Лекция: История The Velvet Underground

On 21 March 2005, Secretary-General Kofi Annan presented a report, In Larger Freedom , that criticized the General Assembly for focusing so much on consensus that it was passing watered-down resolutions reflecting «the lowest common denominator of widely different opinions». He also criticized the Assembly for trying to address too broad an agenda, instead of focusing on «the major substantive issues of the day, such as international migration and the long-debated comprehensive convention on terrorism». Annan recommended streamlining the General Assembly's agenda, committee structure, and procedures; strengthening the role and authority of its president; enhancing the role of civil society; and establishing a mechanism to review the decisions of its committees, in order to minimize unfunded mandates and micromanagement of the UN Secretariat. Annan reminded UN members of their responsibility to implement reforms, if they expect to realize improvements in UN effectiveness.

A United Nations Parliamentary Assembly, or United Nations People's Assembly (UNPA), is a proposed addition to the United Nations System that eventually could allow for direct election of UN parliament members by citizens all over the world.

The UN general assembly has approved a resolution backing an Arab League plan that calls on the Syrian president Bashar al-Assad to step down and strongly condemns human rights violations in Syria by his regime.

The vote in the 193-member body was 137-12 with 17 abstentions.

Russia and China, who vetoed a similar resolution in the security council, voted against the resolution.

There are no vetoes in the general assembly and its resolutions are not legally binding, but they do reflect world opinion on major issues.

Western diplomats were hoping for a high yes vote to deliver a strong message to Assad to immediately end all human rights violations and attacks on civilians and hand power to his vice-president.

«Today the UN General Assembly sent a clear message to the people of Syria — the world is with you,» US Ambassador to the UN Susan Rice said in a statement.

«An overwhelming majority of UN member states have backed the plan put forward by the Arab League to end the suffering of Syrians. Bashar al-Assad has never been more isolated.»

Following the vote, British foreign secretary, William Hague said the resolution «sent a clear signal of the international community's condemnation of the Syrian regime's actions and intention to hold to account those responsible for the ongoing atrocities.»

He added: «The message is unambiguous. The violence must stop immediately. President Assad and the Syrian regime must heed the call of the international community and allow a peaceful political transition to resolve the crisis.»

The resolution said the assembly «fully supports» the Arab League plan and urges UN Secretary-General Ban Ki-moon to appoint a special envoy to Syria. It also condemns Assad's remine for «widespread and systematic violations of human rights» and calls for the withdrawal of Syrian forces from besieged towns and cities.

Syrian ambassador Bashar Ja'afari rejected the resolution, telling the assembly that it was part of a plot to overthrow Assad and allow the «terrorist» opposition to take over the country.

«We have deep concerns vis-a-vis the real intentions of the countries that have co-sponsored this draft, particularly that these countries are leading a political and media aggression against Syria,» he said.

Russian ambassador Vitaly Churkin said the resolution «reflects the worrying trend… to attempt to isolate the Syrian leadership, to reject any contact with it and to impose an external formula for a political settlement.»

He said before the vote that a large majority in favor of the resolution would increase the pressure on Assad to comply with the Arab League plan, and would highlight the isolation of Russia and China on the issue.

Iran, North Korea, Venezuela and Bolivia were among other countries that opposed the resolution.

United Nations (CNN) — The United Nations General Assembly passed Thursday by an overwhelming margin a nonbinding resolution endorsing the Arab League plan for the Syrian president to step down. The vote was 137 in favor and 12 against, with 17 abstentions.

«Today, the U.N. General Assembly sent a clear message to the people of Syria: the world is with you,» said U.S. Ambassador Susan E. Rice in a statement. «Bashar al-Assad has never been more isolated. A rapid transition to democracy in Syria has garnered the resounding support of the international community. Change must now come.»

«For France, this is a new step towards the end of the martyrdom of the Syrian people,» said French Foreign Minister Alain Juppe in a statement. «With our partners, we will do our utmost in all instances to make sure this resolution is fully implemented.»

«This is an unambiguous message to the Syrian regime that the violence must stop, they must withdraw the armed forces from the towns and cities of Syria, they must stop the repression of their people and they must allow for the possibility of a political dialogue to start and for a political transition to democracy in Syria,» said British Ambassador Mark Lyall Grant. «We hope that the regime will listen to this overwhelming message from the international community today.»

The symbolic resolution that condemns President Bashar al-Assad's violent crackdown in Syria was introduced into the assembly after China and Russia blocked the Security Council from approving enforceable measures aimed at curbing the violence. China and Russia were among the no votes on Thursday.

Syria's U.N. Ambassador Bashar Jaafari lashed out at the vote, calling the League of Arab States «broken, both politically and morally.» He added that, «If things continue in this manner… the United Nations will collapse — morally first and entirely second.»

Asked after the vote about the possibility that Syria would implement a 24-hour ceasefire in the besieged city of Homs to let women, children and the wounded depart the city, he said, «Ceasefire? We are not in a civil war! We are not in an armed conflict!»

Inside Syria: View of U.N. condemnation

Violence intensifies inside Syria

Bombardment intense in Homs, Syria

CNN reporter hiding in Syrian safe house

Reports: Syria using human shields

Syria map

The resolution marks the strongest U.N. statement to date condemning al-Assad's regime. It calls on Syria to end human rights violations and attacks against civilians immediately, and condemns violence by al-Assad's forces and the opposition.

For nearly a year, al-Assad has denied reports that his forces are targeting civilians, saying they were fighting armed gangs and foreign fighters bent on destabilizing the government.

But the vast majority of accounts from within the country say that Syrian forces are slaughtering civilians as part of a crackdown on anti-government opposition calling for al-Assad's ouster.

It is unclear what, if any, effect the resolution will have on what many world leaders see as a relentless campaign by al-Assad's forces to stamp out opposition.

The General Assembly's vote followed news that France is bringing another resolution before the U.N. Security Council. «We are currently renegotiating a resolution at the U.N Security Council to see if we can persuade the Russians,» French Foreign Minister Alain Juppe told radio station France Info on Wednesday.

Russia is seen as the linchpin in winning passage of a resolution that could force change in Syria because it could open al-Assad's regime up to U.N. sanctions. It also could expose the president and his inner circle to possible prosecution by the International Criminal Court.

Syria is not a signatory to the Rome Statute, which established the ICC's authority. The Security Council is the only world body that can refer crimes against humanity to the international court.

Russia, a Soviet-era ally with trade and arms ties to Syria, has been adamantly opposed to a resolution that calls for al-Assad to step down, saying it amounts to a mandate for regime change.

Russia has given mixed messages as to whether it would accept a U.N. arms embargo or economic sanctions, even though it has said it is concerned about the prospect of a Syrian civil war.

Meanwhile, China announced Thursday that it was sending an envoy to Syria in an attempt to help defuse the crisis, according to state-run China National Radio (CNR).

Vice Foreign Minister Zhai Jun is scheduled to travel Friday to Syria for a two-day visit, CNR said. The report did not say with whom the minister would meet.

The diplomatic developments come amid reports Thursday that Syrian forces shelled the flashpoint city of Homs for a 13th consecutive day, targeting the opposition stronghold neighborhoods of Bab Amr, Inshaat and Khailidya, according to the London-based Syrian Observatory for Human Rights, an opposition activist group.

But Syrian security forces appeared to be losing their tight grip in the northern region.

Government troops were stretched thin in their effort to control all fronts in the volatile country, where the revolt has entered its 12th month.

Heavy sustained bombardment that resumed around 5 a.m., and dozens of injuries were reported.

In Idlib province in the northwest, people appeared to be preparing for the possibility of a military offensive. Much of the region is in open revolt with villages and towns in the north out of government control for months.

At least 70 people died Thursday across several provinces, according to the Local Coordination Committees of Syria, an opposition activist group. They include 38 in Idlib, 12 in Hama, and others in Rif Damashq — the Damascus suburbs, Homs, Daraa, Deir Ezzor and Raqqah. The LCC said the casualties included 36 unidentified bodies, 13 soldiers and three women, at least one of whom was pregnant.

Col. Malek Al Kurdi, deputy head of the Free Syrian Army, reported shelling by government forces in Hama and Daraa province. He cited civilian and FSA casualties.

Among the dead are 10 military defectors in Hama, activists say.

Ahmed, an activist in Damascus who said he had been in contact with LCC members in Hama, said about 100 people were arrested in the city, where bread, gasoline, electricity and medical supplies were in short supply. He said some 60 people had been killed in the area during the prior 11 days, 47 of them on Thursday in the village of Kafranbode village outside Hama. The approximately 200 people who were wounded were not taken to hospitals for fear that security forces would abduct them, he said.

In Idlib, the bodies of 19 people who had tried to flee to Turkey were found. The LCC said they were arrested and executed by security forces.

The LCC also said security forces and pro-government militias attacked mourners at a funeral in Damascus.

Security forces raided homes in the city of Zabadani, outside Damascus, and arrested more than 250 people. Shops were looted, houses were burned and regime gunfire rang out in the city, in its 20th day without access to medicine, water or electricity, the LCC said. The LCC said a father and son died in Zabadani after regime forces burned their home.

CNN cannot independently confirm opposition and government reports of violence because the Syrian government has severely restricted the access of international journalists. Arrests in central Damascus on Thursday reportedly targeted local journalists.

The regime's security forces raided the office of activist and journalist Mazen Darwish, the director of the Syrian Center for Media and Free Expression, the LCC said.

Darwish, his wife, U.S.-born blogger Razan Ghazzawi, and freelance journalist Hanada Zahlout, blogger Hussein Ghreir and 10 others were arrested.

The Committee to Protect Journalists voiced alarm at the arrests and said the group has played a «key role in getting out information about daily developments in Syria, as foreign journalists are virtually banned from the country.»

«These arrests are a blatant attempt to close off a vital source of information not only for Syrians but for the international media,» said CPJ Deputy Director Robert Mahoney. «Anyone, whether a professional journalist or citizen with a mobile phone, who dares to report on the unrest in Syria is in danger of arrest or physical violence. Damascus should immediately release all those detained and stop its brutal crackdown.»

The uprising in Syria — influenced by the Arab Spring movement that forced regime change in Egypt and Tunisia — was sparked about a year ago in the southern city of Daraa with demonstrators angered by the arrests of young people who scrawled anti-government graffiti.

Their grievances and calls for reforms were met with a violent security crackdown, and the unrest there served to catalyze anti-government protests across the nation.

Thousands have died in the crackdown — more than 5,000, according to the United Nations, but the LCC puts the toll at more than 7,000.

Syria's actions have been denounced around the world. But international powers have backed the Arab League's efforts to deal with the uprising and some countries and groups, such as the Arab League, Turkey, the United States and the European Union, have initiated sanctions against al-Assad's government.

James Clapper, the U.S. director of national intelligence, predicted that Syria's president will not leave or change course, short of a coup. Clapper testified Thursday before the Senate Armed Services Committee, saying the regime, despite economic problems, continues to have the support of the military.

Prior to Thursday's vote, U.N. Secretary-General Ban Ki-moon said that he «is now considering all the necessary options once either the General Assembly or the Security Council takes a decision on Syria.»

He met Thursday with Juppe. Ban said the top priority was to stop the violence and establish humanitarian access. He said all relevant U.N. agencies were coordinating efforts to provide humanitarian help to the people of Syria.

Russian Foreign Minister Sergey Lavrov has indicated Moscow may be open to supporting a Security Council resolution that stipulates — under certain conditions — that peacekeepers could be deployed to Syria.

«If the issue is about stopping gunfire, everything is possible,» Lavrov said at joint a news conference with his Dutch counterpart Uri Rosenthal, according to state-run RIA-Novosti news agency.

Pages in category «United Nations General Assembly subsidiary organs»

The following 39 pages are in this category, out of 39 total. This list may not reflect recent changes (learn more).

The President of the United Nations General Assembly is a position voted for by representatives in the United Nations General Assembly (UNGA) on a yearly basis. The President presides over the sessions of the General Assembly.

The Charter of the United Nations is the foundational treaty of the international organization called the United Nations.[1] It was signed at the San Francisco War Memorial Veterans Building and Performing Arts Center in San Francisco, United States, on 26 June 1945, by 50 of the 51 original member countries (Poland, the other original member, which was not represented at the conference, signed it two months later). It entered into force on 24 October 1945, after being ratified by the five permanent members of the Security Council—the Republic of China (later replaced by the People's Republic of China), France, the Union of Soviet Socialist Republics (later replaced by the Russian Federation), the United Kingdom, and the United States—and a majority of the other signatories. Today, 193 countries are the members of the United Nations.

As a charter, it is a constituent treaty, and all members are bound by its articles. Furthermore, the Charter states that obligations to the United Nations prevail over all other treaty obligations.[1] Most countries in the world have now ratified the Charter. One notable exception is the Vatican City State, which has chosen to remain a permanent observer state and therefore is not a full signatory to the Charter.[2]

The Group of 77 at the United Nations is a loose coalition of developing nations, designed to promote its members' collective economic interests and create an enhanced joint negotiating capacity in the United Nations.[1] There were 77 founding members of the organization, but the organization has since expanded to 132 member countries

Agenda — a list of problems or subjects that a government, organization etc is planning to deal with

a binding contract/promise/agreement etcSCL a promise, agreement etc that must be obeyed

История The Velvet Underground

Как-то в январе 1965 года Лу, для которого гепатит не был помехой в работе, заглотил довольно большую дозу наркотиков. В ожидании прилива вдохновения он просматривал рубрику Юджинии Шеперд в местном таблоиде, и натолкнулся на заметку о том, что последним писком моды стали страусовые перья. Отложив газету в сторону, Лу схватил гитару и со свойственной ему тягой к скрытому юмору, переполненявшему его работы, тут же сочинил песню, которая должна была стать новым танцевальным безумием, под названием «The Ostrich» («Страус»). Она жизнерадостно предлагала танцующему под неё положить голову на пол и дать своему партнеру на ней потоптаться. С чем ещё мог выступить Лу, что так же хорошо дало бы о нём представление, как не с этой дебильной идеей? Разве что спеть о танцорах, делающих друг другу электрошок.

Хотя было не похоже, что даже одержимые роком подростки, танцевавшие в то время твист и фраг, последуют такому мазохистскому призыву, партнер Шупака, Терри Филипс, уже отчаявшийся в успешной реабилитации своей идеи о том, что будущее за роком, тут же ухватился за мысль сделать песню тем самым успешным синглом, который они искали. С головой, полной образов миллионов американских подростков, шагающих по головам друг друга (он на десятилетие был впереди своего времени), эрзац Эндрю Эулдема (такого же молодого и неопытного продюсера «The Rolling Stones») раскрутил администраторов музыкальных магазинов на свой план выпуска сингла «The Ostrich» многообещающей группы под названием «The Primitives». После выхода записи, он получил звонок с телевизионного танцевального шоу, предлагавший, к его глубочайшему изумлению, новой «группе» выступить с «The Ostrich». Страстно желавший разрекламировать свой проект, Филипс уговорил руководство «Pickwick» позволить ему собрать настоящую группу, чтобы было, что поставить в афише. Ему достигший половой зрелости смазливый Луис виделся идеальным вокалистом группы. Куда меньше энтузиазма вызывали остальные музыканты, у них не было необходимых внешних данных для того, чтобы заставить тинэйджеров потратить сэкономленные на завтраках доллары, купив «The Ostrich». Одержимый идеей провести гастроли этого шоу, Филипс взялся за разыск группы для Лу Рида.

Из студии «Pickwick» поиски привели Терри Филипса в Верхний Ист-Сайд, Манхэттен, в квартиру битком набитую явившимися на вечеринку людей с нездоровым цветом лица, плевавших на всё и пытающихся быть крутыми, при этом не имевших ни малейшего представления ни о чем. Удобно устроившись, потешаясь и как бы возвышаясь над всеми, тусовалась странная парочка, состоящая из костлявого валийца со звучным голосом по имени Джон Кейл и его партнера с классической «андеграундной» внешностью, Тони Конрада. В самом начале третьего десятка, с волосами, намного длиннее, чем требовала того мода, Кейл изучал классическую музыку, Конрад — альтернативный кинорежиссер, оба они были участниками одной из самых авангардных музыкальных групп середины шестидесятых — «Театра Вечной музыки Ла Монте Янга». В поисках женской компании и хорошего времяпрепровождения, на вечеринку их привел брат драматурга Джека Гэлбера, только что написавшего знаменитую пьесу о героине под названием «The Connection». Заметив этих достаточно привлекательных и немного эксцентрично выглядящих длинноволосых парней, Терри Филипс немедленно поинтересовался, не музыканты ли они. Получив утвердительный ответ, он как само собой разумеющееся решил, что те играют на гитарах (на самом деле Кейл играл на электрической виоле, а также некоторых индийских инструментах) и брякнул: «А где ударник?».

Два анеграундных художника, чрезвычайно серьёзно относившиеся к своей работе, решили подшутить над Филипсом, заявив, что у них есть ударник, и намекнули, что не отказались бы от некоторой суммы на карманные расходы. На следующий день, они вместе со своим хорошим приятелем Уолтером Де Мария, вскоре ставшего известеным как один из значительнейших авангардных скульпторов в мире, а тогда немного подрабатывавшего ударником, явились на прослушивание в студию «Pickwick».

Кейла, Конрада и Де Мария крайне забавляла фальшь обстановки на «Pickwick». Для них администраторы «Pickwick» в полиэстровых костюмах, подозрительно настойчиво вручавшие им контракты, казались забавными карикатурами на воротил шоу-бизнеса. При ближайшем рассмотрении, как вспоминал Конрад, по условиям контрактов, они передали права на всё, что сделают до конца жизни, в обмен ни на что. Отделавшись от этой попытки заручиться лояльностью, более похожей на порабощение, чем деловой менеджмент, Конрад, Кейл и Де Мария были представлены Лу Риду, заверившего их, что разучивание партий для «The Ostrich» вообще не отнимет времени, так как все гитары настраиваются на одну ноту. Такое заявление заставило Джона Кейла и Тони Конрада открыть рот от изумления, ведь это было как раз то, что они делали каждый день во время упорных восьмичасовых репетиций у Ла Монте Янга. Они поняли, что Лу Рид обладает врожденным музыкальным даром, который был очевиден даже для торгашей со студии. У Тони создалось впечатление, что «Лу поддерживает тесные отношения с этими людьми на „Pickwick“ потому, что те понимают, насколько он одарен. Рид поражал всех своими несомненными личными достоинствами».

Кейл, Конрад и Де Мария согласились присоединиться к «The Primitives» и сыграть несколько концертов для рекламы записи на Восточном Побережье. Для них это было, конечно, просто забавой, дававшей представление о мире коммерческого рок-н-ролла, который им не был полностью безразличен.

Случилось так, что на своём первом совместном выступлении Лу Рид и Джон Кейл очутились безо всяких предварительных репетиций, выйдя на сцену какой-то школы в городке Лехай Вэлли, штат Пенсильвания, после объявления: «А вот они, прямиком из Нью-Йорка — »The Primitives"!.. Стоя лицом к толпе орущих подростков, группа начала исполнять «The Ostrich». В конце песни ди-джей воскликнул: «Эти парни просто нечто. Но не слишком-то заразительно!».

Далекий от того, чтобы быть «заразительным», «Страус» умер быстрой смертью. После чёса по провинции в фургоне на протяжении нескольких выходных, вкусив реалий рок-н-ролльной жизни без сопровождающего персонала, группа оставила промысел. Терри Филипс и администрация «Pickwick» неохотно расстались со своими мечтами увидеть результаты продаж «The Ostrich» в чатах и вернулись к более надежному сотрудничеству с Джеком Боргимером.

И всё же попытка прорыва имела свои последствия, главным из которых стало знакомство Лу с Джоном, который держал в руках ключи ко всем другим музыкальным мирам. Правда состояла в том, что Лу, как прочие творчески одаренные личности, быстро начинал скучать и обнаружил, что взгляд Терри Филипса слишком ограничен и не позволит ему расти.

КОГДА Лу начал навещать Джона Кейла в убогом богемном жилище на Ладлоу Стрит, 56 в недрах Нижнего Ист-Сайда на Манхэттене, он ровным счетом ничего не знал о Ла Монте Янге, его «Театре Вечной музыки», и имел весьма слабое представление о мире, в который вторгся. В соответствии со своим эгоцентричным характером, который он культивировал в себе со времен успехов в поэзии, музыке и актерском мастерстве в Сиракузском университете, Лу обращал внимание только на то, что находилось в пределах его собственных интересов, и поначалу, мало интересовался тем, чем был увлечен Джон. Вместо этого, рок-н-ролльщик принялся за обольщение классика.

Кейл, в свою очередь, был под впечатлением от рок-н-ролльной личности Рида и того, сколь непринужденно тот сочинял стихи, но весьма высокомерно относился к его попыткам начать творческое сотрудничество. «Он пытался собрать группу», — вспоминал Кейл. «А у меня не было желания слушать его песни. Они казались жалкими. Он уже написал „Heroin“ и „Waiting for My Man“, но ему не разрешали их запись, просто не хотели иметь с этим ничего общего. Мне же было просто не интересно, большая часть музыки была написана как фолк, он исполнял свои песни на акустической гитаре, так что я не обращал на них внимания, меня тошнило от фолк музыки. Я ненавидел Джоан Биз и Дилана. Каждая песня была просто пыткой!»

Несмотря на свою музыкальную одаренность и обучение у величайших авангардных композиторов столетия вплоть до двадцати пяти лет, к 1965 году Кейл почувствовал, что карьера его зашла в тупик. «Я пришел в никуда со своими классическими представлениями о музыке», — говорил он, отчаявшись найти новый музыкальный подход. Такое отношение разделяла семья, оказывавшая на него давление и принуждавшая искать работу. Как и мать Лу, миссис Кейл, школьная учительница в маленькой шахтерской деревушке в Уэльсе, бывшая замужем за шахтером, настаивала на том, что Джон никогда не заработает себе на жизнь музыкой, и ему следовало бы стать врачом или юристом.

Лу вцепился в Джона, словно бультерьер за штанину, интуитивно понимая, что этот валиец сможет стать необходимым катализатором для его музыки. Наконец, Лу нашел способ и Кейл начал воспринимать его стихи всерьез. «Он продолжал мне их подсовывать», — вспоминал Кейл, — «и, наконец, я увидел, что это совсем не те слова, которые можно услышать от Джоан Биз. Они сильно отличались, в них описывались такие вещи, о которых не писал больше никто. Эти стихи были высокохудожественны, очень выразительны и грубы».

Однажды Джон ухватил то, что делал Лу — метод вживания в образ во время песни, как только он понял это, в его голове мелькнула мысль о возможности сотрудничества в создании чего-то резонирующего и нового. Он представил, что, объединив теорию и технику Янга с поэтическим дарованием Лу, сможет вытащить себя из ямы, в которой оказался благодаря строгости образования. Лу также познакомил Джона с главным критерием рок музыки — весельем, и его юношеский энтузиазм оказался заразителен. «Мы нашли друг друга и начали играть мои песни ради забавы», — вспоминал Рид. «Как будто делали это друг для друга. Он принадлежал к иному музыкальному миру, но понимал меня с полуслова. Джон был способен вносить вещи, которые играл сам, прямиком в мой мир, и это получалось очень естественно».

«Я увидел, что музыкальная концепция Лу имеет что-то общее с моей», — соглашался Кейл. «Здесь было нечто большее, чем просто рок, и для него тоже. Я видел потрясающее художественное качество его песен, пленившее меня, у него был чуткий слух, он был очень точен в подборе слов. Я практически ничего не знал о рок музыке в то время, поэтому сосредоточился на литературном аспекте». Кейл стал настолько зависеть от этого сотрудничества, что начал уговаривать Рида разорвать отношения с «Pickwick».

Кейл немедленно принялся работать с Ридом над оркестровками песен. Два человека корпели над песнями, каждый вбирал в себя свежие идеи своего партнера. «Лу великолепный гитарист», — говорил Кейл. «Он великолепен. Это было связано, скорее, с атмосферой того, что он делал, чем самой игрой. Лу невероятно легко обращался со словами, мог импровизировать песни и это было замечательно. Стихи и мелодии. Поменяй аккорды и играй». Кейл был не менее прекрасным исполнителем. Не зная никаких штампов рок-н-ролла, ему нечего было имитировать, он отвечал на акустические атаки Рида нелогичными, перевернутыми партиями баса или обжигающей электрической виолы, звучавшей, по его словам: «словно реактивный двигатель».

Со временем, он начал узнавать Лу, тот начал кое-что рассказывать о себе, и Джон обнаружил, что они имеют еще кое-что общее, «а именно», как осторожно высказался Лу, «дурман». Рид по поводу употребления героина отделался шуткой, рассказав, что когда он и Кейл впервые встретились, то начали играть вместе потому, что «это было безопаснее, чем опять вмазаться», хотя Рид явно совмещал удовольствия. Никогда не отрицая факта употребления героина, Лу всегда настаивал, а его это друзья подтверждали: «Я никогда не был зависим от героина и вел себя осторожно. Этого было достаточно, чтобы увидеть тоннель, водоворот. Вот так я относился к своим проблемам. Вот так я вырос, вот так проделал это, как и пара тысяч других. Ты должен быть помойной крысой, чтобы докапываться до таких вещей».

Объясняя использование наркотиков, Рид говорил, что они давали ему щит, необходимый в жизни и работе: «Я имел дело с наркотиками потому, что в двадцатом веке технологической эры, при жизни в большом городе, тебе оставались только наркотики, чтобы остаться нормальным, как пещерный человек. Не для того, чтобы встряхнуться, а для сохранения равновесия были необходимы наркотики. Они не возносили тебя к вершинам, просто помогали остаться в норме».

Несмотря на то, что употребление наркотиков одобрялось, практиковалось и даже приветствовалось в артистическом сообществе Кейла с Нижнего Ист-Сайда, по причине своей опасности и разрушительности, героин носил печать позора, что вынуждало употреблявших не распространяться на эту тему. Таким образом, Кейл и Рид обнаружили, что связаны не только общностью музыкальных взглядов и анархизмом юности, но и принадлежностью к тайному сообществу потребителей героина. Чувство уюта и близости, приносимое наркотиками, укрепило их дружбу.

Лу начал проводить большую часть свободного времени у Джона. Вскоре он стал оставаться там неделями, даже не думая о возвращении в родительский дом во Фрипорте. Лу уже давно был сыт по горло своими родителями, избегая их любой ценой, переступая порог дома только в случае, если ему нужны были деньги, еда, чистое белье или для общения со своей собакой. Даже его работа в «Pickwick» меркла перед магией рок-н-ролльной жизни на Нижнем Ист-Сайде. «Лу был похож на рок-н-ролльного зверя и мог зажечь каждого», — вспоминал Тони Конрад. «Рок-н-ролл стал для него глубоким пристрастием, от которого зависел, и которому полностью соответствовал весь его образ жизни».

Кейл был подстать подвижному как ртуть Риду. Угрюмый, со склонностью к паранойе, он также быстро начинал скучать и испытывать потребность в действии. Джон реагировал на энергию, плещущую из Лу, с равной силой, не только разделяя музыкальные вспышки Лу, но и обеспечивая ему творческую атмосферу и уютный дом. Конрад видел, что Лу «определенно стал освобождающей силой для Джона, да и сам Джон был выдающейся личностью. Большой идеалист, он всегда ставил себя ниже того, чем интересовался и верил в невероятные пути достижения. Джон двигался очень, очень быстрыми шагами прочь от классических истоков, через авангард к року».

Отношения между Лу и Джоном быстро крепли, вскоре они стали подумывать о переезде Лу из Фрипорта, где он все еще жил под неодобрительным взором своих родителей. Лу страстно желал, чтобы что-то случилось. «Я переехал, освободилась комната с кроватью, Джон пригласил его остановиться там, где жил я», — рассказывал Конрад. «Лу переехал, и это было замечательно, мы, наконец, вытащили его из родительского гнезда».

«Нам не о чем было говорить», — рассказывал Лу об испорченных отношениях со своими родителями. «Я ушел и сделал самую ужасную вещь, которая только была возможна в те времена — присоединился к рок группе. Конечно, для них я казался совершенно чужим».

Водоворот Нижнего Ист-Сайда быстро втянул в себя Лу. Окружение было благодатной почвой, как говорил Аллен Гинзберг, на которой произрастали «предчувствие апокалипсиса, интерес к мистическому искусству, маргинальные отбросы и социальный мусор». По мере того как Лу открывал для себя аскетические и, в то же время, беспорядочные просторы Нижнего Ист-Сайда с его населением, которое Джек Керуак описывал как бодхисаттв-единомышленников, он обнаружил, что идет по стопам Стефана Крейна (который переехал туда прямо после окончания Сиракузского Университета в конце прошлого века для того, чтобы написать «Мэгги: Девушка с улицы», и писал своим друзьям, что «смысл города в войне»), Джона Дос Пассоса, Э. Э. Камингса, и, наконец, битников. Действительно, Рид словно сошел со страниц «Вопля» Гинзберга, для него, как и для одного из персонажей поэмы, могло «чистилище его увечной ночи идти за ночью сна, наркотиков, кошмаров, коки со спиртным, и нескончаемой херни». Но самое главное, соседи по Ладлоу Стрит разделяли с Лу восприятие общества как тюрьмы для нервной системы, и предпочитали познавать всё на личном опыте. Те из них, кто был одарен, имели возможность внести пережитое в свое искусство, как в случае Лу и Джоном, и это делало их новаторами. Друзья из колледжа, навещавшие его, не могли поверить, что Лу живет в таких условиях. Но среди наркоманов и разного рода апокалиптических художников он, впервые в жизни, нашел свой дом.

Грязная Ладлоу Стрит давно стала прибежищем для творческих умов, таких как андеграундные кинематографисты Джек Смит и Паэро Хеликзер. Когда Лу переехал, в соседней с ним квартире жил странный, но изобретательный шотландец по имени Энгес МакЛайз, часто игравший на ударных в группе Ла Монте. L-образная квартира Кейла начиналась с кухни, в которой также стояла видавшая виды ванна. Дальше шла маленькая жилая комната и две спальни. Мебели практически не было, матрасы лежали на полу, деревянные ящики из-под апельсинов служили и мебелью и дровами. Комнаты освещались тусклыми лампами, краска и штукатурка сыпались со стен и деревянных поверхностей. Не было не горячей ни теплой воды, а домовладелец собирал квартплату в 30 долларов вооружившись пистолетом. Когда, в феврале и марте 1965 года, пришли холода, они бегали на улицу, собирали деревянные ящики и топили ими, чаще же просто сидели у своих инструментов, хорошенько укутавшись в одежду. Когда туалет переставал работать, парашу выливали прямо в окно. На обед варили большой котелок овсянки или готовили здоровенные овощные оладьи, поглощая их изо дня в день, словно этим можно было насытиться.

Начав работу с Кейлом над преобразованием своих мрачных стихов в динамические симфонии, он впустил его в свой мир. Джон обнаружил, что Лу интересный, а иногда и опасный сосед. Общими у них были очарованность языком музыки и неукротимая тяга к риску. «В Лу я нашел человека, обладавшего не только художественным мышлением и способностью моментально эти мысли реализовать, но также и знанием жизни улиц», — вспоминал Джон Кейл. «Мне очень хотелось научиться этому, ведь я жил уединенной жизнью. Так что у него я получил краткое, ёмкое образование. Лу уже изгнал множество бесов и, возможно, я использовал его, чтобы изгнать некоторых своих».

Лу поддерживал переписку с Делмором Шварцем, призванную убедить наставника, что он всё еще находится на пути самовыражения в литературе. В одном из писем начала 1965 года, сразу после переезда в Нью-Йорк, Лу писал: «Если ты слаб, у Нью-Йорка есть много отдушин. Я не способен устоять и не посмотреть, не исследовать, а иногда и не поучаствовать, порой я дохожу до самой грани, прежде чем уйти в сторону. Порочность, находящаяся в тебе, и этот фантастический инстинкт убийцы, и другие отвратительные вещи никогда не обнаружат себя, пока ты не проявишь определенный интерес».

Прихватив Джона, Лу был не прочь выпить в баре и, по ходу дружеской беседы, согласно Кейлу, мог неожиданно ошарашить вопросом: «Ты бы хотел трахнуть свою мать?» Джон, вспоминая об этой стороне Лу тех дней на Ладлоу Стрит, говорил: «С самого начала я воспринимал Лу с восхищением, как человека, у которого можно было многому научиться. Он обладал изумительным писательским даром. Он — тот, кто находился рядом и был явно контужен. Тогда он был довольно забавным, хотя и обладал опасными чертами характера. Ему доставляло удовольствие ходить по острию ножа, он мог довести ситуацию до такого накала, который и представить нельзя, пока не увидишь своими глазами. Думаю, до встречи с Лу я был очень легкомыслен. Я завязал с выпивкой, чтобы не стало хуже. А Лу тогда только начал». Эта манера поведения приводила их к конфликтным ситуациям, которые Кейл ненавидел, он не был так остер на язык как Лу, чувствовал себя неуютно в открытом пространстве и боялся насилия. «Я очень ненадежный», — говорил Кейл. «Я пользуюсь трещинами на тротуаре, чтобы спуститься по улице. Я всегда хожу по пешеходным переходам. Я никогда не сделаю ничего, не просчитав риск, и делаю так потому, что это дает мне чувство равновесия. Страх — лучший друг человека».

Постоянной проблемой были деньги. Хотя Лу пользовался автомобилем своей матери и мог вернуться во Фрипорт когда пожелает, а также до сентября сохранял работу на «Pickwick», он не имел ничего сверх своих 25 долларов в неделю и хватался за любые деньги, которые мог получить за выступления с Джоном, иногда экспромтом. Однажды, они отправились в Гарлем на прослушивание в блюзовый клуб. Когда этой странного вида парочке дали от ворот поворот, те отправились играть на улицу и собрали порядочную сумму. «На улице мы зарабатывали денег больше, чем где бы то ни было», — вспоминал Джон.

«Мы жили вместе в квартирке за тридцать долларов в месяц, и у нас действительно не было денег», — рассказывал Лу. «Мы ели одну овсянку день и ночь, к тому же сдавали кровь и позировали для дешевых пятнадцатицентовых еженедельных газеток. Когда для них позировал я, фотография вышла с комментарием, в котором говорилось, что я сексуальный маньяк и убийца, убиваю четырнадцатилетних детей, записывая все на пленку, а потом проигрываю запись по ночам у себя в Канзасе. Фото Джона сопровождалось рассказом о том, что он убил своего любовника, решившего жениться на его сестре, а Джон был против того, чтобы его сестра выходила замуж за школьника».

Лу создал миф о своем еврейском прошлом. Для Лу вошло в привычку поражать людей историями о своем лечении шоком, потреблении наркотиков и проблемах с законом. Такой способ создания Ридом своего имиджа, выработанный в поисках индивидуальности и голоса, который он мог бы назвать своим, позднее вылился в серию знаменитых персонажей семидесятых. «Тогда Лу рассказал мне об ужасах электрошоковой терапии, которой его подвергли», — рассказывал Кейл. «Это по-настоящему меня изумило. Его лучшие работы были созданы под впечатлением жизни с родителями. Он рассказывал, что его мать была кем-то вроде увядшей красотки, а отец — бухгалтером. Родители отправили его в больницу, где он ребенком прошел лечение шоком. Во время учебы в Сиракузах, его заставили сделать выбор между уроками физкультуры и начальной военной подготовки. Он заявил, что не может заниматься физкультурой потому, что ломал шею, а когда пошел на военную подготовку, пригрозил убить инструктора. Когда он впервые выбросился из окна или что-то вроде того, его поместили в психиатрическую больницу. Я не знаю всей этой истории. Каждый раз, как Лу рассказывал мне её, то менял детали».

Лу и Джон решили сформировать группу, оркестровать их материал в приемлемую для выступлений и записи форму, и рискнуть выпустить свою музыку в свет. «Когда мы впервые начали работать вместе, все основывалось на том, мы интересовались одними и теми же вещами», — говорил Кейл. «Мы оба нуждались в проводнике; Лу нужен был кто-то для того, чтобы провести свои поэтические идеи, а мне кто-то, кто воплотил бы мои музыкальные замыслы. Идея организовать группу и выйти на сцену выглядела превосходной потому, что, казалось, все играют одно и тоже снова и снова. Каждый, у кого была рок-н-ролльная группа в те дни, следовал стандарту. Я решил, что единственный способ пощекотать всем нервы — это сделать импровизацию, длящуюся сколь угодно долго».

ПОКА Лу окутывал себя завесой из беспокойных видений и пронзительных воплей собственной музыки, поднимая себя, как свидетельствовал один из его друзей, на новый уровень гнева и крутизны, и становился всё более странным, он начал создавать дистанцию между собой и своим прошлым. Конечно, он всё ещё брал машину своей матери, чтобы ездить в небезопасные районы города за наркотиками, и, временами заезжал или звонил домой, но он начал отрезать тех друзей, с кем общался после Сиракуз. Первым стал закадычный друг Хаймен. Живя в Манхэттене со своей женой и посещая юридическую школу, его бывший приятель потерял способность быть снабженцем для Лу (оставлять бесплатные завтраки). Мишкин всё еще исполнял свою функцию, так как у него было просторное помещение в Бруклине, где Лу иногда репетировал, и яхта под названием «Черный Ангел» стоявшая на причале 79-ой Стрит, где они иногда общались, но Мишкину поддержание контактов с Лу влетало в копеечку. «С этой точки зрения, он подставлял меня гораздо чаще, чем в Сиракузах», — вспоминал Ричард. «Он уже был на пути к тому, кем он стал».

Пути бывших одноклассников расходились, они переходили на другую работу, появлялись новые знакомства. Разрывы, ударившие сильнее и, возможно, больнее всего были сделаны Лу с людьми, которые оказали наибольшее влияние, с теми, кто знал о нем больше всех.

После периода психиатрической реабилитации, Линкольн Суэдос снова всплыл на нью-йоркской сцене, поселившись в Ист Виллидж, не далеко от Лу. За короткое время он снискал себе репутацию карикатуриста и ходячего комедианта. Но вскоре он побил Лу в гонках со смертью, встав перед идущим навстречу поездом метро со словами: «Я очень плохой человек, я очень плохой человек…». Отойдя в сторону в последний момент, он выжил, потеряв руку и ногу. Впоследствии он стал в какой-то степени частью Нижнего Ист-Сайда в роли местного уличного урода. Сестра Линкольна, Элизабет, сделала блестящую карьеру драматурга и была, по-видимому, совершенно расстроена тем, что Лу, не только не сблизиться с Линкольном после того трагического эпизода, но отдалился ещё больше. Линкольн же нашел для себя объяснение мотивов своего друга. «Лу притворялся одним из нас», — рассказывал он своей бывшей подружке, журналисту Гретхен Берг, — «но на самом деле был другим. Он — настоящий бизнесмен, имеющий вполне определенные цели и знающий точно то, что хочет».

Интересно, что Делмор Шварц, теперь, на последнем году своей жизни пришел к схожему заключению. Сиракузский одноклассник Лу, приехавший однажды к Шварцу в Манхэттен, был поражен, обнаружив, что тот «выглядел очень плохо. На нем был черный плащ в пятнах, похожих на зубную пасту. Казалось, он выпил, может даже был пьян. Единственной интересовавшей его темой разговора было то, как он ненавидит всех в Сиракузах, и что Рокфеллеры платят Лу Риду и Питеру Лоуку за то, что те шпионят за ним». Когда Лу узнал, что Шварц живет в ветхом дешевом отеле «Дикси» на Западной 48-ой Стрит, то явился туда для встречи, но Делмор встретил его в штыки, крича: «Если ты явишься сюда еще раз, я убью тебя!», до смерти напугав Рида, который вспоминал: «Он решил, что я послан ЦРУ шпионить за ним, и я испугался потому, что он был силен и мог в самом деле меня убить».

Третий человек из его жизни в Сиракузах, Шелли Элбин, предвосхитила разрыв и вычеркнула Лу из своей жизни сама, выйдя замуж за Рональда Корвина, большую шишку в сиракузском студенческом городке с 1963 по 1965 годы, бывшего главой местной ячейки Конгресса Расового Равноправия, и которого Лу позже характеризовал как «тупую задницу». Это замужество было ударом для Лу, так как он всё ещё считал Шелли «своей» девушкой, несмотря на то, что ни разу не виделся с ней и даже не делал попыток наладить контакт с лета 1964 года. Он так и не позаботился о том, чтобы наладить романтические отношения с кем-либо ещё. Шелли оставалась занозой в его сердце, по крайней мере, до конца 70-х, вдохновив на самые едкие и злые песни о любви.

Единственными людьми, от которых Лу не смог избавиться, были родители, запомнившиеся всем его друзьям как пара невидимок, постоянно находивших за кадром, призраки нависавшие над ним в каждый момент его жизни и связывавшие Лу по рукам и ногам (несмотря на то, что теперь ему было двадцать три года и, по закону, он вышел из-под их опеки).

СПУСТЯ месяц их с Кейлом сотрудничества, имела место одна из тех случайностей, которые зачастую и образуют рок группы — Лу столкнулся со своим другом из Сиракуз Стерлингом Моррисоном, прогуливавшимся по Вест Виллидж. Лу пригласил Стерлинга немного поиграть на Ладлоу Стрит. Тогда на ударных вместе с Лу и Джоном играл Энгес МакЛайз. Когда Тони Конрад появился там, в очередной раз, то обнаружил, что сообщество Рид-Кейл пополнилось МакЛайзом и Моррисоном и они начали называть себя группой. Была даже предпринята первая попытка придумать название, несколько месяцев они были «Warlocks» (это имя, между прочим, в то же самое время использовали на Западном Побережье прототипы «Grateful Dead»), и начались записи репетиций. Музыка, которая испытывала в равной степени сильное влияние Ла Монте Янга благодаря МакЛайзу и Кейлу, и стиля «doo-wop» с белым роком, ценимых Ридом и Моррисоном, была бесплотна и полна страсти.

Лу и Энгес написали вместе эссе под названием «Относительно слухов о том, что Красный Китай захватил рынок метамфетамина и теперь занят поставками других наркотиков, чтобы разрушить психический баланс Соединенных Штатов», безумный, созданный под влиянием наркотиков манифест группы. В частности, там говорилось: «Западная музыка основана на смерти, насилии и погоней за ПРОГРЕССОМ… Источник музыки во всем мире — секс. Западная музыка также яростна, как и западный секс… Наша группа — западный эквивалент космического танца Шивы. Играя как огонь, пожирающий Вавилон».

Изначальной идеей было посвятить себя со всем религиозным пылом своему предназначению, пожертвовать сиюминутным успехом ради того, чтобы оставаться непохожими, сохранить индивидуальность, никогда не пытаться угодить никому кроме самих себя, никогда не играть одну и ту же песню одинаково. Группа открыла и разрабатывала музыкальные традиции, утерянные современниками, они полностью отказались от распространенных в те дни стандартов. «У нас в группе было правило», — объяснял Рид. «На того, кто сыграл блюзовую фразу, налагался штраф. Все были без ума от старых блюзовых групп вроде „Spaniels“, но мы забыли о них. Записи подобные „Smoke From Your Cigarette“, „I Need a Sunday Kind of Love“, „Wind“ группы „Chesters“, „Later for You, Baby“ группы „Solitaires“. Все эти неистовые записи, которые, казалось, уже никто не слушал, стали подоплекой всего того, что играли мы. На самом деле этого никто и не знал».

«Наша музыка эволюционировала под коллективным воздействием», — рассказывал Стерлинг. «Лу приходил с набросками стихов, и мы все работали над музыкой. Практически всегда происходило именно так. Мы вместе вырубали из этого что-то очень мощное. Джон пытался быть серьёзным молодым композитором, у него за плечами не было ничего связанного с роком, это было потрясающе, он не знал никаких клише. Послушай его басовые партии, он не знал никаких расхожих рифов, абсолютно необычно. „Waiting for the Man“ была просто сверхъестественна. Работать с Джоном было сплошным удовольствием».

Их первым несомненным достижением в аранжировке стала «Venus in Furs». Как только Кейл добавил виолу, подчеркнув «страусиную» гитару Рида, иррационально и без тени сомнения, по спине его пробежали мурашки. Им, он это понял, удалось найти своё, при том мощное, звучание. Кейл, у которого была мания по звуку, вспоминал: «В тот момент я подумал, что мы, наконец, открыли действительно оригинальный, безумный стиль». Словами этой песни, как писал британский критик Ричард Уильямс, «Лу Рид изменил реалии поп музыки раз и навсегда. Но это были не просто слова. Для „Heroin“ и „Venus in Furs“ была создана музыка, точно соответствовавшая их тематике, и она звучала непохоже ни на что другое, звучавшее раньше. Были исключены блюзовая тональность и афро-американские ритмы, базовые компоненты всего предшествовавшего рок-н-ролла. Превалирующими звуками стали шершавый скрип электрической виолы Кейла и фидбэки гитары Рида, ускорявшиеся и замедлявшиеся в соответствии с текущими потребностями стихов».

Баланс их личных отношений оказался более хрупким. Как-то раз Лу сыграл только что написанную им песню и Джон тут же стал импровизировать партию виолы. Стерлинг что-то пробормотал о том, что партия виолы очень хороша. Лу взглянул на него и огрызнулся: «Да, знаю. Я же написал эту песню исключительно для партии виолы. Вот только каждая нота этой партии была известна заранее». Не способный противостоять Лу в устном споре, Джон давал ему отпор в музыке. Те немногие, кто наблюдал эту сцену, понимали, Джон сделал куда больше, именно он раздвинул границы таланта Лу, сделал его таким, каким он стал. Некоторые полагали, что без Джона Кейла Лу Рид, ставший легендой, никогда бы не состоялся.

«Это были потрясающие отношения», — рассказывал один из их друзей. Только то, что Джон работал с Кейджем и Ла Монте Янгом, было достаточно интересно, даже если бы его карьера закончилась в тот момент. Но он встретил Лу и что-то в нем разглядел, не смотря на то, что Лу не мог похвастаться таким же опытом как у него. Думаю, он это осознавал и, должно быть, очень многое делал для его развития, конечно, это изменило течение его собственной жизни тоже".

Если что-то шло не так, Стерлинг Моррисон скрывал свою нервозность за стеной молчания. Это качество делало его хорошим буфером между Ридом и Кейлом, но оно, также, могло становиться и причиной проблем. Никак не выражая своего недовольства, он просто замыкался в себе. Не уверенный в своих способностях, нуждающийся в постоянном выражении одобрения, Стерлинг стоял позади и невнятно бормотал припев, полагая что поёт. Один из друзей вспоминал: «Не редко Стерлинг исполнял замечательное соло и делал вид, что ему всё равно, а потом, спустя час, робко вставал и спрашивал: „Ну и как было соло?“

Энгес МакЛайз был джокером в колоде. Он не только позволил группе пользоваться электричеством из своей квартиры, но был, кроме всего прочего, приятным, задорным, чем-то похожим на гнома человеком, вдохновленный, вдохновляющий и серьёзно употребляющий метамфетамин. Как ударник, он обладал интуицией и мастерством, выдавая изумительное разнообразие структур и ударов, собранных из различных культур по всему миру. Энгес набирался впечатлений в своих путешествиях, от дервишей Ближнего Востока и людей, встреченным им в Индии и Непале. Психоделический поэт и мистик, принадлежавший к кружку Ла Монте Янга, МакЛайз верил в возможность услышать дух звука, принадлежащего некоему внутреннему существу. „Энгес обладал призрачным представлением об искусстве, я имею в виду, по-настоящему призрачным“, — говорил Стерлинг. „Вот такими мы были, иначе бы заработали гораздо больше денег. Но мы никогда и ничего не делали ради денег и думали только о создании сильного материала, стремились его сыграть. Мы говорили: “В жопу этот рынок!».

Оба, Кейл и МакЛайз, в течение 1965 года между репетициями с «The Warlocks» продолжали играть в «Театре Вечной музыки» хотя это и противоречило требованию полной преданности и лояльности Лу. Фактически, это делало Ла Монте Янга третьим элементом конструкции базовых принципов группы. Характерным явлением того периода и места, а Ист Виллидж в особенности, было то, что определенные фигуры вроде Ла Монте Янга, Энди Уорхола, Роберта Раушенбега, Аллена Гинзберга были окружены обожателями, последователями и помощниками. О многом говорит факт, что хотя два участника группы тесно общались с одной из самых харизматичных фигур того времени, Лу Рид на протяжении всей своей карьеры в «Velvet Underground» ни разу не встретился с Ла Монте Янгом. Рид понимал, что люди, которые действительно хотят стать самими собой, звездами, должны держаться подальше от водоворота столь сильных групп.

Главным парадоксом карьеры Лу, особенно в 60-х, было то, что, войдя в полный конкурентов, быстро развивающийся мир рок-н-ролла, он, по определению, стал принадлежать форме искусства полностью и однозначно зависящую от быстрого, интенсивного, часто связанного с нервным напряжением сотрудничества, а с этим у него были большие проблемы. Вскоре его новые соратники обнаружили то, с чем столкнулись «Eldorados» в Сиракузах: Лу мог быть очень милым, обаятельным человеком в общении, но настоящим сукиным сыном в работе. Его самой большой проблемой был, не считая претензий на полный контроль и эго размером с Гималаи, вопрос об авторских правах. Точно также как и «Rolling Stones» при создании своей музыки, «Velvet Underground» работали над большей частью своих песен коллективно. Рид, который писал простую, первоначальную структуру аккордов или черновой вариант стихов, между тем был полностью уверен в том, что является единственным автором таких шедевров как «Heroin», «Venus in Furs», «Waiting for the Man», «Black Angel's Death Song» и пр. На самом деле, хотя Рид, без сомнения, писал великолепные тексты и структуру аккордов, остальные значимые части музыки — виола Кейла, гитара Моррисона, ударные МакЛайза — создавались каждым из них самостоятельно. Проще говоря, Риду следовало разделить свои авторские права с другими членами группы. Во-первых, конечно, до того как встал вопрос о подписании контракта, всё было тип-топ, спорить было не о чем. К тому же группа была уверена, что благодаря природе самого материала никто не захочет записывать или использовать их музыку. Со временем, впрочем, столь животрепещущий вопрос творческого сотрудничества как авторские права и, что более важно, права на публикацию (которые, в конце концов, приносит в рок-н-ролле самые большие деньги) стали самой глубокой обидой в истории группы.

Но тогда, в начале 1965 года, Энгес был преданным, если не самым сумасшедшим другом Лу в традиции Линкольн Суэдос. Он приучил Лу к легко доступному в аптеках метамфетамину гидрохлориду, наркотику, избранному группой искателей видений, собравшейся вокруг Джека Смита, а позднее и Энди Уорхола. Метамфетамин гидрохлорид — спид — это ключ к пониманию того, что же вдохновило Рида и Кейла на звучание отличное от мейнстрима американского попа второй половины 60-х, базировавшегося, главным образом, на легких или галюциногенных наркотиках.

Напряжение между этими четверыми непохожими личностями стало эмоциональным двигателем для их музыки. Двадцать лет спустя Рид может решительно отрицать, что трения, особенно между ним и Кейлом, были конструктивны. Это лишь одна из многих попыток переписать или взять под контроль собственное прошлое. Моррисон вспоминал: «Я любил Лу, но в нем было нечто, что как бы разбивало его личность на куски, поэтому никогда, ни при каких условиях нельзя было быть уверенным, с кем имеешь дело. Он мог быть живым, очаровательным, простодушным, Лу очень обаятелен, если захочет. Или он мог быть злобным и, если это так, догадываться о том, что же вызвало огонь, должен ты. То ли он ширнулся, то ли во всем виновата его безумная диета? У него была целая куча странных теорий насчет диет. Мог ничего не есть, живя на пшеничной шелухе. Он всегда старался продвинуться ментально и духовно до таких высот, где ещё никто не бывал. Лу часто бывал необщителен, и работать с ним было очень трудно, но он был интересен, и люди были заинтересованы в конфликте, тех хороших вещах, которые порождал конфликт».

Хорошими вещами, порожденными конфликтом, становились песни, воспарявшие из беззастенчивых и опасных аптечных супермаркетов, расположенных сразу за Ладлоу Стрит, от Элдридж до Боуэри. Лу, Стерлинг, Энгес и Джон бились над песнями изо дня в день, шлифуя те, что появились на первом альбоме «Velvet Underground» два года спустя. Кейл вспоминал: «Мы действительно очень много работали над аранжировками для первого альбома. Почти год мы регулярно, раз в неделю, собирались только для того, чтобы работать над аранжировками. Делая первые аранжировки тогда, на Ладлоу Стрит в 65-ом, я чувствовал, что у нас есть дело, которое необходимо довести до конца. Создаваемое нами было неповторимо, оно было мощно. Мы тратили все выходные, работая, работая и работая над песнями. У нас не было больших проблем со стимулами к работе, сама работа стала для нас дороже жизни».

К весне 1965 года музыка начала получаться. Джон Кейл вспоминал те дни репетиций, как пик их формы. Кейл внёс неповторимую электрическую виолу, Моррисон свою неизменно прекрасную электрогитару, МакЛайз — неземные дальневосточные ударные, а Рид — грубые стихи и их тяжеловесное исполнение. Зачастую группа импровизировала рифф, а Рид просто писал стихи, словно никого не было рядом. «Он был великолепен», — говорил Кейл. «Еще минуту назад он был южным проповедником и вот полностью изменил персонаж, став кем-то совершенно иным».

«Я представлял, что было бы замечательно спеть это как Эл Грин», — говорил Рид. «Но это была лишь моя фантазия. На самом деле, я не мог. Мне пришлось пройти долгий путь примирения со своим голосом и его ограниченностью. Я писал ради определенной фразы а потом подгонял стихи под мелодию. Размышляя, как именно это сделать». В 1965 году он был чрезвычайно плодовит, высекая темную и мрачную, в духе По, красоту из кейловских оркестровок музыкального хаоса группы. «Мы слышали собственные крики, превращающиеся в песни», — писал позже Рид, — «которые снова превращались в крики».

Тем временем, Кейл, курсировавший между Лондоном и Нью-Йорком за счет своей стипендии, привез последние синглы самых популярных британских групп — «Who» и «Kinks», с которыми они почувствовали определенное родство. Это был в высшей степени созидательный, чрезвычайно насыщенный энергией момент в истории рока, и группа жадно впитывала в себя всё, что им нравилось. Рид, восхищавшийся широким кругом музыкантов от Бета Бекерека до «Beach Boys», был убежден — лучшая популярная музыка должна получить такое же художественное признание, как и поэзия. «Как они могли дать поэтическую премию Роберту Лэвелу?», — сетовал он в своем эссе для журнала «Aspen» в следующем году. «Ричард Уилбур. Это просто смешно. Как насчет „Excellents“, „Martha and Vandellas“ (»Holland", «Dozier», Джефа Берри, Элли Гринвич, «Bacharach and David», Кэрола Кинги и Джефри Гоффина, лучшей команды писателей в Америке). Невозможно себе даже представить, что Брайан Уилсон делал с АККОРДАМИ. Фил Спектор был просто умопомрачителен, когда выпустил лучшую из своих записей — «You've Lost That Loving Feeling».

Наркотики служили как катализатором, так и тормозом для музыки. «Не было никакой тяжелой зависимости или чего-то в этом роде, но их было достаточно, чтобы встать нам поперек дороги, гепатит и так далее», — вспоминал Стерлинг. «Я глотал таблетки, амфетамины, но никаких психоделиков, мы никогда ими не увлекались. Наркотики не вдохновляли нас на песни или что-то в этом роде. Мы принимали их по старомодным причинам — они позволяли чувствовать себя лучше, сдерживали от критицизма. Там были не только наркотики, но и витамины, женьшень, экспериментальные диеты. Лу однажды сел на такую радикальную диету, что оставил центральную нервную систему без капли жира… позвоночник у него просто просвечивал!»

«Мы принимали много антидепрессантов, к этому даже я пристрастился. Мы много чем вма