Реферат: Лингвистика XXI века: на путях к целостности теории языка
О.Г. Ревзина
Впервые десятилетия ХХ века лингвистика, отмежевавшись от социологии ипсихологии, провозглашает, в лице Соссюра, своим единственным объектом«язык в самом себе и для себя» [1]. Одна за другой выходятмонографии, именуемые «Язык» [2], принимаются критерии научностиестественных наук, формируется соссюровская научная парадигма. ВыдвинутыйСоссюром проект общей семиологии находит частичное воплощение в семиотике, но,вопреки Соссюру, лингвистика не теряет своей суверенности и не становитсячастью общей науки — семиотики. В вышедшей в 1966 году монографии «Идеи иметоды современной структурной лингвистики» Ю.Д. Апресян пишет:«Науку часто сравнивают с кораблем, который время от времениперестраивается сверху донизу, оставаясь все время на плаву» [3].Перестройка, вызванная структурной парадигмой, оценивается Ю.Д. Апресяном какобогатившая, углубившая и расширившая традиционную лингвистическуюпроблематику; как снабдившая лингвистику «методологией поиска научнойистины»; как обещающая придать лингвистике единство целостной науки. Ипримерно в это же время начинается разрушение не построенного до конца научногоздания.
Кконцу ХХ века язык как знаковая система перестает быть в центреисследовательских интересов. Лингвистика вновь тяготеет к соединению спсихологией и социологией. Когнитивистика отказывается от соссюровскихдихотомий язык-речь, синхрония-диахрония, синтаксис-семантика,лексика-грамматика, объявляет язык одной из когнитивных способностей человека(наряду с ощущениями, восприятием, памятью, эмоциями, мышлением) [4]; алингвистику — частью междисциплинарной науки когнитологии (когнитивистики).Теория дискурса отказывается от естественнонаучной модели знания, отдаетприоритет качественному анализу и помещает лингвистику в междисциплинарнуюнауку — человековедение, — объектом которой является человек [5]. Такимобразом, лингвистика вновь теряет суверенность. В новом междисциплинарномсинтезе «чистым лингвистам», ориентированным на язык «кактаковой», разрешается «традиционная точка зрения», но в целомбольшие надежды возлагаются «на выход науки о языке из изоляции и рост ееобщественной значимости в ближайшем будущем...» [6].
Оцениваяпуть, пройденный лингвистикой в ХХ веке, можно выделить следующие черты:
1.Языкознание всегда охотно вступало в контакт с другими науками — какгуманитарными, так и естественными. Не говоря о биологии, социологии, психологии,можно напомнить бум математической лингвистики в 1960-ые годы. Подобныеконтакты неизбежно сопровождались наводнением лингвистических исследованийтерминами науки-донора. Столь же неизменным оставался и результат: вязыкознании оставалось то, что адекватно ее предмету, остальное либоустранялось, либо насыщалось собственно лингвистическим содержанием.
2.Отсутствие точного определения для вводимого понятия не являлось препятствиемдля эффективного использования. Скорее сам термин уточнялся по мере накопленияконкретных исследований. Так уже в наше время обстоит дело с такими понятиями,как «языковая личность», «языковое сознание»,«языковая картина мира», «концепт», «дискурс».
3.В языкознании абсолютизировалась мифологема движения от простого к сложному.Ограниченность ее возможностей постоянно подтверждалась при обращении кхудожественному языку, в которых «объективные лингвистические данные»нередко выступали необязательным подспорьем для глубоких интуитивных прозрений,представленных в философии и литературной критике.
4.В языкознании ни один лингвистический проект и ни одна лингвистическая теорияне были доведены до уровня практического воплощения и, соответственно, досвоего логического конца. Едва ли не единственным исключением является глоссематическаятеория Л. Ельмслева, который специально подчеркивал, что его теория ненуждается в поддержке какой-либо практикой.
Такимобразом, статус суверенной науки является для лингвистики естественным ипостоянным, а влияние других научных дисциплин — мощным, но временным. Поэтомуможно ожидать, что в первое десятилетие ХХI века появится монография собобщающим названием «Язык». Вместе с тем лингвистика явно нуждаетсяв переосмыслении своего предмета и в фильтрации понятийного аппарата, исходя изсочетания точности и гибкости, а также использования «бритвы Оккама»,то есть отказа от «преумножения сущностей». Целостная теория языкадолжна быть объемлющей — вовлекающей в сферу своего рассмотрения не только то,что мыслится как простое, но и то, что мыслится как сложное. Новый синтездолжен осуществиться внутри самого языкознания.
Нанаш взгляд, такой целостной теории языка в настоящее время не существует.Наиболее сложным оказалось определение отношения между языком как системой иязыком как деятельностью. В этих условиях представляется полезным вернуться копределению объекта лингвистики и привлечь внимание к не до конца реализованнымпутям, которые имеются в современном научном дискурсе и которые могут оказатьсяполезными для построения общей теории.
Напротяжении XX века велась безуспешная борьба за то, чтобы отсечь от предметаязыкознания тот или иной аспект языка. Соссюр пытался отсечь от лингвистикифонетику ("… вопрос от органах речи — вопрос второстепенный в речевойдеятельности" [7]) — не вышло; структурная лингвистика отсекала внешнююсемантику — не вышло, возникла лингвистическая теория референции; отсекалисьпредложение, потом текст и лингвистика текста — не вышло; художественная речь,риторика, коннотации, интертекстуальность — сколько раз произносился приговор«это не лингвистика» относительно новых тем, позднее становившихсяобъектом самого пристального внимания лингвистов. Раздумывая над тем, чтоотсекалось, и главное — почему отсекалось, приходишь к такому результату:истоки редукции лежат в упрощенном и редуцированном понимании языка как системызнаков. Пафос Соссюра в отношении общей семиотики состоял в том, что язык неотличается от других знаковых систем, что знаки дорожного движения и языковыезнаки — это одно и то же, что языковое значение может легко трансформироватьсяв иную материальную субстанцию («язык — условность, а какова природаусловно избранного знака, совершенно безразлично» [8]). Этот пафосявляется ложным, природа языка коренится в человеческом теле, в его органахречи, в его разуме. Так, в самом определении языка фиксируется«человеческий фактор». Как пишет американский исследователь ЛьюисМамфорд, «с помощью собственного голоса человек впервые расширил сферусоциального общения и взаимного сочувствия» и создал «символический мир,не зависящий исключительно от потока повседневного опыта, от каких-либоспецифических условий окружения...» [9]. Таким образом, в человеческуюсистему языка вработаны социальность и когнитивность. Второе свойствочеловеческой системы языковых знаков, также присущее именно этой семиотическойсистеме, состоит в способности к вторичному означиванию, к тому, что язык естьне только денотативная, но и коннотативная система, располагающая не одним, адвумя каналами информации — денотативным и коннотативным. Эта чертачеловеческого языка была детально проанализирована Луи Ельмслевом [10] ипозднее Роланом Бартом [11], но до сих пор значимость этого фундаментальногосвойства языковой системы не оценена в должной мере. Значительная часть того,что отсекалось от предмета лингвистики, относится к языку как к коннотативнойсистеме. Коннотативный канал информации отличается от денотативного тем, чтоносителем информации здесь выступает языковой знак (единица языка) целиком какэлемент данной языковой системы. Минимальное коннотативное значение — этоконнотация иноязычия, более конкретно — коннотация русскоязычия, франкоязычия ит.д. [12]. Информация, которая идет по коннотативному каналу, весьмаразнообразна. Во-первых, это информация о мире — о типологических характеристикахчеловека (пол, возраст, региональная, социальная, профессиональнаяхарактеризация, эмоциональные состояния, оценка), о составляющих актакоммуникации (канал связи, отношения между отправителем и получателем, темасообщения). Эта информация составляет коннотативное значение стилистическихзнаков. Во-вторых, это информация о языке — о языковой норме, отклонениях отнее и характере этих отклонений. Эта информация передается выразительнымизнаками. В третьих, это информация о текстах, на что четко указал Ролан Барт:коннотация — это «метка, способная отсылать к иным — предшествующим,последующим или вовсе ей внеположным контекстам...» [13]. Эта информациясоставляет коннотативное означаемое интертекстуальных знаков. Таким образом, вязыке как системе уже представлен человек как порождающий и распознающий разныевиды языковой деятельности, как человек творчества и как человек дискурса, ачеловеческий язык — это и коннотативная, и денотативная система. Когда М.М.Бахтин писал о том, что мы говорим чужими словами, чужими высказываниями ибросил вызов лингвистике, приписывая ей неспособность понять сущность языковыхдействий [14], он прежде всего ставил под сомнение модели текстопорождения,основанные на прямом переходе от системы языка к языку в действии. Но при этоми сам Бахтин видел систему языка плоскостно, только в денотативном измерении, иигнорировал язык как коннотативную систему. Его собственный постулат ("…индивидуальный речевой опыт всякого человека формируется и развивается внепрерывном и постоянном взаимодействии с чужими индивидуальнымивысказываниями" [15]) прямо соотносится с тем, что коннотативный каналязыковой системы хранит интертексты для их участия в текстопорождении, Этоучтено в концепции языкового существования Б.М. Гаспарова, в которойразделяются операционная стратегия (разворачивание сообщения по определеннымправилам «из компактного, многократно свернутого абстрактного отображенияязыкового материала» [16]) и репродуктивная, или мнемоническая стратегия(«непосредственное запоминание и воспроизведение» [17]), основойкоторой является устойчивый коммуникативный фрагмент и которая фактическиопределяет языковое существование взрослого человека. Таким образом, пониманиеязыка как механизма, связанного с денотативной системой, действительно являетсяупрощенным, ибо представляет человека лишенным языковой памяти и языковогоопыта и не объясняет реальность языковой деятельности. Понимание языка какконнотативной системы сопрягается с другими когнитивными способностями человекаи — в потенции наделено большой объяснительной силой.
Невключениеязыка как коннотативной системы в предмет теоретической лингвистики имело иимеет следствием отсутствие четких представлений о ее строении и функциях, овзаимодействии коннотативной и денотативной систем [18]. Коннотативнуюсемиотику выводили «за пределы сферы научности» вследствиенепредсказуемости коннотаций и отсутствия в них иерархической классификации [19].Так узкое понимание «научности» лишает науку ее полноправногообъекта. Соотношение денотативной и коннотативной систем языка характеризуетсяследующими особенностями: а) они различаются не по характеру, но по способупередаваемой информации, б) они находятся в постоянном взаимодействии, ибоденотативное значение коннотатора (либо его первичная функция, если речь идет офонемах или морфемах) непосредственно влияет на его способность статьконнотативным означающим той или иной разновидности коннотативного означаемого[20], в) в строения денотативной и коннотативной систем выделяются общие испециальные принципы, присущие каждой из двух систем по отдельности.Стилистические знаки формируют собственно стилистическую систему, в пределахкоторой коннотаторы разных языковых уровней, но с одним стилистическим смысломобъединяются в множества, подобные частям речи в денотативной системе [21].Стилистические знаки входят в разные типы оппозиций (привативные, градуальные,эквиполентные) и формируют парадигмы (внутрисловные, межсловные имежуровневые). Таким образом, принципы структурного описания, принятые вотношении денотативной системы языка, применимы и к стилистической системе, начто впервые указал и что практически продемонстрировал М.В. Панов [22].«Непредсказуемость» коннотативных стилистических смысловотносительна, поскольку сами стилистические смыслы представляют собой точкизрения, закрепленные в языке как релевантные для языкового социума, и ихконкретные значения обнаруживают высокую степень общности. Непредсказуемостьвыразительных знаков также относительна, поскольку они возникают в результатепотенциально исчисляемых преобразований означающих и означаемых [23].Наибольшая степень неупорядоченности и произвольности представлена, повидимости, в интертекстуальных знаках.
Счего же начинается интертекстуальность? Первичная техника интертекстуальности — это техника повтора, но сам по себе повтор интертекстуальности не создает,поскольку он предусматривается при построении предложения и в операционнойстратегии. Интертекстуальный повтор связан с высказыванием, то есть онпредполагает акт референции. Тем самым высказывание помещается в дискурс как«то, что было произведено (возможно все, что было произведено)совокупностью знаков» [24]. Каждое конкретное высказывание, с егоуникальным значением прагматических переменных, «существует вне любойвозможности появиться вновь» [25], но в пространстве дискурса высказываниенаделяется совершенно новыми — интертекстуальными связями и новыми функциями.Выделяются различные аспекты «интертекстуального» существованиявысказывания (и, соответственно, языка, ибо «язык в инстанции своегопоявления и способа быть — это высказывание») [26]. По мысли Б.М.Гаспарова, внутренняя речь человека и его мышление опирается на гигантский«цитатный фонд» памяти: «Языковая память каждого говорящегоформируется бесконечным множеством комуникативных актов, реально пережитых ипотенциально представимых» [27]. Таким образом, одна область значений,присущих интертекстуальным знакам, — это индивидуальный опыт существованиячеловека (индивидуальные, или личностные интертексты). Другая, хорошо известнаяобласть — это известные интертексты — обсуждая «отсылки» к языковомуопыту человека при формировании мысли, Б.М. Гаспаров специально подчеркиваетблизость этого процесса к «тому, который возникает при восприятииинтертекстуальных аллюзий, подтекстов, перифраз в художественном тексте» [28].Третья область значений интертекстуальных знаков — языковые интертексты [29],связанные с функциональными стилями. Рассматривая порядок дискурса, М. Фуковыделяет ряд принципов (принцип забвения, принцип дисциплины, принцип доктрины,принцип «прореживания говорящего субъекта» и др.), контролирующихпроизводство дискурса [30]. Возникающие при этом «ансамбли дискурсивныхсобытий» характеризуются совместным появлением совокупности языковыххарактеристик, которые составляют языковой облик функциональных стилей какразновидностей дискурса. Присутствующая в функциональных стилях регулярностьпоявления одних и тех же языковых феноменов, невозможность, в конечном счете,их избежать снимает вопрос об отсылке к конкретным текстам или авторам, ифункциональные стили объявляются присущими коллективному нарекающему субъекту иколлективному языковому сознанию. Таким образом, интертекстуальные знакиявляются хранителями и передатчиками индивидуального знания «для себя»,социального знания для социума и культурного знания. М. Мамфорд называет язык«самым воздушным из всех культурных посредников. По этой причине лишь емупод силу безгранично умножать и накапливать значения, не переполняя воздушноепространство планеты» [31]. В «накоплении значений» участвуюткак денотативная, так и коннотативная системы, но коннотативная система, и вособенности интертекстуальность, имеет в этом процессе собственные функции.Специальные принципы устройства коннотативных систем должны быть тщательнопроанализированы. Формулировки «от противного», то есть в сравнении сденотативной системой, мешают понять позитив. «Необязательность»коннотативных значений является мнимой, они присутствуют всегда, но, во-первых,их объем и характер легко подвергается изменениям, так что одни значенияуступают место другим, и во-вторых, существует избирательность коннотативныхзначений, вызванная несовпадением фонда знаний у разных членов социума и учеловека на протяжении его жизни. Специфичным является характер референции:интертекстуальный знак отсылает к тексту как вещи, то есть коннотативноеозначаемое предстает как оконтуренный и при этом неисчерпаемый резервуарзначений, при этом конкретный выбор зависит от субъекта речи. Это хорошо виднов случае интертекстуальной отсылки, скажем, к названию художественного текста,которая фактически может означать установление референциальной соотнесенности савтором, с его биографией, с любым из героев или ситуаций, с текстом-письмом илюбым из его выражений и т.д. Точно также коммуникативный фрагмент типа О мерахпо укреплению… имеет в качестве коннотативного означаемого комплекснуюсемантику официально-делового стиля, включая социально-ролевой тип субъектаречи и адресата и картину мира, детерминированную правовой точкой зрения. Такимобразом, интертекстуальные знаки представляют собой целые упаковки смыслов, инедаром, конечно, Ролан Барт, выделяя в качестве единиц текста фрагменты,которые он назвал лексиями, определял лексии как «оболочки семантическойемкости», как кряж множественного текста,… поверх которого струитсядискурсивный поток" [32].
Вдискурсивном потоке реализуются различные техники интертекстуальности,специфичные для коннотативной системы. Определив высказывание как «атомдискурса», М. Фуко нарисовал впечатляющую картину бытия высказываний впространстве дискурса: с одной стороны, высказывания «производятся,обрабатываются, используются, преобразуются, обмениваются, комбинируются,разбираются и собираются, может быть, разрушаются людьми» [33], с другой — «высказывание одновременно с появлением в своей материальности, возникаетсо своим статусом, включается в систему, располагается в поле использования,поддается перемещениям и возможным изменениям, участвует в операциях истратегиях, где его тождественность поддерживается или исчезает» [34].Лингвистическое описание этого «грандиозного, нескончаемого инеобузданного бурления дискурса» [35] не только выполнено, но к настоящемувремени неясны даже контуры подобного описания. Предложенная Ж. Женеттомтипология интертекстуальных связей [36] так или иначе переназывает традиционныепонятия литературной критики и искусствознания и не затрагиваетлингвистического аспекта. Лингвистический аспект начинается с того, что мывыделяем дискурсивный повтор как основу интертекстуальности и одновременно какнеотъемлемую часть языковой деятельности… Достаточно посмотреть наэлементарные операции, которые производит говорящий в дискурсе. Это либо прямойлибо трансформированный повтор: прямой повтор в речи одного и того же лица, повторсо сменой адресата, повтор в тексте повествования, повтор слов персонажа впартии повествователя или наоборот, повтор-цитата в научных текстах, вофициально-деловых документах. Трансформационный повтор — это и пересказсобственных слов, и косвенная речь, и пересказ текста, каково бы ни было егоназначение (критика, рецензия, аннотация, школьный пересказ, взаимные пересказыучастников диалога, речей персонажей в художественном тексте). Прямой повтор ввиде цитаты заполняет большую часть дискурсного пространства. Специальныйинтерес вызывает техника трансформированного повтора. Вглядываясь в этутехнику, мы вновь и вновь убеждаемся в том, насколько объемлющим являетсяопределение языка как системы знаков, если отказаться от упрощений. Ибо впорождении, понимании и преобразовании текстов действуют те же мыслительныеоперации, что заложены в системе языка. Отношения между текстами недаромпредставляют как деривационные, и М. Фуко говорит о «деривационномдреве» дискурса. Тот же трансформационный повтор может быть представленкак модификационный (расширение высказывания в препозиции, в постпозиции, когдапрецедентное высказывание выступает как корень) и как мутационный (есливоспользоваться терминами М. Докулила). Мутационный повтор описывается исходяиз когнитивных отношений, находящих системное выражение в языке: выражениесходства (синонимия), выявление внутреннего различия при внешнем сходстве(омонимия), установление родо-видовых связей (гипонимия и гиперонимия). Вдеривационном текстовом процессе модификационный и мутационный повторыприсутствуют совместно, равно как совместно в этом процессе участвуютденотативная и коннотативная системы. Р. Барт предложил не востребованнуюлингвистикой методику текстового анализа, позволяющую раскрыть «структурацию»текста в языковом сознании за счет попеременного обращения к денотации иконнотации: по ходу чтения художественного текста читатель при этомвербализованные события, сцепляясь, образуют эпизод, который сохраняется впамяти в форме пропозиции, развертываемой в повествовательный предикат сактантами — участниками эпизода, при этом прямой повтор связан с актантами, амутационный — с повествовательным предикатом [37].
Интертекстуальность,таким образом, — это основа порождения дискурса, но это и основа продвиженияязыка во времени, его историчности. То, что не проходит через интертекстуальныйобмен, не удерживается в дискурсе [38]. Здесь важно указать на роль конкретнойязыковой личности и на значение прямой цитаты, что можно продемонстрироватьодним примером. Существуют разные точки зрения относительно того, почему именнопушкинский язык стал основой русской общенациональной нормы [39]. Во всехслучаях нельзя не обратить внимание на значение высказываний, которые можноназвать валидными, то есть ценностными для социума. Пушкинские валидныевысказывания формируют национальное мировосприятие и восприятие современныхсобытий, дают название эмоциональным переживаниям человека и ментальным актам.Имя Пушкина соединяется с цикличностью годового цикла: Зима!.. Крестьянин,торжествуя, ...; Мороз и солнце: день чудесный!; Гонимы вешними лучами...;Весна, весна, пора любви...; Ох, лето красное!...; Октябрь уж наступил… И скаждой осенью я расцветаю вновь; Здоровью моему полезен русский холод…Поэтические фрагменты разной степени завершенности входят в любовный словарь(Не пой, красавица, при мне...; Я вас люблю, хоть и бешусь...; Я вас любил:любовь еще, быть может...; Мне грустно и легко: печаль моя светла, Печаль мояполна тобою...; Исполнились мои желания. Творец Тебя мне ниспослал, тебя, мояМадонна, Чистейшей прелести чистейший образец), формулируют глобальноемировосприятие (Да здравствует солнце, да скроется тьма!; Есть упоение в бою Ибитвы мрачной на краю...; На свете счастья нет, но есть покой и воля...), отношениек жизни (Я понять тебя хочу, смысла я в тебе ищу...), принятие ответственностиза собственную жизнь и поступки (Но строк печальных не смываю) и отношение ксмерти (Но не хочу, о други, умирать; Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать...;Нет, весь я не умру...), обобщенно и афористично выражают постоянное ипроявляющееся по сиюминутным поводам опасение россиян сойти с ума (Не дай мнебог сойти с ума. Нет, лучше посох и сума...). Пушкинские валидные высказывания- это оптимальный выбор языковых форм и эстетический идеал русского языка(«чистейшей прелести чистейший образец»), и это стилистика русскихвариантов, которые включаются через валидные высказывания в современноеязыковое сознание, придавая историчность системе, по выражению Поля Рикера.
Взаключение хочется вернуться к Соссюру и присоединиться, с учетом всегосказанного, к его утверждению: "… нет ничего невероятного в утверждении,что единство в речевую деятельность вносит язык" [40]. Да, именно язык — всеобъемлющая структура, способная «вспоминать прошлое, предвидетьбудущее, охватывать незримое или далекое» [41], вселенная дискурса,которая «стала самой ранней созданной человеком моделью вселенной кактаковой» [42]. Целостная теория языка, долженствующая открыть еговселенную, определяет место языкознания — не сателлита, но ядра. Побудительныеимпульсы выхода науки о языке из «добровольной изоляции» содержатся всамой науке о языке.
Список литературы
1.Соссюр Фердинанд де. Курс общей лингвистики. // Соссюр Фердинанд де. Труды поязыкознанию. М., 1977. С. 267.
2.Вандриес Ж. Язык. Лингвистическое введение в историю. М., 1937 (рукопись книгиокончена в 1914 году); Сепир Э. Язык. М., 1934 ( авторское предисловие к книгенаписано в 1921 году); Блумфилд Л. Язык. М., 1968 (англ. издание — 1964 г.).
3.Апресян Ю.Д. Идеи и методы современной структурной лингвистики. М., 1966. С.280.
4. См. Rene Dirven. Cognitive Linguistics.General and Theoretical Paper, Series A, No. 515.
5.См. Макаров М Основы теории дискурса. М., 2003.
/>6. Макаров М. Указ. соч. С. 245.
/>7. Соссюр Фердинанд де. Указ. соч. С. 48.
/>8. Там же.
/>9. Мамфорд Льюис. Миф машины. М., 2001. С. 104.
/>10. Ельмслев Луи. Пролегомены к теории языка. Пер. с англ.Ю.К.Лекомцева // Зарубежная лингвистика.1. М., 1999.
/>11. Барт Ролан Основы семиологии. Пер. с франц. Г.К.Косикова //Структурализм: «за» и «против». М., 1975.
/>12. Женетт Жерар. Стиль и значение:stilus et significatio //ЖенеттЖерар. Фигуры. Том 2. М., 1998.
/>13. Барт Ролан. S/Z. М.,1989. С.17.
/>14. См. Бахтин М.М. Проблема речевых жанров // Бахтин М.М. Эстетикасловесного творчества. М., 1979.
/>15. Бахтин М.М. Указ. соч. С. 269.
/>16. Гаспаров Б.М. Язык. Память. Образ. Лингвистика языковогосуществования. М., 1996. С. 57.
/>17. Там же.
/>18. См. об этом: Ревзина О.Г. О понятии коннотации // Языковаясистема и ее развитие во времени и пространстве. М., 2001
/>19. Греймас А.Ж., Курте Ж. Семиотика. Объяснительный словарьсемиотики // Семиотика. М.,1983. С. 535.
/>20. Жерар Женетт делает еще более сильное, но гипотетическоеутверждение: «Коннотация возникает при денотации не просто как добавочноезначение или дополнительный смысл, но как значение производное, целикомобеспечиваемое способом денотации» (Женетт Ж. Указ. соч. С. 425).
/>21. См. об этом: Ревзина О.Г. Пролегомены к теории стилистики //Русистика на пороге ХХI века: проблемы и перспективы. М., 2003.
/>22. Панов В.М. О стилях произношения (в связи с общими вопросамистилистики) // Развитие современного русского языка. М., 1963.
/>23. См. Дюбуа Ж. и др. Общая риторика. М., 1988; Ревзина О.Г.Системно-функциональный подход в лингвистической поэтике и проблемы описанияпоэтического идиолекта // Проблемы структурной лингвистики 1985-1987. М., 1989.
/>24. Фуко Мишель. Археология знания. Киев, 1996. С. 108.См. также:Ревзина О.Г. Язык и дискурс. Вестник МГУ, Серия 9. Филология, 1999. № 1.
/>25. Фуко Мишель. Цит. соч. С. 90.
/>26. Фуко Мишель. Цит. соч. С.114.
/>27. Гаспаров Б.М. Цит. соч. С. 106.
/>28. Гаспаров Б.М. Цит. соч. С. 107.
/>29. О различении языковых и литературных интертекстов см.: ГаспаровМ.Л. Литературный интертекст и языковой интертекст // Известия АН, серия ЛИЯ.2002. № 4.
/>30. Фуко Мишель. Порядок дискурса // Фуко Мишель. Воля к истине.М., 1996.
/>31. Мамфорд Льюис. Миф машины. С. 130.
/>32. Барт Ролан. S/Z. М.,1994. С. 25. См. также: Ревзина О.Г.Текстовый анализ Ролана Барта: лингвистическое обоснование // Функциональнаясемантика языка, семиотика знаковых систем и методы их изучения. Тезисыдокладов. Часть II. М., 1997.
/>33. Фуко Мишель. Археология знания. С. 107.
/>34. Там же.
/>35. Фуко Мишель. Порядок дискурса. С. 78.
/>36. Genette G. Palimpsestes: La litterature ausecond degre. Paris, 1982. Детальное изложение классификации Ж. Женеттасм. в: Фатеева Н.А. Контрапункты интертекстуальности, или интертекст в миретекстов. М., 2000.
/>37. Барт Ролан. S/Z. М.,1994.
/>38. См. об этом Кузьмина Н.А. Интертекст и его роль в процессахэволюции поэтического языка. Екатеринбург; Омск, 1999.
/>39. См. об этом: Язык и время в пушкинском поэтическом контексте //Пушкин и поэтический язык ХХ века. М., 1999; Revzina Olga. Lalingua di Puskin e la coscienza linguistica contemporena // Puskin, la suaepoca e l'Italia. Roma, 2001.
/>40. Cоссюр Фердинанд де. Цит. соч. С. 40
/>41. Мамфорд Льюис. Миф машины. С.113.
/>42. Там же. С.105.
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.philology.ru