Реферат: Риторическая модель русского разговорного языка

Ю. С. Рассказов

Кмодели русского разговорного языка (РРЯ) относятся все устные и письменныеварианты, изводы, искажения, подражания, имитации русского языка любой степениего кодификации (от бытового до литературного). Точнее, сама модель РРЯявляется схемой построения всех этих вариантов, изводов и т.д. Этот моментконституирования любой речи как речи на разговорном русском основывается надвух принципиальных моделирующих установках речи: на представлении говорящего отом, что есть русский язык и на владении говорящих материалом русского языка.Две этих стороны можно в соответствии с традицией, берущей начало от В. Гумбольдта,назвать формой и материей языка.

Вестественной речевой практике они не различаются носителями языка, усваиваясьстихийно и одновременно в силу рождения и жизни в нормальной языковой среде.Это процесс сравнительно долгий, случайный и неконтролируемый обучающимсяносителем языка. Взять его под контроль, тем самым уловив его необходимость исократив время усвоения языка, означает вот что: нужно осознать, представитьсебе минимум, моделирующее ядро формы РРЯ и запомнить (вплоть до умениявоспроизвести) моделирующий минимум материала. При равнозначности двух этихсторон для владения языком первостепенной для осознания языка является все-такиформа, представление о его духовной сути. «Внутренняя и чистоинтеллектуальная сторона языка и составляет собственно язык» (Гумбольдт),это означает, что для человека, уже обладающего сознанием, говорению на языкепредшествует до определенной степени мышление на этом языке [1], не нуждающеесяв актуализации всего русскоязычного материала. В принципе, говорить по моделиРРЯ можно, совсем не владея русским материалом, употребляя, например,английский и приспосабливая его под русский, — достаточно иметь представление,что ты говоришь по-русски, и ты уже будешь говорить по модели РРЯ. Так дети, поусловию своей игры, легко ломают родной язык и говорят на любом желаемом языке.Так иностранец, даже сносно говорящий по-русски, всё равно несет в своем«русском» печать родного языка, как минимум в виде акцента. Дети,родную форму и материал искажая, представляют чужими; иностранец, понимая иподделывая чужую форму и материал, все равно представляют родное.

Отсюдаследуют две важные вещи: 1) родной язык можно представить любым другим языком,в том числе — родным, 2) родной язык уже представлен в любом другом языке, втом числе и в родном [2]. То есть модель РРЯ уже в русском языке дана как фактматериала. Вся проблема в том, чтобы осознать это представление.

Детскоеотношение к языку показывает, что в нем возможно абсолютно все. В общем смыслеформа языка и есть эта абсолютная возможность. «Язык есть полнейшеетворчество, какое только возможно человеку, и только потому имеет для него значение»(А. Потебня). Как чистая форма язык — это отсутствие правил, как чистыйматериал — абсолютная пластичность — опять термин Потебни — речи. На этом общемуровне: что хочешь, то и скажешь, как хочешь, так и скажешь:трансцендентальный, пуфф, сикамбр. Это — исходное основание РРЯ. Носитель этогоязыка прав во всем. Правилен, допустим любой способ понимания формы, любоепредставление о языке. Однако, допуская все, мы отчего-то выбираем не всесразу. Возможно все, но необходимо что-то одно. Имея полную возможностьговорить все, в силу особенностей строения своего организма и органов речи мыговорим всегда что-то одно. Особенности дыхания и речевого аппарата — этопервая необходимость материала в РРЯ, которая осознается в виде следующейнеобходимой формы. Системообразующее правило: произношение любой единицы речина метре и силе выдоха, растянутого преградами языка с повышением тона от шумак голосу; системообразующие исключения (то есть исключения, которые образуютсяв результате наложения разных уровней системы речи и которые выглядятбессистемными [3]): резонанс губ и носа. В эту формулу входит слишком многое,чтобы пытаться проиллюстрировать её: и интонация, и членение на предложения, наслоги и т.д. — всё то, что можно понять из неё при достаточном усилии ума.Однако понимать эту формулу — еще не значит обладать русским произношением. Дляэтого нужно еще и представлять этот смысл конкретно, предметно, и уметьпроизносить любую единицу речи соответственно представлению, и, наконец,натренировать свою мускульно-голосовую систему до автоматизма. Как видим, ужездесь наблюдаются четыре степени владения русским произношением. Я, например,не владею английским; однако, если я слышу эту речь, я понимаю, что говорятпо-английски; я могу представить, сымитировать английскую речь; наконец, я могупроизнести вслед за кем-то любую единицу английской речи, даже не понимая её;но я не могу автоматически выдавать ту или иную английскую речь, понимая её ипонимая, зачем я ее выдаю. Очевидно, что стимулом воспроизводства речи являетсяотнюдь не материал речи, произношение, а моя надобность говорить по-русски илипо-английски. А уж если толковать о произношении по модели РР-языка, то выборправильного или исключительного произношения точно так же связан с надобностьюречи, с моей целью. На уровне произношения РРЯ цель может диктовать как прямоепроизношение, так и обратное: прямое как форма есть способ мышления, котороесовершает какая-то цель, обратное — нацеливание мышления. Язык есть то, что мненужно как язык. Это значит, что моделей языка может и должно быть бессчетноеколичество; то, в какой степени и в каком объеме его изучать, зависит от нашейличной цели.

Врамках этого исследования нас интересует минимум: цель употребления языкасовпадает с материалом употребления. Построить модель РРЯ — свестипредставление о языке к его материалу — допустить самый удобный, утилитарныйкомпакт материала. Весь материал языка нужно свести к его форме, к представлениюо материале, а всю форму представить в минимуме материала. Если я хочу сделатьтакую модель РРЯ, в которой бы на основе представления о материале можно егосвободно выдумывать, то всё же, чтобы выдумка оставаясь выдумкой русскогоматериала, нужно выдумывать на основании какого-то минимально данного русскогоматериала.

Настадии произношения это будет звучание русской речи: системное (согласные — гласные, глухие — звонкие, твердые — мягкие, исключительное (сонорные, губные),- 1) тождественное себе в целях смысловыражения, но свободно редуцирующееся впотоке личной речи, 2) тождественное себе как система звукоразличения иподвижное как система определенного смыслоразличения. То есть говорить с легкимличным акцентом, пока не путаются разные слова — нормально для РРЯ.

Итак,определенный устойчивый порядок вечно меняющегося звучания, необходимый длясмысловыражения, равно как и постоянную систему смысла, на фоне которойразличается любой конкретный поток речи, нужно просто знать как неустранимоеобоснование звучания и как неподвижную со-образность звучания с типовой схемойсмысла. Обоснование речи, как смысловая задача, покоряет, подчиняет конкретныйсмысл говоримого выражения. Делать речь — это, прежде всего, делать еёобосновывающую конструкцию. Сообразность речи с заранее известной схемой смыслаосвобождает звучание от навязчивости, излишества звука, по-настоящему делаетего осмысленной речью. Доделывать речь, воспринимая её, — это значит связыватьзвуки сообразно с типовой схемой смысла в определенные, имеющиеся в нас понятия- в понятие речи прежде всего.

Механизмобоснования и сообразования речи и есть в своем единстве неизменное понятиеречи, которое позволяет каждому из нас легко отличать чужую речь от родной,позволяет понять даже самую невнятно произнесенную и самую безумносформулированную речь. Неважно, что именно нам говорят, — мы принимаем каксказанное то, что мы смогли уловить и доделать на основе понятия речи докакого-то осмысленного высказывания. Сила понятия речи столь велика, что мы,даже отчетливо не разбирая звуковыражения, можем с легкостью слышать то, чтохотим, и — что еще показательнее — даже слыша, все равно слышим то, что хотим.Подобно этому неважно и то, что мы сами говорим: обоснованное звучание речи,оно все равно теряет конкретную единичность заданного смысла и приобретаетрасплывчатость и косность произносимого нами звука. Сила понятия речи стольвелика, что то и дело сбивает нас на общие фразы, общие места, мораль,поговорки и банальности. В двух этих ощутимых моментах понятие речи проявляетсякик вещественная сила нашего языка, с которой не так-то просто сладить.

Заметим:с одной стороны, звучание речи по её понятию есть порождение какого-то объемасказанного (общих звуков, которые все же не совсем пусты и общи) и какого-то содержаниясказанного (не вовсе только нами придуманного, но и внесенного в нас речью,хотя то и другое абсолютно неразличенно; неотделимо); нас, конечно, сейчасбольше всего интересует чистый, обосновывающий объем речи и та схемасодержания, на основе которой речь сообразуется со смыслом. Другими словами,нужно обозначить пределы объема и содержания речи.

Объемречи, с одной стороны, является едиными однородными отрезками речи, цельносвязанным падением речи с уст говорящего, с другой — однородной слиянностьюфрагментов в этой цельности, обратным влиянием фрагментов друг на друга,сопряженней речи.

Цельностьв падениях речи определяется её наклоном, тем, что называют цельюзвуковыражения или — неточно — целью высказывания. Наклон в РРЯ бываетвероятностный (побудительный и предположительный) и реальный (вопросительный иизъяснительный) [4]. Подчиненность каждого момента речи её целому является впадениях речи её склоном. РРЯ имеет два ярко выраженных склона (то есть дватипа подчиненности слов в предложении целому предложения или, как говорят, дватипа связи слов в словосочетании): падежный склон (согласовательный исильно-управляющий) и смысловой, (примыкательный и слабо-управляющий).

Сопряжениеречи, попросту говоря, есть постоянная, неизменная сочетаемость одних форм словс другими словами, сочетаемость, которая абстрактно наблюдается в видепарадигмы словоизменения тех или иных частей речи: спряжение у глагола,склонение у имен.

Единствосопряжения речи задается безличностью речевых единиц, то есть такой формойслов, которая не имеет никаких значений определенной личности. Безличноесопряжение может быть сопряжением неопределенного числа (парадигмы неопр. формыглагола, склонения мн. числа у существительных, степень сравненияприлагательных и т.д.) и родового числа (парадигма прошедшего времени, 3 скл,,женский род прилагательных, краткие прилагательные, определительные местоименияи т.д.). Различенность характеризует личное сопряжение речевых единиц.Различаются несовершенное лицо (парадигма настоящего времени, 2 скл., мужской исредний род прил., вопросительно-относительные, указательные и притягательныеместоимения) и совершенное лицо (парадигма будущего времени, 1 скл., притяжательныеприлаг., личные местоимения).

Какединая система сопряжений речи русский язык проявляется в парадигмах всехречевых единиц: в минимальном и наглядном объеме — в основополагющих категориях(личных местоимениях, глаголах, существительных), в очень дифференцированном ирасплывчатом виде — в производных категориях (особенно произведенных позже,типа числительных). Проиллюстрируем это в сравнении спряжения и склонения.

Формынеопределенного числа — неопределенная форма глагола, парадигма, множественногочисла — во-первых, всегда проявляют свои видовые признаки: глагол — совершенныйили несовершенный вид (упрощенно говоря, изменяясь по видам), существительные — одушевленность-неодушевленность (с большим числом вариантов в род. и вин.падежах всех склонений). Во-вторых, они так или иначе проявляют свою словеснуюформу, которая потом диктует более определенное сопряжение (типа того, чтоглаголы с концовкой на -ать или -ить устанавливают парадигму безударныхокончаний личного спряжения).

Формыопределенного числа — парадигмы прошедшего времени и 3 скл. — насчитываютвсегда только по три словоизменительных вида, различающиеся родом (глаголы:сказал — сказала — сказало, существительные: ночь — ночи — ночью), и имеют ярковыраженный внешний признак единства (в глаголах «л», всуществительных — заключающий мягкий согласный).

Крометого правилом безличного сопряжения в целом является нанизывание аффиксов:основа + приставка или суффикс (делать — с-делать — слела-л-а, ноч'-ю). Впротивоположность ему личное сопряжение строится в смене аффиксов.

Формынесовершенного лица — парадигма настоящего времени и второе склонение — включают в парадигму по шесть вариантов (местоименную или падежную парадигму,дифференцированных по роду (по типу спряжения у глаголов, по мужскому илисреднему роду у существительных), но единых по виду (глаголы тольконесовершенного вида, существительные — не личности).

Формысовершенного лица — парадигма будущего времени и 1 скл. — опять же состоит изшести вариантов, благодаря которым различаются роды (тип спряжения, жен. и муж.роды), виды (совершенный — несовершенный, лица — не лица), но сохраняетсяединство формы слова, единство окончаний.

Этокороткое сопоставление дано здесь только как иллюстрация единства спряженияречи, касающегося еще более глубинных явлении языка. Однако для модели РРЯ какраз глубинные явления абсолютно несущественны. Тут гораздо важнее именновнешнее подобие и внешняя унифицированность, позволяющая понимать язык, непонимая, почему мы его понимаем. В этом смысле, если даже мое толкованиесопряжения ошибочно, оно все равно необходимо как возможность языка инеобходимость понятия речи.

Однакодля пояснения объема речи мне пришлось привлечь к обсуждению и материалсодержания речи, по крайней мере, в той части, которая касается абстрактностиречи, ее абстрактно выделенных единиц. В абстрактно устроенной речи одниединицы имеют субъектную, другие — предикатную функцию, то есть в содержании мылегко абстрагируем прежде всего суждение, подлежащее есть сказуемое, или — надругом уровне — корень есть такое-то окончание (приставление). Субъектнымиединицами являются индивиды и виды, предикатными — роды и категории. Так, еслиобозначить существительное как категорию, то родом её будет муж., жен., и ср.роды, видами — одушевленность-неодушевленность, индивидностью — собственность-нарицательность. Но такое деление не является единственновозможным и необходимым: например, существительное можно понять какразновидность категории имен, как категории аффиксов, корней, предложений ит.д. (кстати, все эти, точнее, необходимо найденные, категории в своей плоти, вминимальном объеме должны входить в понятие речи). Все зависит от целей деленияи самотождества делимого предмета. В любом случае, следует помнить, чтосопряжение речи как абстрактный механизм описывается именно в системе координатабстрактности речи.

Нонаша речь не только абстрактна, но и конкретна: не только вечно пустая общаяструктура смысла, в опыте закрепленная за определенно сопряженными падениямиречи, но и наше личное, только в нас находящееся содержание, которое этойабстрактной структурой компонуется, иначе упорядочивается вследствие извнепроизнесенной речи. Ясно, что этим конкретным содержанием могут быть нашиличные эмоции, представления, жизненный опыт и т.д. Однако на общем уровне,если говорить об абстрактной структуре конкретного содержания, онопредставляется в виде известных логических типов суждения. Конкретность речиможет быть субъективной (мнение — «мне холодно», утверждение — «курить нельзя») и объективной (высказывание — «все людибессмертны», рассуждение — «если пойдет дождь, то станет сыро»)[5]. Каждый тип суждения имеет свой собственный статус укорененности содержанияв бытии, так сказать, степень онтологичности, интуитивно вполне понятнуюносителям языка, но которую в других случаях обязательно нужно истолковывать.Так, например, мнение есть восприятие какого-либо факта реальности, утверждение- осознание порядка этой реальности, высказывание — либо истинное, либо ложноесостояние (знание о) реальности (ср. с предыдущим: «все людисмертны»), рассуждение — либо правильная, либо неправильная связь знания.В первых двух на переднем плане находится активность познающего и творящегореальность субъекта, во вторых — практический и теоретический предметы, то есть«сама реальность» или знание как особая реальность. Таким образом,услышать какую-то из этих форм суждения — уже понять достаточно много.

Итак,обладая общим для всех понятием речи, мы и no-имаем, ловим сказанное, ипонимаем, как бы вбираем его вовнутрь себя; правда, одновременно мыобосновываем услышанное как речь своим понятием речи (конструируя на его основезвуковой поток) и сообразуем абстрактные членораздельные смыслы с конкретикой(выделяем из себя свои понятия на реконструкцию их как не своих) [6].

Однако,обладая этим, сравнительно небольшим понятием речи, мы обладаем всего лишьабстракцией языка, его понятием, а не предметом. Насколько этого мало инасколько бессмысленно подобное понятие само по себе, можно судить хотя бы пообычному (правда, еще более абстрактному) приему, методике изучения иностранныхязыков: заучивается огромный запас родных понятий, соответствующих словеснымформам чужого языка. Но и сами понятия при таком подходе предстают в суженном,ссохшемся значении, без всего гнезда односмысленных понятий, и чужие формы — единичными, мертвыми, без всей своей возможной парадигмы. Голова забиваетсяединичными словоформами и единичными абстракциями, Хотя язык делают языкомименно всеобщие связи единичных. А в таком языке слово обозначаетодин-единственный предмет; выученный «понятийный язык» являетсяодноразовым, разговорницким: отдельные фразы, как из разговорника, означаюттолько одну предметную ситуацию. Язык номинализируется, становится частьюпредметной реальности. Естественно, такого языка, состоящего из камней,стульев, трамваев, гор, морей, звезд, много в себе не унесешь.

Во-первых,вместо отдельных необязательных словесных понятий языка нужно учитьобязательное понятие речи, то есть ту систему языка, в нашем случае — русского,о которой было сказано выше. Но учить её нужно опять-таки не как чистое,абстрактное понятие, а как общую систему значений не избегаемого ни в коемслучае предмета речи. Нужно найти такие предметы речи, которые бы одни иединственно, безвариантно либо показывали (сигнализаторы речи), либо требовали(операторы речи) соответствующие моменты понятия речи.

Понорме правил в русском языке побудительный наклон передаемся операторами«на!», «пусть!», «давай», «да!» (иглагольными образованиями по типу «давай» с суффиксом «и»или с нулевым), предположительный — оператором «бы». Вопросительныйнаклон — это, прежде всего, интонация и равнозначные ей замены: частица«ли», обстоятельственная парадигма простых наречий места, времени,процесса (где? когда? как?) и обстоятельственно-субъектная (падежная) парадигмаместоименных слов (кто? что?). Изъяснительный наклон передается неограниченнымчислом операторов, любым сочетанием слов, которое может быть аналогичнословам-предложениям «да», «нет» с невопросительнойинтонацией.

Впадежном склоне при согласовании операторами и сигнализаторами являютсяодинаковые падежные формы согласованных слов (то есть совпадение вопросительнойпарадигмы кто? что?) (так согласуются прилагательные и существительные иоднородные члены предложения); при сильном управлении сигнализирует: а)переходность действия — вин. пад. или род. пад. — при отрицании, при направленностидействии на часть предмета: не открыл окно/окна, выпил воду/воды; в остальных:случаях — обязательный в этом падеже предлог (в род пад. — без, до, для, из, у,от; в дат. пад. — к; в вин. пад. — про, через; твор. п. — над, перед; пред.пад. — при) или связанность сочетания слов (добиваться успеха, нуждаться вотдыхе, владеть языком и т.д. — это случаи на уровне исключений).

Прислабом управлении сигнализаторами многозначности, вариативности связи являются:- а) предлоги, употребляемые во многих падежах (с, по — в трех; в, о, па, на,под — в двух падежах) и б) личная необходимость склонить слово так или иначе(дом брата, дом брату, дом с братом, дом (держится) на брате). При примыканиисмысловая, логическая необходимость речи настолько сильна, что она требуетнеизменной формы слова (ехать верхом, дети постарше, очень юный).

Сопряжениенеопределенного числа сигнализируется так называемой начальной формой, вкоторой определенно не различено количество явлений (действий, предметов,признаков и т.д.), имеется видовая парность (совершенный — несовершенный вид,вариантность склонения одушевленных — неодушевленных существительных,сравнительная — превосходная степень сравнения у прилагательных и т.д.).Сопряжение родового числа предстает как четырехчленные родовые парадигмы (углаголов — словосочетания местоимений 3 лица с формами прошедшего времени сродовым окончанием; 3 скл.), сопряжение неопределенного и определенного лица — как шестичленная парадигма (местоименная и спряжения глаголов настоящего и будущеговремени, 1 и 2 скл.).

Всфере абстрактности речи обычными сигнализаторами категорий являютсякатегориальные аффиксы (окончания, суффиксы, корни), сигнализаторами родов — окончания и корни, видов — приставки, суффиксы или корни, индивидов — корни и способностьвести себя как другие категории. Сверх формально выраженных сигналов действуютеще смысловые отношения «субъект-предикат».

Сигнализаторамимнений выступают прежде всего наречные слова, выражающие состояние, оценку ит.д. (хорошо, плохо, скучно, жаль), глагольные формы (нравится, кажется) илюбые обороты с соответствующим смыслом. Утверждения сигнализируются модальнымисловами и подобными им сочетаниями (надо, нельзя, можно, должен, видимо,конечно), высказывания — пространственно-временными, уточнительными,сравнительными и равными им оборотами (высоко — низко, справа — слева, давно — сейчас, рано — поздно, тут — там, тогда — теперь, выше — ниже), рассуждения — союзами (либо, или, если, но, и, да, так как) или зиянием, подразумевающимсоюзы.

Ужепростое и далеко не полное перечисление предметов речи показывает, насколькоони многовариантны, особенно сопряжение и субъектно-предикатные комплексы. Внеобходимости безвариантности и в её невозможности и состоит главная сложностьформулировки предмета речи. В русском языке на действующее правило всегдаполагается исключение или контрправило разговорного, индивидуальногоупотребления формы. Слегка абсолютизируя, можно сказать, что любой вид наклонаможет быть передан другим видом, любое сопряжение можно продублировать любымдругим, любой субъект может быть предикатом, предикат — субъектом, и любой видсуждения может быть передан другим. Лишь свободная и уместная игра правилами иконтрправилами и дает владение понятием и предметом речи, собственно — и делаетчеловека носителем живого языка.

Всвою очередь уместность этой игры зависит от степени понятия речи и владенияпредметом речи (не только говорящим, но и воспринимающим эту речь, который либодопускает, либо не допускает такую игру). Отсюда можно сделать вывод, что и вовладении языком необходимо четко отличать разные степени понятия и владения — разные степени уместности речи. Уместность той или иной степени зависит от целиговорящего и местных обстоятельств совершения речи. Если говорящий принимает зарусский только свою англо-русскую смесь, то он с трудом, но объяснится вавтобусе, но, боюсь, никогда не сникает лавров на поприще словесности. Еслиговорящий считает за правило говорить только на литературном русском языке, то,видимо, в пивной где-нибудь на окраине Львова он рискует схлопотать в ухо, будьон хоть доктором-лингвистом. Ясно, по крайней мере, что в реальной жизни мы нестоль самонадеянны в своей уверенности знания языка и желаем возвысится доместного идеала, а вместе с тем и с легкостью готовы пойти на компромисс,уступить месту, унизить свой высокий стиль до полного штиля (если, конечно, внас есть хоть капля ума).

Обычныеметодики изучения языков совершенно игнорируют реальность речевой жизни имучают изучать наиболее многообразный, развитый механизм речи — литературныйязык [7]. Предполагается, что если мы узнаем литературный язык, то узнаем иязык подворотни, нo это так только при естественном языковом опыте, когда отязыка подворотни мы идем к литературному. На самом деле литературный язык — этоколичественное усложнение, дифференцированное на нюансах, обычного разговорногоязыка за счет, по модели любого другого — авторитетного (древнего,иностранного, придуманного и т.д.). То есть литературный язык — этопрофессионально придуманное усложнение родного языка. Я полагаю, что можносделать и обратный ход — профессионально придуманное упрощение родного языка,ту или иную модель РРЯ. Вместе с тем меня мало интересует псевдорусский воляпюкили эсперанто. Речь о том, чтобы профессионально придумать модель, исходя изсамого языка, то есть вычленить его понятийное и предметное ядро, которое былегко позволяло в случае нужды перейти к более сложным моделям языка, — условитьсяо границах языка как достаточных для минимума свободного разговора.

Этимязыком, особым речением, наречием, как мы видели в русском языке оказываетсяпреимущественно наречие — все неизменяемые части речи, задающие основныепараметры речи: кроме собственно наречий, являющихся операторами всех видовконкретной речи, вопросительного и изъяснительного наклона и смыслового склона,действуют союзы (операторы рассуждений), частицы (вероятностный наклон),предлоги (все виды склона). Это — служебные части речи, которые по сути главны,делая речь. Наоборот, главные части речи второстепенны для создания речи, ноглавны для создания абстрактного смысла речи. В принципе, владеть русскимязыком как особым наречием — это владеть порядком падения и сопряжения всехнеизменяемых частей речи, для чего, конечно, требуется какой-то объем знания ио сопряжении, то есть об изменяемых частях речи и об изменении.

Вопределенном, наречном, минимуме понятии и предмета речи мы можем, конечно,свести каждую форму падения и конкретности речи до одного односмысловоговарианта (как предположительный наклон — только «бы»), а формысопряжения и абстрактности речи до двух-трех главных (глагольных исубстантивных), неизбежное вводя как их исключения. Однако при этом все равноостается открытым вопрос уже не общей предметно-понятийной модели, короткойсовокупности операторов-сигнализаторов, а всей частной и единичной совокупностипластичной, текучей массы представлений и имен русского языка, свободноживущей, рождающейся и перерождающийся в сознании и на устах. Грубо говоря,кроме грамматической модели, кроме абстрактного знания категорий, сопряжения,аффиксального комплекта, нам необходимо еще владетьсловарно-словообразовательной порождающей парадигмой, которая, хоть иосновывается на грамматической, но строится не на знании, понятии, а наинтуиции, представлении о родстве, однотипности поведения и порождения слов.Отсюда кажется, что выучить язык можно только интуитивно, во многом опытеуточнения значений слов постепенно начиная представлять всю живость смысловых иформальных связей языка. Нет ли способа осознать этот процесс стихийногоинтуитивного постижения и сделать его логичным?

Какносители родного языка мы говорим не понятийно, не понятийными смыслами слов(так говорить не только трудно, но и невозможно: только очень хорошая,последовательная наука, четко очертившая свой предмет может так говорить),построенными с помощью понятийно отвлеченных правил, — мы говорим прежде всегообразным смыслом, пластичностью слов и речи, системой одного слова,обозначающей не систему реальных предметов (как понятийный язык), а реальноеслово, имя реальной предметной ситуации. А как известно, любой предмет взависимости от: 1) цели говорящего, 2) предметной (языковой) ситуации, 3) еёпонятия носителем языка (то есть от степени владения языком) — может бытьназван любым именем. Л.В. Щерба, хоть и на основе абстрактного, понятийногоязыка, построил, казалось бы, пустую фразу: «Глокая куздра штеко будланулабокра...», — которая на самом деле, помещенная в некую предметную ситуацию(например, разговор пастухов, наблюдающих коровье стадо, будет нести не тольковеселенькую оценку происходящего, но и полное, предметно точное сообщение оситуации. Но Л.В. Щерба употребил много номиналистских слов. Анекдотическое, потомуи постоянно-житейское, говорение куда более последовательно обнаруживаетоднословность РРЯ; «na huya do huya nahuyaril — rashuyarivay».

Словесноенаполнение, то, какие именно слова употреблены, играет для языка как системыимени вполне второстепенную роль. Главное — представление речи, связныйкомплекс чувственной памяти, в котором целесообразно выделяется тот или иноймомент; система имени и есть способ выражения живого, подвижного представленияречи. Так любому, сказавшему «я хочу есть», представляется еда, нокаждому по-своему, в силу личных ассоциаций: одному как сыр, другому — колбаса,третьему — живой барашек. При одной целесообразности, потребности этихпредставляемых комплексов памяти, они появляются как почти разные воображения,одинаково все же утоляющие общую потребность. Воображение как живая реальностьпредставленческого аппарата речи может быть житейским (опыт, знание) и языковым(слово, образ). Языковое воображение все основывается на естественном исоциальном опыте, на конкретных и абстрактных знаниях каждого человека. Преждевсего, наш житейский опыт и знание всегда являются предметом представления речи- общения, сообщения и т.д. Кроме того, носитель родного языка на основежитейского воображения в норме более или менее четко представляет, где уместноего прямое, а где уклончивое слово, где нужен точный образ, где — приблизительный. Но сколь в норме мы это знаем и умеем, столь постоянно иошибаемся, так как в любом случае каждый из нас воображает что-то свое ивоображает реально каждого человека не совсем так, как каждый ведет себя насамом деле.

Особенностинашего личного языкового воображения и способность создать уместную речь, хотья зависят от житейского, как предмета речи, но зависят тем именно образом, какхорошо мы осознаем целесообразность речи, систему реальных потребностей исистему её нормального имени, используемую как возможность и повод для языковойигры с этой нормой. Прежде всего, следует осознать эту систему реальныхпотребностей, которые может удовлетворить — предвосхищая, предначертывая — только языковое воображение, а затем осознать принципиальнее смыслоречевыедействия, совершаемые этим воображением и только потом репрезентировать их ввиде нормальной имясловной конструкции.

Предметнаяпотребность в каких-либо вещах речевым воображением удовлетворяется по-разному,в зависимости от того, как далеко эти вещи отстоят от нас. Близких вещей мы такили иначе касаемся своим телом и речью, далекие — только созерцаем. Но и тех, идругих вещей касаемся и созерцаем их в текущем месте. Поэтому и речь о разныхвещах ведется иначе: близкое доступно прямо, известно точно — необходимы прямыеслова и точные образы (1), далекое — желанно, но неизведанно — требуютсяуклончивые слова и приблизительные образы (2),

Потребностьв явлениях, в силу их текучей природы, — это потребность во временной фиксацииявления: о будущем явлении мы предупреждаем, о прошлом — можем только сообщить,так как за хвост его уже не ухватишь. Предупреждение требует прямого, ноприблизительного словообраза (3), о прошлом сообщаем уклончиво, но точно (4).

Умозрительныепотребности могут быть личными и общими. Личные: физические потребностивоображаются речью как требование, необходимость в чем-либо (прямо и точно — приличное, уклончиво и приблизительно — неприличное) (5). Духовные потребностивоображаются как предложение, отдача чего-то из себя другому (прямо и точно — ясное самой личности предложение, уклончиво и приблизительно — неясное). Общиенеобходимые, деловые потребности воображаются как оценка, прикидывание ценностидела (прямо и точно оценка необходимостей третьих лиц, уклончиво иприблизительно — первых и вторых) (7). Общие интересные, интересующие всехпотребности воображаются как устройство, системная конструкция или организациии т.п. (прямо и точно об интересной первому или второму лицу, уклончиво иприблизительно — об интересном третьему лицу) (8).

Итак,эти восемь смысловых конструкций являются схемой всех реальных потребностейречи, которые так или иначе продуцируются речевым воображением на почве нашегожитейского опыта и знания — естественного, социального, конкретного иабстрактного. Естественный опыт требует уклончивого или прямого слова, ноточного образа, социальный — прямого слова, но точного или уклончивого образа.Конкретное знание — прямого слова, но точного или приблизительного образа,абстрактное знание — уклончивого слова, но точного или приблизительного образа(на этой основе, между прочим, и проводится различие точных и неточных наук).

Понятно,что в сочетании такого числа предметов и такого количества конструкций возможнонеограниченное варьирование; но для того чтобы свободно варьировать речь, ненужно заранее знать, помнить и представлять все варианты, достаточно знать ипомнить основные схемы и представлять правило неограниченной возможности ихварьирования.

Последняясложность на пути конструирования таких схем состоит в том, что, обладаяпонятием речи и её основными предметами, имея абстрактное представление о речи,о её схеме, можно не иметь конкретного знания и опыта владеть этой речью какавтоматической именной системой. Не зная родства всех слов одного языка поопыту кровного родства, мы не владеем языком как одним живым словом. Нужнообнаружить имеющуюся в нас способность так знать родной язык и распространитьее на все возможные языки. Обнаружить — значит закрепить, довести доавтоматизма, что делается в опыте педагогики, детовождения, разыгрывающегопредметные ситуации и словесную ориентировку в них. А для этого нужно преждевсего представить язык как нечто простое, как одно имя — заменить этим однимименем все конкретные имена русского языка (существительные, прилагательные,глаголы), чтобы на почве тождественного по всех ситуациях слoва различия его ситуационногоупотребления бросались в глаза и память. Этим вместоименным заменителем врусском языке по его естественной природе является именно местоимение.Конкретные схемы основных речевых конструкций должны быть местоименнымисхемами, где местоимение дополняет естественную неизменную наречную частьязыка.

Условиемпонимания полноты этих схем является следующее: они допускают свободный, а нетолько записанный порядок слов, предполагают неограниченность числаперестановок любого блока (возможного предложения, которым может быть любоеслово), схемы в любую другую схему при соблюдении, конечно, равнозначныхсопряжений, а также — предполагают замены однокатегориальных слов внутрикатегории (если дается, например, конструкция типа «мне нездоровится»,то имеется в виду, что вместо «мне» можно поставить нужную падежнуюформу любого личного местоимения — тебе, ему, нам, ей, им), наконец, эти схемыдопускают любую наречную замену.

Какможно понять, наличие подобных конструкций является только правилом, нормойсистемы, неправильное использование которой — это неисчерпаемый источникварьирования. Уместность использования зависит уже не только от понятия речи изнания её предметов, но и от представления об образности речи и степениовладение её именами. Использование чисто местоименного языка (хоть и выше поразличению, чем ступень междометного или наречного, а потом понимательного),все же сказывается возможным прежде всего в узких предметных ситуациях, гдеместоимение, замещая предметы, позволяет жестикуляции достигнуть максимальнойстепени озвученности и осмысленности. В русском языке чем официальное,интеллектуальнее и книжнее сфера, тем менее местоименной по словам являетсяречь. Однако по структуре своей она остается точно такой же, как местоименная.Поэтому овладев в опыте педагогического общения, в моделируемых предметныхситуациях автоматизмом речи (младенец, не имеющий интеллекта, справляется сэтим за год жизни; как же мы мешаем себе учить языки!), мы с легкостью сможемусваивать нужный нам объем языка, вращаясь в нем как в родной стихии.Риторическая модель речи (включающая в себя произношение, звучание, понятие ипредметы речи, представление и местоименные схемы [8]), будучи базой речи иязыка, может быть представлена по необходимости в более общем и в более частныхвариантах.

Следующийшаг в моделировании языка связан с анализом чувства речи, которое возникает впроцессе расширения словарного запаса и языкового опыта, и которое может и должнобыть представлено для сознания в виде целостной системы речевых поводов длявозникновения этих чувств (словообразовательные и проч. парадигмы, аллитерации,ассонансы и т.д.). Затем требуется проникновение в механизм речи какобстоятельства многих факторов и причин речи, как в особый характер личности итип бытия (дом бытия, по словам Хайдеггера), наконец, необходимо понять языккак поступок личности и народа (тут нельзя не вспомнить Бахтина), ведущий копределенной смене домов бытия.

Ивсему этому огромному познанию зыбкой, но прочной опорой является то речевоеядро, которое я посильно пытался вычленить.

Самособой разумеется, что полнота этой модели возможна только в том случае, еслиона представит всю конкретную наречную, местоименную, предложную, союзную,аффиксальную систему языка. Хотя такая полнота в силу развитой синонимии языкасовершенно излишня именно для такой образной, пластичной речи,

Огромнаясинонимичность — есть результат познания, различения человеком себя и мира,вариативность смысловыражения — следствие того процесса, который Потебняназывал прозаизацией речи, сгущением мысли, увеличением числа без-образныхслов. Действительно, чем более язык развивается, тем более он политизируется,прозаизируется. Его исконная пластичность забывается, отчего все живые языки на90% являются мертвыми языками. Сопротивление процессу прозаизации оказываеттолько поэзия, которая в новых прозаических материях и материале находит новуюобразность, придумывает образ там, где его, кажется, и не могло быть. Но поэзияне просто придумывает, а, придумывая, припоминает и восстанавливает,примысливая новое, старую образную материю — оживляет мертвую часть родногоязыка, вольно или невольно двигаясь в глубь веков, к первобытной пластичности.Поэзия актуализирует исконную пластичность речи каждого языка и значит сближаетязыки друг с другом, по наитию двигаясь к тому возможному пределу, где языкимогут быть взаимопроникнутыми, свободно понимающими друг друга и свободноговорящими друг о другом.

Совершеннонепонятно из риторической модели РРЯ, как это возможно. Кроме очевидно узкого,специального значение эта модель сама не имеет никакого другого значения. Самапо себе она бесполезна: мы владеем своей разговорной речью по рождению (в школенас учат литературной, правда, бесполезно и безуспешно), и учить нас владеть еюс еще большей правильной неправильностью совершенно некуда. Как практическаясистема модель РРЯ имеет смысл только в паре с моделью какого-то другого языка.Запараллелив два языка пуповиной единой модели [9], мы дадим ключ каждому изних в другом. Один язык найдет в другом те исключения, которые являютсязакономерностями его модели, и заговорит хоть и исключительностями другого языка,но исключительно его, этого другого языка, средствами.

Список литературы

1.Ж. Пиаже: «Язык есть особый продукт интеллекта, а не интеллект естьпродукт языка». Хоть и очень похожа эта мысль на мою, тем не менее отличнаот нее и неверна своей сформулированной абсолютностью.

2.Пока я сознательно опускаю ту сторону, что родной язык имеется во всех другихязыках так, что носителям этих других языков достаточно лишь осознать ихродной, например, англо-русский или китайско-русский, как, впрочем, и намдостаточно для овладения любым языком мира осознать наш родной русско-любойдругой язык. Как ни выглядит эта мысль дико, я ничуть не претендую на ееавторство. В. Гумбольдт: так как «каждый должен носить в себе ключ кпониманию других языков, то… форма всех языков одинакова».

3.Поскольку исключения имеют в русском языке очень много места, но в живойпрактике постоянно игнорируются, то следует признать системным признаком РРЯвольное отношение к системе, допускающее и требующее свободного индивидуальногоискажения в процессе речи. Часть этих искажений, системно повторяющаяся, самасистематизировалась как правила исключения из правил. Именно поэтомуконкретного материала исключений я касаться не буду.

4.Нет смысла корректировать школьное разведение понятий наклонения(повелительное, условное и изъяснительное) и видов предложения по целивысказывания (повествовательное, вопросительное, побудительное) абстрактныйподход поневоле строит множество типологий одного и того же явления по разнымоснованиям.

5.В логике такое деление суждений далеко не является общепринятым: различиевозникает из-за излишнего внимание к языковой форме суждения, а не к егомыслительной (особенно это наглядно у иноязычных логиков). См. обоснование вмоей книге «Введение в логику» (Краснодар, 1991, с.33-35,97-98).

6.Потебня: «Посредством слова нельзя передать другому своей мысли, а можнотолько пробудить в чем его собственную».

7.Гумбольдт: «Превратная методика обучения языку, при которой усилиянаправляются на то, чтобы понимать произведения писателей». Превратностьеё очевидна хотя бы по тому, что далеко не каждый русский понимает произведенияписателей русской литературы, не говоря уж о науке и философии.

8.Теперь можно объяснить, почему я возражал против абсолютности того, что«язык — продукт интеллекта». Речь в своей минимальной полноте — эториторическая, местоименная речь. Ей предшествует понятие речи (интеллект). Ноон сам вытекает из звучания (междометная речь — доинтеллектуальная), котороесамо является следствием произношения единого акта порождения речи и мышления.

9.Гумбольдт: нужно «Сравнить на одних и тех же основаниях все языки»,«Теперь стараются изучать каждый язык изолированно… Этот недостатокмогла бы восполнить систематически составленная энциклопедия языков. Она должна,исходя из метафизического анализа языковой способности, представить всеслучайные обстоятельства, влияющие на языковое строение, и рассмотреть язык сточки зрения разносторонних связей человека».