Реферат: Молодежь для политиков

МОЛОДЕЖЬ ДЛЯ ПОЛИТИКОВ VS МОЛОДЕЖЬ ДЛЯ СЕБЯ? Размышления о ценностях и фобиях российской молодежи
Вопрос о взаимоотношении современной российской молодежи и современной/ых российской/их политики/ов можно сформулировать по-разному. Например, так: Какими факторами обусловлена так называемая молодежная аполитичность (пофигизм), как найти действенные способы мобилизации (или, наоборот, консервации) молодежного потенциала (экономического, культурного, политического), каковы механизмы сдерживания молодежной агрессивности? В этих формулировках, лишь по видимости противоречащих друг другу, выражается интерес политиков к молодежному активизму: преодолеть пассивность, мобилизовать энергию, сдержать откровенную агрессию и экстремизм. В каждой из них речь идет о перспективах контроля и управления молодежным «электоратом». Ясно, что от правильных ответов и соответствующих решений зависит жизнеспособность политических сил и будущее их лидеров.

Для молодежи вопрос об отношении к политике/кам либо не актуален, либо формулируется ей иначе. Политическая идентичность не является самым важным моментом взросления. В каком то смысле это дискурсивное «навязывание», приписывание молодежи обязательства осознать себя политическим субъектом/агентом. Не спорю, проблема адекватного включения молодежи в политическую систему актуальна. Однако следует отличать «молодежную проблему», как она формулируется политической элитой (механизмы контроля, управления и мобилизации), от того, какие проблемы ежедневно решает сама молодежь.

Отношение молодежи к политической жизни российского государства включено в более широкий контекст ее отношения к власти. К власти «взрослых» во всех ее проявлениях: власти тех, кто имеет право «говорить», обладает необходимыми ресурсами придания мнению значения «истины», владеет механизмами его практического продвижения.

Взаимное позиционирование молодежи и власти следует рассматривать с точки зрения отношения власти (государства, СМИ, политической системы/партий, гражданского общества) - к молодежи в целом, или отношения различных молодежных солидарностей - к властным субъектам. В последнем случае важно знать аутентичные смыслы понятий «политики» и «активности», которые в них вкладываются самой молодежью в контексте тех или иных молодежных формирований, с присущими им иерархиями и связями. Представляется, что только с учетом всех взаимных позиций можно преодолеть «властный», силовой дискурс, избежать объективации и унификации молодежи, как полноправного и «говорящего» субъекта.

 
^ Кому и зачем нужна молодежь? Особенности национальной молодежной политики

Исследовательская практика убеждает в том, что между субъектами социальной политики отсутствует согласие в понимании путей формирования молодежных идентичностей, смысла и направленности молодежных практик, характера взаимоотношений молодежи с меняющимися общественными структурами. Когда о «молодежных проблемах» говорят «на высоком уровне», особое значение придается ссылкам на статистику [1]. Но мало знать долю молодежи в структуре населения. Важнее понимать ту роль, которую молодежь играет в развитии и укоренении практик гражданского участия в преобразовании общественной системы, и отличать от той роли, что ей предписывается (навязывается). Сегодня практически невозможно говорить о наличие ясной стратегии «молодежной политики», разделяемой ее лидерами и авторами. Озабоченность молодежным вопросом активно декларируется на самом высоком уровне в качестве первоочередной задачи, однако официальные высказывания отличаются декларативностью и абстрактностью, часто с трудно различимым смыслом [2]. При этом сокращаются региональные структуры, призванные реализовывать провозглашаемые идеи, и бюджеты молодежной политики до смешного мизерные [3].

Остается не ясным вопрос о причинах выделения молодежи в качестве социальной группы, нуждающейся в специфическом государственном патронаже. Публичное обозначение ее социальной уязвимости, с одной стороны, позволяет разрабатывать соответствующие программы и выделять под них финансирование, но, с другой стороны, лишает молодежь субъектности. В самой Конституции РФ 1993 отсутствует понятие «молодежной политики», под видом молодежной политики предлагается классический чиновничий набор действий — дать денег и создать новые ведомства. По мнению практиков, «молодой человек не нужен ни обществу, ни государству, а лидеры молодежных организаций боятся объединять усилия» (председатель Центрального совета Союза молодежных организаций РФ В. Журавлев), «тему молодежи не любят ни журналисты, ни власть. Преодоление стереотипного отношения к молодежи - самая трудная задача». (Е. Костенко, советник главного территориального управления президента России). (Братерский и др., 2003).

Очевидно, что следует критически осмыслить привычные и устоявшиеся взгляды на молодежную активность, которые по большей части суть наследие советской идеологии, построенной на априорном долженствовании молодежи перед обществом и ответственности за будущее.

 
^ Молодежь - невидимые участники современной молодежной политики

Вопрос о причинах спонтанной молодежной активности впервые был поднят в 80-е годы прошлого столетия. Этот период был отмечен настоящим всплеском интереса к неформальным молодежным группированиям. Появление новых, открытых социальных идентичностей было выражением надежды на возможность массового участия молодежи и других прогрессивных сил в преобразовании российского общества. Растущий интерес к отдельным культурным молодежным практикам стимулировал обращение социологов к качественным методам сбора информации, позволявшим проникнуть глубже за количественные показатели усредненного мнения «большинства». Рос интерес к западному опыту молодежных исследований, технологиям социальной политики в отношении молодежи, переводам и публикациями классических работ в этой области. Однако уже середина и конец 90-х оказались для молодежных исследований, агентов социального государства и для самой российской молодежи периодом, когда одно разочарование сменялось другим. После победы выборной компании Б. Ельцина «Голосуй или проиграешь!», массово эксплуатирующей пик молодежного оптимизма, про молодежь окончательно забыли.

Сегодня мы вновь наблюдаем растущий интерес к молодежной «проблеме», напрямую связанный с особым периодом современной российской истории. Противостояние бывших «братьев» по Союзу, угрозы цветных революций, популярность ксенофобных, экстремистско-националистических настроений в молодежной среде, стихийные поиски объединяющей национальной идеи - все это подталкивает политиков и социальных ученых к переключению внимания с политической элиты на реально действующих акторов, к определению их ресурсов, направленности активностей и прогнозу их последствий.

 


^ Общественная польза и молодежный активизм

«Социальная/гражданская активность» связана с желанием включаться в общественные преобразования, стремлением найти свое место, обрести идентичность. Здесь ключевым моментом становится представления об общественной пользе (смысле и цели жизни), которые одобряются и принимаются большинством общности, к которой юноша или девушка себя относят. Понятие социальной пользы достаточно подвижно, оно наполняется содержанием в конкретный момент времени в контексте конкретной культуры. Поэтому не удивительно, что вопрос о молодежном активизме в современной России невероятно запутан. Сказывается влияние советского прошлого, сложный характер социальных трансформаций, меняющих критерии определения нормативности, образцов успешной и общественно одобряемой социальной пользы и гражданского участия. Ситуация усложняется отсутствием разделяемых большинством населения представлений, о направлении и перспективах общественного развития. Будущее России во многом остается темой дискуссий и политических экспериментов. В этой ситуации понять и решить для себя, что значит - быть «активным гражданином» очень непросто. Важен, на мой взгляд, и психологический аспект. Переписывание отечественной истории и роли ее героев приводит к тому, что многие исторические образцы гражданской активности не вписываются в современное понимание социального успеха, усилия героев прошлого по «внесению вклада» в формирование имиджа свободной и могучей страны оказываются девальвированными. Это способствует развитию социального цинизма: более успешными признаются не те, кто отдавался бескорыстному служению ради общего блага, на проверку оказавшимся благом правящей элиты, а те, кто преследовал личные (материальные, политические) цели. В результате само понятие «общественного служения» теряет свой благородный смысл, превращаясь в инструмент политтехнологов или политическую риторику. Говорить о сформированной общественной солидарности, гражданском капитале самодеятельного развития общественных инициатив становится очень сложно.

Удивительно, что ученые и политики мало внимания уделяют ценностному сдвигу, происшедшему в сознании далеко не только российской молодежи. Приоритет духовных ценностей (поддерживаемый коммунистической пропагандой в противоречии с материалистическими постулатами) сменился приоритетом материального благополучия и социальной состоятельности. Молодежь, относящая себя к «продвинутым, включенным, активным», в качестве достойных образцов «успеха» и целей, к которым следует стремиться называет такую «тройку»: деньги — качественное образование — власть/статус. В то время как для сельской молодежи, самое важное - уехать из села, соответственно их «тройка»: город — рабочее место — деньги. Подобные стратегии поддерживается реальными рыночными практиками индивидуальной конкуренции, ростом значимости личных усилий и собственного (не обязательно наследуемого) человеческого капитала, продвигаемыми СМИ образцами успешности, построенными на расхожем: «если ты умный то почему не богатый» - красивый, здоровый, сексуальный? Наши исследования показывают, что достижение успеха у «своих», в принимающей, доверяющей и одобряющей индивидуальные усилия среде, становится более значимым, чем непонятное движение к декларируемым и отчужденным образцам «правильной» социальности. Это не значит, что современной молодежи чужды ценности патриотизма или им не свойственно проникаться политическими идеями, призывами, не хочется вливаться/присоединяться к общественным движениям. Речь идет о том, что мотив участия и ценность имеют другие, часто отличные от декларируемых «сверху» смыслы, диктуемые собственными пониманиями индивидуальной полезности. Современные «призывы» к общественному служению не только не подтверждаются примерами «из героической жизни», но и цинично девальвируются политическими манипуляциями, явной и скрытой рекламой полу/криминальных карьер, громкими разоблачениями, ежедневными столкновениями с «духовно богатыми», но социально незащищенными, униженными и исключенными из «красивой игры» родителями, интеллектуалами и профессионалами, оказавшихся за чертой бедности.

Самопозиционирование различных молодежных групп по отношению к государственным и гражданским структурам российского общества затрудняется не только противоречивыми обстоятельствами современного жизнеустройства. Чтобы стремиться участвовать в гражданских практиках нужно, прежде всего, понять, что собственно это значит - «занимать активную гражданскую позицию». Насколько в его или ее представлении о собственной жизни, карьере, успехе присутствуют ценности гражданского самосознания? Защита каких прав - наиболее актуальна? Такие активные социальные действия, как вступление в партию, участие в марше протеста, забастовке или митинге, самостоятельный сбор подписей в защиту идеи или личности возможны только при наличии сформированной внутренней мотивации. Какова ее природа? Что в условиях жесткой и последовательной капитализации России может увлечь настолько, чтобы юноша или девушка, пренебрегая материальным интересом, временем и досугом, бросились «с головой» в защиту прав беженцев или этнических меньшинств? Насколько бескорыстно участие молодежи, например, в пропрезидентских движениях «Идущие вместе» или «Наши», которые агрессивно продвигаются ее лидерами в качестве примера гражданской активности? [4] Ответить на эти вопросы невозможно, если не приблизиться к пониманию того, каковы реальные приметы молодежного активизма, как и кем определяется его позитивный или негативный социальный смысл, каковы критерии оценки его «социальной пользы».

Российско-советской истории ХХ века, как и части западной, известны роковые ошибки волюнтаристского обозначения молодежных действий в качестве «опасных и даже вражеских», если они приходили в противоречие с экономическими, политическими и культурными интересами господствующей элиты. Посредством мощных идеологических машин эти интересы насильно насаждались всем людям, в качестве интересов «нормальных» граждан и патриотов своего общества. Любые экономические, политические и культурные отклонения от «нормативной и разрешенной активности» попадали в разряд социальных девиаций, порицались и преследовались. Так, например, предпринимательская деятельность, к которой сейчас активно привлекается профессиональная молодежная элита, в 70-80 года прошлого века преследовалась как «спекуляция» и «фарцовка». Молодых людей не просто осуждали в общественном мнении, но и привлекали к уголовной ответственности за мелкую торговлю «идеологически вредной западной продукцией» [5]. На самом деле, принятие подобного субкультурного имиджа требовало от советского молодого человека или девушки большого мужества. Это было открытой демонстрацией активности, в определенном смысле - противостоянием насаждавшейся массовой культуре «равенства и одинаковости». В рамках советской идеологии воспитания подрастающего поколения существовало детально разработанное описание «активной жизненной позиции», имевшее четкие и недвусмысленные расшифровки: участие в общественной жизни; высокий уровень личной сознательности, подчинение личных интересов - интересам коллектива, развитое чувство патриотизма и пролетарского интернационализма, политическая зрелость; развитость моральных качеств советского человека - приоритет духовных ценностей над материальными, отсутствие вредных привычек и «сексуальной распущенности», недопустимость проявлений «буржуазной» морали - вещизма, карьеризма, гедонизма; высокий уровень культуры - знание советской литературы и искусства, включая ключевые работы В.И. Ленина, генеральных секретарей ЦК КПСС и решения последних съездов партии. Уровень социальной и политической зрелости оценивали на специальных экзаменах - «ленинских зачетах», которые школьники начинали сдавать с 3 класса. Позитивные формулировки характеристик молодежи, необходимых для поступления в Комсомол, члены КПСС, университет или на работу, звучали определенно: «Политически грамотен и морально устойчив» [6]. Соответственными были и интерпретации пассивности. В разные времена отклонением могли считаться как открытый молодежный активизм (революционные или контркультурные движения, например студенческие волнения конца 60-х, прокатившиеся по всей Европе и США), так и пассивность (отказ от участия в официальной политике хиппи - «людьми системы», или от службы в армии верующими или пацифистами). (Щепанская, 1993). Расшифровки понятий «активности» и «гражданского участия» следует осторожно соотносить с понятиями «общественной пользы или вреда», поскольку в современном российском контексте они также имеют, пусть отличную от советской, но выраженную идеологическую окраску.

Не только в академических текстах, но и в «здравом смысле», трудно обнаружить четкие критерии нормативности по отношению к молодежи. Когда речь идет о нравственности, морали, потреблении или особенностях отношения к трудовым ценностям, то определение «правильного» и «отклоняющегося» поведения превращается во властные высказывания, не требующие доказательств, опирающиеся исключительно на авторитет (власть) возраста/мудрости.

 
^ Тревоги и нужды молодежи. Кому доверяют и чего боятся молодые россияне?

Сегодня, экономические, политические и культурные выборы российской молодежи могут реально повлиять на ход развития общества [7]. В этой ситуации странно выглядит отстраненное отношение к повседневным молодежным практикам со стороны правящей элиты. Политика «молодежной мобилизации» продолжает строиться по принципу реакции на чрезвычайные ситуации. Несмотря на изменение общественного устройства, в отношении к молодежи со стороны власти преобладающими остаются подходы «советского типа», когда на нее смотрят не как на полноправный общественный субъект, а как на ресурс, который нужно правильно использовать, а в случае наличия «отклонений» - регулировать, контролировать и организовывать «сверху».

Тезис о расширяющейся политической и гражданской апатии в молодежной среде не находит подтверждения в наших исследованиях. Современная российская молодежь живет в противоречивом мире. С одной стороны она все еще в значительной степени погружена в атмосферу советского типа мышления, который транслируется через школьное и отчасти университетское образование (учителя и преподаватели «старой закалки»), родительские семьи и др. С другой - ее практическая жизнь наполнена другими сюжетами, в минимальной степени связанными с советским прошлым. Это - платное образование, молодежная безработица, жесткое социальное расслоение, усложнение жизненных стартов, расширение и развитость социально-культурных ресурсов, связанных с новейшими информационными технологиями, доступ к которым вносит новые «классовые» деления [8].

Политическая и гражданская активность в социально одобряемом смысле может самодеятельно проявляться, когда молодежь ощущает себя полноправным членом общества, чувствует, что может на что-то влиять.

Что такое власть? Как часто молодежь сталкивается с ее проявлениями? Кто сильнее всего ощущает ее давление? По результатам исследования исследования «Молодежь и гражданское общество» (НИЦ «Регион», 2004 г.) около 54% молодежи чувствуют себя крайне уязвимой и незащищенной категорией, находящейся под постоянным давлением государства. Это касается как студентов, так и тех девушек и юношей, которые нигде не учатся и не работают. Что характерно, с возрастом это давление со стороны власти, государства ощущается сильнее. Угроза тотального контроля ассоциируется в первую очередь с силовыми структурами: милицией, армией и другими. По мнению молодых граждан, современное государство в первую очередь защищает интересы олигархов, богатых людей, криминальных структур и столичных жителей. Наиболее незащищенными категориями были названы бедные люди, женщины, жители провинциальных городов и деревень, а также сама молодежь и трудные подростки. Таким образом, молодые ульяновцы убеждены, что государство защищает интересы и без того «защищенных» и сильных мира сего. Что касается правовых интересов, то опрос показал, что у современной молодежи больше обязанностей, чем прав. Около половины юношей и девушек считают, что они не в состоянии оказывать заметное влияние на политику государства, т.е. автоматически исключаются из правового пространства. И с возрастом эти пессимистические настроения лишь возрастают и утверждаются. Интересно, что респонденты продемонстрировали активное желание принять участие в каких-либо инициативах: около 80% готовы участвовать в общественно-полезной деятельности. Наибольший энтузиазм вызвала идея участия в молодежных общественных организациях. Так что идея пассивной, ничего-не-хотящей молодежи не оправдывается. Правда, заставляет задуматься тот факт, что молодежь готова присоединиться к уже существующим инициативам, но не хочет брать на себя ответственность по созданию собственных проектов. И есть еще одно, чрезвычайно значимое условие: жажда деятельности молодежи никак не связана с политической активностью. (Приложение 1).

В современном обществе «активность» ассоциируется молодежью с возможностью индивидуальной самореализации, самопрезентации, одобрение группы сверстников становится более значимым, чем одобрение неким, часто отстраненным, «обществом», поскольку группа реагирует и оценивает именно индивидуальные усилия и достижения. Пассивность, в данном контексте — политическая апатия, вовсе не обязательно имеет негативно-порицательный оттенок. Напротив, для части молодежных субкультур, неучастие в официальной политике является знаковым, в зависимости от того, в контекст какой культурной группы индивид включен, расшифровка этих понятий будет различной.

Коренные общественные изменения актуализировали для молодежи проблемы, с которыми столкнулось все население России: необходимость постоянной адаптации к происходящим изменениям, преодоление старых и новых барьеров, препятствующих включению в меняющиеся общественные структуры, развитие навыков сосуществования с рисками повседневности (бедность, болезнь, агрессия). Анализ результатов исследования, посвященного рынку труда молодых специалистов показал, что среди молодежных техник адаптации выделились достижительские, направленные на преодоление имеющегося (наследованного) статуса, и недостижительские, ориентированные на стабилизацию, сохранение уже имеющегося потенциала (собственного и семьи). Первые значимо отличались от советских образцов, вторые — направлены прежде всего на выживание. (Омельченко Е. 2002)

Для достижительских стратегий значимыми оказались такие техники: индивидуализм (на смену коллективизму); сверхмобильность и риск (на смену стабильности); стремление к получению разнообразного трудового опыта (на смену стажа на одном рабочем месте); престиж работы в негосударственных, коммерческих и общественных структурах (на смену государственным гарантиям бюджетной сферы); рыночный карьеризм (на смену партийно-бюрократическому). Отчетливо проявилось доминирование материальных ценностей над идеологическими. Оно выразилось через такие маркеры социального успеха, как профессиональный статус, качественное образование и материальное благополучие, где деньги — прямой эквивалент свободы и независимости, а индивидуальная стилистика заменяет значимость коллективного мнения. Новые формы адаптации самым непосредственным образом, на мой взгляд, связаны с политикой, отношением к государству, включением в гражданское общество, а часто — и созданием его новых форм.

Довольно часто в качестве доказательства аполитичности современной российской молодежи используют аргумент ее малой представленности среди голосующих на выборах электоральных групп. Это интерпретируется таким образом, что молодежь не способна смотреть на интересы государства, как на собственные. Так ли это? А может быть подобная «аполитичность» и является своеобразной формой гражданского участия? К сожалению, серьезных исследований, раскрывающих причины отказов молодежи от участия в выборах разного уровня, не проводилось. Примечателен факт, что среди активно отрицательного электората молодежь могла составить от 15 до 28% проголосовавших «против всех». Неоднозначность такого «неучастия» очевидна. У современной молодежи все еще нет реального доступа к политической арене. А откровенное заигрывание со стороны отдельных политических лидеров или партий воспринимаются «продвинутой» молодежью, как хороший повод «погулять на халяву», но мало кого они привлекают идеей или «политической харизмой». Отсюда «новые», «свои» формы политической активности, такие как экстремизм, анархизм, неонационализм. Усилия же государственной молодежной политики направлены не на развитие конструктивных форм молодежной активности, фокус смещается на борьбу с деструктивными реакциями. Это не в последнюю очередь влияет на отношение молодежи к государственной политике. Получается замкнутый круг.

«Российская молодежь верит только Богу и Путину» - такой вывод делается в одной из статей, посвященной исследованиям ИСПИ РАН. (Попова, 2004)

Согласно результатам масштабного исследования, молодое поколение россиян не доверяет практически ни одному из властных институтов, за исключением президента и церкви: гаранту российской демократии доверяют 57,2% респондентов, а церкви — 48,1%. Госдума, Правительство РФ, политические партии и милиция сходных чувств у молодежи не вызывают. В силу возрастных идеалистических представлений молодежи о жизни именно президенту дается больший кредит доверия, тогда как остальные ветви власти для нее — заочно неэффективные и продажные [9]. По мнению авторов исследования, современная российская молодежь не верит в возможность что-то изменить. Многие молодые по-прежнему хотят, чтобы Россией руководила сильная личность, им больше импонирует закрытое общество и возможность свободного предпринимательства в стране. Во всем мире исследуются проблемы институтов власти, проблемы их легитимизации, поскольку они действуют в той степени, в какой им доверяют. Результаты наших исследований говорят о том, что глубоко легитимным институтом для молодежи является только президент, а другие структуры измеряются иными критериями, имеют иной масштаб этических норм. Ко всем остальным структурам власти, не только молодежь, но и большинство россиян испытывают «фундаментальное недоверие».

 
^ Российское правозащитное движение глазами ее вождей и молодежи

По мнению одного из лидеров современного российского правозащитного движения Игоря Аверкиева, председателя Пермской Гражданской палаты, гражданское общество в России переживает «тихий кризис идентичности». Пафос его идеи в основном обращен к взрослому составу гражданских инициатив, однако основные моменты можно прямо адресовать и молодежи (Аверкиев, 2004).

Как показало наше исследование, в пространстве гражданских инициатив открываются большие возможности для проявления молодежных амбиций, однако такого рода активность ассоциируется большинством молодежи с политической (государственной) работой. Как и в советское время, подобная карьера интересна далеко не всем. Исследование, проведенное нашим центром в молодежных правозащитных центрах нескольких российских городов, показало, что в самом правозащитном движении существует много противоречий, которые создают барьеры для активного включения молодых поколений. Самый сложный из них — это сформированный имидж и репутация правозащитного движения и его участников. Отсутствуют устоявшиеся исторические традиции и общественное согласие, поэтому защита прав и свобод ассоциируется молодежью с политической или социальной маргинальностью. Это поддерживается устойчивым негативным имиджем, сформированным как эмигрировавшими диссидентами, так и первыми российскими демократами. Другие, даже более маргинальные позиции (например, андеграунд по отношению к мейнстриму в молодежной культуре), достаточно привлекательны для «продвинутой» молодежи (интеллектуалов, богемы, студентов). Такое противостояние располагается внутри официозного пространства, ассоциируясь с политикой, партийной деятельностью, государственно-бюрократическим «мажорством». Все еще продолжает существовать устойчивый имидж правозащитников, как скандалистов или функционеров комсомольского образца, делающих политическую карьеру. Отечетсвенными СМИ продолжает продвигаться образ правозащитной деятельности, финансируемой, контролируемой и управляемой Западом через благотворительные фонды и их российские представительства. Этот барьер особенно значим на фоне роста «нового патриотического сознания» у молодых россиян. Скачок национально-патриотического сознания связан как со стихийными, так и осмысленными действиями. Стихийный патриотизм связан не столько с гордостью за отечественную историю и культуру, сколько с потребностью в преодолении комплекса «национальной неполноценности». Этот комплекс сформировался в контексте пятнадцатилетней широкой и массированной критики истории, культуры и политики СССР, силовых государственных структур современной России, романтизации криминального и полукриминального мира. Сознательный патриотизм характерен для неонационалистических, анархистских и профашистских субкультурных молодежных формирований, в первую очередь — для становящегося все более популярным, особенно среди депривированной, провинциальной молодежи, движения скинхедов. Активно эксплуатируются неопатриотические настроения молодежи среди футбольных фанатов. (Илле, 2004). Самым сложныя препятствием на пути включения молодежи в правозащитную деятельность остается тотальное недоверие. Наши исследования показывают, что личную ответственность молодежь несет прежде всего за вопросы личной безопасности, тогда как возможность защиты неких коллективных прав осознается крайне мало. Уровень доверия молодежи к возможности добиться справедливости путем противостояния власти, очень низкий, он даже ниже, чем доверие к государственным структурам. И наоборот, высока уверенность в том, что государственная машина сильна, и при желании (и патронаже заинтересованных силовых ведомств, прежде всего ФСБ) можно безнаказанно делать все что угодно. Главный тезис критики правозащитной деятельности заключается в том, что она - бесполезна. По мнению самих молодых людей, в эти движения чаще всего включаются те, кто делает политическую (в смысле - государственную) карьеру или находит нетрадиционные способы зарабатывать хорошие деньги, благодаря спонсорской помощи и уходу от налогов.

Особый период российской истории, связанный с кардинальной сменой общественных нормативных систем серьезным образом отделили индивидуальную жизнь молодежи (которая включает и публичные коллективные презентации) — от коллективной, в смысле государственно-публичной. Духовные интенции, признаваемые еще 20 лет назад самыми ценными социальными качествами, все больше характеризуют субъективные, а не публичные идентичности молодежи. Гражданское участие с большим трудом поддается понятным расшифровкам в близких молодежи смыслах. Если говорить об аутентичной молодежной активности, то она разворачивается прежде всего в контексте субкультурных практик. Независимые культурные пространства помогают молодежи «отвоевать» право на само-деятельность не только у государства, но и у гражданского общества. (Омельченко, 2004 а)

Представители общественных организаций, опрошенные в ходе проведенных интервью, подняли проблему разрыва поколений. Число молодежи, приходящей в ряды правозащитников, уменьшается, по их мнению, с каждым годом. На сегодня сложилась парадоксальная ситуация - лидерами большинства, так называемых, молодежных инициатив являются люди среднего возраста, чья активная деятельность началась еще во времена перестройки. Многие из них не скрывали того, насколько им бывает трудно найти подходы к работе с молодежью, разобраться в ее запросах и пожеланиях. Вопрос о смене поколений настолько злободневен, что даже заставляет ставить под сомнение перспективы развития в России всего правозащитного движения, участие в котором, по мнению экспертов, для молодежи менее привлекательно, чем карьера в коммерческих сферах. Так, например, достаточно критически оценивается многими как школы лидеров, так и волонтерские движения: «Я видел, во что эти юные лидеры вырастают, - говорил в интервью один из лидеров молодежного правозащитного движения, - это инкубаторы по выращиванию юных, беспринципных волков, которые еще и научены современным методам НЛП. ... они либо не понимают, что делают, либо совершенно холодные, беспринципные люди» (Молодежный правозащитный центр, Воронеж). Новую российскую общественность не пополняют «молодые, способные, амбициозные, новых кадров, способных и желающих подхватить знамя у вождей, взять на себя всю полноту ответственности - минимум в поле зрения. Возможны, конечно, суррогатные варианты, но они не вдохновляют (занятость в продвинутой гражданской организации воспринимается как наименее затратный способ обретения международных контактов, реализации международной экспертной карьеры или как временное замещение политических амбиций)... Продолжают развиваться суррогатные формы волонтерства («добровольный» труд в обмен на обещание попасть в программу международных волонтерских обменов, в обмен на «гарантированное» попадание на альтернативную гражданскую службу, в обмен на зачет по учебной практике и т.д.)» (Аверкиев 2004).

 
^ «Фобии» патриотизма

Для размышлений на тему проблем молодежи в фокусе роста стихийного патриотизма обращусь к данным ряда исследований НИЦ «Регион», проведенных в 2004-5 гг., посвященных анализу ксенофобных и экстремистских настроений в молодежной среде. Интерес к этой теме переживает настоящий ренессанс. Это связано как с внешней ситуацией [10], так и с государственными усилиями, направленными на поиск «национальной» идеи, способной консолидировать нацию, трансляцией многочисленных выступлений лидеров общественного мнения [11]. Все это не может не порождать стихийных псевдо/патриотических и ксенофобных настроений. Ведущий эксперт Левада-Центра Б. Дубин сообщил предварительные результаты исследования ксенофобных настроений в России, закончившегося в августе 2005 г. Он подчеркнул, что «Уровень ксенофобии в России никогда еще не был столь высок». ПО данным социологов, 45% опрошенных считают, «что во всех бедах виноваты представители «нацменов», которых слишком много в верхах власти». Около 60% убеждены, что правительство должно вести ограничительную и запретительную политику по отношению к въезду и проживанию в стране «этнических чужаков». Две трети населения с той или иной степенью жесткости поддерживают идею «Россия для русских». (xeno.sova-center.ru/45A2A39/6115813)

Со стороны молодежных групп отношение к этим вопросам неоднородно и неоднозначно. Рост стихийного патриотизма в молодежной среде был зафиксирован уже в исследовании конца 90-х [12]. Тогда это проявлялось в стремлении молодежи преодолеть комплекс национальной неполноценности, сформированной под давлением массированных медиа атак, вольно или невольно дискредитировавших ключевые системы и фигуры: от старых и новых вождей — до перспектив развития России в целом. Стихийный патриотизм того периода строился в основном вокруг восприятия «Запада» и его «образов» — культуры, образования, стилей жизни «западного человека». Интересно, что наиболее критичными оказались те молодые люди и девушки, которые уже имели личный «западный» опыт. С одной стороны всеми признавался приоритет западной популярной культуры: американское кино, английская рок музыка, европейская реклама и т.д. С другой стороны, параллельно образам Запада молодые респонденты вольно или невольно создавали образы России. Часто это происходило по принципу обратного, «зеркального» отражения. В результате, пройдя через невероятные противоречия, образ России сформировался как очень привлекательный, где только и может жить российский человек. На Запад хорошо ездить, но жить надо только в России, так нам говорили молодые люди и девушки Ульяновска, Самары и Москвы в 1998-99 годах [13].

Принимая культурное влияние Запада, впитывая его ценности, российская молодежь не только продолжала защищать отдельные традиции «российского превосходства», но и формировать новые ценности пост постсоветского российского патриотизма. Мне кажется — это был самый перспективный момент для открытого разговора с молодежью, однако он был упущен, государство и политики были заняты