Лекция: Лабораторна робота №6 32 страница

XIII. ЗЛОКАЧЕСТВЕННАЯ АГРЕССИЯ:

АДОЛЬФ ГИТЛЕР — КЛИНИЧЕСКИЙ СЛУЧАЙ НЕКРОФИЛИИ

Предварительные замечания

Когда психоаналитик изучает биографию своего клиента, он всегда пытается получить ответ на два вопроса: 1) Ка­ковы основные движущие силы в жизни человека, какие страсти определяют его поведение? 2) Какие внутренние и внешние обстоятельства обусловили развитие именно этих

страстей?

Последующий анализ личности Гитлера также был ори­ентирован на эти вопросы, хотя в некоторых существен­ных пунктах он отличался от классического фрейдовского метода.

Первое отличие связано с тем, что в данном случае страсти в основном были не инстинктивного (точнее гово­ря, несексуального) происхождения. Второе отличие со­стоит в том, что, даже ничего не зная о детстве нашего «подопечного»» мы можем составить себе представление о его главных (большей частью неосознанных) страстях: это делается на основе анализа сновидений, ошибок, описок, оговорок, жестов, высказываний и способов поведения, которые не поддаются рациональному объяснению (все это можно назвать «методом рентгена»). Интерпретация по­добных данных требует большого опыта и специальных психоаналитических знаний.

Но самое главное отличие заключается в следующем: классические психоаналитики считают, что формирование личности завершается к пяти-шести годам, а в более позд­нем возрасте существенные изменения уже невозможны (или же они достигаются ценою больших усилий и целе­направленной терапии). Однако я по собственному опыту точно знаю, что эта точка зрения несостоятельна. Ибо такой механистический подход к человеку упускает из виду, что личность — это вечно развивающаяся система.

Даже о новорожденном нельзя сказать, что он появился на свет «без своего лица». Мало того что он уже при рож­дении имеет ряд генетически обусловленных предпосылок темперамента и другие задатки, которые в первую очередь влияют на формирование определенных черт личности. Он рождается, будучи носителем некой информации о событи­ях, предшествовавших его рождению (до и во время родов). Все это, вместе взятое, формирует, так сказать, «лицо» ребенка в момент его появления на свет. Затем новорож­денный попадает в систему отношений со своей собствен­ной средой, которую составляют родители и другие лица из его ближайшего окружения. Он реагирует на контакты с этими людьми — и это дает следующий импульс для развития его личности. В полтора года личность ребенка уже имеет гораздо более определенную форму, чем при рож­дении. Но формирование еще не закончено, оно может продолжиться в разных направлениях, и потому очень многое зависит от влияния извне. К шести годам появля­ются еще более устойчивые приметы личности; она почти готова, но это не значит, что она утрачивает способность к изменениям, тем более что в жизни ребенка появляются новые обстоятельства, которые вызывают новые способы реагирования. В целом можно утверждать, что процесс формирования личности следует рассматривать как сколь­зящую шкалу. Человек приносит в мир некий набор пара­метров, достаточных для его развития, но внутри данной системы координат характер может развиваться в самых разных направлениях. Каждый шаг жизни сокращает число будущих возможностей развития. Чем прочнее сформиро­вался характер, тем устойчивее структура личности, тем труднее заставить ее измениться, а уж если возникает та­кая необходимость, то она требует подключения очень мощных дополнительных механизмов воздействия. И в конечном счете в человеке сохраняется лишь минималь­ная возможность к переменам, столь незначительная, что наступление изменений можно приравнять к чуду.

Я вовсе не хочу тем самым сказать, что не обязательно отдавать предпочтение впечатлениям и влияниям раннего детства. Они, безусловно, влияют на общую направлен­ность личности, но не определяют ее полностью. Учиты­вая величайшую впечатлительность раннего детства, надо понимать, что затмить ее можно только ценою огромной интенсивности и драматизма более поздних переживаний. А иллюзия закостенелости личности и ее неспособности к переменам объясняется прежде всего тем, что жизнь боль­шинства людей так жестко регламентирована, в ней так мало спонтанности и так редко случается нечто по-насто­ящему новое, что практически все происходящие события лишь подтверждают уже готовые установки.

Реальная возможность того, что характер разовьется в других направлениях, чем это предписано структурой лич­ности, обратно пропорциональна прочности этой структу­ры. Но ведь структура личности никогда не бывает так полно зафиксированной, что оказывается неподвластной воздействию даже чрезвычайных обстоятельств. И потому теоретически изменения в этой структуре возможны, хотя их статистическая вероятность и невелика.

С практической точки зрения наши теоретические рас­суждения сводятся к следующему: нельзя думать, что че­ловек (личность, характер) сохраняется в неизменном виде, скажем, с пяти до двадцати лет; что в двадцать лет мы имеем дело с той же самой личностью, что и в пять лет. Например, не стоит ожидать, что у Гитлера уже в детстве обнаружился полностью развившийся некрофильский тип характера; однако можно предположить, что уже тогда в нем «сидели» некие некрофильские корни (наряду с други­ми реальными возможностями), которые проросли (как одна из реальных возможностей) и привели к развитию исключительно некрофильской личности. Но для того что­бы развитие личности пошло именно в этом направлении, конечным и почти бесповоротным результатом которого стала некрофилия, необходимо было стечение многих слу­чайностей, внутренних и внешних обстоятельств. И тогда уже мы обнаруживаем эту личность во всех ее проявлени­ях, узнаем ее почерк в явных и скрытых поступках. Эти зачаточные элементы в структуре личности Гитлера я и попытаюсь проанализировать и показать, как предраспо­ложенность к некрофилии с годами все больше усилива­лась, пока не превратилась в единственную реальную воз­можность его развития.

В последующем анализе я останавливаюсь преимуще­ственно на проблеме некрофилии Гитлера и лишь между прочим затрагиваю другие аспекты его личности (напри­мер, такие, как орально-садистские черты характера, роль Германии как символа матери и т. д.).

Родители Гитлера и раннее детство[279]

Клара Гитлер

Самое сильное влияние на ребенка оказывает не то или иное событие жизни, а характер родителей. Те, кто верит в упрощенную формулу обыденного сознания — «яблоко от яблоньки недалеко падает», будут поражены, узнав факты жизни Гитлера и его семьи: ибо и отец, и мать его были людьми положительными, благоразумными и не де­структивными.

Мать Гитлера, Клара, была симпатичной и складной женщиной. Будучи простой необразованной крестьянской девушкой, она работала прислугой в доме своего дяди Алоиса Гитлера. Она стала его возлюбленной, а когда умерла его жена, Клара уже была беременна. 7 января 1885 г. они поженились, ей было 24, а овдовевшему Алоису — 47 лет. Клара была трудолюбивой и ответственной, и, хотя брак этот был не особенно счастливым, она никогда не жаловалась, а исполняла свой долг добросовестно и без уныния.

Вся жизнь ее состояла в содержании дома и заботе о муже и детях. Она была образцовой хозяйкой, и ее дом всегда был в безупречном порядке. Она избегала праздной болтовни, ничто не могло отвлечь ее от выполнения домашней работы. Она вела хозяйство тщательно и экономно, что позволило увеличить состояние семьи. Но главной ее заботой были дети, она любила их самоотверженно и всегда была к ним снисходи­тельна. Единственное, в чем ее можно было упрекнуть, так это в полном отсутствии критики, в обожании сына, кото­рый с детства приобрел ощущение своей исключительности. Во всяком случае, ее любили и уважали не только родные дети, но и те, которым она была мачехой.

Упрек в попустительстве по отношению к Адольфу, в результате которого у него развилось чувство исключи­тельности (тенденция к нарциссизму), имеет гораздо более серьезные основания, чем кажется Смиту. Однако этот период в жизни Адольфа продолжался недолго, пока он не пошел в школу. Уже в 5 лет он должен был почувство­вать перемену в матери, когда она родила второго сына. Но она до конца жизни любила своего первенца, так что вряд ли рождение этого второго ребенка было для Адоль­фа травматическим переживанием, как склонны полагать некоторые психоаналитики. Мать, возможно, больше не баловала его, но она вовсе не отвернулась от него. Ей становилось все яснее, что он должен взрослеть, приспо­сабливаться к действительности, и, как мы еще увидим, она делала все возможное, чтобы оказывать поддержку этому процессу.

Образ любящей и ответственной матери вызывает се­рьезные сомнения в отношении гипотезы о «квазиаутист­ском» детстве Гитлера и о его «злостной склонности к инцесту». Как понимать тогда детский период развития Гитлера?

Обсудим несколько вариантов. Можно думать, что:

1) Гитлер по своей конституции (по складу характе­ра) был настолько сдержанным и холодным, что вопреки теплоте и мягкости любящей матери в нем укреплялась почти аутистская установка.

2) Возможно, что робкий мальчик воспринимал столь сильную привязанность матери (которая подтверждается целым рядом фактов) как вмешательство в свою жизнь; и это отнюдь не способствовало смягчению его характера, а еще больше стимулировало его решительный «уход в себя»[280].

Насколько нам известно поведение Клары, любая из этих двух версий могла иметь место. С другой стороны, она ведь не излучала ни света, ни тепла; на ее лице редко появлялось радостное выражение, скорее оно несло следы грусти, подавленности и вечной озабоченности. Жизнь ее действительно нельзя назвать счастливой. Как было при­нято в среде немецко-австрийских буржуа, женщина должна была рожать детей, вести хозяйство и беспрекословно под­чиняться авторитарной власти мужа. А ее возраст, не­образованность, социальное превосходство мужа, его эгоизм и жестокость еще больше закрепляли за ней эти тра­диционные роли. Так что, вероятнее всего, она преврати­лась в разочарованную и печальную женщину в результа­те обстоятельств, а не по причине своего характера или темперамента. И наконец, последняя версия (хотя и наи­менее вероятная). Не исключено, что за вечно озабочен­ной внешностью скрывалась замкнутость шизоидной на­туры. Однако у нас нет достаточных данных об этой лич­ности, чтобы доказать хотя бы одну из высказанных ги­потез.

Алоис Гитлер

Алоис Гитлер — гораздо менее симпатичная фигура. Он был незаконнорожденным ребенком и потому носил пона­чалу фамилию своей матери — Шикльгрубер — и лишь значительно позднее сменил ее на фамилию Гитлер. Он не получил никакого содержания от родителей и все сделал в своей жизни сам. Упорный труд и самовоспитание помог­ли ему пройти путь от мелкого служащего австро-венгер­ской таможни до «высшего чина», что дало ему безуслов­ный статус уважаемого буржуа. Благодаря своей скром­ной жизни и умению экономить, он отложил столько де­нег, что смог купить имение и еще оставить семье прилич­ное состояние, которое и после его смерти обеспечило жене и детям надежное существование. Конечно, он был эгоис­тичным, его не беспокоили чувства жены, впрочем, в этом отношении он, вероятно, был типичным представителем своего класса.

Алоис Гитлер был жизнелюбом; особенно он любил вино и женщин. Он не был бабником, но узкие рамки буржуаз­ной морали были ему тесны. Он любил выпить стаканчик вина и не отказывал себе в этом, но вовсе не был пьяни­цей, как это сообщалось в некоторых публикациях. Но главное, в чем проявилась жизнеутверждающая направ­ленность его натуры, было его увлечение пчеловодством. Большую часть своего досуга он обычно проводил рядом с ульями. Это увлечение проявилось рано; создание собствен­ной пасеки стало мечтой всей его жизни. Наконец мечта осуществилась: он купил крестьянский хутор (сначала слишком большой, затем — поменьше), а к концу жизни оборудовал свой двор таким образом, что он доставлял ему огромную радость.

Алоиса Гитлера нередко рисуют жестоким тираном — вероятно, для того, чтобы легче было объяснить харак­тер его сына. Но он не был тираном, хотя и был автори­тарной личностью; он верил в такие ценности, как долг и честь, и считал своим долгом определять судьбу своих сыновей до наступления их зрелости. Насколько извест­но, он никогда не применял к Адольфу телесных наказа­ний; он упрекал его, спорил с ним, пытался разъяснить ему, что для него хорошо, а что плохо, но он не был той грозной фигурой отца, которая внушает сыну не только почтение, ней ужас. Как мы увидим, Алоис рано заметил растущую в сыне безответственность и бегство от реаль­ности, что заставило отца не раз одергивать Адольфа, предупреждать о последствиях и пытаться образумить сына. Многое указывает на то, что Алоис Гитлер был достаточно терпимым к людям, он не был грубым, нико­гда не вел себя вызывающе и уж во всяком случае не был фанатиком. Этому образу соответствуют и его политиче­ские взгляды. Он проявлял большой интерес к политике, придерживаясь либеральных, антиклерикальных взгля­дов. Он умер от сердечного приступа за чтением газеты, но его последние слова выражали возмущение в адрес «чер­ных», т. е. реакционных клерикалов.

Как объяснить, что два нормальных, добропорядочных и не деструктивных человека произвели на свет такое «чудовище», которым стал Адольф Гитлер?[281]

Раннее детство Адольфа Гитлера (до шести лет: 1889-1895)

Малыш был любимцем, мать берегла его как зеницу ока, никогда не ругала и всегда выражала свою нежность и восхищение. Он не мог ошибиться, все, что он делал, было замечательно, а мать при этом не спускала с него востор­женных глаз. Очень может быть, что такое отношение спо­собствовало формированию в его характере таких черт, как пассивность и нарциссизм. Ведь с его стороны не требова­лось никаких усилий, чтобы услышать от матери, что он «великолепен»; ему не нужно было ни о чем беспокоиться, ибо любое его желание выполнялось незамедлительно. Он и сам мог приказывать матери и впадал в гнев, если хоть в чем-то получал отказ. Однако, как мы отмечали выше, именно преувеличенная опека со стороны матери могла вос­приниматься им как вмешательство в его дела, которого он позже постарался избежать. Отец по роду службы мало бывал дома, т. е. в доме отсутствовал авторитет мужчины, который мог бы оказать благотворное влияние на форми­рование мальчика. Пассивность и инфантилизм усилива­лись еще и тем обстоятельством, что мальчик часто болел, а это еще больше привязывало к нему любящую и забот­ливую мать.

Этот период закончился, когда Адольфу исполнилось шесть лет, а в семье к тому моменту произошло сразу несколько событий.

Самым главным событием с точки зрения классического психоанализа было рождение маленького брата, который был на 5 лет младше Адольфа и которому пришлось усту­пить кусочек места в сердце матери. Но подобное событие нередко оказывает не травмирующее, а вполне благотвор­ное влияние на старшего ребенка, способствует ослаблению зависимости от матери и росту активности. Вопреки расхо­жим схемам, известные нам факты говорят о том, что ма­ленький Адольф ни в коей мере не страдал от ревности, а целый год всем сердцем радовался рождению брата[282].

В это время отец получил новое назначение в Линц, но семья еще год оставалась в Пассау, чтобы не переезжать с новорожденным младенцем, а дать ему возможность ак­климатизироваться.

Целый год Адольф жил райской жизнью пятилетнего ребенка, который играл в шумные игры со своими сверст­никами из соседних домов. Излюбленными играми были игры в индейцев и ковбоев, которые вели постоянные вой­ны друг с другом. Привязанность к этим играм он сохра­нит на долгие годы. Поскольку немецкий городок Пассау был пограничным пунктом австро-германской границы, там находился австрийский таможенный контроль, так что, возможно, в военных играх были задействованы и такие «силы», которые участвовали во франко-германской войне 1870 г.; впрочем, национальность жертв мало кого волно­вала. Европа была полна героических юнцов, которые го­товы были без разбору крушить и резать всех подряд, невзирая на этническую принадлежность. Этот год воен­ных детских игр имел большое значение для последующей жизни Гитлера не в том смысле, что он жил на земле Германии, где усвоил баварский диалект, а в том, что это был для него год почти абсолютной свободы. Дома он начал настойчивее проводить свою волю, и, вероятно, в это время проявились первые приступы гнева, когда ему не удавалось настоять на своем. Зато на улице он не знал ограничений ни в чем — ни в фантазиях, ни в действиях.

Райская жизнь закончилась внезапно: отец вышел на пенсию, и семья переехала в Хафельд близ Ламбаха. Ше­стилетний Адольф должен был идти в школу. Тут он уви­дел «жизнь, ограниченную рамками предписанной деятель­ности, которая требовала от него дисциплины и ответ­ственного отношения. Он впервые почувствовал необходи­мость постоянно кому-либо подчиняться».

Что можно сказать о формировании его личности в кон­це этого первого периода жизни?

С точки зрения теории Фрейда, в этот период развива­лись в полной мере оба аспекта Эдипова комплекса: сексу­альная тяга к матери и враждебность к отцу. Кажется, что эмпирические данные подтверждают гипотезу Фрейда: действительно, маленький Адольф был очень сильно при­вязан к матери и зол на отца; однако он не смог освобо­диться от Эдипова комплекса путем идентификации с от­цом и создания своего сверх-Я. Он не сумел преодолеть свою привязанность к матери, но, когда она родила ему маленького соперника, он почувствовал себя обманутым и отошел от нее, отдалился.

Однако возникают серьезные сомнения в правильности фрейдовской интерпретации. Если бы рождение брата было для пятилетнего Адольфа таким травмирующим факто­ром, что это привело к разрыву его связи с матерью и превращению любви в ненависть, то целый год после это­го события не мог бы быть таким счастливым, чуть ли не самым счастливым годом в его жизни. И как объяснить тогда, что образ матери навсегда остался для него столь милым? Что одну ее фотографию он постоянно носил в нагрудном кармане, в то время как такие же точно фото­графии были и у него дома, и в Оберзальцбурге, и в Бер­лине? Й стоит ли считать его ненависть к отцу следстви­ем Эдипова комплекса, коль скоро мы знаем, что отноше­ние матери к отцу в самом деле не отличалось глубиной чувств? Гораздо убедительнее выглядит гипотеза о том, что этот антагонизм возник как реакция на требователь­ность отца, который хотел видеть в сыне послушание, дисциплинированность и ответственное отношение к делу. Проверим теперь гипотезу об упомянутой выше злока­чественной инцестуозной связанности. Эта гипотеза долж­на была бы привести к выводу, что зацикленность Гитле­ра на матери не носила характера нежной и теплой привя­занности; что он никогда не расставался со своим нарцис­сизмом (т. е. был всегда холоден и погружен в себя); что мать для него была не столько реальной личностью, сколь­ко играла символическую роль; она была олицетворением безличной власти Земли, судьбы и даже смерти. Несмотря на свою холодность, Гитлер, видимо, был действительно связан симбиозными узами с матерью и ее символически­ми ипостасями. Подобная связь встречается нередко как своеобразная перевернутая форма мистицизма, когда ко­нечной желанной целью представляется единение с мате­рью в смерти.

Если эта гипотеза верна, то легко понять, что рожде­ние брата вовсе не было основанием для разочарования в матери. Да и в самом деле, вряд ли уместно говорить, что он отвернулся от матери, коль скоро он эмоционально никогда и не был близок к ней.

Но нам очень важно уяснить одну вещь: если мы хо­тим обнаружить причины формирования некрофильской личности Гитлера, то искать их нужно именно в склонно­сти к кровосмешению, которая столь характерна для его детских впечатлений от матери. Главным символом мате­ри стала для него сама Германия. Его зацикленность на матери (=Германии) обусловила его ненависть к «отра­ве» (евреи и сифилис), от которой он должен был ее спас­ти; однако в более глубоком бессознательном пласте пси­хики коренилось вытесненное желание к разрушению ма­тери (=Германии). И он своими поступками доказал это и реализовал это свое желание начиная с 1942 г., когда он уже знал, что война проиграна, и до последнего прика­за 1945 г. о полном уничтожении всех областей, захва­ченных противником. Именно такое поведение подтверж­дает гипотезу о его зловещей связанности с матерью. От­ношение Гитлера к матери было совсем не похоже на то, что обычно характеризует «привязанность мужчины к матери», когда мы встречаем теплые чувства, заботу и нежность. В таких случаях мужчина испытывает потреб­ность быть рядом с матерью, делиться с ней; он чувствует

себя действительно «влюбленным» (в детском смысле это­го слова). Гитлер никогда не испытывал подобной привя­занности (по крайней мере позже пяти лет от роду, а вероятнее всего, и раньше). Ребенком он больше всего любил убежать из дома и играть с ребятами в солдатики или в индейцев. О матери он никогда не думал и не забо­тился.

Мать замечала это. Кубичек отмечает, что Клара Гит­лер сама ему сказала, что у Адольфа нет чувства ответ­ственности, что он транжирит свое небольшое наследство, не думая о том, что у него есть мать и маленькая сестра, «он идет своим путем, словно он один живет на свете». Недостаток внимания к матери стал особенно заметным, когда она заболела. Хотя в январе 1907 г. ей поставили онкологический диагноз и сделали операцию, Гитлер в сентябре уехал в Вену. Щадя его, мать скрывала от него свое плохое самочувствие; а его это вполне устраивало. Он вовсе и не пытался выяснить истинное положение дел, хотя ему ничего не стоило навестить ее в Линце — это было совсем близко и в финансовом отношении не состав­ляло никаких трудностей. Он даже не писал ей писем из Вены и тем самым доставлял ей массу волнений. Как сообщает Смит, Гитлер вернулся домой уже после смерти матери.

Правда, Кубичек приводит другие факты: он говорит, что Клара Гитлер просила сына приехать и поухаживать за ней, когда почувствовала себя совершенно беспомощной, и в конце ноября он приехал и ухаживал за нею около трех недель вплоть до самой смерти. Кубичек отмечает, что был крайне удивлен, увидев, как его друг моет пол и готовит еду для матери. Внимание Гитлера к одиннадца­тилетней сестренке проявилось в том, что он заставил ее дать маме обещание быть прилежной ученицей. Кубичек трогательно описывает отношение Гитлера к матери, же­лая подчеркнуть его любовь к ней. Но этим сообщениям нельзя в полной мере доверять. Ибо Гитлер мог и в дан­ном случае воспользоваться ситуацией, чтобы «поработать на публику» и произвести хорошее впечатление. Возмож­но, он и не отказал матери, когда она попросила его о помощи; да и три недели — не такой уж это большой срок, чтобы устать от роли любящего сына. Все же описание Кубичека выглядит малоубедительным, ибо противо­речит общей позиции Гитлера и его поведению в целом[283]. Подводя итог, следует сказать, что мать Гитлера ни­когда не была для него объектом любви и нежной привя­занности. Она была для него символом богини-хранитель­ницы, достойной восхищения, но также богиней хаоса и смерти. Одновременно она была объектом его садистской жажды власти и господства, которая переходила в бешен­ство, если он хоть в чем-то встречал отказ.

Детство Гитлера (с шести до одиннадцати лет: 1895-1900)

Переход из детства в школьные годы произошел внезап­но. Алоис Гитлер ушел на пенсию и с этого дня мог по­святить себя семье, особенно воспитанию сына. Он приоб­рел дом в Хафельде, неподалеку от Ламбаха. Адольф по­шел в маленькую деревенскую школу в Фишламе, где он чувствовал себя очень хорошо. Внешне он подчинялся приказам отца. Но Смит пишет: «Внутренне он сопротив­лялся. Он умел манипулировать матерью и в любой мо­мент мог закатить скандал». Вероятно, ребенку такая жизнь доставляла мало радости, даже если дело и не до­ходило до серьезных стычек с отцом. Но Адольф открыл для себя сферу жизни, которая позволяла ему забыть все регламентации и ограничения (недостаток свободы). Это были игры с ребятами в солдаты и в индейцев. Уже в эти юные годы со словом «свобода» Гитлер связывал свободу от ответственности и принуждения, и прежде всего «сво­боду от реальности», а также ощущение лидерства. Если проанализировать суть и значение этих игр для Гитлера, то выяснится, что здесь впервые проявились те самые черты, которые с возрастом усилились и стали главными в его характере: потребность властвовать и недостаточное чувство реальности. Внешне это были совершенно без­обидные игры, соответствующие возрасту, но мы увидим дальше, что это не так, ибо он не мог оторваться от них и в те годы, когда нормальные юноши уже этим не зани­маются.

В последующие годы в семье произошли значительные перемены. Старший сын Алоиса в 14 лет, к огорчению отца, ушел из дома, так что роль старшего сына теперь досталась Адольфу. Алоис продал свое имение и перебрал­ся в город Дамбах. Там Адольф стал учиться в довольно современной школе и делал это неплохо, во всяком случае, достаточно успешно, чтобы избегать серьезных разногла­сий с сердитым отцом.

В 1898 г. семья еще раз сменила место жительства, на сей раз они поселились в отдаленном районе Линца, в местечке под названием Леондинг, а Адольф в третий раз сменил школу. Алоису Гитлеру новое место пришлось по душе. Здесь он мог сколько угодно разводить пчел и вести разговоры о политике. Он по-прежнему был главой дома и не допускал сомнений в своем авторитете. Его лучший друг по Леондингу Иозеф Маиерхофер скажет позднее: «В семье он был строг и не церемонился, его жене было не до смеха...» Он не бил детей, Адольфа никогда и пальцем не тронул, хотя и «ругался и ворчал постоянно. Но собака, которая лает, не обязательно кусает. А сын его уважал».

Биограф рисует нам портрет авторитарной личности, довольно сурового отца, но вовсе не жестокого тирана. Однако Адольф боялся отца, и этот страх мог стать од­ной из причин его недостаточной самостоятельности, о которой мы еще услышим. Однако авторитарность отца нельзя рассматривать вне связи с другими обстоятель­ствами; если бы сын не настаивал, чтобы его оставили в покое, если бы он проявлял больше чувства ответствен­ности, то, возможно, и с таким отцом установились бы дружественные отношения, ведь отец желал сыну добра и вовсе не был деструктивной личностью. Так что заключе­ние о «ненависти к авторитарному отцу» в значительной мере является преувеличением, это своего рода клише, как и Эдипов комплекс.

Так или иначе, а пять лет мальчик проучился в народ­ной (начальной) школе без проблем. Он был, вероятно, умнее многих одноклассников, учителя к нему лучше от­носились (из почтения к социальному статусу семьи), и он получал самые хорошие оценки, не прилагая к тому особых усилий. Таким образом, школа не стимулировала его к успеху и не нарушала его строго сбалансированную сис­тему компромиссов между приспособлением и бунтом.

Нельзя сказать, что к концу этого периода наметились явные ухудшения. Но есть и некоторые тревожные симп­томы: ему не удалось преодолеть нарциссизм раннего дет­ства; он не приблизился к реальности, а оставался в мире фантазий; он жил в иллюзорном царстве свободы и влас­ти, а мир реальной деятельности был от него далек и мало интересовал его. Первые школьные годы не помогли ему перерасти инфантильности раннего детства. Но внеш­не все пока было благополучно, и дело не доходило до открытых конфликтов.

Отрочество и юность (с одиннадцати до семнадцати лет: 1900-1906)

Поступление Гитлера в реальное училище (среднюю шко­лу) и первые годы после смерти отца явились решающим поворотным пунктом в негативном развитии его характе­ра и усилили тенденцию формирования злокачественных черт этой личности.

Важными событиями, произошедшими за 3 года до смер­ти отца в 1903 г., были:

1) его проблемы в реальном училище;

2) конфликт с отцом, настаивавшим на том, чтобы он стал государственным чиновником;

3) факт, что он все больше погружался в фантастиче­ский мир своих игр.

В своей книге «Майн кампф» («Моя борьба») сам Гит­лер дает убедительное объяснение этому, чтобы тем са­мым оправдать себя. Он, свободный и независимый чело­век, не мог допустить и мысли о том, чтобы состоять на государственной службе. Для него лучше быть художни­ком. Поэтому он восстал против школы и забросил свои занятия, чтобы вынудить отца разрешить ему стать ху­дожником.

Однако если мы тщательно рассмотрим известные нам факты, то получим совершенно иную картину:

1) то, что он плохо учился в школе, объясняйтесь це­лым рядом причин, на которых мы остановимся ниже;

2) его идея стать художником была, в сущности, выра­жением его неспособности к любому виду работы, требую­щей дисциплинированности и приложения усилий;

3) конфликт с отцом заключался не только в его отка­зе стать государственным чиновником, а и в том, что он постоянно прятался от всех требований реальной жизни.

То обстоятельство, что он потерпел неудачу в реальном училище, не подлежит сомнению, и к тому же это отмече­но очевидными фактами. Уже на первом году учебы он учился так плохо, что был оставлен на второй год. В следующем году, чтобы перейти в третий класс, он дол­жен был сдавать экзамены по некоторым предметам. В четвертый класс его перевели с условием, что он уйдет в другую школу. По этой причине он поступил в государ­ственное высшее реальное училище в Штейре, однако еще до окончания 4-го класса решил, что последний, пятый, класс он посещать не будет. Одно событие в конце послед­него года обучения имело, возможно, некий символический смысл. Получив аттестат, он пошел со своими товарища­ми в трактир выпить вина. Дома он обнаружил, что поте­рял свой аттестат. Он еще придумывал, как бы это объяс­нить, как вдруг его вызвали к директору училища. Аттес­тат нашли на улице: он использовал его как туалетную бумагу. Как бы ни был он пьян, в этом поступке символи­чески выражается его ненависть и презрение к школе.