Реферат: Опыт интерпретации концепции в. Гумбольдта :; ™

В.И.ПОСТОВАЛОВА

ЯЗЫК

КАК ДЕЯТЕЛЬНОС

ОПЫТ ИНТЕРПРЕТАЦИИ КОНЦЕПЦИИ

В.ГУМБОЛЬДТА

ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»




АКАДЕМИЯ НАУК СССР

ИНСТИТУТ ЯЗЫКОЗНАНИЯ

В. И. ПОСТОВАЛ ОВА

ЯЗЫК

КАК ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ



1 . -1




^ ОПЫТ ИНТЕРПРЕТАЦИИ КОНЦЕПЦИИ В. ГУМБОЛЬДТА

: ; ™ . __ за"«'--<ого те;.м|„у.




i : ■ : ! ,!1

ю

ю

1 ' ' ' '

СП

по

j сСязстк:'..: бкйл::.л.\.'..."'.










^ цц, А. М, Гор-у;югд * j У. Ворошилоагр:.4




& у

^ ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»

Москва 1982




t'







ВВЕДЕНИЕ


4602000000-220 042 (02)-82
П

В книге проводихся логико-методологический анализ концепции В. Гумбольдта с позиций принципа дея­тельности. Дается характеристика этого принципа и его места в философии и методологии, рассматрива­ется типология деятельностных представлений языка в лингвистике.

Ответственный редактор

доктор филологических и психологических наук А. А. ЛЕОНТЬЕВ

469-82, км.

I Издательство «Наука» 1982 г.

В разные эпохи интеллектуально-духовной деятельности людей на первый план выдвигаются различные базисные категории, в значительной мере определяющие стиль мышления своего времени. Такие категории, по удачному выражению Э. Г. Юдина (1978, 272), «как бы консолиди­руют мыслительное пространство соответствующей эпохи, задают этому пространству вектор движения и в большой степени определяют тип и характер предметов мысли, порождаемых данной эпохой». Две базисные категории являются характерными для современного способа науч­ного миропостижения— «система» и «деятельность», при­ходящие на смену видения объектов как «структур» и «вещей». Эти категории тесно взаимосвязаны, так что, обращаясь к одной из них, неизбежно приходят к необходимости введения другой. Системность — кон­ститутивное свойство деятельности, которая в свою очередь может быть охарактеризована как сверхсложная система.

Понятие деятельности в современном познании и прежде всего в гуманитарном начинает играть централь­ную роль, позволяя осуществлять универсальную характе­ристику мира человека в целом и отдельных фрагментов этого мира, исследуемых гуманитарными дисциплинами, а также производить обоснование конкретных предметов ■гуманитарного знания. Это понятрш иепользуется в них или в функции объяснительного принципа (предельной абстракции в роли экспланаторного средства), или же как средство задания и развертывания предмета исследования. Возрастание методологической роли категории деятель­ности вызывает необходимость осмысления и понятийной спецификации этой категории средствами различных на­учных предметов таких, как социология, психология, лингвистика, и анализа деятельностных представлений ^в этих дисциплинах.

I*

Деятельностный подход в лингвистике имеет несколько генетических источников. Он возникает: 1) под влиянием и в русле идей немецкой классической философии и ро­мантизма с выдвижением оригинальных лингвистических идей (концепция В. Гумбольдта); 2) из попыток интер­претации идей Гумбольдта и их трансформации примени­тельно к современной лингвистике (Л. Вайсгербер, Г. В. Рамишвили); 3) под влиянием ситуации в психоло­гии и методологии с выдвижением оригинальных собст­венно лингвистических идей (теория речевой деятельности, первоначально психо-лингвистика); 4) из попыток осмы­сления идей конструктивизма в лингвистике и бихейвио-ризма (порождающая грамматика); 5) дедуктивно из ме­тодологии (эпистемологическая концепция Г. П. Щедро-вицкого применительно к лингвистике).

Деятельностная ориентация в построении картины языка в ходе исторического пути лингвистической науки сменялась нередко прямо противоположной, а иногда и сосуществовала с ней. После блистательного опыта дея-тельностной трактовки языка у Гумбольдта в лингвистике наблюдается охлаждение к деятельностному видению языка и попыткам построения теоретических концепций, исходящих из понимания языка как деятельности. И лишь в сравнительно недавнее время (последние десятилетия) интерес к такому подходу возобновился. К числу факто­ров, способствовавших возрождению этого интереса, можно отнести следующие.

Структурализм, широко популярный еще в недавнее время, в известном смысле исчерпал себя. Наметились тупики имманентного подхода к исследованию языка с его принципом «язык в самом себе и для себя». Попытка пре­одолеть семиотический формализм, широко распростра­ненный в период структуралистского мировидения и при­водящий (при определенном понимании) к забвению подлинной природы языка как гуманистического явления, вызывает встречную волну интереса к антропологиче­скому взгляду на язык в самом широком (небиологиче­ском) смысле слова и способствует преодолению узких рамок имманентного мировидения.

В лингвистике последних лет все ощутимее стало стремление рассматривать не столько структуру языка в ее имманентности, сколько определять действие языка на человека, культуру, социум. Этой теме посвящены многие этнолингвистические и социолингвистические ис-

следования. Обращение к культурологическому и антропо­логическому планам существования языка приводит к не­обходимости исследования языка как знаковой системы на широком фоне изучения ситуаций человеческой деятель­ности и способствует расширению предмета изучения теоретической лингвистики.

К настоящему времени лингвистика уже пережила не­который шок новизны генеративных моделей языка с их конструктивистским стилем мышления, и идея языка как деятельности в ее отвлечении от конкретной техники тео­ретического воплощения вновь перемещается в центр вни­мания лингвистики.

С попыткой разрешения проблемы «дегуманизации» лингвистики связана далеко не тривиальная проблема обоснования адекватности лингвистического знания. В на­стоящее время становится очевидным, что гуманитарное знание нуждается в более глубоком обосновании, чем знание естественнонаучное и математическое. Идеал есте­ственнонаучного знания, базирующийся на идее получе­ния в науке картины независимого «божественного» на­блюдателя (см.: Мамардашвили, Соловьев, Швырев ФН 1972), оказался недостижимым вследствие неустранимо­сти человеческого фактора в процессе познания. Попытки перенести каноны естественнонаучного мышления в гума­нитарные науки не увенчались успехом. Кстати, многие из таких канонов классического научного мышления по­ставлены под сомнение даже применительно « естествен­ным наукам.

Авторы многих деятельностных концепций в лингви­стике, несмотря на несхожесть техник исследования и на различия в толковании понятия деятельности, возводят себя к Гумбольдту, «чьим туманно-глубоким прозрениям в сущность языка, по словам М. Хайдеггера (ОПЯ 1975, 29), мы не перестаем удивляться». Концепция Гумбольдта запимает особое место среди деятельностных представлений языка. Экзотичность его стиля мышления, сложность тео­ретических построений и глубокая интуиция вот уже пол­тора столетия неизменно притягивают к себе внимание лингвистов и философов. Собственно говоря, все'последую­щие деятельностные представления языка можно рассмат­ривать как редукцию программы Гумбольдта с утратой ее отдельных компонентов или же как ее альтернативы, принципиально противостоящие ей но своему замыслу. Для адекватной оценки такой ситуации необходимо оха-

рактеризовать деятельностное движение в целом, его гра­ницы и возможности, а также внутренние средства раз­вертывания идеи деятельности, приводящие к многовари­антности деятельностного представления объектов в науке. Понимание специфики каждого из вариантов деятельност­ного представления языка невозможно без осмысления филоеофско-методологичееких оснований деятельностного подхода в целом.

Обращение к идеям Гумбольдта может быть осущест­влено через ряд интерпретаций, каждая из которых дает возможность лишь частичного проникновения в мир его концепции.

Поскольку Гумбольдт в полную меру выступает скорее как философ языка, чем теоретик лингвистики (многие идеи его концепции самим Гумбольдтом не развернуты эксплицитно), то каждую оригинальную интерпретацию его концепции можно рассматривать как особый вариант построения лингвистической теории на базе философии языка Гумбольдта. «В. Гумбольдта охотно интерпретиро­вали,— пишет В. А. Звегинцев (1978, 175), — и создалась своеобразная гумбольдтовская мифология, инерция кото­рой ощущается и ныне». Как это обычно случается, на историю часто смотрят с позиций того исторического времени, в котором живет интерпретатор. Гумбольдт в этом плане тоже не составляет исключения. Так, в пе­риод увлечения структуралистскими идеями в Гумбольдте видели прежде всего идейного предшественника Ф. де Сос-сюра и Л. Ельмслева. В настоящее время актуальным становится обращение к изучению деятельностного начала его концепции. Следует заметить, однако, что Гумбольдт близок нашей эпохе с характерным для нее стилем тео­ретического мышления не только своей деятельностной трактовкой языка, но и некоторыми другими сторонами, не имплицированными с неизбежностью гносеологической исходностью категории деятельности (энергейи). В част­ности, представляет интерес свойственный ему диалекти­ческий подход с проблемой разрешимости противоречий в картине мира, а также антропологический подход, ак­центирующий особую роль естественного языка в духов­ной жизни человека. В настоящее время наблюдается тенденция к синтезу ряда смежных наук и отказу от глубоко разъедающих процессов все возрастающей и часто неоправданной дифференциации научных дисциплин. В этом плане Гумбольдт, выдвигавший идею создания

целостной науки о человеке, оказывается близким нашей эпохе.

Можно отметить несколько способов интерпретации концепций.

1. «Внутриконцептуальная» (онтологически наивная)
позиция идентифицирует интерпретатора и автора интер­
претируемого текста. В соответствии с основной установ­
кой этой позиции интерпретатор видит свою задачу в том,
чтобы достроить здание концепции, не завершенное, по
его мнению, автором. Он занимается по существу имита­
цией работы автора и его мало интересует рефлексия над
основаниями собственной деятельности — выявление того
субъективного момента, который он привносит в рекон­
струируемую концепцию. Успех работы интерпретатора
в этом случае определяется в значительной степени со­
размерностью и созвучностью интерпретатора личности
интерпретируемого автора.

2. «Надконцептуальная» позиция — позиция созна­
тельно проводимой реконструкции концепции. Целостный
мир концепции созерцается реконструктором-интерпрета­
тором из внешней позиции наблюдателя. Ценностью для
исследователя-интерпретатора будет сохранение (точнее
восстановление) целостности реконструируемого мира кон­
цепции, завершенного по замыслу, хотя, возможно, и не
достроенного в деталях. В отличие от онтологически наив­
ной позиции, где считается, что содержание концепции
доступно интерпретатору во всей своей полноте и подлин­
ности, в данной позиции учитывается субъективный мо­
мент в толковании концепции и допускается возможность
существования различных трактовок анализируемой кон­
цепции.

3. При «межконцептуальной» позиции происходит кри­
тика фрагментов концепции под углом зрения возможно­
сти включения их в собственную теорию. Содержание
концепции «распредмечивается» и рассматривается как
часть теоретического багажа единого потока идей науки.
Ценностью в этой ситуации является не восстановление
духовного мира автора или содержания концепции, а со­
хранение преемственности в науке. В крайних вариантах
межконцептуальной интерпретации возможен максималь­
ный произвол в обращении со смысловым богатством кон­
цепции, не ограничиваемый ценностными регулятивами со­
хранения ее единого смыслового теоретического простран­
ства, какие характерны для других видов интерпретаций.

7

Интерпретация входит в число процедур так называе­мой внутринаучной рефлексии, осуществляющей методо­логический анализ науки (в том числе лингвистики) с точки зрения стоящих перед ней специальных задач и специфических особенностей ее предметной области (см.: В. А. Лекторский, В. С. Швырев, ФМН 1972; Булыгина 1980, 119). Внутринаучная рефлексия имеет свою специ­фику, внутренние пределы и ограничения. Она ставит своей непосредственной задачей рефлексию, т. е. размыш­ление не над объектом науки, в частности, языком, а над определенными проблемами науки (в нашем случае лин­гвистики) и носит, следовательно, метанаучный характер. Можно говорить о двух видах авторефлексии (самосоз­нания) в науке — философской рефлексии над содержа­тельно-онтологическими основаниями данной науки и логико-методологической рефлексии. Внутринаучная реф­лексия содержит два этапа: понимание ситуации (в на­шем случае понимание смысловой структуры концепции Гумбольдта) и аналитическую экспликацию понятого с помощью логических средств.

Для осуществления внутринаучной рефлексии необхо­димо совмещение двух углов зрения — позиции лингвиста и методолога. «Чистый» методолог, имея средства для анализа концепции как таковой, не обладает всей полно­той понимания ситуации, знанием «контекста» существо­вания реконструируемой концепции. Он окажется при вы­полнении этой задачи в роли иностранца, не включенного в культуру народа, язык которого он изучил. «Чистый» лингвист, понимая ситуацию, которая сложилась в лин­гвистике вокруг феномена реконструируемой концепции, окажется без достаточно полного языка, не имея спе­циальных логико-методологических средств, необходимых для экспликации понимаемого. Отсутствие таких средств приведет лишь к частичной выраженности понимаемого. Если видение «чистого» методолога, передавая в ситуации типическое (то, что обычно бывает в подобных случаях), не сможет передать уникальности ситуации, то видение «чистого» лингвиста, передавая уникальное, не акценти­рует в ситуации типического (инвариантного).

Первый этап интерпретации представляет собой вхож­дение в концепцию, ее понимание. По Бетти (см.: Гай-денко 1975, 173), процесс интерпретации, направленный на достижение понимания, представляет собой трехчлен­ный процесс, конечными составляющими которого явля-

ются интерпретатор как «живой, мыслящий дух» и соот­ветственно «дух, объективированный в смысловых фор­мах». Соприкосновение этих конечных пунктов, считает Бетти, осуществляется не непосредственно, а через по­средство смысловых форм текста, в которых объективиро­ванный дух, выражая и воплощая себя, противостоит ин­терпретатору как некоторое устойчивое инобытие. Задача интерпретатора состоит в том, чтобы сделать понятным («распредметитъ») то, что было опредмечено в произве­дении (смысловой форме), в котором выразил себя дух. Поскольку понять можно лишь то, что имеет смысл, то основной процедурой при этом становится метод смысло­вой интерпретации текста, направленный на распредмечи­вание смыслов, «закованных» в рамках концепции.

Результатом применения герменевтического метода смысловой интерпретации текста может быть реконструк­ция семантической структуры текста или же воссоздание целостности духовной индивидуальности его автора. Именно во втором смысле понимал задачи герменевтики Шлейермахер. В его толковании герменевтика предстает как искусство, позволяющее повторить творческий акт гения; однако, «если в творчестве гения бессознательное начало преобладало над сознательным, то в творчестве интерпретатора сознательное должно преобладать над бессознательным» (см.: Гайденко" 1975, 138). По-види­мому, воссоздание творческого акта гения — задача недо­стижимая и конечной целью интерпретации остается ло­гическая экспликация понятого.

К числу актуальных проблем первого этапа интерпрета­ции — понимания — относятся в первую очередь вопросы, связанные с характеристикой видов понимания, выявле­нием условий и разработкой техники проникновения в кон­цепцию. При анализе интерпретации целесообразно разли­чать логическое (интеллектуальное) понимание и внело­гические формы пониманий, а также частичное понимание и полное, включая и взаимопонимание. Обычно полное понимание имеет своим ядром логическое понимание, а на своей периферии — внелогические формы (эмоциональный настрой, основные мотивы и образы, ритмику и т. д.1). Поскольку в герменевтической ситуации наблюдается раз-деленность во времени интерпретатора и автора, то в та-

1 Так, Г. Шпет замечает, что когда он писал свою «Феномено­логию» (1914), у него звучал внутри вагнеровский «Тангейзер».

кой ситуации нет собственно взаимопонимания, а есть одностороннее понимание (вчувствование, вживание, по­гружение в смысловое пространство, логическое просеи­вание смыслового поля и т. д.). Этим герменевтическая ситуация интерпретации отличается от типично-коммуни­кативной ситуации общения нескольких лиц.

Если ситуацию интерпретации схематически изобра­зить как «интерпретатор—текст—автор», то в зависимости от трактовки самой процедуры интерпретации «интерпре­татор» и «автор» могут быть осмыслены по-разному: как два духа (см. приведенные рассуждения Бетти) или же как два психических мира, две реальности (более широ­кие, чем просто психические духовные миры), изолиро­ванные друг от друга и замкнутые в себе. При первом понимании происходит отвлечение от психологического облика автора и интерпретатора, во втором случае оба они рассматриваются во всей полноте своих духовно-психоло­гических черт. В рассматриваемой схеме «интерпрета­тор—текст—автор» симметричность в трактовке интер­претатора и автора не всегда соблюдается и не всегда является необходимой. Так, «автор» по числу своих реле­вантных признаков может оказаться беднее, чем «интер­претатор» (он может рассматриваться лишь как носитель всечеловеческого разума) или же предстать во всем богат­стве своих черт.

Существуют различные уровни понимания текста в за­висимости от того, что считается информативным в тексте. Очевидно, что условия и ситуации логического понимания у автора и интерпретатора могут быть различны. Чтобы интерпретатор был в состоянии понять автора, они дол­жны иметь нечто общее. Таким объединяющим началом является прежде всего их общий логический мир (мир смысла) или при особом понимании — общечеловеческий разум, представителями которого выступают и интерпре­татор и автор. «.. .общий смысл, общий логос, — замечает П. П. Гайденко (1975, 149), — и будет тем средним тер­мином, который связует двух субъектов и делает их от­крытыми друг другу на уровне логических смыслов» 2.

При наиболее благоприятных условиях понимания интерпретатор обладает знанием культурно-исторического

2 Этот общий логос у Гегеля именуется абсолютным духом, у Канта и неокантианцев — трансцендентальным субъектом.

10

контекста эпохи, в которую жил автор. Возникают во­просы, должны ли автор и интерпретатор принадлежать одной эпохе или по крайней мере одной культуре, или же для интерпретатора достаточна осведомленность о внут­реннем мире автора, а также вопрос об идентичности (однотипности, созвучности) духовных миров интерпрета­тора и автора (ср. идею: каждый видит лишь то, что хранит в своем сердце). По-видимому, оба эти требования являются слишком сильными. Часть информации о рекон­струируемой системе смыслов может быть получена из внутриструктурного анализа интерпретируемого текста за счет существования в системе феномена «значимости» в соосюровском понимании термина.

Второй этап в интерпретации концепции заключается в экспликации понятого. Экспликация представляет собой выход вовне, размыкание замкнутого мира концепции, раскрытие ее содержания.

Важный момент в осуществлении интерпретации кон­цепции состоит в установлении взаимосвязи двух ее ос­новных этапов — понимания и экспликации понятого.

Деятельность науки может быть описана с помощью ряда абстракций, отвлекающихся от деталей этой дея­тельности, — абстракций научного предмета вообще, кон­цепции вообще, научного предмета в его конкретности, концепции конкретного ученого. Последние два случая представляют собой также абстракции, поскольку они — плод деятельности интерпретатора.

Выбор логико-методологических средств экспликации в процессе интерпретации зависит во многом от жанра эксплицируемого произведения. Жанр, в котором работал Гумбольдт, это философская рефлексия над проблемами языка с попытками лингво-теоретического осмысления ее результатов.

Для осуществления интерпретации концепции Гум­больдта необходимо иметь представление об особенностях строения конкретно-научного и философского знания. Структура философского знания (по крайней мере в его рационалистическом варианте) включает два важных мо­мента: базисные понятия («реальность», ее уровни, «суб­станция» и т. д., единицы реальности) и универсальные объяснительные принципы. В научном знании речь идет , уже о конкретно-предметной реальности и ее уровнях, а также о конкретно-научных средствах объяснения. При реконструкции концепции какого-либо мыслителя обычно

л 11

за ядро принимают абстрактную модель концепции вооб­ще и максимально ее индивидуализируют3.

Задача настоящей работы — анализ концепции Гум­больдта с позиций принципа деятельности на фоне его внутренних возможностей и с учетом последующих попы­ток деятельностного представления языка в лингвистике. В соответствии с этой задачей в работе имеются три логи­ческие части: 1) общий анализ принципа деятельности в философии, методологии, науке с выявлением его гра­ниц и возможностей, а также рассмотрение методологиче­ских стратегий исследования деятельности (гл. 1, частич­но заключение) 4; 2) типология деятельностных представ­лений в лингвистике (гл. 3); 3) анализ концепции Гум­больдта на фоне внутренних возможностей принципа дея­тельности в целом и с учетом типологии деятельностных представлений языка в лингвистике (гл. 2).

Поскольку нас интересовала в этой работе преимуще­ственно реконструкция концепции Гумбольдта в целом, а не построение лингвистической теории на ее основе, то основной акцент делался на раскрытии внутренней цело­стности концепции, ее уникальности. Наша работа по ре­конструкции концепции Гумбольдта носит логико-методо­логический характер и основное внимание в ней уделя­ется соответственно не изложению содержательной сто­роны концепции (см., например, Рамишвили 1978; Леон­тьев 1963), а анализу ее конструктивно-формальной сто­роны и технике ее задания. При избранном ракурсе ана­лиза воссоздание целостной картины содержательнононто-логических представлений Гумбольдта отодвигается на второй план. Мы пытались рассматривать концепцию Гумбольдта под углом зрения внутренних границ и воз­можностей деятельностного способа мышления в целом, поэтому на первый план были выдвинуты типологические связи его концепции с другими теориями, воплощающими принципы деятельностного представления, а не характе­ристика ее генетико-исторических связей.

3Будем считать, что модели философской и научно-теоретической
концепций совпадают по своему строению (отвлекаясь от де­
талей их различия).

4 Многие из них могут быть совместимы с гумбольдтовской по-
зицией.

^ ГЛАВА ПЕРВАЯ

КАТЕГОРИЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

В ФИЛОСОФИИ, МЕТОДОЛОГИИ,

НАУКЕ

Осмысление феномена деятельности в настоящее время осуществляется в двух направлениях: в дисциплинах фи-лософско-методологического плана и в конкретных науках (психологии, социологии, лингвистике). По удачному вы­ражению В. С. Швырева (1976, 80), в первом случае пре­тендуют на целостную картину постижения «мира дея­тельности» в его «единстве многообразия», а во втором — на «многообразие этого единства». В дисциплинах фило-софско-методологической ориентации выявляется специ­фика деятельности как реальности особого рода, выясня­ется отношение этой реальности как определенной формы бытия к бытию в целом, а также вырабатываются пред­ставления об общей формальной структуре деятельности и ее типах. В дисциплинах частно-научного характера осуществляется воспроизведение определенного вида дея­тельности как предмета научного изучения в их теорети­ческой картине в соответствии с канонами научно-теоре­тического мышления. В дисциплинах этого типа понятие деятельности развертывается через представление о ее внутренних механизмах, картина которых выражается средствами этих наук. Речь в данном случае идет не о тех науках, которые непосредственно осуществляют предмет­ную интерпретацию понятия деятельности и где понятие деятельности, осмысленное в их рамках, задает специфи­ческую для них идеальную действительность в ее особых границах и позволяет установить закономерности развер­тывания их идеальных объектов.

Роль понятия деятельности при задании картины мира
в философских концепциях не всегда одинакова, колеб­
лясь от периферийной категории до категории в роли
универсального объяснительного принципа. Использова­
ние деятельности в последней роли — сравнительно, позд-
яее явление. •■-->:..

13

В античном мышлении роль универсального объясни­тельного принципа играло понятие космоса, к которому возводились последние основания всей реальности. В кос­мосе усматривался источник всего миропорядка. Антич­ный «космос» представлял собой предельное обобщение всего видимого и мыслимого. Он выступал как идеальный первообраз вещей, источник их смысла и жизни, вечно созерцающей себя самого и изливающий из себя формы на все существующее (Лосев 1927; 1967).

В Новое время в качестве универсального объясни­тельного принципа начинает играть понятие природы. Это понятие было известно и раньше (см. понятие physis-у древних греков и понятие.natura у римлян), но оно не выступало в роли универсального объяснительного прин­ципа.

Когда говорят о понимании природы как объяснитель­ного принципа, то имеют в виду предельно широкое пони­мание природы как всего сущего, целого мира в бесконеч­ном многообразии его проявлений и форм. В более узком смысле под природой понимают природу как противостоя­щую обществу, которое является частью природы в ши­роком смысле.

Такая неоднородность феномена, покрываемого поня­тием природы в широком смысле слова, вызывала сомне­ния в универсальном характере этого понятия, и наряду с понятием природы в качестве универсального объясни­тельного принципа стало использоваться также понятие деятельности. В Новое время понятия природы и деятель­ности в сходной функции универсальных абстракций ста­новятся соседствующими.

Понятие деятельности исследовалось вплоть до недав­него времени преимущественно в рамках философии. Исключение составляет опыт осмысления деятельности в лингвистике в лингво-философской концепции В. Гум­больдта. С середины XX в. началось интенсивное изуче­ние деятельности в методологии и специально-научных предметах.

К числу дисциплин общего характера, ориентирую-■ щихся на изучение феномена деятельности, в настоящее время относятся теория деятельности и общая (философ­ская) антропология '. Вопрос о возможности и целесооб-

1 О возможности построения философской антропологии на марк­систских основаниях см. у М. С Кагааа (1974).

14

разности создания и существования теории деятельности как самостоятельной науки и о ее методологическом статусе (т. е. ее типе и связи с другими дисциплинами) является дискуссионным. Имеются две противоположные позиции по этому вопросу.

В соответствии с первой точкой зрения считается, что теория деятельности как особая наука о деятельности либо невозможна в принципе, либо нецелесообразна. При­водимая в этом случае аргументация сводится к следую­щему. Деятельность как универсум сущего не может де­литься на части (свои частные подвиды), сохраняющие ее специфику в целом. Поскольку теоретическое сознание имеет своим предметом изучения отдельные фрагменты действительности, а не действительность в целом, то тео­ретическое знание о деятельности в целом невозможно2. По убеждению В. А. Лекторского (1976, 63—64), наибо­лее плодотворным было бы не построение какой-либо осо­бенной общей теории деятельности, но скорее конкретная реализация исследовательских программ, в основе кото­рых лежит определенное понимание природы деятельно­сти, структуры и генезиса ее форм.

В соответствии со второй позицией полагается, что теория деятельности как самостоятельная дисциплина вполне возможна и необходима. Она может быть по­строена либо как содержательно-теоретическая дисциплина (типа общей теории систем в том варианте ее, который приписывает своим моделям онтологический статус3, либо как сцециальная методологическая дисциплина.

Первая точка зрения развивается, например, Э. С. Мар-каряном, по мнению которого общая теория деятельности должна быть направлена на осмысление самого феномена деятельности, а также синтезирование и интеграцию спе­циально-научных перспектив его рассмотрения4.

Точка зрения о методологическом характере теории деятельности развивается в исследованиях Г. П. Щедро-

2Н. Ф. Наумова (1976, 93) обращает внимание на тот факт, что
наблюдающиеся в социологии неудачные попытки в истолкова­
нии деятельности как свойства, вида или сферы эмпириче­
ского поведения связаны с тем, что любой частный вид дея­
тельности теряет свойство быть ею по крайней мере для ис­
следователя.

3 Этот подход, очевидно, опирается на понимание деятельности
как «бытийной» категории.

4 О попытке Э. С. Маркаряна определить деятельность в терми­
нах теории информации см.: 1973, 13—15.

15

вицКого, согласно концепции которого теория деятельно­сти возникает как попытка снять противоположность Между наукой с ее ориентацией на объект и эпистемоло­гией с ее ориентацией на источники познания. Теория дея­тельности при таком замысле, задавая единое простран­ство движения для любых эпистемологических и феноме­нологических ориентации, соединяет оба Пространства —• науки и эпистемологии — и задает способы движения в них. В Понимании Г. П. Щедровицкого, теорий деятель­ности • является последним основанием всякой методоло­гии. В этом смысле "ее можно считать метаметодологиче-Ской Дисциплиной, поскольку объектом изучения в ней могут быть не только структуры практической деятельно­сти, но и сама методологическая деятельность и поскольку она как бы замыкает всю рассматриваемую структуру деятельности извне. По-видимому, теория деятельности как содержательная теоретическая наука невозможна, а вероятна лишь как формально-методологическая дис­циплина. По справедливому замечанию Э. Г. Юдина (1978, 303), «у понятия деятельности нет единого, раз навсегда фиксированного содержания, которое как инва­риант выступает в любых предметных конструкциях». Поэтому всякая попытка придать теории деятельности статус содержательной дисциплины выводит ее или в об­ласть философии или в область конкретных наук.

Рассмотрим кратко содержательно-методологические ходы осмысления мира деятельности, предложенные в фи-лософско-методологичеекой рефлексии деятельности и частично разработанные в рамках научного осмысления деятельности. Отметим эти стратегии в максимально «обез­личенном» виде, отвлекаясь от того, в какой сфере духов­ного производства — философии, методологии или науке —■ они были разработаны. Некоторые из таких методологи­ческих ходов изучения деятельности оказываются в прин­ципе неприемлемыми для науки, например, игнорирова­ние в деятельности ее предметного начала.

Выбор различных методологических ориентации в ос­мыслении мира деятельности приводит к различному по­ниманию и самой деятельности, ее структуры, катего­риальной характеристики и выбору контекстуального ок­ружения в концепциях.

Задание методологических ходов в осмыслении дея­тельности будет служить в нашей работе фоном для опи­сания типологии деятельностных представлений языка

16

Ё лингвистике, а также своеобразным ключом к интерпре­тации концепции В. Гумбольдта, выявлению оригинально­сти его путей деятелыгостного представления языка.

Философско-научные, а также конкретно-научные ос­мысления деятельности, наблюдаемые в разных тради­циях, отличаются друг от друга тем, как они отвечают на следующие вопросы:

Каково отношение деятельности и бытия, в частно­
сти, рассматривается ли универсум деятельности как все­
объемлющий или же наряду с природным миром;

Вычленяется ли субъект деятельности или проис­
ходит генетическая редукция субъекта деятельности и да­
лее рассматривается уже возникший, безличный универ­
сум деятельности. Каков субъект деятельности — индиви­
дуальный/коллективный, трансцендентный/эмпирически
наблюдаемый;

Возможна ли чистая деятельность. Какова трак­
товка предметности и отношение к ней;

Отношение к регулятивным механизмам деятель­
ности (нормам и т. д.). Спонтанность или целерациональг
ность деятельности. Проблема оснований деятельности.
Поиски смысла деятельности и его локализация;

Внешне-функциональная характеристика деятельно­
сти, возможность рассмотрения ее в качестве единствен­
ного исчерпывающего основания культуры и человече­
ского существования. Установление того, является ли дея­
тельность универсальным объяснительным принципом или
выступает как абстракция меньшей степени силы.

Центральный момент, различающий философские кон­цепции в их трактовке деятельности, связан с вопросом о соотношении деятельности и бытия. Имеются два под­хода к его разрешению (Швырев 1976, 69—70). В первом случае деятельность рассматривается как особого рода реальность, имеющая свое собственное строение и проти­востоящая бытию как чужеродное начало. При этом дея­тельность трактуется как активное начало, а бытие — как пассивное, косное начало, которому она навязывает чужеродные ему формы организации. К приверженцам этой позиции В. С. Швырев относит с известными оговор­ками Канта, Фихте и некоторых представителей современ­ного экзистенциализма.

При втором решении вопроса деятельность редуцируют к определенным феноменам природной или социальной действительности и «гасят» ее в них, хотя при этом сам

17

.'ПоетовшняяН

9 7 8 9 3 3

факт существования деятельности может и не отрицаться. При этом решении подчеркивается субстанциональная тождественность деятельности и бытия, субъекта и объ­екта. Деятельностная сущность субъекта понимается здесь, по Швыреву (1976, 70), как имманентный продукт развития самого бытия, как атрибут субстанции, которая может пониматься материалистически, пантеистически (Спиноза) или же объективно-идеалистически (Гегель, Шеллинг, Тейяр де Шарден).

Если взаимоотношение бытия и деятельности проин­терпретировать с ~ помощью категорий естественное (Е)/искусственное (И), то при первом решении, где дея­тельность противостоит миру как чужеродное начало, до­пускаются два универсума: Е-универсум и И-универсум, а при втором решении — единый универсум Е- или И-при-роды (в зависимости от трактовки генезиса универсума). Так, например, в концепции Гегеля единый универсум рассматривается как порождение деятельности духа, форма его инобытия и является, следовательно, И-универ-сумом. Аналогичное решение имеется и у Канта, в трак­товке которого деятельность самосознания рассматрива­ется не как простое воспроизведение «преднайденного» содержания, а как конструктивная творческая акция. Мир предметов (природа), который предстает для каждого индивидуального, эмпирического субъекта как данная ему и существующая независимо от его сознания действитель­ность, интерпретируется Кантом как некая конструкция «со