Реферат: История и современное состояние юрислингвистики

Раздел 1

ИСТОРИЯ И СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ ЮРИСЛИНГВИСТИКИ


С.Э. Зархина


АНТИЧНЫЕ ИСТОКИ ФИЛОСОФСКОЙ ЮРИСЛИНГВИСТИКИ


В последние десятилетия наблюдается интенсивный рост исследований языка права,  приведший к появлению относительно самостоятельной дисциплины, граничащей между языкознанием и правоведением, – «юридического языкознания» ( или «лингвистики права» , или «юрислингвистики») [10].  Последнее название нам представляется наиболее удачным.

Следует сказать, что в быстрорастущем массиве юрислингвистических публикаций практически отсутствуют попытки философского осмысления их предмета. В  довольно многочисленных монографиях по философии права вопросы языка права в лучшем случае только упоминаются в связи общими вопросами юридической техники. До сих пор остаются неисследованными связи юрислингвистики с философией права и философией языка как в современном, так и в историческом плане. Современный аспект этих связей нами уже  рассматривался в другой публикации [См.: 3]. В данной статье мы обратимся к одному из важнейших этапов – начальному  в истории философии юрислигвистики. Философский смысл ему придает лейтмотив истинности, правдивости, справедливости слова, его совпадения с действительностью и делом.

Для каждого исследователя в области гуманитарных наук экскурс в античность в поисках истоков интересующей его темы довольно естественен . Именно с тех времен тянется  родословная и философия вообще, и философия права, и философия языка, в частности. Для предмета нашего изучения особенно важно, что очень часто рассуждения античных классиков совмещают оба эти частные направления, погружаясь в государстве н но-правовой и судебно-риторический контекст. Сами эти рассуждения еще не имеют характера систематического дискурса, но сквозь них уже проступают контуры философской юрислингвистики, даже в наши дни оставляющей на будущее формирование стройной и детально продуманной теории.    

До греков не было даже попыток как-то теоретически отрефлексировать связь между словом, юридическим законом и практикой. Тем не менее уже в древнейших правовых памятниках восточных цивилизаций  встречаются  свидетельства признания важности устного и документированного слова в процессе судопроизводства. Большое значение придается клятве, присяге, удостоверенным печатями записям сделок, завещаний, распоряжений и т.п. Так, в Законах Хаммурапи (XVIII в. до н.э.) ст.1 предусматривает смертную казнь за ложное обвинение, т.е. за лживое слово, ст. 178 требует заверения завещания печатью.  Юридическое значение клятвы  – торжественной формулы, подтверждающей истинность сказанного, подчеркивается в ст. 249 [См.: 9, с.12, 21, 24]. Ориентация на правдивое слово присуща и древнеегипетским представлениям о праве и правосудии, покровительницей и символом которых является богиня Маат [См.: 1, с.10].  

В более универсальном и светском виде принципа правосудия процессуальная ориентация на правдивое слово выражена в древнеиндийских Законах Ману (между II в. до н.э. и II в. н.э.).  В главе IV, п. 138  говорится: «Надо говорить правду, говорить приятное, не следует говорить неприятную правду, не следует говорить приятную ложь – такова вечная дхарма» [Цит. по 9, с. 27] . Впрочем, это скорее моральный, чем правовой принцип,  свидетельствующий больше о гуманности законодателя, нежели о процессуальной эффективности провозглашаемого принципа.

Ману убежден, что «все вещи определяются словом, имеют основанием слово, произошли от слова, кто же нечестен в речи, нечестен во всем» [Цит. по 9, с.32] . Включение в кодекс такого положения свидетельствует о попытке философского обоснования роли слова в праве. Но это всего лишь первые шаги, не имевшие дальнейшего продолжения в восточной правовой мысли древности.

Довольно богатый вклад по сравнению с восточными законодателями внесла античная интеллектуальная традиция, в которой фрагментарные упоминания о слове и речи в контексте законодательства сменяются  более глубокими и  вполне теоретическими положениями.

Как отмечает Г.В. Драч, уже у Гомера «слово» и «дело» дополняют друг друга. “ На уровне слова вырабатывается программа действия, затем следует ее повтор на уровне дела » [2, с. 242]. В собственно правовом контексте Солон выражает общее с восточными законодателями неприятие того, чтобы слова и поступки людей противоречили друг другу [7, с. 105].

Ведущей нитью для нас далее будет первое из сохранившихся свидетельств античной рефлексии над языком и речью в их связи с мыслью – гераклитовский logos, трактуемый и как обычное человеческое слово, и как сама мысль, и как Божественное Слово, которое следует понимать как выражение высшего закона бытия и высшего разума (“Эту-вот Речь (Логос) сущую вечно люди не понимают…” – B1 DK). [1] В отличие от этого высшего и совершенно недвусмысленного Слова, обычные человеческие слова очень часто двусмысленны и многосмысленны (“имя луку (b i ó s ) –  жизнь (bí os ) , но дело его смерть”). Утверждая, что “все течет”, Гераклит, очевидно, предполагал и то, что постоянно “течет” и смысл слов, вплоть до перехода в полную противоположность. Этот момент был подмечен и эксплуатирован софистами в целях наживы и саморекламы. Благодаря ему любое высказывание стало возможным толковать вольно в свою пользу или в пользу клиента, доказывая и опровергая все что угодно. Следует, однако, заметить, что сам Гераклит вовсе не стремился к такой интерпретации его принципа “все течет”. Он возмущается оратором, стремящимся не к единству “слова” и “дела”, а к тому, чтобы “зарезать” оппонента (В 81 DK).

Некоторые современные исследователи (Ж.-П.Вернан, С.С. Аверинцев, А.Ф. Лосев и др.) считают софистов творцами первых философско-правовых и философско- лингвистических учений. «…Только софисты стали говорить о силе слова вполне сознательно и систематически, впервые создавая для этого также и необходимые теоретические предпосылки» [4, с. 30]. На наш взгляд, здесь мы имеем дело с преувеличением роли софистов и полным игнорированием их морально-правового нигилизма. Из текстов греческих классиков – Ксенофонта, Платона и Аристотеля, из которых, собственно, и доступны почти все современные сведения о взглядах софистов, мы получаем совсем иную картину. Не доверять этим источникам у нас нет оснований – довольно близко они взаимодействовали с софистами и слишком сильно ценили свою репутацию, чтобы извращать их взгляды. Как показал В.Д. Титов [1, с. 17-19], опираясь на тщательный анализ античных текстов, классическая логика возникает как последовательная теоретическая реакция на софистические провокации в практике судебной аргументации. То же в полной мере относится и к софистической «теории» языка – она тоже была только «провокацией». Хотя свою славу софисты (Протагор, Горгий Леонтинский, Продик Кеосский, Фрасимах Халкедонский, Гиппий из Элиды, Антифонт, Критий и др.) приобрели благодаря несомненным ораторским талантам и действительно первым исследованиям языка и ораторской речи, их теоретизирование было далеко не столь содержательным и эффективным, как пытались внушить они сами и как нас пытаются убедить их современные симпатики.  [1, c .42]. Логический парадокс «Еватл», свидетельствует о неосмотрительности и правовой неграмотности софиста Протагора, согласившегося получить плату за обучение только после первого выигранного его учеником Еватлом дела и вынужденным самому подать в суд на него. Парадокс состоит в том, что, если кто-то из них формально выиграет в суде,  он же материально и проиграет. В этом случае мы имеем яркий пример того, что повседневный язык,  описывающий бытовые отношения, существенно отличается от юридического мета-языка, который выражает правовое содержание повседневных отношений. И не столь важно, был ли в действительности этот классический случай языковой неосмотрительности в оформлении контракта, а важно то, что античная традиция связала данный парадокс именно с родоначальником софистики и с софистикой вообще, а в частности с ее претензией на создание теории языка и судебных дебатов.

С первыми проявлениями философской теории языка мы встречаемся только у Сократа и Платона. В отличие от софистов, отношение к слову у них весьма уважительное. Оно есть прежде всего опора разума и знания о вещах и их существовании: «... Для каждой существующей вещи есть свои слова» (Евтидем, 285 е), причем «никто не может выявить в слове того, что не существует» (там же, 286 а) [2] . В смысле слова Сократ (и Платон) видят концентрацию мудрости древних предков, которые его изобрели для передачи своих наблюдений над связями между вещами (Кратил, 401 b). Тем самым впервые ставится проблема референции – соответствия слова (знака) и вещи (обозначаемого), и ее решение связывается с наличием или отсутствием существования вещи, а не с произволом.

Основной же философско-лингвистический аспект – связь между словом и делом, словом и образом жизни. Напомним, что свободный грек считал унизительным физический труд, а высшими делами – войну, спорт, участие в собраниях и религиозных церемониях, науку и философствование. Вот почему «свободному и образованному человеку» следует уметь владеть словом и «... по возможности лучше, чем остальным присутствующим…» (Соперники, 135 d), а научить этому, по убеждению Сократа, может  только беседа (Алкивиад I, 129 c). Сам он постигал это искусство у знаменитой Аспазии, которая обучила многих хороших ораторов и среди них Перикла (Менексен, 235 e).

Только свободный человек ощущает моральный и интеллектуальный дискомфорт, не умея владеть словом: «Я негодую при мысли, что не могу выразить в словах то, что у меня на уме» (Лахет, 194 b). Конечно, стремящийся это постичь Лахет мог бы пойти к известным своим красноречием софистам. Однако, как он сам говорит, «когда я слышу какого-нибудь мужа, рассуждающего о добродетели...., и он при этом настоящий человек и достоин своих собственных слов, я радуюсь..., видя как соответствуют ... друг другу говорящий и его речи. ....такой человек представляется совершенным мастером музыки, создавшим прекраснейшую гармонию, но гармонию не лиры и не другого какого-то инструмента, годного для забавы, а истинную гармонию жизни, ибо он сам настроил свою жизнь как гармоническое созвучие слов и дел» (188 c). Мотив единства слова и дела у достойного человека переходит из одного диалога в другой. По мнению Сократа, «следует судить не по словам, а по тому, каковы те, кто эти слова произносит» (Эриксий, 399 c). Говорить неправду не просто нехорошо, но и недостойно свободного человека, даже если эта неправда украшена цветистыми речами. “Ум мой блуждает далеко и не внемлет красивым словам... все это пышные и блестящие фразы, истины же в них нет» (Аксиох, 369 d).

Искусство слова и речи неотделимо от логики, ясного, связного и последовательного строя мысли. В диалоге “Минос” Сократ спрашивает у некоего неназванного Друга, что такое закон, и слышит в ответ: “Но чем же иным может быть закон…, если не тем, что узаконено». Сократ  комментирует это  так: «Значит, по-твоему, и слово – то, что говорится, и зрение – то, что видится, и слух – то, что слышится? Или же слово и то, что говорится, – это разные вещи ...? Разве не разные вещи закон и то, что узаконено? ....<Если разные,>то что же такое закон?» (Минос, 313 b).

Ставится еще одна философско-лингвистическая проблема –  первичное именование, денотация, за которой  стоит и другой,  более сложный вопрос абстрагирования как способа последующей организации мысли через операции с именами. Его достаточно явно поставит Платон  в поздних диалогах, особенно в «Кратиле», где он полемизирует с софистической концепцией именования : якобы «существует правильность имен, присущая каждой вещи от природы» (383 а).  Гермоген, собеседник Сократа, считает, что софисты не правы, так как все имена даются вещам по договоренности между людьми: «Ни одно имя никому не врождено от природы, оно зависит от закона и обычая тех, кто привык что-либо так называть» (384 d-е). Сократ поправляет Гермогена, что необходимо расссуждать не о правильности, а об истинности речей (385 b). Правильнее считать, что «сами вещи имеют некую устойчивую сущность», «безотносительно к нам и независимо от нас» (386 е), а имя  есть только орудие (388 а),  «орудие обучения и распределения сущностей» (388 е). Вполне очевидно, что не каждому человеку дано устанавливать имена, «но лишь тому, кого мы назвали бы творцом имен. Он же, видимо, и есть законодатель» (389 а). Законодателю надо уметь воплощать в звуках и слогах имя, причем то самое, которое в каждом случае назначено от природы. Создавая и устанавливая всякие имена, он обязан также обращать внимание на то, что представляет собою имя как таковое…(389 d-e). Если вспомним, что согласно утопическим государственно-правовым взглядам Платона законодатели должны находиться под контролем философов-диалектиков,  становится понятным высказывание Сократа: «Кто мог бы лучше других присмотреть за работой законодателя и судить о сделанном...? Не тот ли, кто будет этим пользоваться? .... Так не тот ли, кто умеет ставить вопросы? ... и давать ответы?... Того, кто умеет ставить вопросы и давать ответы, мы называем диалектиком.... [Поэтому] законодатель, видимо, должен делать имя под присмотром диалектика, если он намерен как следует установить имя» (390 с - d). Будем реалистами:  законодатель этого не делал и во времена Платона, и (пока что?) не очень склонен к этому и в наши дни.

Сделаем несколько выводов.

1. Юрислингвистика имеет достаточно глубокие философские основания в античности.

2. Дальнейшее исследование этих оснований образует существенно новую для истории философии права задачу.

3. Ее решение позволит, на наш взгляд, не только установить приоритеты в теоретической разработке юрислингвистических проблем, но и обнаружить нетривиальные следствия, которые могут быть пригодны для разработки современных научно-практических рекомендаций.

 

 

Литература:

1 . Вступ до сучасној юридичној логіки /За. ред. М.І. Панова і В.Д. Титова. – Харків: Ксилон, 2001. – 196 с.

2. Драч Г.В. Рождение античной философии. – М.:Гардарики, 2003. – 316 с.

3 . Зархіна С.Е. Логіко-семіотичні аспекти аналізу правничих термінів // Пробл. законності: Респ.міжвідом.. наук. зб. / Відп. ред. В.Я. Тацій.– Харків: Нац. юрид. акад. Украјни, 2003. – Вип. 62. – С. 200-204.

4 . Лосев А.Ф. История античной эстетики. Софисты. Сократ. Платон. – М.: Искусство, 1969. – 715 с.

5. Платон. Диалоги. – М.: Мысль, 1986. – 607 c . 

6. Платон. Кратил // Платон. Соч. в 3-х томах, - Т. 1, – М.: Мысль, 1968 . – С. 413 - 484.

7. Плутарх. Солон и Попликола // Плутарх. Сравнительные жизнеописания. – М.: Изд-во АН СССР, 1961. – С. 102- 145.

8. Фрагменты ранних греческих философов. – Ч.1 / Отв. ред. И.Д. Рожанский. – М.:Наука, 1989. – 576 с.

9 . Хрестоматия по истории государства и права зарубежных стран/ Под ред. З.М. Черниловского. – М.: Юрид. лит, 1984. – 472 с.

10. Юрислингвистика-4: юридико-лингвист. дисциплины на юрид., филол. и журналист. фак. рос. вузов: Межвуз.сб. научн. тр. / Под ред. Н.Д. Голева. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2003. – 171 с.

 


Ленец А.В.

^ ПЕРСПЕКТИВЫ НАУЧНОГО НАПРАВЛЕНИЯ «ЛИНГВИСТИКА ЛЖИ» В РОССИИ И ГЕРМАНИИ


В последнее время понимание сущности и порождения лжи и передачи ложной информации особенно привлекло внимание отечественных и зарубежных ученых в лингвистике. Объяснение этому можно дать такое: появление и проявление форм лжи во всех сферах жизни человека стало настолько очевидным, что требует глубокого и всестороннего изучения.

^ Целью настоящей статьи является рассмотрение перспективных направлений в области «лингвистики лжи» в России и Германии. В связи с этим перед нами стоят следующие задачи: определить разработанность научного направления «лингвистика лжи» в зарубежной и отечественной лингвистике, раскрыть стоящие перед «лингвистикой лжи» проблемы, описать возможные области применения и перспективы развития направлений в области «лингвистики лжи». В связи с этим настоящую статью можно условно разделить на три части: значение «лингвистики лжи» для гуманитарных наук, современные исследования в области «лингвистики лжи» (когнитология, лингвокультурология, социолингвистике, юрислингвистика и прагмалингвистика); проблемы изучения лжи в заявленных направлениях.

Комплексное изучение феномена лжи, её форм и способов проявления в речевом поведении людей, фиксации в языке, оформления в речи потребовало привлечения разносторонних знаний из других наук, поэтому многочисленные исследования лжи характеризуются разнообразием методов и приёмов анализа. Несмотря на то, что попытки создания теории лжи существуют давно, но подход к описанию именно лингвистических особенностей лжи появился недавно, и поэтому в настоящее время научное направление «лингвистика лжи» в России находится в состоянии становления.

О перспективах развития научного направления «лингвистика лжи» высказывались и высказываются как отечественные, так и зарубежные учёные [Бушев, 2003; Шаховский, 2005; Dietz, 2002; Dönninghaus, 1999; Falkenberg, 1982; Eco, 1989]. Говоря о перспективах изучения лжи, учёные имеют в виду анализ языковых явлений, при помощи которых осуществляется ложь [Аксёнов, 2005; Гловинкая, 1998; Левин, 1974; Панченко, 1999; Filipenko, 2000; Weinrich, 1966; Zuckermann, Driver, 1985; Dönninghaus, 1999], влияние социальных факторов на оформление лжи в речи [Böhme, 1985; Bok, 1980; Boventer, 1986; Eisermann, 1991; Goffman, 1971; Hettlage, 2003; Löffler, 2005; Ottermann, 2000; Schmid, 2003; Vogelgesang, 1998], национально-культурную специфику понимания и измерения лжи [Дешериева, 2002; Eckert, Parker, 2005; Ehlich, 1987; Hall, Whyte, 1960; Hann, 1986], психологическое состояние отправителя и получателя ложного высказывания [Берн, 1992; Майерс, 1996; Flierl, 2005; Füllgrabe, 1995; Knill, 2004; Strubel, 1985; Ullmann, 1975], степень воздействия передаваемой отправителем ложной информации [Арутюнова, 1992; Бушев, 2003; Быкова, 1999; Глаголев, 1987; Falkenberg, 1982; Giese, 1992; Genzmer, 1988; Gloy, 1979; Meibauer, 2005; Vincent, Castelfranchi, 1981]. Речь здесь идёт о направлениях в изучении лжи, в которых учёных объединяет необходимость «учитывать в лингвистическом исследовании человеческий фактор» [Булыгина, 1981, с.333]. К числу человеческих факторов относятся:

Языковая компетенция, т.е. знание некоего языкового кода, с помощью которого общающиеся обмениваются информацией.

Национальная принадлежность.

Социально-культурный статус (социальная принадлежность, профессия, занимаемая должность, культурные нормы и обычаи, уровень образования, место жительства, семейное положение).

Биолого-физиологические данные.

Психологический тип коммуниканта.

Текущее психологическое состояние (настроение, текущие знания, цели и интересы).

Степень знакомства коммуникантов.

Устойчивые вкусы, пристрастия, привычки.

Внешний вид (одежда, манера и т.п.) [Богданов, 1990, с. 29].

С обращением языкознания к «человеческому фактору» внимание учёных от формальных критериев анализа лжи [Abraham, 1976; Eggs, 1976; Frisk, 1936] повернулось в сторону влияния вышеназванных обстоятельств или факторов на ложь в речевом общении.

Отечественные и зарубежные учёные занимались исследованием процесса лжи, её функций. Исследуемые стороны лжи представляют собой неразрывное единство процессов и явлений, в которых «структура выражается через функцию, а функция через структуру» [Артемьева, 1999, с. 47]. Поэтому естественно изучать структуру лжи следует через изучение её функций. Лингвистика имеет различные задачи, различные функции, определяющие форму лингвистической теории [Fowler, 1987, с. 481]. Ложь может рассматриваться как особый код в тексте или «язык в языке» [Степанов, 1995, с. 35]. Языки рассматриваются как инструменты для выполнения своих функций, поэтому «язык следует изучать во всём разнообразии его функций» [Якобсон, 1975]. Современные представления о лжи в вышеперечисленных дисциплинах могут быть систематизированы в соответствии с функциями, которые соответствуют каждой из рассматриваемых сторон лжи в лингвистике: метаязыковую; референтивную; эмотивную; фатическую; поэтическую; конативную [Якобсон, 1975, с. 202]. Так, например, метаязыковая функция лжи исследуется в философии языка или лингвофилософии; референтивная функция лжи в рамках лингвокультурологии, лингвоконцептологии; эмотивная в когнитологии, психолингвистике; фатическая в социолингвистике; поэтическая в литературоведении и конативная в прагмалингвистике, юрислингвистике.

На наш взгляд, когнитология, лингвокультурология, социолингвистика, юрислингвистика и прагмалингвистика не только способствовали становлению научного направления «лингвистики лжи» в России и Германии, но и являются перспективными направлениями в области «лингвистики лжи». Выделение вышеназванных направлений продиктовано выводами, сделанными в результате изучения нами научной литературы в этой области. Кроме того, в последнее время особую актуальность приобрели изыскания, связанные с изучением особенностей национального менталитета, а также когнитивных, социальных, психологических механизмов речевого воздействия.

Знакомство с исследованиями в области «лингвистики лжи» показало, что отечественные исследователи чаще всего опираются на англоязычные источники, и сами исследования проводятся на примере английского языка [Панченко, 1999; Плотникова, 2000; Шаховский, 2005]. В связи с этим создаётся впечатление, что исследования в области «лингвистики лжи» существуют только на английском языке. А между тем, существует достаточно богатый опыт исследования лингвистической стороны лжи в немецкой научной литературе, знакомство с которой позволило выделить нам такие перспективные и доминирующие направления в Германии в области «лингвистики лжи» как социолингвистика, юрислингвистика и прагмалингвистика. Отечественные учёные внесли весомый вклад в становление «лингвистики лжи» в современной России, а именно в области когнитологии, лингвокультурологии, а также юрислингвистики. Кратко остановимся на данных направлениях.

В Германии о «лингвистике лжи» уже с уверенностью заявляют как о сложившемся научном направлении, о чём свидетельствуют многочисленные исследования в этой области. Особой разработанностью отличаются исследования в области социолингвистики [Sick, 2001; Olschanski, 2001; Stiegnitz, 1997]. Интересно, что некоторыми учёными высказывается мнение о создании новой науки о лжи – ментиологии (лат. mentie), в задачи которой входило бы изучение всех сторон лжи, в том числе и лингвистической [Stiegnitz, 1997, с. 156].

В фокус интересов социолингвистики и психолингвистики входит исследование проблем приобретения, хранения и использования информации человеком, а также отражение в языке духовного содержания и опыта человека. Особую роль играют здесь системы личных и социальных ценностей, внеязыковая действительность, входящая в сообщение, непосредственная коммуникативная ситуация, цель (явная или скрытая), с которой делается сообщение и др.

Суть положений относительно лжи, высказываемых зарубежными исследователями в области социолингвистики, сводится к следующим основным моментам. К основным характеристикам речевого общения относятся конвенциональность и ритуальность. Под конвенциональностью речевого общения понимается социально-упорядоченное использование языка в речевых актах в виде общепринятых норм поведения [Lewandowski, 1994, с. 604]. Конвенциональность можно рассматривать и как систему обоюдных ожиданий участниками коммуникации, которые приобретаются в процессе освоения правил и принципов речевого общения. Правила и принципы речевого общения представляют одностороннее действие со стороны одного из участников общения, в то время как конвенции представляют собой фоновые требования к коммуникации.

Под ритуальным общением понимается выработанный обычаем или установленный порядок совершения речевого действия. Ритуальное действие – это особый символически нагруженный поступок, подтверждающий соответствие ритуальной ситуации её сакральному образцу. Различаются правила, не зависящие, от конкретной культуры. Это – общие правила ведения разговора или, точнее, оценки уместности и эффективности высказывания в конкретных условиях интерпретации. Сюда можно отнести этикетное действие – фатический акт поддержания общения в доброжелательной тональности между людьми [Карасик, 2004, с. 333]. Корни различных видов ритуального разговора или беседы лежат в животном мире: информативное общение (нем. Informationssprechen), реактивное общение (нем. Stimmungssprechen), пробное общение или общение для разведки (нем. exploratives Sprechen) и общение или «разговор для чистки» (нем. Putzsprechen) [Morris, 1976, с. 191-193]. Так, например, у приматов приглашение «почистить шерсть» является знаком симпатии или дружелюбно-мирного настроения со стороны приглашающего. Данный вид ритуала получил в немецкой литературе термин «Putzsprechen» (ср. англ. grooming talking) – «разговор для чистки» [Morris, 1976, с. 193]. Функция такого «разговора для чистки» заключается в усилении значения приветствия (например, улыбки) и поддержании и сохранении социального мирного сосуществования. «Разговор для чистки» является неким «заменителем социального ухода за телом». Примером может быть ритуал приветствия, прощания, ритуал непринуждённой беседы о погоде и т.п. К такому выработанному обществом порядку общения относится вежливость – важный принцип, регулирующий отношения между коммуникантами, способствующий установлению контакта и достижению комму­никативной цели.

Вежливость как ритуал и средство для поддержания общения рассматривается также в работах других немецких исследователей [Alkofer, 2004; Cho, 2005; Nixdorf, 2002; Widmann, 1998].

Также существуют правила, привязанные к условиям конкретной культуры. Например, во многих культурах, но не во всех, считается невежливым требовать чего-либо от того, кто на социальной лестнице нам равен или выше нас. Степень владения такими правилами, проявленная в оценке, может ассоциироваться со степенью вовлеченности соответствующих знаний или даже со степенью принадлежности к соответствующей культуре.

Прагмалингвистика занимается изучением речевых актов, где делается акцент на коммуникативных целях высказываний. Структура речевого акта в основных чертах воспроизводит модель действия: в ней присутствует намерение, цель и производимый эффект. Как ложным, так и правдивым высказываниям свойственны намерения, мотивы, цели, которые могут выступать как явно, так и скрыто. Результаты таких высказываний могут быть прямыми и косвенными. Управляя потоком речи, говорящий учитывает изменения речевой ситуации. Для того чтобы облегчить эту задачу, язык вырабатывает соответствующие стратегии, которые помогают говорящему наиболее удачно осуществить передачу информации, выражающей отношение суждения к действительности.

Ложь представляет собой феномен речевого общения, который состоит в намеренном искажении реальной действительности. Чаще всего ложь находит своё выражение в содержании речевых сообщений, которые проверить в момент передачи ложного сообщения крайне затруднительно или вообще невозможно. Другими словами, передача ложного сообщения является осознанный, намеренный продукт речевой деятельности, имеющий целью ввести получателя в заблуждение.

Несмотря на то, что ложь/обман в отечественной лингвистике изучается с различных позиций – когнитологии, теории дискурса, ощущается дефицит исследований данного понятия с точки зрения прагмалингвистики [Глаголев, 1987]. Во всяком случае, известных нам исследований прагмалингвистического аспекта лжи на материале немецкого языка в отечественной лингвистике, не проводилось. Ложь можно рассматривать как коммуникативную стратегию воздействия отправителя высказывания на получателя. Ложное высказывание (как намеренное действие) отправителя практически всегда направлено на достижение определённого эффекта.

Разработки теорий лжи в области прагмалингвистики современных немецких лингвистов можно представить следующим образом: с позиции этапов речевого акта – роль локутивного, иллокутивного и перлокутивного этапов; с позиции успешности/ неуспешности осуществления ложного высказывания.

Схематично ориентируясь на различные аспекты речевого акта, как они трактуются Дж. Остином и Сёрлем, Б. Гизе полагает, что одна только локутивная часть речевого акта, уже может создавать различные типы «обмана в плане выражения». Для подтверждения своего мнения он приводит такие примеры: изменение голоса (напр. по телефону); искусственное говорение на ломаном немецком зыке (чтобы быть принятым за иностранца); использование определённого жаргона или социолекта (чтобы быть причисленным к определённой социальной группе) [Giese, 1992, с. 57].

К анализу явления лжи привлекается отправитель текста. Б. Гизе называет речевой обман «перлокутивным речевым действием» [Giese, 1992, с. 75]. Данное мнение представляется нам справедливым, если при этом учитывать разницу значений «лжи» и «обмана». Ложь речевое действие говорящего, который намеренно искажает факты действительности. Обман – речевое действие или поведение, которые при своеобразной подаче вводят партнёра в заблуждение. Между ними существует следующая разница. Ложь есть всегда ложь, даже если и не удалось убедить получателя, а обман, только в том случае если удалось убедить получателя. Здесь отчетливо видна разница между этими двумя глаголами лгать и обманывать: иллокуция (лгать) и перлокуция (обманывать). В том случае, если адресанту не удалось убедить адресата, то это остается попыткой обмана [Wagner, 2001]. Ложь есть иллокутивный акт – намерение отправителя ввести в заблуждение, а обман есть перлокутивный акт, т.е. создание уже новой ситуации, которая включает в себя ответное реагирование получателя на иллокутивный акт.

Немецкие исследователи рассматривают ложный речевой акт с позиции локутивного этапа в плане выражения; с позиции иллокутивного этапа в плане намерения передать утверждения; с позиции перлокутивного этапа в плане получения желаемого эффекта. Намеренное перлокутивное утверждение связано с нарушением постулата искренности.

В области изучения когнитивной стороны лжи в России существует определённые успехи [см. работы Панченко, 1999; Плотникова, 2000; Шаховский, 2005]. Предметом изучения когнитологии являются эмоции, которые находят своё выражение во всех видах человеческой деятельности, в том числе, и в речевой. Человеческие чувства и эмоции представляют собой специфические способы реагирования людей на изменения, происходящие во внутренней или внешней среде. Эмоции и чувства регулируют взаимодействие между людьми, представляя сложную форму поведения.

В процессе социализации человека учат скрывать свои эмоции, контролировать их, подчиняться внутренним общественным правилам культуры эмоций, т.е. «человек из объекта природной спонтанной эмоции превращается в субъекта эмоции» [Основы теории коммуникации, 2006: 388]. Однако человек не всегда может скрывать или наоборот показать свои истинные эмоции или симулировать (имитировать) некоторые эмоции. Например, такие глубокие эмоции, как ужас, страх, отвращение, испуг скрывать, а значит солгать окружающим просто невозможно [Зайкина, 2004, цит. по Шаховский, 2005]. Сокрытие и имитация эмоций довольно проблематично и в категориальных ситуациях доминирующего эмотивного тонуса (например, в семейной ссоре).

В реальной жизни мы часто сталкиваемся не только с естественным выражением эмоций, но и с их имитацией, симуляцией (удачной или неудачной). Искусственное или ложное выражение эмоций становится возможным, т.к. «все физиологические и лингвистические параметры эмоций внутри данной лингвокультуры для всех пользователей вербального языка кодированы однозначно» [Шаховский, 2005].

Ложь может моделировать эмоциональное поведение партнера по коммуникации в нужном для отправителя лживых высказываний направлении. Примером может быть лесть, которая всегда является определенным образом структурированной ложью [Леонтьев, 1999].

Ложь, базируясь на эмоциях человека лгущего (homo mentions – термин профессора Шаховского В.И.), эмоциональна и может выражаться как явно, так и скрыто [Шаховский, 2005, с. 173]. В исследовании В.И. Шаховского подтверждается его гипотеза «об инстинктивной способности человека ко лжи, которую прививает ему и развивает социальная среда». Эмоциональный аспект лжи в области лингвистики лжи изучен слабо, и список проблем, в связи с этим, достаточно велик. В своей работе учёный предлагает не только концептуальную программу исследования эмоций в области лингвистики лжи, но и рассматривает некоторые приёмы, связанные с обучением разоблачения лжи в речи в процессе овладения им эмоциональной речевой компетенции.

Нам представляется возможным здесь высказать предположение о том, что изучение эмоций в «лингвистике лжи» может разворачиваться в двух направлениях:

изучение имитируемых позитивных эмоций (лесть, похвала, комплимент, взаимный комплимент, радость, удивление);

изучение имитируемых отрицательных эмоций (порицание, недовольство, стыд, гнев).

В лингвокультурологии, где «понятие концепта составляют основу категориального аппарата» [Карасик, 2001, с. 5], ложь может изучаться как отражение менталитета коллективного носителя языка [Hann, 1986].

Одним из активно исследуемых в настоящее время в лингвистике становится концепт «ложь». Так, например, исследование Н.Н. Панченко позволило автору выявить наличие связи между различными типами метафорического значения и лежащими в их основе когнитивными структурами на примере концепта ложь/обман [Панченко, 1999, с. 172]. В результате автором было выделено 14 групп метафорического образа при описании лжи и обмана на примере русского и английского языков, среди которых: ложь/обман есть средство пленения, ловли; ложь/обман есть оружие; ложь/обман есть дорога, путь; ложь/обман есть сооружение и др. [Панченко, 1999, с. 173-178].

Одним из распространенных приемов реконструкции языковой картины мира является анализ метафорической сочетаемости слов абстрактной семантики, выявляющий «чувственно воспринимаемый», «конкретный» образ, сопоставляемый в наивной картине мира данному «абстрактному» понятию и обеспечивающий допустимость в языке определенного класса словосочетаний [Арутюнова, 1987, с. 3-4]. Так, например, для русского и английского языков воз­можности метафоризации лжи и обмана очень широки. В целом метафорическое восприятие лжи и обмана у русской и английской лингво­культур совпадает [Панченко, 1999]. Можно согласиться с мнением Н.Н. Панченко о том, что в концептуальном пространстве «ситуация обмана», фиксируемым лексическими средствами фразеологического характера, выделяются такие фреймы обмана, как сокрытие, распространение ложной информации и собственно обман [Панченко, 1998: с. 169]. Обман является родовым понятием для всех разновидностей лжи, и соответственно доминантным, ядерным словом лексикализации концепта «ложь» [Dönninghaus, 1999: 37; Шаховский, 2005: с. 177]. На основе различия количества номинаций обмана в русском и английском языках профессор В.И. Шаховский приходит к предположению о том, что в английской лингвокультуре ложь (обман) более изощрена и распространена, что англичане больше притворяются, более активно и пассивно лгут, больше льстят, чаще действенно обманывают. О проведённых или проводимых исследованиях воз­можности метафоризации лжи и обмана на примере немецкого языка нам неизвестно. Концепт еще недостаточно исследован современной лингвистикой. Это сравнительно новая, но очень перспективная область языковых знаний.

Перспективным направлением в обл Литература
Артемьева, Е.Ю. Основы психологии субъективной семантики. – М: Наука, Смысл, 1999.

Арутюнова Н.Д. Аномалии и язык: (К проблеме языковой «картины мира»)// Вопросы языкознания. – 1987. - №3.

Богданов, В.В. Речевое общение: Прагматические и семантические аспекты. Л., 1990.

Булыгина, Т.В. О границах и содержании прагматики// Изв. АН СССР. Сер. Лит-ры и языка. т. 40. – 1981. – №4.

Воркачёв, С.Г. Методологические основания лингвоконцептологии/ [Электронный документ] /2002/ - Режим доступа: http://tpl1999.narod.ru/ WEBTL2002/CONTENTSTPL2002HTM [Дата обращения: 11.10.2005]

Глаголев, Н.В. Ложная информация и способы её выражения в тексте// Филологические науки. 1987. № 4.

Гол