А время! Сколь много человеческих дел, начиная с потопа, оно сравняло с землей!

Смерть поглощает людей, а время пожи­рает и саму память о них, почему и названо мудрыми вещью поедающей. Но если острая смертная коса попадет на камень, а истребля­ющие зубы времени на мрамор, то ничего сделать не могут. Когда, говорю, они попадут на такого свято пожившего человека, смерть которого не смерть, а начало вечной жизни, и добрые дела которого записаны на вечную па­мять и в небесных книгах, и в сердцах челове­ческих, то и коса смертная притупится, и зубы времени, поедающие все вещи, сокрушатся. Именно о таком человеке Сам Дух Святой го­ворит у Сираха: «Память о нем не погибнет, и имя его будет жить в род и род; премудрость его прославят народы, и Церковь исповедует хвалу его».

О таковом человеке, усопшем в Боге, пре­великом его милости господине отце Инно­кентии Гизеле, архимандрите сей святой вели­кой чудотворной Лавры Печерской Киевской, отце и пастыре нашем, мы творим ныне годо­вое поминовение. «Память о нем не погибнет», а имя его будет жить в последующие века. Муд­рость его известна и посторонним, а за свои добрые дела он имеет похвалу в устах всех. Здесь и ты, смерть, бессильна, ибо «упование его бессмертия исполнено» (Прем. 3, 4), и ты, время, не изгрызешь своими зубами забвения памяти о таком человеке, ибо «в память вечную будет праведник» (Пс. 121,6).

Люди старых веков, усердно старавшиеся о том, чтобы память о них была вечной, с ве­ликим трудом и немалыми затратами воздви­гали непобедимые города, крепкие столпы, великие башни, высокие пирамиды.

Размножившееся после потопа потомство Ноево, собравшись, рассуждает о таком деле: «Придите, построим себе город и столп до небес и прославим имя наше» (Быт. 11, 4). Точно так же и Авессалом, желая вечной памяти у лю­дей, поставил себе столп «в долине царской», го­воря: «Нет у меня сына в память имени моего, и назвал столп именем своим» (2 Цар. 18, 18).

Симон Маккавей, желая оставить о себе, и о родственниках, и братьях своих вечную па­мять, «воздвиг гробницу отца своего и братии сво­их и вывел ее высоко, для благовидности, из кам­ня тесаного сзади и спереди. И поставил на ней семь пирамид, одну против другой, отцу и мате­ри, и четырем братьям, и сам сделал ограды, по­ставив вокруг высокие столпы, а на столпах знамение к памяти вечной» (1 Мак. 13, 27—29). Для прочности они созидали память себе из камня, мрамора и алебастра. Но все это под­вержено времени, ибо поистине смерть и дол­гое время как их самих, так и память о них, эти городах, столпах, пирамидах, так изглади­ли, что теперь не найдешь их места.

Поминаемый ныне, высокий в Боге, превелебный его милость господин отец Инно­кентий Гизель, архимандрит Печерский, отец и пастырь наш, оставил после себя вечную память. В чем же? Не в мраморах и алебаст­рах, не в подверженных забвению времени башнях, столпах и пирамидах, а в добрых, на­божных, благоразумных и богоугодных своих делах, которые никогда не бывают забыты у Бога и долгопамятны у людей. В великой свя­тости своей он оставил после себя бессмерт­ную память, так что может сказать о себе та­кими словами Соломона: «Через нее я достигну бессмертия и оставлю потомкам вечную па­мять обо мне» (Прем. 8, 13).

Чтобы лучше видеть и дольше хранить сию память о нем, я замыслил, слушатель преизрядный, подражая древним родам, с по­мощью Божией и своими похвальными вос­поминаниями создать над гробом его, хотя бы и неискусно, пирамиду или столп, не из брен­ных, а из духовных материй и возложить на нем знамения — знамения особенных добрых дел в жизни преставившегося. И таким обра­зом, желая создать столп на память вечную, мне не нужно садиться и считать имение, ко­торое было бы потребно для исполнения (ср. Лк. 14, 28), так как великие сокровища имения усопшего в Боге превеликого архимандрита еще не погрузились в забвение в памяти ва­шей. Ты же, Христос Спаситель, повелевший нам через апостола поминать наставников наших (см. Евр. 13, 7), поспеши Своей благо­датью в этом деле, а милость ваша помогите мне внимательным слушанием.

«Память о нем не погибнет, и имя его будет жить в род и род; премудрость его прославят народы, и церковь исповедует хвалу его».

Начиная созидать пирамиду, или столп на вечную память об исшедшем к Богу превели­ком его милости господине отце Иннокентии Гизеле, архимандрите сей святой великой чу­дотворной Печерской Лавры, отце и пастыре нашем, я ищу для себя, слушатель преизрядный, образец, по которому бы мог начать строить сие здание.

Не понравился мне образ столпа потом­ков Ноевых, ибо известно, что и Сам Господь Бог не благоволил о нем: «Сойдя, Господь увидел город и столп, которые строили сыны человече­ские и сказал: «Сойдем же и смешаем язык их»« (Быт. 11,5, 7). Не понравился мне и образец столпа Авессаломова, потому что он и сам не сподобился, как думал, быть положенным в нем, ибо был ввержен где-то, как труп, в глу­бокую пропасть и завален камнями. Не по­нравился мне и рисунок пирамид Маккавейских, ибо поистине они были подобны тем пирамидам, которые созидались над трупами властителей в Мемфисе, исполненном идоло­поклонничества и чаровании городе египет­ском.

В Церкви Божией гроб и память столь ве­ликого мужа надлежит украсить иным обра­зом. Нахожу подходящий образец в столпах церкви Соломоновой, материей которых бы­ли медь и золото. Украшение их было из золо­та, сети, лилий и яблок, и такие же золотые украшения были возложены наподобие вен­цов по окружностям на капителях (см. 3 Цар. 7). По подобию тех столпов соорудим и мы пирамиду усопшему в Бозе высоко превелебнейшему архимандриту.

Такой столп мы духовно воздвигнем ему, уподобляя его столпу, стоящему в церкви Со­ломоновой и изукрашенному золотой сетью, лилиями и яблоками. Ибо он поистине был единым столпом в Церкви Божией, как всегда говорили уста всех сынов российских, что Иннокентий Гизель, архимандрит Печерский, — столп и подпора в Церкви Божией. И как тогда, при своей жизни, он был столпом Церкви, так по смерти да будет тем столпом вспоминаемая пред нашими мысленными очами его добродетельная жизнь, — столпом, стоящим во святом святых, столпом не воен­ным, как прежде в воинствующей Церкви, а таковым, какой приличествует Церкви тор­жествующей, то есть таким столпом, каким Господь обещает сделать каждого поборника Церкви: «Побеждающего сделаю столпом в хра­ме Бога Моего» (Откр. 3, 12).

Столп церкви Соломоновой, как сказано выше, был сделан из двоякой материи: из меди и из золота, сделан из меди и позолочен. И медь, и золото являются символами терпения в скорбях и постоянства в добрых делах, а то, что медь имеет такое значение, указан Сам Господь при явлении Своем возлюбленному ученику Иоанну, когда показал ему ноги, подобные раскаленной меди: Ноги «Его подобны халколивану (сорт меди), как раскаленные в печи» (Откр. 1, 15).

Под сими ногами Христовыми святой Ам­вросий разумеет тех верных, которые будут жить во время лютого антихристова гонения и, вкусив в сие время бесчисленные беды и скорби, как бы искушенные в печи огненной, окажутся сильными в терпении и твердыми в добродетельной жизни. А что образом того же является и золото, это ясно из слов Духа Свя­того: «Как золото в горниле очистил их и нашел их достойными Себе» (Прем. 3, 5). Кто тогда терпеливо сносит всякие беды и скорби и по­стоянно пребывает в добрых делах, тот явля­ется как бы единым столпом, сделанным из духовной меди и золота.

Но истинно то, что усопший в Боге архи­мандрит претерпел немало скорбей и посто­янно проводил жизнь свою добродетельно, почему и был столпом, сотворенным из ду­ховной меди и золота. А что он претерпел не­мало скорбей, искусился как медь и золото в горниле, это может видеть каждый из знаю­щих. Ибо что иное наши несчастные време­на, как не лечь, разожженная бедами и скорбями?