Реферат: М. Бахтин Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках. Опыт философского анализа Приходится называть наш анализ философским прежде всего по соображениям негативного характера: это не

М.Бахтин

Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках. Опыт философского анализа

Приходится называть наш анализ философским прежде всего по соображениям негативного характера: это не лингвистический, не филологический, не литературовед­ческий или какой-либо иной специальный анализ (иссле­дование). Положительные же соображения таковы: наше исследование движется в пограничных сферах, то есть на границах всех указанных дисциплин, на их стыках и пе­ресечениях.

Текст (письменный и устный) как первичная данность всех этих дисциплин и вообще всего гуманитарно-фило­логического мышления (в том числе даже богословского и философского мышления в его истоках). Текст являет­ся той непосредственной действительностью (действи­тельностью мысли и переживаний), из которой только и могут исходить эти дисциплины и это мышление. Где нет текста, там нет и объекта для исследования и мышления.

«Подразумеваемый» текст. Если понимать текст ши­роко– как всякий связный знаковый комплекс, то и ис­кусствоведение (музыковедение, теория и история изоб­разительных искусств) имеет дело с текстами (произве­дениями искусства). Мысли о мыслях, переживания переживаний, слова о словах, тексты о текстах. В этом" основное отличие наших (гуманитарных) дисциплин от естественных (о природе), хотя абсолютных, непроницае­мых границ и здесь нет. Гуманитарная мысль рождается как мысль о чужих мыслях, волеизъявлениях, манифе­стациях, выражениях, знаках, за которыми стоят прояв­ляющие себя боги (откровение) или люди (законы вла-

281

стителей, заповеди предков, безыменные изречения и за­гадки и т. п.). Научно точная, так сказать, паспортиза­ция текстов и критика текстов – явления более поздние (это целый переворот в гуманитарном мышлении, рожде­ние недоверия). Первоначально вера, требующая только понимания – истолкования. Обращение к профильным текстам (обучение языкам и т. п.). Мы не намерены углубляться в историю гуманитарных наук, и в частно­сти филологии и лингвистики,– нас интересует специфи­ка гуманитарной мысли, направленной на чужие мыс­ли, смыслы, значения и т. п., реализованные и данные исследователю только в виде текста. Каковы бы ни были цели исследования, исходным пунктом может быть толь­ко текст.

Нас будет интересовать только проблема словесных текстов, являющихся первичной данностью соответствую­щих гуманитарных дисциплин – в первую очередь лингвистики, филологии, литературоведения и др.

Всякий текст имеет субъекта, автора (говорящего, пишущего). Возможные виды, разновидности и формы авторства. Лингвистический анализ в известных преде­лах может и вовсе отвлечься от авторства. Истолкование текста как примера (примерные суждения, силлогизмы в логике, предложения в грамматике, «коммутации»1 в лингвистике и т. п.). Воображаемые тексты (примерные и иные). Конструируемые тексты (в целях лингвистиче­ского или стилистического эксперимента). Всюду здесь появляются особые виды авторов, выдумщиков примеров, экспериментаторов с их особой авторской ответствен­ностью (здесь есть и второй субъект: кто бы так мог ска­зать).

Проблема границ текста. Текст как высказывание. Проблема функций текста и текстовых жанров.

Два момента, определяющие текст как высказывание: его замысел (интенция) и осуществление этого замысла. Динамические взаимоотношения этих моментов, их борь­ба, определяющая характер текста. Расхождение их мо­жет говорить об очень многом. «Перестрадал» (Л. Тол­стой) 2. Оговорки и описки по Фрейду (выражение бес­сознательного) . Изменение замысла в процессе его осу­ществления. Невыполнение фонетического намерения.

Проблема второго субъекта, воспроизводящего (для той или иной цели, в том числе и исследовательской) текст (чужой) и создающего обрамляющий текст (ком­ментирующий, оценивающий, возражающий и т. п.).

282

Особая двупланность и двусубъектность гуманитарного мышления. Текстология как теория и практика научного воспроизведения литературных текстов. Текстоло­гический субъект (текстолог) и его особенности.

Проблема точки зрения (пространственно-временной позиции) наблюдателя в астрономии и физике.

Текст как высказывание, включенное в речевое обще­ние (текстовую цепь) данной сферы. Текст как своеобраз­ная монада, отражающая в себе все тексты (в пределе) данной смысловой сферы. Взаимосвязь всех смыслов (по­скольку они реализуются в высказываниях).

Диалогические отношения между текстами и внутри текста. Их особый (не лингвистический) характер. Диа­лог и диалектика.

Два полюса текста. Каждый текст предполагает обще­понятную (то есть условную в пределах данного коллек­тива) систему знаков, язык (хотя бы язык искусства). Если за текстом не стоит язык, то это уже не текст, а естественно-натуральное (не знаковое) явление, например комплекс естественных криков и стонов, лишенных язы­ковой (знаковой) повторяемости. Конечно, каждый текст (и устный и письменный) включает в себя значительное количество разнородных естественных, натуральных мо­ментов, лишенных всякой знаковости, которые выходят за пределы гуманитарного исследования (лингвистиче­ского, филологического и др.), но учитываются и им (пор­ча рукописи, плохая дикция и т. п.). Чистых текстов нет и не может быть. В каждом тексте, кроме того, есть ряд моментов, которые могут быть названы техническими (техническая сторона графики, произношения и т. п.).

Итак, за каждым текстом стоит система языка. В те­ксте ей соответствует все повторенное и воспроизведенное и повторимое и воспроизводимое, все, что может быть дано вне данного текста (данность). Но одновременно каждый текст (как высказывание) является чем-то инди­видуальным, единственным и неповторимым, и в этом весь смысл его (его замысел, ради чего он создан). Это то в нем, что имеет отношение к истине, правде, добру, красоте, истории. По отношению к этому моменту все по­вторимое и воспроизводимое оказывается материалом и средством. Это в какой-то мере выходит за пределы лин­гвистики и филологии. Этот второй момент (полюс) при­сущ самому тексту, но раскрывается только в ситуации и в цепи текстов (в речевом общении данной области). Этот полюс связан не с элементами (повторимыми) системы

283

языка (знаков), но с другими текстами (неповторимыми) особыми диалогическими (и диалектическими при отвле­чении от автора) отношениями.

Этот второй полюс неразрывно связан с моментом ав­торства и ничего не имеет общего с естественной и нату­ральной случайной единичностью; он всецело осущест­вляется средствами знаковой системы языка. Он осуще­ствляется чистым контекстом, хотя и обрастает естест­венными моментами. Относительность всех границ (на­пример, куда отнести тембр голоса чтеца, говорящего и т. п.). Изменение функций определяет и изменение гра­ниц. Различие между фонологией3 и фонетикой.

Проблема смыслового (диалектического) и диалоги­ческого взаимоотношения текстов в пределах определен­ной сферы. Особая проблема исторического взаимоотно­шения текстов. Все это в свете второго полюса. Проблема границ каузального объяснения. Главное – не отрывать­ся от текста (хотя бы возможного, воображаемого, кон­струированного).

Наука о духе. Дух (и свой и чужой) не может быть дан как вещь (прямой объект естественных наук), а толь­ко в знаковом выражении, реализации в текстах и для себя самого и для другого. Критика самонаблюдения. Но необходимо глубокое, богатое и тонкое понимание тек­ста. Теория текста.

Естественный жест в игре актера приобретает знако­вое значение (как произвольный, игровой, подчиненный замыслу роли).

Натуральная единственность (например, отпечатка пальца) и значащая (знаковая) неповторимость текста. Возможно только механическое воспроизведение отпе­чатка пальца (в любом количестве экземпляров); воз­можно, конечно, такое же механическое воспроизведение текста (например, перепечатка), но воспроизведение те­кста субъектом (возвращение к нему, повторное чтение, новое исполнение, цитирование) есть новое, неповторимое событие в жизни текста, новое звено в исторической цепи речевого общения.

Всякая система знаков (то есть всякий язык), на ка­кой узкий коллектив ни опиралась бы ее условность, принципиально всегда может быть расшифрована, то есть переведена на другие знаковые системы (другие языки); следовательно, есть общая логика знаковых систем, по­тенциальный единый язык языков (который, конечно, ни­когда не может стать конкретным единичным языком, од-

284

ним из языков). Но текст (в отличие от языка как систе­мы средств) никогда не может быть переведен до конца, ибо нет потенциального единого текста текстов.

Событие жизни текста, то есть его подлинная сущ­ность, всегда развивается на рубеже двух сознаний, двух субъектов.

Стенограмма гуманитарного мышления – это всегда стенограмма диалога особого вида: сложное взаимоотно­шение текста (предмет изучения и обдумывания) и со­здаваемого обрамляющего контекста (вопрошающего, возражающего и т. п.), в котором реализуется познающая и оценивающая мысль ученого. Это встреча двух тек­стов – готового и создаваемого реагирующего текста, следовательно, встреча двух субъектов, двух авторов.

Текст не вещь, а поэтому второе сознание, сознание .воспринимающего, никак нельзя элиминировать или ней­трализовать.

Можно идти к первому полюсу, то есть к языку – языку автора, языку жанра, направления, эпохи, нацио­нальному языку (лингвистика) и, наконец, к потенциаль­ному языку языков (структурализм, глоссематика4). Можно двигаться ко второму полюсу – к неповторимому событию текста.

Между этими двумя полюсами располагаются все возможные гуманитарные дисциплины, исходящие из первичной данности текста.

Оба полюса безусловны: безусловен потенциальный язык языков и безусловен единственный и неповторимый текст.

Всякий истинно творческий текст всегда есть в какой-то мере свободное и не предопределенное эмпирической необходимостью откровение личности. Поэтому он (в сво­ем свободном ядре) не допускает ни каузального объяс­нения, ни научного предвидения. Но это, конечно, не ис­ключает внутренней необходимости, внутренней логики свободного ядра текста (без этого он не мог бы быть по­нят, признан и действен).

Проблема текста в гуманитарных науках. Гуманитар­ные науки – науки о человеке в его специфике, а не о безгласной вещи и естественном явлении. Человек в его человеческой специфике всегда выражает себя (говорит), то есть создает текст (хотя бы и потенциальный). Там, где человек изучается вне текста и независимо от него, это уже не гуманитарные науки (анатомия и физиология человека и др.).

285

Проблема текста в текстологии. Философская сторона этой проблемы.

Попытка изучать текст как «вербальную реакцию» (бихевиоризм) 5.

Кибернетика, теория информации, статистика и про­блема текста. Проблема овеществления текста. Границы такого овеществления.

Человеческий поступок есть потенциальный текст и может быть понят (как человеческий поступок, а не фи­зическое действие) только в диалогическом контексте своего времени (как реплика, как смысловая позиция, как система мотивов).

«Все высокое и прекрасное» – это не фразеологиче­ское единство в обычном смысле, а интонационное или экспрессивное словосочетание особого рода. Это предста­витель стиля, мировоззрения, человеческого типа, оно пахнет контекстами, в нем два голоса, два субъекта (того, кто говорил бы так всерьез, и того, кто пародирует пер­вого). В отдельности взятые (вне сочетания) слова «пре­красный» и «высокий» лишены двуголосости; второй го­лос входит лишь в словосочетание, которое становится высказыванием (то есть получает речевого субъекта, без которого не может быть и второго голоса). И одно слово может стать двуголосым, если оно становится аббревиа­турой высказывания (то есть обретает автора). Фразео­логическое единство создано не первым, а вторым го­лосом.

Язык и речь, предложение и высказывание. Речевой субъект, (обобщенная «натуральная» индивидуальность) и автор высказывания. Смена речевых субъектов и смена говорящих (авторов высказывания). Язык и речь можно отождествлять, поскольку в речи стерты диалогические рубежи высказываний. Но язык и речевое общение (как диалогический обмен высказываниями) никогда нельзя отождествлять. Возможно абсолютное тождество двух и более предложений (при накладывании друг на друга, как две геометрические фигуры, они совпадут), более того, мы должны допустить, что любое предложение, даже сложное, в неограниченном речевом потоке может повторяться неограниченное число раз в совершенно тождественной форме, но как высказывание (или часть высказывания) ни одно предложение, даже однословное, никогда не может повторяться: это всегда новое выска­зывание (хотя бы цитата).

286

Возникает вопрос о том, может ли наука иметь дело с такими абсолютно неповторимыми индивидуальностями, как высказывания, не выходят ли они за границы обоб­щающего научного познания. Конечно, может. Во-пер­вых, исходным пунктом каждой науки являются непо­вторимые единичности и на всем своем пути она остается связанной с ними. Во-вторых, наука, и прежде всего фи­лософия, может и должна изучать специфическую форму и функцию этой индивидуальности. Необходимость четко­го осознания постоянного корректива на претензии на полную исчерпанность абстрактным анализом (например, лингвистическим) конкретного высказывания. Изучение видов и форм диалогических отношений между высказы­ваниями и их типологических форм (факторов высказы­ваний). Изучение внелингвистических и в то же время внесмысловых (художественных, научных и т. п.) момен­тов высказывания. Целая сфера между лингвистическим Й чисто смысловым анализом; эта сфера выпала для науки.

В пределах одного и того же высказывания предло­жение может повториться (повтор, самоцитата, непроиз­вольно), но каждый раз это новая часть высказывания, .ибо изменилось его место и его функция в целом выска­зывания.

Высказывание в его целом оформлено как таковое внелингвистическими моментами (диалогическими), оно связано и с другими высказываниями. Эти внелингвистические (диалогические) моменты пронизывают высказы­вание и изнутри.

Обобщенные выражения говорящего лица в языке (личные местоимения, личные формы глаголов, грамма­тические и лексические формы выражения модальности и выражения отношения говорящего к своей речи) и ре­чевой субъект. Автор высказывания.

С точки зрения внелингвистических целей высказывания все лингвистическое – только средство.

Проблема автора и форм его выраженности в произве­дении. В какой мере можно говорить об «образе» автора?

Автора мы находим (воспринимаем, понимаем, ощу­щаем, чувствуем) во всяком произведении искусства. На­пример, в живописном произведении мы всегда чувствуем автора его (художника), но мы никогда не видим его так, как видим изображенные им образы. Мы чувствуем его во всем как чистое изображающее начало (изображаю­щий субъект), а не как изображенный (видимый) образ.

287

И в автопортрете мы не видим, конечно, изображающего его автора, а только изображение художника. Строго го­воря, образ автора – это contradictio in adjecto. Так на­зываемый образ автора – это, правда, образ особого типа, отличный от других образов произведения, но это образ, а он имеет своего автора, создавшего его. Образ рассказчика в рассказе от я, образ героя автобиографиче­ских произведений (автобиографии, исповеди, дневники, мемуары и др.), автобиографический герой, лирический герой и т. п. Все они измеряются и определяются своим отношением к автору-человеку (как особому предмету изображения), но все они – изображенные образы, име­ющие своего автора, носителя чисто изображающего на­чала. Мы можем говорить о чистом авторе в отличие от автора частично изображенного, показанного, входящего в произведение как часть его.

Проблема автора самого обычного, стандартного, бы­тового высказывания. Мы можем создать образ любого говорящего, воспринять объектно любое слово, любую речь, но этот объектный образ не входит в намерение и задание самого говорящего и не создается им как авто­ром своего высказывания.

Это не значит, что от чистого автора нет путей к ав­тору-человеку,– они есть, конечно, и притом в самую сердцевину, в самую глубину человека, но эта сердцеви­на никогда не может стать одним из образов самого про­изведения. Он в нем как целом, притом в высшей степе­ни, но никогда не может стать его составной образной (объектной) частью. Это не natura creata * и не natura naturata et creans**, но чистая natura creans et non creata*** 6.

В какой мере в литературе возможны чистые безобъ­ектные, одноголосые слова? Может ли слово, в котором автор не слышит чужого голоса, в котором только он и он весь, стать строительным материалом литературного про­изведения? Не является ли какая-то степень объектности необходимым условием всякого стиля? Не стоит ли автор всегда вне языка как материала для художественного произведения? Не является ли всякий писатель (даже чи­стый лирик) всегда «драматургом» в том смысле, что все слова он раздает чужим голосам, в том числе и образу автора (и другим авторским маскам)? Может быть, вся-

* Природа сотворенная (латин.).

** Природа порожденная и творящая (латин.).

*** Природа творящая и несотворенная (латин.).

288

кое безобъектное, одноголосое слово является наивным и негодным для подлинного творчества. Всякий подлинно творческий голос всегда может быть только вторым голо­сом в слове. Только второй голос – чистое отношение – может быть до конца безобъектным, не бросать образной, субстанциональной тени. Писатель – это тот, кто умеет работать на языке, находясь вне языка, кто обладает да--ром непрямого говорения.

Выразить самого себя – это значит сделать себя объектом для другого и для себя самого («действительность сознания»). Это первая ступень объективации. Но можно выразить и свое отношение к себе как объекту (вторая стадия объективации). При этом собственное слово ста­новится объектным и получает второй – собственный же – голос. Но этот второй голос уже не бросает (от себя) тени, ибо он выражает чистое отношение, а вся объективирующая, материализующая плоть слова отдана Первому голосу.

Мы выражаем свое отношение к тому, кто бы так го­ворил. В бытовой речи это находит свое выражение в легкой, насмешливой или иронической интонации (Каренин у Л. Толстого7), интонации удивленной, непонимающей, вопрошающей, сомневающейся, подтверждающей, отвер­гающей, негодующей, восхищенной и т. п. Это довольно Примитивное и очень обычное явление двуголосости в разговорно-бытовом речевом общении, в диалогах и спорах на научные и другие идеологические темы. Это до-вольно грубая и мало обобщающая двуголосость, часто прямо персональная: воспроизводятся с переакцентуацией слова одного из присутствующих собеседников. Та­кой же грубой и мало обобщающей формой являются различные разновидности пародийной стилизации. Чу­жой голос ограничен, пассивен, и нет глубины и продук­тивности (творческой, обогащающей) во взаимоотноше­нии голосов. В литературе – положительные и отрицательные персонажи.

Во всех этих формах проявляется буквальная и, мож­но сказать, физическая двуголосость.

Сложнее обстоит дело с авторским голосом в драме, где он, по-видимому, не реализуется в слове.

Увидеть и понять автора произведения – значит увидеть и понять другое, чужое сознание и его мир, то есть дру­гой субъект («Du»), При объяснении – только одно со-

289

знание, один субъект; при понимании – два сознания, два субъекта. К объекту не может быть диалогического отно­шения, поэтому объяснение лишено диалогических мо­ментов (кроме формально-риторического). Понимание всегда в какой-то мере диалогично.

Различные виды и формы понимания. Понимание язы­ка знаков, то есть понимание (овладение) определенной знаковой системы (например, определенного языка). По­нимание произведения на уже известном, то есть уже по­нятом, языке. Отсутствие на практике резких границ и переходы от одного вида понимания к другому.

Можно ли говорить, что понимание языка как системы бессубъектно и вовсе лишено диалогических моментов? В какой мере можно говорить о субъекте языка как си­стемы? Расшифровка неизвестного языка: подстановка возможных неопределенных говорящих, конструирование возможных высказываний на данном языке.

Понимание любого произведения на хорошо знакомом языке (хотя бы родном) всегда обогащает и наше пони­мание данного языка как системы.

От субъекта языка к субъектам произведений. Различ­ные переходные ступени. Субъекты языковых стилей (чи­новник, купец, ученый и т. п.). Маски автора (образы автора) и сам автор.

Социально-стилистический образ бедного чиновника, титулярного советника (Девушкин, например). Такой об­раз, хотя он и дан способом самораскрытия, дан как он (третье лицо), а не как ты. Он объектен и экземплярен. К нему еще нет подлинно диалогического отношения.

Приближение средств изображения к предмету изображения как признак реализма (самохарактеристики, голоса, социальные стили, не изображение, а цитирова­ние героев как говорящих людей).

Объектные и чисто функциональные элементы всякого стиля.

Проблема понимания высказывания. Для понимания и необходимо прежде всего установление принципиаль­ных и четких границ высказывания. Смена речевых субъ­ектов. Способность определять ответ. Принципиальная ответность всякого понимания. «Канитферстанд»8.

При нарочитой (сознательной) многостильности ме­жду стилями всегда существуют диалогические отноше­ния9. Нельзя понимать эти взаимоотношения чисто лин­гвистически (или даже механически).

Чисто лингвистическое (притом чисто дескриптивное)

290

описание и определение разных стилей в пределах одного произведения не может раскрыть их смысловых (в том числе и художественных) взаимоотношений. Важно по­нять тотальный смысл этого диалога стилей с точки зре­ния автора (не как образа, а как функции). Когда же говорят о приближении средств изображения к изобра­жаемому, то под изображаемым понимают объект, а не другой субъект (ты).

Изображение вещи и изображение человека (говоря­щего по своей сущности). Реализм часто овеществляет человека, но это не есть приближение к нему. Натура­лизм с его тенденцией к каузальному объяснению по­ступков и мыслей человека (его смысловой позиции в мире) еще более овеществляет человека. «Индуктивный» подход, якобы свойственный реализму, есть, в сущности, овеществляющее каузальное объяснение человека. Голо­са (в смысле овеществленных социальных стилей) при этом превращаются просто в признаки вещей (или симп­томы процессов), им уже нельзя отвечать, с ними уже нельзя спорить, диалогические отношения к таким голо­сам погасают.

Степени объектности и субъектности изображен­ных людей (resp. * диалогичности отношения к ним ав­тора) в литературе резко различны. Образ Девушкина в этом отношении принципиально отличен от объектных образов бедных чиновников у других писателей. И он полемически заострен против этих образов, в которых нет подлинно диалогического ты. В романах обычно даются вполне конченные и подытоженные с точки зрения ав­тора споры (если, конечно, вообще даются споры). У До­стоевского – стенограммы незавершенного и незавершимого спора. Но и всякий вообще роман полон диалогиче­ских обертонов (конечно, не всегда с его героями). После Достоевского полифония властно врывается во всю миро­вую литературу.

В отношении к человеку любовь, ненависть, жалость, умиление и вообще всякие эмоции всегда в той или иной степени диалогичны.

В диалогичности (resp. субъектности своих героев) Достоевский переходит какую-то грань, а его диалогичность приобретает новое (высшее) качество.

Объектность образа человека не является чистой вещ­ностью. Его можно любить, жалеть и т. п., но главное–

*Соответственно (латин.)

291

его можно (и нужно) понимать. В художественной лите­ратуре (как и вообще в искусстве) даже на мертвых ве­щах (соотнесенных с человеком) лежит отблеск субъек­тивности.

Объектно понятая речь (и объектная речь обязатель­но требует понимания – в противном случае она не была бы речью,– но в этом понимании диалогический момент ослаблен) может быть включена в каузальную цепь объ­яснения. Безобъектная речь (чисто смысловая, функцио­нальная) остается в незавершенном предметном диалогe (например, научное исследование).

Сопоставление высказываний-показаний в физике.

Текст как субъективное отражение объективного мира, текст – выражение сознания, что-то отражающего. Ко­гда текст становится объектом нашего познания, мы мо­жем говорить об отражении отражения. Понимание тек­ста и есть правильное отражение отражения. Через чу­жое отражение к отраженному объекту.

Ни одно явление природы не имеет «значения», только знаки (в том числе слова) имеют значения. Поэтому вся­кое изучение знаков, по какому бы направлению оно даль­ше ни пошло, обязательно начинается с понимания.

Текст – первичная данность (реальность) и исходная точка всякой гуманитарной дисциплины. Конгломерат разнородных знаний и методов, называемый филологией, лингвистикой, литературоведением, науковедением и т. п. Исходя из текста, они бредут по разным направлениям, выхватывают разнородные куски природы, общественной жизни, психики, истории, объединяют их то каузальны­ми, то смысловыми связями, перемешивают констатации с оценками. От указания на реальный объект необходи­мо перейти к четкому разграничению предметов научного исследования. Реальный объект – социальный (общест­венный) человек, говорящий и выражающий себя други­ми средствами. Можно ли найти к нему и к его жизни (труду, борьбе и т. п.) какой-либо иной подход, кроме как через созданные или создаваемые им знаковые тексты. Можно ли его наблюдать и изучать как явление природы, как вещь. Физическое действие человека должно быть по­нято как поступок, но нельзя понять поступка вне его воз­можного (воссоздаваемого нами) знакового выражения (мотивы, цели, стимулы, степени осознанности и т. п.). Мы как бы заставляем человека говорить (конструируем его важные показания, объяснения, исповеди, признания, доразвиваем возможную или действительную внутреннюю

292

речь и т. п.). Повсюду действительный или возможный текст и его понимание. Исследование становится спраши­ванием и беседой, то есть диалогом. Природу мы не спра­шиваем, и она нам не отвечает. Мы ставим вопросы себе и определенным образом организуем наблюдение или экс­перимент, чтобы получить ответ. Изучая человека, мы по­всюду ищем и находим знаки и стараемся понять их значение.

Нас интересуют прежде всего конкретные формы текстов и конкретные условия жизни текстов, их взаимоотношения и взаимодействия.

Диалогические отношения между высказываниями, . пронизывающие также изнутри и отдельные высказыва­ния, относятся к металингвистике. Они в корне отличны от всех возможных лингвистических отношений элементов как в системе языка, так и в отдельном высказывании.

Металингвистический характер высказывания (рече­вого произведения).

Смысловые связи внутри одного высказывания (хотя бы потенциально бесконечного, например в системе нау­ки) носят предметно-логический характер (в широком смысле этого слова), но смысловые связи между разные ми высказываниями приобретают диалогический харак­тер (или, во всяком случае, диалогический оттенок). Смыслы разделены между разными голосами. Исключи-; тельная важность голоса, личности.

Лингвистические элементы нейтральны к разделению на высказывания, свободно движутся, не признавая рубе­жей высказывания, не признавая (не уважая) суверени­тета голосов.

Чем же определяются незыблемые рубежи высказыва­ний? Металингвистическими силами.

Внелитературные высказывания и их рубежи (реплики, письма, дневники, внутренняя речь и т. п.), перенесенные в литературное произведение (например, в ро­ман) . Здесь изменяется их тотальный смысл. На них па­дают рефлексы других голосов, и в них входит голос са­мого автора.

Два сопоставленных чужих высказывания, не знаю­щих ничего друг о друге, если только они хоть краешком касаются одной и той же темы (мысли), неизбежно всту­пают друг с другом в диалогические отношения. Они со­прикасаются друг с другом на территории общей темы, общей мысли.

Эпиграфика. Проблема жанров древнейших надписей.

293

Автор и адресат надписей. Обязательные шаблоны. Могильные надписи («Радуйся»). Обращение умершего к проходящему мимо живому. Обязательные шаблонизи­рованные формы именных призывов, заклинаний, молитв и т. п. Формы восхвалений и возвеличений. Формы хулы и брани (ритуальной). Проблема отношения слова к мыс­ли и слова к желанию, воле, требованию. Магические представления о слове. Слово как деяние. Целый пере­ворот в истории слова, когда оно стало выражением и чи­стым (бездейственным) осведомлением (коммуникаци­ей). Ощущение своего и чужого в слове. Позднее рожде­ние авторского сознания.

Автор литературного произведения (романа) создает единое и целое речевое произведение (высказывание). Но он создает его из разнородных, как бы чужих высказы­ваний. И даже прямая авторская речь полна осознанных чужих слов. Непрямое говорение, отношение к своему языку как к одному из возможных языков (а не как к единственно возможному и безусловному языку).

Завершенные, или «закрытые», лица в живописи (в том числе и портретной). Они дают исчерпанного челове­ка, который весь уже есть и не может стать другим. Лица людей, которые уже все сказали, которые уже умерли [или] как бы умерли. Художник сосредоточивает внима­ние на завершающих, определяющих, закрывающих чер­тах. Мы видим его всего и уже ничего большего (и иного) не ждем. Он не может переродиться, обновиться, пере­жить метаморфозу– это его завершающая (последняя и окончательная) стадия.

Отношение автора к изображенному всегда входит в состав образа. Авторское отношение – конститутивный ; момент образа. Это отношение чрезвычайно сложно. Его недопустимо сводить к прямолинейной оценке. Такие пря­молинейные оценки разрушают художественный образ. Их нет даже в хорошей сатире (у Гоголя, у Щедрина). Впервые увидеть, впервые осознать нечто – уже значит вступить, к нему в отношение: оно существует уже не в себе и для себя, но для другого (уже два соотнесенных сознания). Понимание есть уже очень важное отношение (понимание никогда не бывает тавтологией или дублиро­ванием, ибо здесь всегда двое и потенциальный третий). Состояние неуслышанности и непонятости (см. Т. Манн). «Не знаю», «так было, а впрочем, мне какое дело» – важные отношения. Разрушение сросшихся с предметом прямолинейных оценок и вообще отношений создает но-

294

вое отношение. Особый вид эмоционально-оценочных от­ношений. Их многообразие и сложность.

Автора нельзя отделять от образов и персонажей, так как он входит в состав этих образов как их неотъемле­мая часть (образы двуедины и иногда двуголосы). Но образ автора можно отделить от образов персонажей; но этот образ сам создан автором и потому также двуедин. Часто вместо образов персонажей [имеют] в виду как бы живых людей.

Разные смысловые плоскости, в которых лежат речи персонажей и авторская речь. Персонажи говорят как участники изображенной жизни, говорят, так сказать, с частных позиций, их точки зрения так или иначе ограни­чены (они знают меньше автора). Автор вне изображен­ного (и в известном смысле созданного им) мира. Он осмысливает весь этот мир с более высоких и качествен­но иных позиций. Наконец, все персонажи и их речи яв­ляются объектами авторского отношения (и авторской речи). Но плоскости речей персонажей и авторской речи могут пересекаться, то есть между ними возможны диа­логические отношения. У Достоевского, где персонажи – идеологи, автор и такие герои (мыслители-идеологи) ока­зываются в одной плоскости. Существенно различны диа­логические контексты и ситуации речей персонажей и ав­торской речи. Речи персонажей участвуют в изображен­ных диалогах внутри произведения и непосредственно не входят в реальный идеологический диалог современности, то есть в реальное речевое общение, в котором участвует и в котором осмысливается произведение в его целом (они участвуют в нем лишь как элементы этого целого). Между тем автор занимает позицию именно в этом реаль­ном диалоге и определяется реальной ситуацией совре­менности. В отличие от реального автора созданный им образ автора лишен непосредственного участия в реаль­ном диалоге (он участвует в нем лишь через целое про­изведение), зато он может участвовать в сюжете произ­ведения и выступать в изображенном диалоге с персона­жами (беседа «автора» с Онегиным). Речь изображаю­щего (реального) автора, если она есть,– речь принци­пиально особого типа, не могущая лежать в одной пло­скости с речью персонажей. Именно она определяет по­следнее единство произведения и его последнюю смысло­вую инстанцию, его, так сказать, последнее слово.

Образы автора и образы персонажей определяются, по концепции В. В. Виноградова, языками-стилями, их

295

различия сводятся к различиям языков и стилей, то есть к чисто лингвистическим. Внелингвистические взаимоот­ношения между ними Виноградовым не раскрываются. Но ведь эти образы (языки-стили) в произведении не ле­жат рядом друг с другом как лингвистические данности, они здесь вступают в сложные динамические смысловые отношения особого типа. Этот тип отношений можно оп­ределить как диалогические отношения. Диалогические отношения носят специфический характер: они не могут быть сведены ни к чисто логическим (хотя бы и диалек­тическим) , ни к чисто лингвистическим (композиционно-синтаксическим) . Они возможны только между целыми высказываниями разных речевых субъектов (диалог с самим собой носит вторичный и в большинстве случаев ра­зыгранный характер). Мы не касаемся здесь вопроса о происхождении термина «диалог» (см. у Гирцеля10).

Там, где нет слова, нет языка, не может быть диалоги­ческих отношений, их не может быть между предметами или логическими величинами (понятиями, суждениями и др.). Диалогические отношения предполагают язык, но в системе языка их нет. Между элементами языка они невозможны. Специфика диалогических отношений нуж­дается в особом изучении.

Узкое понимание диалога как одной из композицион­ных форм речи (диалогическая и монологическая речь). Можно сказать, что каждая реплика сама по себе моно­логична (предельно маленький монолог), а каждый монолог является репликой большого диалога (речевого об­щения определенной сферы). Монолог как речь, никому не адресованная и не предполагающая ответа. Возмож­ны разные степени монологичности.

Диалогические отношения – это отношения (смысло­вые) между всякими высказываниями в речевом обще­нии. Любые два высказывания, если мы сопоставим их в смысловой плоскости (не как вещи и не как лингвистиче­ские примеры), окажутся в диалогическом отношении. Но это особая форма ненамеренной диалогичности (напри­мер, подборка разных высказываний разных ученых или мудрецов разных эпох по одному вопросу).

«Голод, холод!» – одно высказывание одного речевого субъекта. «Голод!» – «Холод!» – два диалогически соот­несенных высказывания двух разных субъектов; здесь по­являются диалогические отношения, каких не было в пер­вом случае. То же с двумя развернутыми предложения­ми (придумать убедительный пример).

296

Когда высказывание берется для целей лингвистического анализа, его диалогическая природа осмысливается, оно берется в системе языка (как ее реализация), а не в большом диалоге речевого общения.

Огромное и до сих пор еще не изученное многообра­зие речевых жанров: от непубликуемых сфер внутренней речи до художественных произведений и на