Лекция: Лабораторна робота №6 9 страница

Д. Плуг показал, что «агрессия» (точнее, невербальная реакция на угрозу) маленькой обезьянки не принимается всерьез другими обезьянами, если угроза исходит от обезья­ны, которая социально стоит ниже второй. Эти факты совпадают с холистской точкой зрения, которая утверждает следующее: когда мозг решает, каким приказом вызвать то или иное поведение, он принимает во внимание не только сигналы прямого стимулирования, но и общее состояние природного и социального окружения, которое в этот мо­мент является для объекта дополнительным раздражите­лем и может вносить в его поведение свои коррективы.

Скептицизм по поводу возможностей нейрофизиологии дать адекватное объяснение человеческому поведению во­все не означает, что тем самым ставится под сомнение истинность (и пригодность для сравнительного анализа) многих экспериментальных данных последних десятилетий.

Эти данные имеют достаточно важное значение хотя бы потому, что предоставляют богатый материал для пони­мания одной из форм агрессии (оборонительной), особенно если такой материал умело классифицировать, привести в систему и описать при помощи новой терминологии.

Мозг как основа агрессивного поведения[69]

Исследование проблемы отношений между функцией моз­га и поведением индивида с самого начала было определе­но дарвиновским тезисом о том, что структура и функция мозга подчинены принципу сохранения индивида и вида.

С тех пор нейрофизиологи главным образом сосредото­чили свое внимание на том, чтобы обнаружить участки мозга, ответственные за элементарные рефлексы, а также за необходимые для выживания способы поведения. Об­щепризнанным является утверждение Мак-Лина, который обозначил основные механизмы (направления) работы мозга аббревиатурой из четырех букв «Ф», означающих четыре вида деятельности: «питаться (freeding), драться (fighting), убегать (fleeing) и… заниматься сексом». Ясно, что эти четыре рода деятельности жизненно необходимы для со­хранения индивида и вида. (О том, что для функциониро­вания человека и человечества необходимо реализовать еще и другие потребности, выходящие за рамки простого вы­живания, будет дальше отдельный разговор.)

Сначала об агрессии и бегстве. Как утверждают исследо­ватели (В. Р. Гесс, Д. Олдс, Р. Р. Хит, X. М. Р. Дельгадо и др.), эти импульсы «контролируются» разными участками мозга[70]. Так, например, экспериментально установлено, что, стимулируя определенные участки мозга, можно усилить аффект гнева (и соответствующую модель поведения), а можно и затормозить. Например, активизация зависит от промежуточного мозга, латерального* гипоталамуса, цен­трального серого вещества, а раздражение таких структур, как Septum, Cingulum-Windung или Nucleus caudatus, пре­пятствует возникновению подобных аффектов[71]. Некоторые исследователи достигли утонченного хирургического мастер­ства при операциях вживления электродов в определен­ные участки мозга. Это Гесс, Олдс, Мильнер, Дельгадо[72]. Они имели возможность проводить наблюдения в двух на­правлениях: например, фиксировать яркое проявление аг­рессивного поведения в результате прямого электрического раздражения определенных участков, с одной стороны, и с другой — фиксировать торможение агрессивности путем раздражения других зон. Одновременно они научились изме­рять электрическую активность этих различных участков мозга, когда испытуемые демонстрировали эмоциональные реакции на внешний раздражитель: гнев, страх, желание и т. д. Кроме того, им удалось наблюдать далеко идущие последствия повреждений отдельных участков мозга.

В самом деле, ни один свидетель не может забыть свои впечатления, когда сравнительно небольшое увеличение электрического заряда в электроде (вживленном в зону агрессии) могло вызвать внезапный взрыв неконтролируе­мой убийственной ярости, а включение стимула торможе­ния вызывало реакцию мгновенного исчезновения агрес­сии. Значительный интерес к испытаниям подобного рода вызвал «театральный» эксперимент Дельгадо, в котором он удерживал на арене быка (под потоком стрел) с помо­щью дистанционного воздействия на мозговые зоны, тор­мозящие агрессивность.

Тот факт, что в одних зонах реакция активизируется, а в других сдерживается, сам по себе не является какой-либо особой приметой агрессивности. Такая двойственность (биполярность) характерна и для других рефлексов. Мозг вообще организован по типу биполярных систем. Когда не работают специальные раздражители (внутренние или внешние), агрессивность находится в состоянии подвижного равновесия, ибо зона возбуждения и зона торможения до­вольно стойко уравновешивают друг друга. Это особенно четко проявляется, когда одна из зон оказывается повреж­денной. Генрих Клювер и П. Буци в своем классическом эксперименте впервые показали, что у резусов, диких ко­шек, крыс при повреждении определенных участков го­ловного мозга (Amygdala) наступали такие серьезные из­менения, что они (на некоторое время) — даже при силь­ной провокации — полностью утрачивали способность к проявлению агрессивных реакций. С другой стороны, по­вреждение участков, тормозящих агрессию (например, ма­ленькой зоны вентромедиального ядра гипоталамуса), ве­дет к состоянию перманентной агрессивности кошек и крыс.

Вследствие дуальной (биполярной) организации полу­шарий мозга возникает важный вопрос: какие факторы нарушают равновесие и провоцируют открытую ярость и соответствующее разрушительное (агрессивное) поведение. Мы видели, что нарушения такого рода могут наступить, с одной стороны, от электрического раздражителя, а с дру­гой — вследствие выведения из строя тормозящих цент­ров (не считая гормональных и метаболических* измене­ний). Марк и Эрвин обращают внимание на то, что нару­шения равновесия могут быть вызваны еще и разного рода мозговыми заболеваниями.

А какие условия нарушают равновесие в сторону моби­лизации агрессивности, не считая двух эксперименталь­ных ситуаций и одной патологической? Каковы причины «врожденной» агрессивности у зверей и у людей?

Защитная функция агрессивности

Когда читаешь литературу по проблеме агрессивности людей и животных, то вывод кажется однозначным и неизбеж­ным: агрессивное поведение животных является реакцией на любую угрозу жизни или, другими словами, на угрозу витальным интересам живого существа как индивида и как члена своего вида. Это общее определение годится для самых различных ситуаций. Самая явная ситуация — это прямая угроза жизни индивида или угроза его жизненно важным потребностям (в пище и в сексе); комплексная форма такой угрозы — «Crowding» (скученность), сужение пространства, ограничение свободы передвижения или суже­ние социальной структуры (ближайшего окружения, груп­пы). Собственно говоря, для всех ситуаций, провоцирую­щих, возбуждающих агрессивное поведение, характерна одна общая черта: они представляют угрозу витальным интересам. Поэтому мобилизация агрессии в соответству­ющих зонах мозга происходит во имя жизни, как реакция на угрозу жизни индивида и вида; это означает, что филоге­нетически заложенная агрессия, встречающаяся у людей и животных, есть не что иное, как приспособительная, защитная реакция. Подобное суждение никого не удивит, если вспомнить дарвиновскую посылку о развитии мозга. Поскольку функция мозга состоит в том, чтобы обеспечи­вать сохранение жизни, то естественно, что он заботится о непосредственных реакциях на любую угрозу жизни. Но ведь агрессия — это отнюдь не единственная реакция на угрозу. Животное на угрозу своему существованию реаги­рует либо яростью и нападением, либо проявлением стра­ха и бегством. Причем в действительности, кажется, бег­ство является более распространенной формой реагирова­ния (не считая тех случаев, когда возможность бегства исключена и животное вступает в бой ради выживания).

Гесс первым открыл, что кошка при электрическом воз­буждении определенных зон гипоталамуса либо нападает, либо спасается бегством. Он свел обе эти формы поведе­ния в одну и назвал ее «защитной реакцией», чтобы под­черкнуть, что обе реакции помогают животному защитить свою жизнь. Нервные волокна, а также нервные центры нападения и бегства находятся очень близко друг к другу, но все-таки четко разделены. После работ Гесса, Магоуна и других пионеров экспериментального изучения мозга эта тема привлекла внимание многих исследователей (это преж­де всего Гунспергер и его группа в лаборатории Гесса, а также Романюк, Левинсон и Флинн[73]). И хотя разные уче­ные пришли к различным результатам, но в целом они все-таки подтвердили основные посылки Гесса.

Вот как подводят итоги нынешнего состояния исследо­ваний Марк и Эрвин:

Инстинкт «бегства»

Данные о борьбе и бегстве как защитных реакциях про­ливают неожиданный свет на инстинктивистские теории агрессии. Получается, что рефлекс бегства (в плане нейро­физиологии и поведения) играет ту же самую, если не бо­лее важную, роль в поведении животных, что и рефлекс борьбы. На уровне физиологии мозга оба импульса имеют совершенно одинаковую степень интеграции, и нет ника­ких оснований предполагать, что агрессивность является более «естественной» реакцией, чем бегство. Почему же исследователи инстинктов и влечений твердят об интен­сивности врожденных рефлексов агрессивности и ни сло­вом не упоминают о врожденном рефлексе бегства?

Если рассуждения этих «теоретиков» о рефлексе борьбы перенести на рефлекс бегства, то едва ли не придется конста­тировать следующее: «Человека ведет по жизни врожденный рефлекс бегства; он может попытаться взять его под конт­роль, но это даст лишь незначительный эффект, даже если он найдет способы для приглушения этой «жажды бегства»».

Воистину странное и неожиданное впечатление произ­водит подобная концепция, ядром которой является «не­контролируемая жажда (инстинкт) бегства», особенно в свете расхожих представлений об угрозе для социума врож­денной человеческой агрессивности (а такие представле­ния на протяжении веков внушали пастве десятки мысли­телей и ученых — от раннехристианских проповедников до экспериментатора Конрада Лоренца). И все же с точки зрения физиологии мозга она имеет такие же точно осно­вания, как и концепция «неконтролируемой агрессивнос­ти». Более того, с биологических позиций бегство даже надежнее служит самосохранению, чем драка. Кого не уди­вишь этим выводом — так это политических и военных лидеров. Они-то давно знают, что по природе своей чело­век не склонен к героизму; они на опыте убедились, как много усилий требуется, чтобы заставить его идти в бой и удержать от бегства. Если бы историку пришел в голову такой вопрос: «Какой из инстинктов проявил себя больше в человеческой истории — инстинкт бегства или инстинкт борьбы?», вероятно, ответ был бы однозначный: история определялась не столько агрессивными инстинктами, сколько попыткой подавить в человеке инстинкт бегства. Если вдуматься, то скоро поймешь, что именно этой цели служит большинство социальных институтов и весь идеоло­гический арсенал. Только под страхом смерти удавалось внушить солдатам чувство уважения к мудрости вождя и веру в понятие «чести». Их обманывали и подкупали, спаивали и обольщали, терроризировали, угрожая при­клеить ярлык труса или предателя.

Исторический анализ данной проблемы мог бы пока­зать, что подавление рефлекса бегства и видимость домини­рующего положения рефлексов борьбы — все это в основном связано не с биологическими, а с культурными фактора­ми. По поводу этих размышлений я хотел бы еще напом­нить о том, что этологи не раз высказывались в пользу понятия Homo agressivus (человек агрессивный); но как бы там ни было, а факт остается фактом, что в мозг чело­века и животного вмонтирован специальный (нейро-) ме­ханизм, мобилизующий агрессивное поведение (или бег­ство) в качестве реакции на угрозу жизни индивида или вида, и что эта разновидность агрессивности имеет биоло­гически адаптационную функцию и служит делу жизни.

Поведение хищников и агрессивность

Существует еще одна разновидность агрессивности, кото­рая породила много путаницы, — это агрессивность живот­ных-хищников. В зоологии они четко определены; к ним относятся семейства кошек, гиен, волков и медведей[74]. Су­ществует довольно много экспериментальных доказательств того, что нейрологическая основа агрессивности хищников отличается от защитной агрессивности[75]. Лоренц с этологической точки зрения занимает такую же позицию:

Внутренние физиологические мотивы у охотника и бойца совершенно различны. Буйвол, которого свалил лев, настолько же мало вызывает его агрессивность, как во мне может вы­звать гнев индюк, которого я только что видел подвешенным в кладовой. Даже движения и мимика очень четко демонст­рируют это различие. Собака в погоне за зайцем, полная охот­ничьего азарта, делает такое же напряженно-радостное выра­жение «лица», как и в момент приветствия хозяина или в преддверии другого радостного события. Так и на «лице» льва (на хороших фотографиях это отчетливо просматривается) в драматический миг перед прыжком мы видим выражение, ко­торое совершенно не похоже на злость. А ворчит он, прижи­мает уши и делает другие движения, символизирующие бое­вое поведение, тогда, когда очень напуган или столкнулся с невероятно сильной жертвой.

К. Мойер на основании доступных ему данных о нейро­физиологических основах агрессивности выделяет агрес­сивность хищников из всех других ее типов и утверждает, что это различие все больше получает экспериментальное подтверждение.

Специфика поведения хищников состоит не только в раз­личном состоянии самого субстрата мозга (мозг нападающего зверя и мозг обороняющегося дают различную картину), но и поведение у них разное. Поведение хищника не следует путать с воинственным поведением: он не проявляет гнева, но точно и четко направлен на свою добычу, и его напря­женность проходит, только когда цель — пища — достиг­нута. Инстинкт хищника нисколько не похож на оборони­тельный рефлекс, который существует практически у всех животных, инстинкт хищника относится только к добыва­нию пищи и присущ определенным видам животных, кото­рые имеют соответствующее строение. Мы не станем, разу­меется, отрицать, что поведение хищников агрессивно[76], но нельзя не видеть, что эта агрессивность отличается от яростной и злобной агрессивности, которая вызывается нали­чием угрозы. Ее можно было бы назвать «инструменталь­ной», ибо она служит достижению желаемой цели. У дру­гих животных — не хищников — такой вид агрессивнос­ти не встречается.

Разграничение оборонительной агрессивности и агрес­сивности хищников имеет значение для изучения пробле­мы человеческой агрессивности. Ведь человек в своем фи­логенезе не был хищником, и потому в своей агрессивнос­ти (в смысле нейрофизиологических процессов) он отлича­ется от хищников. Не следует забывать, что человеческие челюсти («прикус») «плохо приспособлены к мясоедству, ибо человек до сих пор сохранил форму зубов своих веге­тарианских предков. Кстати, интересно, что и система пищеварения у человека имеет все физиологические при­знаки вегетарианства, а не мясоедства». Как известно, даже у первобытных охотников и земледельцев пища на 75% была вегетарианской и лишь на 25% — мясной[77].

Как утверждает И. Де Вор, «пища первобытных людей в основном состояла из растений. То же самое относится и к современным человеческим сообществам с примитивными формами хозяйства (за исключением эскимосов)… Бушме­ны, например, на 80% питались орехами, которые сами добывали и обрабатывали, поэтому в их захоронениях ар­хеологи часто рядом с колчаном для стрел находят кам­ни, похожие на жернов. Некоторые археологи, правда, интерпретировали эти находки совсем иначе: предполага­ли, что жернова применялись для размалывания костей, из которых добывался мозг». И все же именно образ хищ­ника сыграл основную роль в формировании представле­ний о врожденной агрессивности животного, а косвенно и человека. Ведь человек испокон веков общается с бывши­ми хищниками — кошкой и собакой. Потому-то он их и приручил; они ему и нужны в этом качестве: собака — для охоты на других зверей (и людей), кошка — для охоты на мышей и крыс. Кроме того, человеческие племена веч­но страдали от таких хищников, как волк и лиса[78]. Таким образом, человек так давно окружил себя хищниками, что он, конечно, был не в состоянии увидеть разницу между хищнической и оборонительной агрессивностью, посколь­ку результатом обеих форм поведения было убийство. Кроме того, он не мог наблюдать этих животных в их собствен­ной среде обитания и заметить их дружелюбное отноше­ние к своим собратьям.

Итак, вывод, к которому мы пришли, в основном под­тверждает точку зрения крупнейших исследователей про­блемы агрессивности — Дж. П. Скотта и Леонарда Берковича, хотя у них есть и некоторые различия. Скотт, в частности, пишет: «Человек, счастливым образом оказав­шийся в таком социальном окружении, которое не прово­цирует на борьбу, не получает никаких физиологических или нервных перегрузок, ибо он никогда ни с кем не сра­жается. Борьба — это ведь совершенно особая ситуация, ее не сравнишь с физиологией питания, где внутренние процессы метаболизма ведут к определенным физиологи­ческим изменениям, которые затем вызывают голод и вновь стимулируют потребность в еде без всяких внешних к тому стимулов». А Беркович говорит о «Schaltpian», или «готовности», предрасположенности к агрессивной реак­ции на известные раздражители, а не об «агрессивной энер­гии», передающейся с генами по наследству.

Данные нейрофизиологии, таким образом, помогли нам очертить некий круг понятий, связанных с таким видом агрессивности, который способствует биологической при­способляемости организма, сохранению рода, — я ее на­звал оборонительной агрессивностью. Мы привлекли эти данные, чтобы показать, что у человека потенциально существуют предпосылки агрессивности, которые моби­лизуются перед лицом витальной угрозы. Но никакие ней­рофизиологические данные не имеют отношения к той форме агрессивности, которая характерна только для человека и отсутствует у других млекопитающих: это склонность к убийству самоцели, желание мучить без всякой на то «причины» не ради сохранения своей жизни, а ради доставления себе удовольствия[79]..

Невропатологи еще не занимались этими аффектами (не считая тех случаев, которые были вызваны болезнями мозга), однако можно с уверенностью утверждать, что инстинктивистски-гидравлическая модель Конрада Лоренца не подходит для описания того механизма функциониро­вания мозга, который представлен в экспериментальных данных нейрофизиологии.

VI. ПОВЕДЕНИЕ ЖИВОТНЫХ

Вторая важная область для эмпирической проверки пра­вомерности инстинктивистской теории агрессивности — это поведение животных. В агрессии животных можно выделить три типа: 1) агрессия хищников; 2) агрессив­ность внутривидовая и 3) агрессивность межвидовая (про­тив животных других видов).

Все исследователи мира животных (включая К. Лорен­ца) едины в том, что образцы поведения и мозговые про­цессы хищников не совпадают с другими типами агрессив­ности и потому должны обсуждаться отдельно.

Что касается межвидовой агрессивности, то здесь боль­шинство исследователей утверждают, что животные очень редко убивают представителей другого вида, за исключе­нием случаев самозащиты при невозможности спастись бегством. Это сужает феномен «животной» агрессивности до одного-единственного типа — агрессивности между жи­вотными одного и того же вида. Исключительно этим ас­пектом и занимается всю жизнь Конрад Лоренц.

Внутривидовая агрессивность имеет следующие при­знаки:

а) У большинства млекопитающих она не носит крова­вого характера и не имеет цели мучить или убить «сороди­ча»; агрессивность выполняет в основном роль угрожаю­щего предупреждения. У большинства млекопитающих име­ется много зубов; между особями бывают ссоры и стычки, но дело редко доходит до кровавых и смертельных драк, как у людей.

б) Деструктивное поведение наблюдается только у ряда насекомых, рыб и птиц, а из млекопитающих — только у крыс.

в) Угрожающая поза — это реакция на то, что живот­ное воспринимает как угрозу своим витальным интересам; и поэтому с позиций неврологии такое поведение можно считать «оборонительной агрессивностью».

г) Нет ни одного доказательства того, что у большин­ства млекопитающих якобы существует спонтанный аг­рессивный импульс, который накапливается и сдержива­ется до того момента, пока «подвернется» подходящий повод для разрядки.

Пока речь идет об оборонительной агрессивности, мож­но утверждать, что она опирается на определенные фило­генетические нейронные структуры, и потому не было бы никаких оснований спорить с Лоренцом, если бы не его «гидравлическая модель» и не его убежденность в том, что жестокость и деструктивность человека являются врож­денными качествами и по происхождению восходят к обо­ронительной агрессивности.

Человек — это единственная особь среди млекопитаю­щих, способная к садизму и убийству в огромных масшта­бах. В последующих главах я попытаюсь найти объясне­ние этому факту. А в данной главе о поведении животных я только хочу, в частности, показать, что многие из них вступают в борьбу со своими собственными сородичами, но при этом их поведение не имеет ничего общего с де­структивностью, а также что наши данные о жизни мле­копитающих вообще (и приматов, в частности) не позво­ляют обнаружить никаких следов врожденной «деструк­тивности», которые бы человек мог приобрести по наслед­ству. И если бы человеческий род на самом деле был наде­лен «врожденной агрессивностью» лишь в той мере, в ка­кой она проявляется у шимпанзе (в их среде обитания), то мы жили бы на сравнительно мирной Земле.

Агрессивность в неволе

При изучении агрессивности животных, особенно прима­тов, с самого начала важно отличать их поведение в среде обитания от поведения в неволе (в основном — в зоопар­ке). Наблюдения показывают, что приматы на воле ма­лоагрессивны, хотя в зоопарке их поведение нередко де­структивно.

Это обстоятельство имеет огромное значение для пони­мания агрессивности человека, ибо на протяжении всей своей истории, включая современность, человека вряд ли можно считать живущим в «естественной среде обитания». Исключение составляют разве что древние охотники и со­биратели плодов, да первые земледельцы до V тысячеле­тия до н. э. «Цивилизованный» человек всегда жил в «зоо­парке», т. е. в условиях несвободы или даже заключения разной степени строгости. Это характерно и для самых развитых социальных систем.

Я хотел бы для начала привести несколько примеров с приматами, ибо их жизнь в условиях зоопарка описана достаточно подробно. Лучше всех изучены, пожалуй, па­вианы, которых в течение нескольких лет наблюдал Сол­ли Цукерман, работая в зоопарке Лондонского королев­ского парка(1929-1930). Их жилище (на Обезьяньей Горе) имело 30 м в длину и 18 м в ширину и для зоопарка казалось довольно большим, но в сравнении с естествен­ными условиями оно конечно же было чрезвычайно скром­ным. Цукерман иаблюдал у этих животных проявления сильного напряжения и озлобленности. Более сильные осо­би жестоко подавляли более слабых, и даже матери отни­мали пищу у своих детенышей. Особенно страдали самки и детеныши, которые в схватках получали травмы, а ино­гда и погибали. Цукерман наблюдал, как один самец дваж­ды намеренно атаковал юнца, а вечером того нашли мерт­вым. Восемь из 61 самца умерли насильственной смертью, а многие другие прошли через «лазарет».

Поведение приматов в условиях зоопарка в 50-е гг. исследовали и другие видные ученые: Ханс Куммер (Цю­рих) и Верной Рейнольде (Англия)[80]. Куммер содержал па­вианов в большом загоне (размером 14 на 25 м). И там происходили серьезные драки с тяжелыми ранениями (уку­сами). Куммер провел серию очень точных сравнительных исследований в зоопарке и в диких условиях (в Эфиопии) и установил, что агрессивность в зоопарке проявляется у самок в 9, а у самцов в 17,5 раза чаще, чем на свободе.

Верной Рейнольде изучал 24 резуса, помещенных в не­большой восьмиугольный загон-клетку (со стенками 9 м).

Хотя помещение было меньше, чем на Обезьяньей Горе, обезьяны реже проявляли агрессивность. И все же наси­лие и здесь наблюдалось чаще, чем на свободе.

Многие животные получали ранения — одну тяже­лораненую самочку даже пришлось пристрелить. Особен­но интересные факты о влиянии экологических условий на агрессивность можно найти в исследованиях о мака­ках у таких авторов, как С. Саусвик, М. Бег и М. Сидди-ки. Саусвик установил, что окружение и социальные усло­вия у лишенных свободы макак-резусов оказывали серь­езное влияние на форму и повторяемость «агонистического» (т. е. конфликтного) поведения. Это исследование позво­ляет нам провести различие между изменением окружающих условий (например, количество животных в одном и том же помещении) и социальными изменениями (например, включение новых животных в уже устоявшу­юся группу). Выяснилось, что уменьшение «жилплоща­ди» часто вызывает усиление агрессивности, но гораздо более резкое увеличение агрессивных столкновений было связано с изменением социальной структуры (введение новеньких в группу). Было установлено, что и у других млекопитающих сужение «жизненного пространства» ве­дет к агрессивному поведению. Так, Мэтьюз отмечал, что ему не известно ни одного случая драки млекопитающих со смертельным исходом, кроме тех ситуаций, когда жи­вотные жили в тесноте.

Выдающийся этолог Пауль Лайхаузен указывает, что у кошек полностью нарушается относительное соподчи­нение, если они оказываются в тесном помещении. Чем теснее клетка, тем меньше подчинения. В конечном счете одна кошка превращается в деспота, другие становятся объектом безжалостных издевательств, и в конце концов у всех обнаруживаются различные симптомы неврозов. Обитатели клетки превращаются в злобную массу: напря­женность в ней никогда не ослабевает, никто никогда не выглядит довольным, постоянно слышны шипение, ры­чание и даже бывают стычки. Никаких игр, всякое дви­жение и деятельность сводятся к минимуму[81].

Даже временное скопление животных в местах кормле­ния вызывает усиление агрессивности. Зимой 1952 г. трое американских ученых — Кабо, Коллиас и Гуттингер — вели наблюдение за оленями вблизи реки Флэг в Вискон­сине. Они сделали однозначный вывод, что частота драк зависит от числа животных в загоне, т. е. от плотности населения. Когда на площадке находилось от пяти до семи оленей, то наблюдалась одна драка в час. А если на этом же участке оказывались 23-30 животных, то в час случа­лось в среднем около 4,4 драки на одно животное. Анало­гичные выводы сделал американский биолог Д. Колхаун, наблюдая за дикими крысами.

Важное значение имеет тот факт, что наличие большо­го количества пищи при большой тесноте «проживания» не снижает агрессивности. Это подтверждено наблюдени­ями в Лондоне: теснота была явно главной причиной аг­рессивного поведения, хотя питание и остальные условия были хорошими.

Интересно наблюдение Саусвика, касающееся уменьше­ния рациона: снижение дневной порции пищи у резусов на 25% не повлекло за собой никаких изменений в их «соревновательных» взаимодействиях, а сокращение ра­циона на 50% даже привело к уменьшению соревнова­тельного поведения[82].

Данные об усилении агрессивности приматов в неволе (а это подтверждается и на примере поведения других млекопитающих) весьма убедительно доказывают, что скученность является главной предпосылкой усиления озлобленности и вражды. Но «перенаселение», скучен­ность (crowding) — это только название, штамп, ко­торый довольно просто уводит нас в сторону от выясне­ния конкретной причины, от вычленения тех факторов, которые несут главную ответственность за рост агрес­сивности.

Может быть, у каждого индивида существует какая-то «естественная» потребность в минимальном жизненном пространстве?[83] Может быть, скученность мешает животному реализовать врожденную потребность в свободном движении и т. д.? А может быть, в тесноте животное всем телом чувствует угрозу и выдает агрессивную реакцию?

Для ответа на все эти вопросы нужны еще многие ис­следования. Но результаты Саусвика показывают, что в феномене перенаселения надо различать как минимум два элемента, а именно: сокращение пространства и разруше­ние социальной структуры. Важность второго фактора подтверждает тот же Саусвик, когда, введя в группу одно­го или нескольких «чужаков», он удостоверился в том, что это приводит к страшной вспышке агрессивности, го­раздо более сильной, чем при перенаселении. Конечно, не­редко присутствуют оба фактора, и тогда трудно решить, какой из них в ответе за агрессивное поведение.

Каково бы ни было сочетание обоих этих факторов, ясно одно, что каждый из них может вызвать агрессивное поведение. Ибо сужение пространства ущемляет животное в его жизненно важных функциях — в функциях движе­ния и игры, а также в реализации других его способнос­тей. Поэтому «ущемленное в пространстве животное» чув­ствует некоторую угрозу своим витальным интересам и выдает агрессивную реакцию. А разрушение социальной структуры в группе представляет, с точки зрения Саусви­ка, еще более страшную угрозу. Ведь каждое животное живет в характерном для его рода социуме, к которому оно так или иначе приспособлено. Социальное равновесие является неизменной предпосылкой для его существова­ния. Нарушение равновесия наносит существованию жи­вотного серьезную угрозу, в результате чего, принимая во внимание наличие оборонительной функции агрессивнос­ти, должен последовать взрыв агрессивности, особенно если отсутствует возможность бегства.