Лекция: Черновики 6 страница

Если по долгу службы ей и полагалось быть приветливой, то она об этой обязанности ничего не знала. Она даже не подумала осведомиться, нужна ли им помощь, лишь поджала губы и продолжала молча взирать на них поверх очков.

Грэм кивнул на компьютер у нее за спиной.

— У нас сегодня выдалось тяжелое утро, — сказал он голосом, в котором, на вкус Элли, было многовато патоки, — и я подумал: может, вы будете так любезны и на минутку пустите нас за свой компьютер кое-что проверить. Всего на одну минуточку.

Элли, стоявшая перед стойкой с буклетами, рекламировавшими разнообразное связанное с омарами времяпрепровождение, усмехнулась. Она понятия не имела, зачем ему понадобился компьютер, но даже она не могла поверить, что Грэму удастся уговорить эту женщину исключительно благодаря силе своего обаяния, потому что та определенно не имела ни малейшего представления, кто стоит перед ней, и смотрела на него с явным замешательством.

Однако же Грэм одарил ее ослепительной улыбкой, застенчиво пролепетал «пожалуйста», и женщина, ни слова не говоря, сунула книгу под мышку и подвинулась, чтобы он мог сесть за компьютер, как будто он отвечал за всю информацию для туристов в городке Гамильтон.

Потом, когда они уже шли к остановке, она повернулась к нему и закатила глаза.

— Что? — усмехнулся он. — Не верила, что мне это под силу?

Элли фыркнула и покачала головой.

— Что тебе так понадобилось там посмотреть?

— Я просто хотел убедиться, что за это время не всплыло что-нибудь новое, — пояснил он. — До того, как ехать встречаться с твоим отцом.

Элли захлопала глазами, поражаясь тому, что он об этом подумал.

— И как?

— Да все то же самое, — отмахнулся он. — Грэм Ларкин — бандит, Грэм Ларкин — убийца. Ничего такого, чего бы ты обо мне не знала, — пошутил он, но в его голосе прозвучали напряженные нотки, и Элли вспомнила, что он не заглядывал в Интернет перед отъездом. То, что он пошел на это ради нее, тронуло ее до глубины души, и ровно в тот миг, когда из-за угла, скрипя, показался автобус, она положила ладонь ему на локоть.

— Спасибо, — сказала она, и он кивнул.

Они поднялись в салон, Грэм протянул водителю несколько купюр, и они устроились на одном из передних сидений, поодаль от немногочисленных пассажиров, которые смотрели в окна в хвосте автобуса.

— Значит, когда эта женщина в следующий раз откроет браузер, — сказала Элли, прислоняясь к окну, — она увидит в истории поиска что-то вроде «Грэм Ларкин бьет фотографа».

Он рассмеялся:

— Вообще-то, я искал «Грэм Ларкин вырубает идиота, который слишком близко подобрался к нему с камерой».

Чем ближе они подъезжали к Кеннебанкпорту, тем больше и внушительнее становились дома за окном, огромные особняки с балконами, выходящими на воду, каждый из которых украшал американский флаг, гордо развевающийся на фоне безоблачного неба.

С утра перед выходом из дому Элли выяснила адрес особняка, в котором остановился ее отец; это оказалось не такой уж сложной задачей. Этому поместью далеко не впервые доводилось давать временный приют важному политику, и журналисты, у которых уже вошло в привычку рыскать поблизости, накропали о нем немало статей, что и позволило ей выйти на след. Она просмотрела столько фотографий, что даже сейчас, несколько часов спустя, могла с легкостью представить его серую дощатую обшивку и террасу, опоясывающую весь дом. Чего она представить не могла, так это того, как она пройдет по выложенной бетонными плитами дорожке и постучится в красную двустворчатую дверь. И как окажется лицом к лицу с Полом Уитменом.

Она обернулась к Грэму, который с трудом подавил зевок.

— Так, — произнесла она деловым тоном. — Мне нужен план наступления.

— Значит, мы идем на войну, да?

— Не могу же я взять и заявиться к нему на порог, не зная, что буду делать дальше! — сказала она, поворачиваясь к нему уже всем корпусом. — А вдруг там окажется его жена? Или сыновья?

— Они, между прочим, твои единокровные братья, — напомнил ей Грэм, и Элли пожала плечами:

— Наверное.

— Ну и как, ты уже придумала, что ему скажешь?

— Приблизительно, — ответила она, хотя это была неправда.

Она понятия не имела, что хочет ему сказать. Да и с чего бы ей было это знать, если она не могла даже толком разобраться в своих чувствах? Многие годы она вглядывалась в его фотографии, смотрела его интервью, издалека наблюдая за той жизнью, которую он себе построил, и гадала, каково это — быть ее частью. Теперь же, когда их пути готовы были вот-вот пересечься, мысль о том, что он может не обрадоваться этой встрече, оказалась для нее слишком сокрушительной.

Он ведь никогда не открещивался от своего отцовства — во всяком случае, на официальном уровне, — но, с другой стороны, и не признал его. А это означало, что в глазах общественности у нее не было отца, а у него — дочери. И предсказать, как он поведет себя, когда она явится к нему на порог, было совершенно невозможно. Существует ли хотя бы малейшая вероятность того, что он может ее узнать? Узнает ли она его? И не так, как она узнавала его на фотографиях в газетах, а на каком-то более глубинном уровне. Всколыхнется ли в ее душе что-то, скажет ли ей о том, что они с ним одной крови, а не просто два чужих человека, стоящие по разные стороны порога? Что они родня?

Элли не была в этом уверена. Ее утешала мысль, что он не в курсе вчерашних событий и что, по крайней мере пока, его имя не мусолит пресса по ее милости. Но все равно оставалось слишком много вопросов, ответы на которые она не знала.

— Потренируйся на мне, — предложил Грэм, приосаниваясь и выпячивая грудь. Он изогнул одну бровь и изобразил на лице преувеличенную серьезность. — Здравствуйте, юная леди, — произнес он, так потрясающе спародировав ее отца, что Элли ткнула его кулаком в плечо.

— Хватит, — сказала она. — Это как-то глупо выглядит.

Грэм снова расслабился, нимало не расстроившись.

— Ладно, как тогда?

— Наверное, я просто постучусь, а там буду действовать по обстоятельствам.

— По крайней мере, на твоей стороне элемент неожиданности. — Он скрестил руки на груди. — У него не будет времени подготовиться, и это даст тебе возможность сориентироваться на ходу.

— Наверное.

Она снова уткнулась в окно.

Они уже подъезжали к самому городу. В воздухе висел аппетитный запах жарящихся морепродуктов, просачивающийся сквозь открытые окна автобуса. Впереди виднелись запруженные людьми улицы, и Элли на миг кольнуло сожаление о том, что она пропускает праздник дома, в Хенли. Над длинными столами были натянуты ряды флажков, а в воздухе над магазинами поднимались струйки дыма.

Грэм потянул носом воздух.

— Пахнет печеными моллюсками, — сказал он.

Автобус между тем уже затормозил перед туристическим бюро. Выглядело оно гораздо солиднее, чем в Гамильтоне; оставалось надеяться, что и прием там ждал более радушный. Элли не слишком улыбалось пробираться сквозь толпу в обществе Грэма, который неминуемо должен был привлечь к себе ненужное внимание, и, едва выйдя из автобуса, она протянула ему темные очки, забытые им на сиденье.

— Это, конечно, не усы, — сказал он, надевая их, — но за неимением таковых тоже сойдут.

На остановке висела большая карта, и Элли посмотрела, что до дома, расположенного на небольшом полуострове к северу от главного торгового района, не так уж и далеко. Нужно было пройти через центр города, но, как только они оставят позади людные улицы, идти останется всего ничего. Шагая следом за Грэмом по направлению к гуще веселящегося народа, она представляла себе красную двустворчатую дверь, как нападающий с мячом представляет себе ворота соперника, пытаясь сосредоточиться вопреки шуму, музыке и запахам еды.

— Я бы, пожалуй, сперва съел ролл с омаром, — заметил Грэм, когда они очутились в сердце праздника, этом море красных, белых и голубых рубашек.

Вдоль главной улицы тянулись в обе стороны сдвинутые в одну линию столы с закусками, но веселье уже выплеснулось на тротуары и в магазины. Повсюду были ребятишки — в колясках и на велосипедах, с водяными бомбочками и с печеньем в руках, в большинстве своем предоставленные самим себе, в то время как их родители присматривали за едой или раз за разом прикладывались к бутылке с пивом, сознательно забыв обо всем на свете.

Элли попыталась вспомнить, что они ели в последний раз, и, когда до нее дошло, что это были растаявшие шоколадки еще на лодке, в животе у нее тоже заурчало.

Грэм остановился перед самым первым столом, накрытым скатертью в клетку.

— Ну прямо как мираж, — пошутил он. — Сколько времени мы блуждали по морю?

Голубая клетчатая скатерть была практически полностью заставлена подносами с едой: моллюсками, устрицами и креветками, хот-догами, гамбургерами и чипсами, картофельным салатом, вареной кукурузой и шоколадными кексами. Грэм направился прямиком к огромному подносу с роллами, и мужчина, стоявший на раздаче, — на нем был точно такой же фартук с омарами, какими они торговали у себя в магазине, — вооружился щипцами и вопросительно посмотрел на Грэма.

— Будете брать? — спросил он, и Грэм с умоляющим видом посмотрел на Элли.

— Да возьми уж, — смилостивилась она. — Только навынос.

— Не волнуйся, я вполне могу идти и есть одновременно, — заверил он ее и добавил: — Я вообще очень талантливый.

— Я в этом не сомневаюсь, — отозвалась она, но тут слева от нее над толпой пролетел взволнованный шепот.

Элли приподнялась на цыпочки, чтобы посмотреть, что там такое, и сердце у нее заколотилось как сумасшедшее. Она бросила отчаянный взгляд на Грэма, но тот что-то говорил мужчине в фартуке с омарами, который пытался разлепить две одноразовые тарелки.

С пересохшим от волнения ртом Элли повернулась обратно. Там, едва ли в десятке шагов от нее, стоял ее отец. Он с улыбкой обменивался рукопожатиями с окружающими, одетый в обычную красную футболку поло и легкие светлые брюки. Ветер ерошил его темные с проседью волосы. Высокий и худощавый, он возвышался над толпой, сквозь которую продвигался. Следом за ним шел фотограф, принимавшийся щелкать затвором всякий раз, едва стоило сенатору остановиться, чтобы потрепать за щечку какого-нибудь малыша или с теплой улыбкой пожать чью-нибудь руку. Но если не считать фотографа, он был один: без помощников с репортерами и без жены с детьми.

Толпа, разделявшая их, поредела, и у Элли подогнулись колени. Он, очевидно, вышел пообщаться с народом, невзначай появиться на публике, и не вступал ни с кем в долгие разговоры, лишь обменивался парой дежурных фраз с каждым, кто попадался ему на пути. Сенатор был уже совсем рядом, и ум ее лихорадочно заработал, пытаясь хоть за что-нибудь уцепиться. Но внезапно Элли поняла, что не может вспомнить ровным счетом ничего: ни зачем приехала, ни что хотела сказать, ни как собиралась себя вести.

Теперь их отделяли друг от друга всего несколько шагов, и эта близость была пугающей; до этой минуты он, пожалуй, был для нее чем-то вроде плода ее фантазии, быть может, из-за того, сколько раз она рисовала в своем воображении сценарий, как две капли воды похожий на то, что происходило сейчас. Но в своих мечтах она всегда подходила к нему вплотную, они смотрели друг на друга совершенно одинаковыми зелеными глазами, и он немедленно понимал, кто перед ним стоит.

Так вот зачем она приехала сюда.

Не ради денег. И даже не ради того, чтобы увидеть его.

А ради того, чтобы он увидел ее.

Теперь между ними стоял всего один человек — мужчина в бейсболке с эмблемой «Ред сокс», который выглядел совершенно обалдевшим. Сенатор похлопал его по плечу и с неподдельным энтузиазмом произнес:

— Славный сегодня денек, правда?

В ответ тот лишь молча вскинул в неловком приветствии недоеденную куриную ножку; рот у него был слишком набит курятиной, чтобы он мог что-то ответить.

Сенатор рассмеялся и перевел взгляд на Элли. Она замерла, готовясь — к чему? Она сама этого не знала. Его глаза, такие знакомые, зеленые, точно обкатанное морем бутылочное стекло, остановились на ней с благожелательным интересом, и она различила в уголках расходящиеся лучики морщинок, такие крохотные, что на фотографиях их нельзя было разглядеть.

— С праздником! — произнес он, протягивая ей руку.

Элли непонимающе уставилась на нее, потом запоздало пожала протянутую ладонь, смутно ожидая ощутить какой-то толчок. Но не почувствовала ничего, кроме тепла его руки. Ладонь у него была немного потная.

Все заготовленные слова разом полопались у нее внутри, точно пузыри, одно за другим — все то, что она так хотела ему сказать. На мгновение она забыла о маме и о Гарварде, забыла о его красавице-жене и сыновьях, с которыми он ездил на охоту и на рыбалку, она забыла о политике, о его работе, — обо всех тех причинах, которые разлучили их.

Единственная мысль, которая неотступно стучала у нее в голове, была: «Неужели ты не видишь, что это я?»

Однако его лицо не выражало ничего, кроме вежливой улыбки, целиком и полностью профессиональной и почти равнодушной. Когда он убрал руку, под ложечкой у Элли похолодело, и она опустила глаза, рассеянно удивившись тому, что стоит на твердой земле. Точно из ниоткуда рядом с ней появился Грэм с одноразовой тарелкой в руке. Лежащий на ней ролл с омаром покачнулся, точно маленькая лодочка, когда Грэм потянулся пожать сенаторскую руку.

— И вас тоже с праздником! — произнес тот, и Грэм неуверенно улыбнулся, глядя на Элли.

Она по-прежнему не сводила глаз с отца. Нельзя сказать, чтобы он узнал Грэма, — скорее, он смотрел на него так, как смотрят на бывшего однокашника, с которым не виделся сто лет и не вполне понимаешь, с кем именно имеешь дело, — но, по крайней мере, это было хоть что-то.

Это было определенно больше, чем полное равнодушие, с которым он смотрел на Элли.

Она захлопала глазами, чувствуя, что голова у нее идет кругом, но он лишь сверкнул чересчур белоснежной улыбкой и устремил взгляд поверх их головы на следующего в бесконечной череде рукопожатий и приветствий.

— Хорошего вам дня, — бросил он, уже двигаясь дальше.

Его фотограф, шедший на несколько шагов позади, нацелил на них камеру — не только на Элли с Грэмом, но и на мужчину в бейсболке с эмблемой «Ред сокс», и на лоточника в фартуке с омарами, и еще на нескольких человек, которые стояли поблизости, но Грэм весь напрягся и выметнул перед собой руку. Фотограф пожал плечами, выражая недоумение и равнодушие, и потрусил следом за сенатором в гущу потенциальных избирателей.

— Прости, — сказал Грэм, оборачиваясь к Элли. — Наверное, у меня до сих пор шалят нервы после вчерашнего.

Но она ничего не ответила. Она стояла и смотрела вслед своему отцу, которого уже почти поглотила толпа почитателей. Потом она опустила глаза на свою руку, которая до сих пор хранила воспоминание о прикосновении его ладони, а когда она вновь подняла голову, его уже не было видно.

* * *

— Тебе будет легче, если я расскажу еще один анекдот?

— Вряд ли.

— Ну ладно.

— Но… все равно спасибо.

Лодку они решили оставить на заправке.

Ее наверняка уже можно было забрать, но ни один из них не чувствовал в себе сил проделать весь обратный путь до Хенли по воде, и хотя Грэму давненько уже не доводилось трястись столько времени в автобусе, этот вариант в данный момент казался куда более предпочтительным. И дело было не в том, что его замучила морская болезнь — если такое вообще было возможно на суше, — просто океан по-прежнему не отпускал его; несмотря на то что прошло уже несколько часов, внутри его по-прежнему что-то зыбко вздымалось и опускалось, и от этого было немного не по себе. Даже когда они уже возвращались к автобусной остановке, слушая, как затихает вдали шум гуляний, Грэму казалось, что земля покачивается у него под ногами.

— Ничего страшного, — заверил он Элли, которая смотрела прямо перед собой. — Я уверен, кто-нибудь из команды сможет забрать ее завтра с утра пораньше, и потом, они сами сказали, что она нужна им в целости и сохранности, а на это куда больше шансов, если за штурвалом будем не мы.

Она в очередной раз за последние десять минут безучастно кивнула, по-прежнему глядя перед собой невидящими стеклянными глазами, которые упорно не желали смотреть на него.

Не зная, что еще предпринять, Грэм продолжал без умолку сыпать шутками, которые даже ему самому казались чересчур нервозными.

— И вообще, кто знает, вдруг ролл с омаром запросится обратно в море, — сказал он, похлопав себя по животу. — Ну то есть сам ролл-то был отличный. Но с таким волнением никогда не знаешь наверняка...

— Грэм… — произнесла она, и он взглянул на нее:

— Да?

— Давай не будем говорить про ролл с омаром, хорошо? — попросила она, хотя и без раздражения.

Он засмеялся:

— Как скажешь.

На автобусной остановке они уселись на деревянную скамейку напротив того места, где их высадили раньше. Казалось, это было несколько часов назад, хотя Грэм понимал, что с того момента никак не могло пройти больше часа, а то и меньше. Они были по-прежнему уставшие и обгоревшие на солнце, но если по дороге сюда их вела железобетонная решимость, то сейчас они направлялись в Хенли, где ни ее, ни его не ждало ничего хорошего.

Грэм боялся даже подумать о том, как он будет смотреть в глаза Гарри, который вчера вечером был так терпелив с ним и которому наверняка уже рассказали про лодку. Он понимал, что должен был остаться в Хенли. Остаться, чтобы принять на себя последствия и помочь исправить положение. А он вместо этого поступил так, как поступал всегда, — сбежал.

В обычной жизни он скорее даже не сбегал, а прятался. Это просто вошло у него в привычку. Он начал избегать всего, чего только можно: вечеринок, встреч с прессой и людей вообще, предпочитая затворничество в компании поросенка. Когда его жизнь переменилась и он внезапно оказался один на один со всем миром, он отреагировал единственным известным ему способом: возвел барьер между собой и всеми остальными, отмежевался от всех и даже для собственных родителей не сделал исключения.

Проще всего было бы возложить всю вину на них. Но правда заключалась в том, что в этом была и доля вины Грэма тоже. Он сказал себе, что они ничего не понимают в его новой жизни, а затем, вместо того чтобы впустить их туда, закрылся от них. Он принял одиночество за независимость и так преуспел в своем окукливании, что понадобилось письмо от Элли, чтобы напомнить ему, что такое настоящий разговор с живым человеком.

Он восхищался отвагой, с которой она отправилась в незнакомый город на встречу с отцом, которого она не помнила и который, как выяснилось, тоже ее не помнил. Родители Грэма жили всего в нескольких часах езды от него, но ему пришлось уехать на другой конец страны, чтобы он наконец созрел что-то с этим сделать, но, похоже, было уже слишком поздно. И дело было не в географии; где бы они ни находились, их разделяло слишком большое расстояние.

Но сегодняшняя встреча Элли с ее отцом задела какую-то глубинную струну в его душе; какую-то всеобъемлющую пустоту, о присутствии которой он даже не подозревал. На ее лице была написана такая неприкрытая надежда, что ему было больно, что он не смог защитить ее, не смог уберечь от того, что произошло. Грэм и представить себе не мог, каково это, когда твой родитель смотрит на тебя в ответ полным абсолютного безразличия взглядом. Он понимал, что в этом нет вины сенатора, — откуда ему вообще было знать, что эта случайная девушка в толпе на самом деле не кто иная, как его дочь? И все равно его охватил приступ внезапного гнева. Сколько бы времени ни прошло, как бы далеко тебя ни унесло, насколько бы неузнаваемым ты ни стал, по меньшей мере два человека в мире обязаны были увидеть тебя, отыскать, узнать тебя и вернуть обратно. Вопреки всему.

Он осторожно придвинулся к ней на скамейке. Повисшее между ними молчание, обычно полное смысла, сейчас было опустошенным и натянутым, и он не понимал, как это поправить. На дороге показался автобус; он с протяжным шипением подкатил к остановке и затормозил. Кроме Грэма с Элли, на остановке никого не было, и они медленно поднялись по ступенькам, усталые путники, чье долгое путешествие уже подходило к концу.

— Может, это и к лучшему, — сказал он, когда они устроились на своих местах и автобус тронулся.

Теперь, когда они ехали обратно на юг, океан был слева от них, и Элли уткнулась лбом в стекло. Грэм пожалел, что они не сели по другую сторону прохода, тогда Элли положила бы голову ему на плечо, вместо того чтобы смотреть в окно, но он понимал, что сейчас ее лучше не трогать. Он понимал это, как никто другой.

— Наверное, ты прав, — отозвалась она безжизненным голосом. — Просто это так странно, понимаешь? С самого детства я постоянно рисовала в своих мечтах, каково это — быть дочерью сенатора. Но, наверное, на самом деле я никогда по-настоящему не считала себя его дочерью. — Она умолкла и покачала головой. — Глупо, наверное, звучит, да?

— Совсем не глупо, — сказал Грэм. — Ты знаешь, сколько девчонок мечтают обо мне? — Элли закатила глаза, и он замялся. — Нет, я серьезно, — с полуулыбкой продолжил он. — Но правда заключается в том, что на самом деле они мечтают не обо мне. Они мечтают об образе. Поэтому реальность всегда становится большим разочарованием.

— В случае с моим отцом — да, — согласилась она. — Но в случае с тобой...

— Не большим, а маленьким? — с надеждой в голосе спросил он, и она улыбнулась.

— Не большим, а маленьким, — подтвердила она. — Но, пожалуй, ты прав. Это и к лучшему. И потом, если бы мама узнала, что я обратилась к нему за деньгами, не сказав ни о чем ей...

— Послушай, — начал Грэм, — я с радостью...

— Нет! — резко оборвала его она, но тут же поняла, как это прозвучало. — Но спасибо тебе, — сказала она уже более мягко и печально ему улыбнулась. — И вообще, деньги во всей этой затее были не главное.

— Главное было увидеться с ним, — произнес он, и она кивнула.

— Я всю жизнь представляла себе этот момент, — сказала она. — Вот уж не думала, что все выйдет именно так.

— В самом деле? — притворно поразился Грэм. — Ты никогда не представляла, что обменяешься с ним рукопожатием на пикнике в честь Дня независимости?

Элли рассмеялась, и Грэм, который уже не мог больше терпеть, поднял руку и притянул ее к себе, так что ее голова легла на его плечо и они оба оказались вполоборота повернуты в сторону океана, волнистой голубой лентой бегущего за окнами.

— Думаешь, надо было все-таки попросить у него денег? — спросила она, и Грэм молча покачал головой в ответ, скользнув подбородком по ее волосам. — Или хотя бы сказать ему, кто я такая?

— Момент был неподходящий, — сказал он. — Ты сделала то же самое, что делали все остальные.

— То есть ничего не сделала.

— Начать надо с того, что ты вообще туда поехала, — возразил он. — Это уже кое-что.

— Мне так не кажется, — сказала она и издала хриплый смешок. — А ведь я в самом деле поверила.

— Во что?

— В то, что найду его.

Грэм устремил взгляд за окно. Сквозь кроны деревьев пробивались лучи солнца. Ему снова вспомнилось выражение лица, с которым сенатор посмотрел на свою дочь, его дежурное приветствие и отсутствующая улыбка. Потом он подумал о своем собственном отце, который сейчас, наверное, праздновал День независимости у кого-нибудь в гостях у себя в Калифорнии. Интересно, сложилось бы у них все по-другому, если бы Грэм сейчас готовился к поступлению в колледж, переживая за свои итоговые отметки, вместо того чтобы зубрить тексты ролей? Или то, что произошло, просто неизбежная часть взросления и, вырастая, ты отбрасываешь прочь свою прежнюю жизнь, свое прежнее «я», все то, что надежно привязывало тебя к прошлому?

— Я очень тебе сочувствую, — сказал он вслух, и Элли, прижимавшаяся к его груди, замерла:

— По поводу чего?

— По поводу всего, — сказал он. — И по поводу Гарварда.

— Ничего страшного, — с напускной небрежностью произнесла она. — Не так уж и сильно мне туда хотелось поехать.

— Я уверен, что твоя мама нашла бы способ отправить тебя туда.

— И я тоже уверена, что нашла бы, — согласилась Элли, — но я просто не могу об этом ее просить.

Деревья за окном закончились, и снова стал виден океан, на котором по-прежнему покачивались лодки.

— Тебе повезло, — сказал он. — У тебя классная мама.

— Я уверена, что у тебя мама тоже классная.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что она вырастила такого классного сына, — ответила Элли, и Грэм улыбнулся. — Если, конечно, не считать его склонности бить морды фотографам. И закрыть глаза на тягу к краже лодок.

— Знаешь, — сказал он, — до того как я бросил школу, мои друзья вечно шутили, что если бы выбирали того, кто с наименьшей вероятностью угодит за решетку, то я занял бы первое место. А теперь я меньше чем за сутки чуть было не загремел туда дважды.

— В самом деле? — поддразнила его Элли. — Я бы вы двинула тебя на звание «Всеобщий любимчик», или «Улыбка года», или еще что-нибудь в этом духе.

Он засмеялся:

— А какое звание завоевала бы ты? «Наибольшая вероятность бросить вызов системе путем угона лодки в один прекрасный день»?

Элли на миг задумалась.

— «Наименьшая вероятность запасть на кинозвезду».

— Да, — Грэм притянул ее ближе к себе, — тут бы они просчитались.

Какое-то время они ехали в молчании. Автобус время от времени останавливался, чтобы дать пассажирам сойти. Негромкое урчание мотора убаюкивало, и Грэм почти уже уснул, когда из полудремы его вырвал голос Элли.

— И что теперь? — спросила она.

Грэм не был уверен, к чему именно относился этот вопрос. У него могла быть тысяча различных толкований. «Что мы будем делать, когда вернемся обратно в Хенли?», или «Может, стоит еще раз попробовать с отцом?», или «Что случится, когда через два дня ты уедешь обратно?». А может: «Чем это все обернется?». Или так: «Пусть мы трясемся в автобусе посреди штата Мэн, и хотя сегодня был худший день на свете, а вчера — худший вечер на свете, мы ни за что не согласились бы сейчас очутиться где-нибудь в другом месте, так что нельзя ли сделать так, чтобы эта поездка длилась вечно?»

— Что ты имеешь в виду? — спросил он хрипло, и она подняла голову и с серьезным видом посмотрела на него.

Ее зеленые глаза казались очень большими, а волосы спутались от ветра, и она была такая красивая, что Грэм почувствовал, как сердце у него вдруг стало похоже на надутый воздухом шарик, такой невесомый, что, казалось, вот-вот утянет за собой ввысь всего его целиком.

— Я имею в виду нас с тобой, — пояснила она, и каждое слово прозвучало в ушах Грэма точно удар, потому что ответа он не знал; он не знал, что произойдет, и, хуже того, он не знал, что может ей предложить.

Через два дня он уедет из Хенли. Через две недели закончит съемки в этом фильме. А через три недели в прокат выйдет заключительная часть трилогии. Грэм будет мотаться по всему миру с приклеенной улыбкой на лице и раз за разом повторять, что́ именно они хотели сказать своим фильмом: в Лос-Анджелесе, в Токио, в Сиднее, в Лондоне и снова в Лос-Анджелесе. И снова здравствуйте, толпы народу и ночная жизнь, бесконечные ток-шоу и пресс-конференции.